Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 22"

Автор книги: Урсула Кребер Ле Гуин

Соавторы: Ольга Ларионова,Еремей Парнов,Генрих Альтов,Александр Силецкий,Павел (Песах) Амнуэль,Борис Руденко,Валентина Журавлева,Алан Кубатиев,Феликс Дымов,Евгений Филимонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Он скосил глаза и осторожно глянул вниз – принцесса Греза лежала на траве, свернувшись в маленький золотистый комочек, словно рыженькая морская свинка.

– Ну что? – спросил он, наперед зная ответ. – Кончилась? Больше не можешь?

– Могу, – послышалось в ответ. – Но не хочу. Зачем идти? Ведь мы не придем… домой. И никогда.

– Но-но! – крикнул он, холодея от сознания ее правоты. – Ты это брось, принцесса… – он нагнулся над ней и просунул руку под голову, где тепло ее волос было неотличимо от человеческой теплоты сухой шелковистой травы.

Уже привычным движением он поднял Дениз на руки.

– Зачем? – Голос у нее был такой, словно было ей по крайней мере пятьдесят лет. – Я прошу, зачем? Останемся здесь.

– Ну, что же, – он медленно опустил ее, – попробуем остаться. Вечер уже недалеко.

Вечер наступил еще раньше, чем они ожидали, и, когда стало совсем темно, в каких-нибудь тринадцати шагах от них призрачно замаячило освещенное окно. Тот же дом, что и вчера, тот же дом и та же банка консервированных абрикосов на холодильнике, словно кусочек сала на крючке мышеловки.

Назавтра они снова пошли, на этот раз уже направо; через день они пошли назад, и еще несколько дней они пытались уйти от своего непрошенного возникавшего перед ними жилища, и каждый день к вечеру они находили освещенное окно и незапертую дверь. Места менялись. Капустные лужайки чередовались с помидорными лозами, берега ручьев с морской зеленой водой уступали место щербатым лазуритовым скалам, поросшим трехметровым вереском; но неизменным был домик, ожидавший их в конце дневного пути.

– Все, – сказал Артем наконец. – Завтра мы никуда не пойдем. Будем тупо сидеть и ждать, что с нами сделают.

Они прождали весь день, и самым страшным было то, что никто не пытался с ними ничего сделать. Они ждали, и ожидание становилось невыносимым.

И тогда Дениз нашла единственный выход.

– C'est assez! Довольно! Здесь все мертвое: трава, небо, мы… Nous sommes au fond.[6]6
  Мы на дне (фр.).


[Закрыть] Это наша судьба, понимаете, Артем? Судьба. Мы умрем. Но ждать… C'est insupportable,[7]7
  Невыносимо (фр.).


[Закрыть] понимаете? Я прошу, лучше сами! Разве нет?

Артем внимательно посмотрел на нее:

– Решительно сказано.

Он задумчиво почесал подбородок. Дениз, разумеется, брякнула это не от большого ума, а в силу истеричности женской своей натуры. И тем не менее – устами младенца…

А может, и вправду – маленький эксперимент, только немного мужества и выдержки со стороны этой принцессы. Цель? Вынудить противника обнаружить себя, когда он явно этого не желает; заставить его сделать выпад, когда он намерен только наблюдать. Эксперимент, конечно, белыми нитками шит, но ведь условный «противник» – совершенно очевидный псих, может, и сойдет.

– А не струсишь, принцесса?

Дениз вскинула подбородок – ни следов отчаянья, ни мелочной обидчивости, недетская готовность подчиниться его воле и разуму.

– Тогда так. – Артем взял со шкафа несколько старых газет, скомкал их и сложил на полу, возле входной двери.

– Нас затащили сюда, – продолжал он громко и демонстративно, – но, по-видимому, мы оказались не нужны. Возвращать нас не собираются. Я согласен с тобой – лучше сразу умереть, чем жить в неизвестности и безо всякой надежды на возвращение.

Он поджег бумагу и вернулся на тахту. Сел рядом с Дениз, взял ее руки в свои, чтобы не напугалась. Дениз глядела не на огонь, а на него, глаза были внимательные и ничуть не испуганные.

Газеты разгорались, первые высокие языки уже лизали дверной косяк. Что же, это изящный ход. Раз уж их притащили сюда, создали специально для них этот чертов павильон, кормят и поят да еще и стараются исполнять все разумные желания, – значит, они кому-то очень нужны. Так вот пусть теперь этот «кто-то» принимает меры по спасению своих живых экспонатов.

В комнате неожиданно запахло паленым мясом, хотя ни дверь, ни стена упорно не хотели разгораться. По серой плоскости двери пробежала дрожь, словно дунули на поверхность лужи, а потом она потекла, разом, как будто вся была сделана из одного куска масла. Тошнотворный сиреневый дым метнулся в образовавшийся проем, и в полумгле стремительно наступающего вечера они увидели четкую фигуру человека, стоявшего в конце дорожки.

Артем вскочил и, перепрыгнув через тлеющую груду бумаги, вылетел из домика и бросился навстречу незнакомцу. Только бы не исчез, только бы…

И тут же налетел на невидимую упругую стену. Прозрачная поверхность спружинила и отбросила его назад. На руках и лице остался клейкий, раздражающий налет, словно он врезался в тело огромной медузы. Артем невольно вскинул руки к лицу, чтобы стереть эту клейкую слизь, но ощущение оказалось обманчивым – кожа была суха. Стараясь освободиться от этого ощущения, Артем принялся, тереть щеки и лоб, а когда отвел руку, то увидел, что незнакомец стоит уже в шаге от него, по ту сторону прозрачной преграды.

Какую-то секунду они пристально смотрели друг на друга; но незнакомец, по-видимому, уже хорошо изучил Артема, потому что в его глазах не промелькнуло ни тени скрытого любопытства; Артему, в свою очередь, разглядывать было нечего, так как лицо незнакомца представляло собой нечто среднее из всех обычных мужских лиц. Просто лицо. Как у анатомического муляжа.

Незнакомец шевельнул губами, и Артему показалось, что слова, удивительно правильно произносимые, звучат с какой-то задержкой по отношению к движению губ.

– Чего вам не хватает? – с расстановкой произнес незнакомец.

Артем шагнул вперед и оперся ладонями на клейкую поверхность разделявшей их стены.

– Мы хотим знать, где мы и у кого мы. Мы хотим знать, по какому праву вы похитили нас. Мы хотим знать, какого черта вам от нас нужно.

Незнакомец снова зашевелил губами.

– Завтра утром, на рассвете, – донеслось до Артема, – я буду говорить с тобой.

Стена замутилась, подернулась дрожью, как шкура потревоженного животного, стала совсем непрозрачной. Сзади послышались шаги – осторожно подходила Дениз.

– Видела? (Хотя, конечно, видела.) Мне кажется, что именно эта рожа появилась у меня за окном, чтобы выманить на балкон. А когда тебя умыкали – ты никого не заметила?

Дениз наморщила лобик:

– Я спала. Потом открыла глаза – я плыву… как сказать… вот так, между комнаты… Что, нет? Я плыву, все кругом чуть-чуть темно, и человек, я его не знаю, делает руками так… – Дениз выставила вперед ладошки и слегка помахала ими, как машут на облачко дыма, – и я плыву быстрее, быстрее, словно я… как сказать… un duvet de peuplier,[8]8
  Тополиный пух (франц.).


[Закрыть] дерево, нет тополь, тополиный – так? – а, одуванчик! – она с облегчением вздохнула. Когда ей приходилось составлять простую фразу, все шло гладко, и он даже удивлялся правильности ее речи, но стоило ей пуститься в подробности начиналась такая смесь русского с нижнегароннским, что в ней безнадежно тонул всякий смысл. – Но там, дома, был другой человек. Другое лицо… она быстро глянула на Артема и старательно поправилась: – другая рожа. Как… консервная банка.

– Рожа. Ты делаешь поразительные успехи в русском языке. Впрочем, с кем поведешься… Что только скажут твои Папа с мамой, когда ты возратишься?

– Отец и мама переводят вашу прозу… как сказать… contemporaine, современную. Там и не такие слова… я когда-нибудь вам скажу. Все подряд, вы будете поправлять. Разве нет? А когда я вернусь…

Плечи у нее вдруг совсем опустились, она тихонечко повернулась и побрела к дому. На пороге остановилась и, не оборачиваясь, словно ее совершенно не заботило, услышит Артем или нет, шепотом, очень правильно выговаривая каждое слово, произнесла:

– Я знаю, что никогда не вернусь домой.

Артем скорее угадал, чем расслышал. Бедный маленький подкидыш, стоит спиной и плачет молча, и только старается, чтобы не дрожали, не выдавали ее плечи.

Да не будь ты таким дубом, подойди, сделай что-нибудь, по головке погладь, что ли, – плачет ведь человек…

Подошел. Наклонился над нею…

– А если мы вернемся, – спросила Дениз, подымая на него сухие спокойные глаза, – разве вы не женитесь на мне и не возьмете меня с собой?

– О, господи, ну конечно!

А что еще можно сказать в таком случае?

Дениз тихонечко посапывала, уткнувшись ему в левое плечо.

Надо было освободить руку с часами. Это ему удалось не сразу, потому что больше всего он не хотел бы разбудить Дениз. Разговор предстоял слишком серьезный, чтобы впутывать в него еще и этого ребенка. Ребенок чмокнул губами во сне и тихонечко пробормотал: «Артем…» М-да. Ведь не «мама», а – «Артем». Может, это от постоянных дневных страхов, а может… Ладно. Не время об этом думать. Вот уже слабо проступили стрелки на часах, значит, через каких-нибудь пятнадцать минут мгновенно и неотвратимо наступит рассвет. Надо идти. И постараться стать господином положения.

Артем на носках выбрался в прихожую, с сомнением оглядел брюки – все эти дни он спал не раздеваясь, и это отложило прискорбный отпечаток на его костюм. Не хотелось, конечно, появляться перед представителем иностранной державы в таком непрезентабельном виде, но светало с каждой минутой, и не было речи о том, чтобы задерживаться для наведения лоска.

Он вышел из домика. Утра здесь не бывали свежими – как не было ни дневной жары, ни ночной прохлады. Широкая лужайка была пуста, и Артем медленно побрел между нахальными, аляповатыми клумбами, пока не дошел до кустов. И там, у дальнего поворота, невидимый из окон домика, уже поджидал его вчерашний незнакомец.

– Сядь, – велел он.

Артем покосился – слева от тропинки, действительно, появилась дерновая скамья. Артем сунул руки в карманы и вызывающе качнулся с пяток на носки и обратно. Надо сразу брать быка за рога. Так вот, распоряжаться здесь будет он и задавать вопросы будет тоже он.

– Подойдите ближе, – проговорил он тем тоном, каким обычно разговаривал в штабе народной дружины. – А теперь потрудитесь ответить: где мы находимся?

Незнакомец шевельнул губами, и до Артема явственно донеслось:

– Не на Земле.

Артем задумчиво потрогал подбородок, затем почему-то понюхал ладонь… Не на Земле. Все вопросы разом испарились. Не на Земле. С этим надо было свыкнуться, это надо было принять и переварить, а пока все остальное не имело никакого значения. Правда, в первый момент Артем чуть было не спросил: «А далеко ли до Земли?» – но вовремя понял, что вопрос глупый.

– Что же ты молчишь? – снова раздался приглушенный голос. – Я получил полномочия говорить с тобой и отвечать на любой из твоих вопросов.

– Мы не на Земле. – Артем только пожал плечами. – А все остальное это плешь.

– Это-это идиома?

– Вот именно. Скажите хоть, зачем вы это сделали?

– Вы нужны нам.

– Мы? Я и Дениз?

– Ты и она.

– Два кролика, черненький и беленький… Кровь будете пить или как? Чего от вас ждать, когда вы чуть не убили ее, пока тащили сюда! Вы что, не нашли никого постарше? Зачем вам эта девчонка, я вас спрашиваю?

– Она уже дорога тебе?

– Вот! – Артем выразительно постучал по лбу и потом – по каблуку ботинка. – Корифеи инопланетной цивилизации… Другого вывода вы сделать не могли?

Незнакомец высокомерно промолчал.

– Так вот, на будущее примите, что подобные вопросы к делу не относятся и обсуждению не подлежат. Как у нас, на Земле.

Что-то в лице незнакомца дрогнуло. Было ли это насмешливой гримасой? Этого Артем определить не успел.

– Так что же вам от нас надо, конкретно?

Незнакомец пожевал губами, и разрыв между их движением и возникновением звука еще больше увеличился.

– Когда-то мы были такими же, как вы. Теперь мы хотим знать, в чем заключается различие между вами и нами.

Артем только пожал плечами.

– Вы прилетели на Землю на корабле, который нам и не снился. Вы смогли создать все это – крошечный квазиземельный рай с самым модерновым шалашом. Так неужели вы не могли сконструировать машину, которая вычислила бы разницу между вами и нами с точностью до одного атома?

– Простой количественный анализ нам ничего не давал. Необходимы были непосредственные наблюдения в условиях, максимально приближенных к естественным.

– И вы протянули руку и взяли нас, как взяли бы из террариума двух лягушат. Можете меня поздравить – я уже четко вижу разницу между вами и людьми Земли.

– Да? – сказал незнакомец, и тон его очень не понравился Артему. Между прочим, я некоторое время провел вблизи вашей планеты и наблюдал за жизнью ее обитателей. Некоторые из этих наблюдений убедили меня в том, что перенос двух жителей Земли в условия, наиболее для них благоприятные, будет не самым антигуманным актом из всего, происходящего на вашей планете.

– Хороша же ваша цивилизация, если вы ориентируетесь на далеко не лучших представителей планеты, значительно отставшей от вас по уровню развития.

– Зачем ты пытаешься обвинить нас? Ведь если бы мы предложили тебе добровольно лететь сюда, если бы мы сказали тебе, что нам нужна твоя помощь, – разве ты отказался бы?

– Нет, разумеется. Но вы впутали в это дело Дениз…

Они быстро взглянули друг на друга.

– Круг разговора замкнулся, – заметил незнакомец. – Не хочешь ли спросить еще о чем-нибудь, прежде чем проснется твоя Дениз?

Твоя Дениз. Тактичности у этого супермена хоть отбавляй.

– Да спрашивать еще можно было бы до бесконечности. Но на первый раз хватит. Мы ведь еще увидимся?

– Как ты пожелаешь.

– А если я пожелаю, то как я смогу вас вызвать?

– Позови меня.

– Но вы мне не представились…

– Мое имя непроизносимо для твоего языка. Поэтому условимся, как тебе будет легче меня называть. Как на вашем языке обозначается существо, стоящее на более высоком уровне, чем человек?

Артем пожал плечами:

– Бог, наверное. Один, Зевс, Саваоф, Агуро-Мазда, Юпитер… Если вам действительно все равно, я буду звать вас Юп – это верховное божество у древних римлян.

«А также человекообразная обезьяна у Жюля Верна», – подумал он про себя.

Незнакомец важно склонил голову, в знак согласия.

– Запас продуктов питания будет, как и прежде, обновляться ежедневно. Чего еще вам не хватает?

– Дела.

– О, мы только хотели дать вам отдохнуть после дороги. Чуть подальше по этой дорожке, в двух кабинах, вы найдете звукозаписывающие аппараты. Мы просили бы вас подробно диктовать все, что вам известно о жизни на Земле прежде всего о себе самих, о семье, детстве, воспитании… Не пытайтесь что-либо систематизировать – диктуйте в том порядке, как вам будет легче вспоминать.

– А аппаратуры, записывающей мысли, у вас разве нет?

– Для инопланетных существ – нет.

– Что ж так слабо? Создайте. Построили же вы корабль.

– Этот корабль был создан много тысячелетий тому назад. Мы давно уже ничего не создаем…

Наступила тяжелая пауза. Понемногу становилось ясно, для чего этим «богам» потребовалось отыскивать различие между собой и нормальными людьми.

– Кажется, проснулась Дениз, – проговорил Артем. – До завтра, Юп.

– До завтра.

Прозрачная пленка, о которой до сих пор можно было догадываться только по приглушенности голоса Юпа, стала непрозрачной, лиловатой, лиловой, исчерна-лиловой – и растаяла. Дорожка была пуста.

Он пошел к домику, зная, что Дениз действительно проснулась, но не встает, а свернулась под клетчатым пледом в зябкий комочек и чутко прислушивается. Ей страшно, она одна. Когда он не видел ее перед собой, он мог думать о ней совершенно спокойно, как о девчонке-десятикласснице.

А потом он находил ее каждый раз совершенно не такой, какой помнил, и это выбивало его из колеи. Приходилось делать над собой усилие, чтобы выдавить какую-нибудь нейтральную фразу.

– Еще ты дремлешь, друг прелестный? Пора, красавица, проснись! – Дай бог, чтобы для нее, воспитанной на Лафонтене и Ростане, эти чудесные строки не прозвучали так нестерпимо банально, как для него самого.

Она смотрела на него не мигая, как смотрят на чудо. Наверное, именно так он сам смотрел на нее в первый их вечер.

– Что с тобой? Тебя кто-нибудь напугал?

– Нет. Но я проснулась одна, и вдруг поняла, что вас никогда не было.

– А я есть. Вот беда-то!

– Не беда. Не надо так. Но я теперь должна снова привыкать к вам.

– Тогда начнем с завтрака. Потом приведем себя в порядок. Держала когда-нибудь в руках утюг? Нет? Гм, это хуже. Придется мне все взять на себя: гладить, стирать, носик вытирать…

– Артем, что вы хотите от меня скрыть?

– Ровным счетом ничего. Просто у нас сегодня первый нормальный рабочий день. Садись, ешь. Абрикосы тебе еще не осточер… Кхгм! Не поднадоели?

– Что буду делать я?

– То же, что и я, – вспоминать и диктовать. Тому, кто пригласил будем называть это так – нас сюда, требуются наши интимные воспоминания. Пеленки, детский сад, школа. Как у тебя там было с историей?

– Совсем неплохо.

– Ого, мы недурно друг друга дополняем. Так вот, в наше распоряжение предоставлены звукозаписывающие аппараты. Постараемся вспомнить, с чего начинала наша матушка-Земля. Издалека и поподробнее. Хронология может быть примерной. И постарайся пока ограничиться древнейшими временами. О Карле Великом и Пипине Коротком тоже можно. И кто там еще был в это время в Англии? А, Тюдоры.

– Ох… – сказала Дениз.

– Не давись, я тебя предупредил. Это естественный средний уровень серого инженера. Слушай внимательно. О Бертольде Шварце уже не надо. Это им неинтересно. Поняла меня?

– Да, – кивнула Дениз. – Я хорошо поняла. Их интересует только история.

– Собственно говоря, их интересует все. Но лучше начать с истории это безобиднее. Что касается географии, то они, наверное, догадались сделать несколько снимков Земли, когда прилетали за нами…

Он запнулся, но было уже поздно. Надо было быть последней дурой, чтобы после этих слов не догадаться, что к чему. Но догадалась ли она?

Дениз сидела, не подымая головы.

– Посмотри на меня, Дениз. Пожалуйста. Дело в том, что мы не на Земле.

– Да, – ответила она спокойно, – да, здесь легко, слишком легко, летать можно…

Он ошеломленно уставился на нее.

– Ты что же… догадывалась? С самого начала? Но ты же ничего мне об этом не говорила…

– Тогда мне было все равно.

– А теперь?

– Мне и теперь все равно, где мы есть.

Она умудрялась так строить фразы и делать такие многозначительные паузы, что после каждой из них так и тянуло броситься к ее ногам а-ля полковник Бурмин.

– Помой-ка посуду, – сказал Артем. – Нам пора на работу.

Крытые беседки, обвитые диким виноградом, уже дожидали их по обеим сторонам тропинки, на которой сегодня утром он разговаривал с Юпом. Внутри каждой беседки был установлен прибор, отдаленно напоминающий гелиевый течеискатель. Возле пульта – низкое вращающееся кресло и одноногий столик с неизменной банкой абрикосового компота и пачкой сухих галет.

«Просто счастье, – подумал Артем, устраиваясь в кресле, – что мне достался на воспитание такой мудрый ребенок. Заметить, что тут другая сила тяжести, надо же! Разница ведь едва уловимая. И это царственное спокойствие… Другая ревела бы день и ночь напролет, вспоминая маму, набережную Сены и голубей на площади… как там у Ремарка?.. на площади Согласия. А действительно, почему она ни разу не вспомнила о доме? Вернемся к предположению об «Интеллидженс сервис»… Чушь собачья. Я же не лез к ней с воспоминаниями о своей единственной тетушке Полине Глебовне, в самом деле! А если бы я начал ей петь про гранитные набережные и полированные колонны Исаакия с осколочными щербинами – это был бы сплошной завал. Непрошеная откровенность хуже незваного гостя. Так почему же то, что совершенно естественно для меня самого, кажется мне неестественным в ней? Может быть, это просто интуитивное желание найти в ней какую-то фальшь, за неимением других пороков, – желание, диктуемое элементарным законом самосохранения… от чего? Ну-ну, признавайся, никто не слышит, и эти машины не записывают мыслей – ведь ты боишься ее, правда?..»

Он давно знал, что это правда. И не ее он боялся – себя. Знал, что, если начнет его заносить, – тут уже трезвому инженерному разуму будет делать нечего. Поэтому он не позволял себе смотреть на Дениз иначе, как на девчонку-школьницу. Не время и не место. Делом надо заниматься. Он наклонился над «течеискателем».

– Древнейшим очагом цивилизации на нашей планете был, по-моему, Египет, – начал он, и разноцветные лампочки суетливо замерцали на панели прибора. – Уже в пятом тысячелетии до новой эры… черт, как бы объяснить, что такое новая эра, не забираясь в историю христианства? Ну, ладно, о новой эре после. Высшим правящим лицом был в Древнем Египте фараон…

Единственными фараонами, которых он помнил, были Аменхотеп IV и Эхнатон. Правда, примешивалось сомнение, что это одно и то же лицо. И еще какой-то жрец Херихор. Ну, и, естественно, Нефертити. А, так вот на кого похожа Дениз. Та же спокойная, непробужденная нежность, то же устремление всех черт от выреза верхней губы к вискам, словно по уже вылепленному лицу осторожно провели влажными ладонями, и оно навсегда сохранило это прикосновение сотворивших его рук…

– Правящих династий там насчитывалось, что-то около двадцати, если не больше, – проговорил он, встряхиваясь. Лампочки снова забегали по пульту, словно только и дожидались звука его голоса. – Могущественной силой, противостоящей власти фараона, были жрецы…

В полдень к нему забежала Дениз.

– Я немножечко охрипла, – сообщила она. – А вы?

– Дошел до Эхнатона с Херихором.

На лице Дениз отразился неподдельный ужас:

– Это сразу, вместе, да? А вы не забыли сказать, что жена Эхнатона была королева… нет, не так – царица Савская?

Артем наклонил голову и посмотрел на серьезную рожицу Дениз. У него медленно возникло подозрение, что над ним издеваются.

– Между прочим, жены великих людей к истории не относятся и таковой не делают. Как и сами великие люди. Историю творит народ, пора бы помнить из школьной программы.

Дениз скорчила жалостливую гримасу:

– Бедная история! – Она уселась на пороге, ноги наружу – свешиваются со ступенек, не доставая до земли, голова – вполоборота к Артему; киногеничный такой диалог с репликами через плечо. – Если бы история без женщин – какой ужас! Любое дело без женщин – обязательно гадость. Вот война. Вот пьяно… пьянство. Вот полиция. Вот политика…

– История и политика – вещи разные.

– Ну конечно! Политику делают мужчины, а историю… мужчины делают ее так, – Дениз плавно повела руками вперед, словно изображая медленно текущую реку. – А женщины… – она быстро закрутила кистями рук, как это делают, взбаламучивая воду.

– Ничего себе моделирование исторических процессов! Ну а при чем здесь царица Савская?

– Царица Савская не могла делать историю, у нее ноги были, – о, плюш, как медвежонок. – Дениз оперлась руками о порог и, вытянув вперед маленькие свои ножки, сделала вполне приличный «угол». Спортом она занималась, это несомненно, отсюда и выносливость, а туфельки на босу ногу (и как только держатся – едва-едва кончики пальцев прикрывают) – старые, видно, не очень-то сладко живется семейству средних переводчиков.

– Царица Савская, – продолжала щебетать Дениз, – никто не жена. Даже Соломона…

– Послушай-ка, а тебе никто не говорил, что ты похожа на Нефертити?

– О, конечно. Говорил. Мсье Левэн, вы его не знаете. Это сейчас говорят всем красивым женщинам!

Гм, сколько скромности – «всем красивым женщинам»!

– А Нефертити… – Дениз пожала плечами: ничего, мол, особенного; сложила пальцы щепоточкой и провела вертикально снизу вверх, словно ощупала тоненькую тростинку. – Сушеная рыбка… Вобель, что, не так?

– Вобла, – автоматически подсказал он.

– Плечи – о, так вот, прямо, полотенца сушить. А ноги? Так и так (в воздухе была нарисована кочерга), вот тут (скинута туфелька, на пороге маленькая гибкая ступня. Дениз шлепает по ней ладошкой и потом показывает на пальцах нечто, протяженностью соответствующее сороковому размеру) – тут сухая, плоская деревян… деревяшка.

Просто беда с этими бабами – до чего развита элементарная пошлая зависть! Ведь только из пеленок, а уже шипит на ту, что царствовала три тысячи лет назад, и не потому, что та лучше, – нет, как бы это ни звучало невероятно, Дениз еще прекраснее, и страшно подумать, что еще дальше будет, годам к двадцати пяти; но сейчас ей нестерпимо завидно, потому что Нефертити знает весь мир, а ее – только папа с мамой и еще какой-то мсье Левэн.

– М-да, – произнес он вслух, – у меня вот к ней меньше неприязни и больше сострадания – Эхнатон-то как-никак, ее бросил.

Дениз удивленно вскинула брови, – она часто делала это, словно спрашивая: правильно я говорю? Вопросительные интонации возникали у нее тоже слишком часто и неожиданно – где-нибудь посередине совершенно эпической фразы. она сомневалась в правильности своих слов и одновременно извинялась за возможную ошибку. Это получалось очень мило, но если бы она хоть немного хуже говорила по-русски – эти скачущие интонации делали бы ее речь абсолютно непознаваемой.

– Неприязнь? – Удивление Дениз дошло наконец до выражения вслух. Зачем? (Она всегда путала «почему» и «зачем».) Просто надо смотреть, думать. Вы смотрите (всегда ей не хватает слов, когда она начинает говорить быстро), и это (ладошка взад и вперед, словно пилочка, вдоль выреза платья… Это, вероятно, значит «скульптурный портрет»)… и это неправда, так не бывает, не может быть – вообще, для всех, на самом деле… На самом деле надо смотреть des fresques, рисунки. Это – для всех, понимаете? Рисунки – просто женщина. А это – голова, все молятся, это для одного, понимаете, Артем? Для него. Для не Эхнатона. Нет? Это – Нефертити для одного, единственного…

Он даже не останавливал ее, хотя она уже дошла до предельной скорости, когда одно слово сменяет другое раньше, чем предыдущее, произнесенное полувопросительно, полураздраженно (господи, да как можно не понять таких простых вещей!), не ожидая, когда это будет Артемом осмыслено, заменено другим, более подходящим, а главное, отыщется связь этого слова со всем предыдущим. Дениз продолжала щебетать, а он слушал ее и не мог надивиться – она говорила все это так горячо, словно это касалось ее лично и не было отделено от них тремя тысячелетиями.

«Вот это всплеск!» – думал он. А ведь, в сущности, «что ему Гекуба?». История несчастной жены фараона была им слышана десятки раз, и повторялась она с монотонным однообразием. Дело в том, что когда они с Фимкой Нейманом клеили каких-нибудь эрудированных девочек, которых надо было подавить своим интеллектом, Нейман заводил сагу о неверном фараоне, бросившем такую красавицу ради пышнобедрой густобровой Кайи, дешевой кокотки с Нильской набережной. Едва заслышав каноническое начало: «Кстати, о мужском постоянстве…» – Артем механически выключался, и вдохновенная неймановская брехня ни разу не дошла до его сердца и сознания. Девочкам, правда, хватало – ровно одной байки на двоих. Так продолжалось до начала прошлого года, когда вышел роман «Царь Эхнатон» и свел на нет новизну и сенсационность Фимкиной байки. Но он не растерялся, раздобыл где-то очередную гипотезу о происхождении «Моны Лизы» – что это-де автопортрет Леонардо в женском платье, и с помощью этой изысканной искусствоведческой «утки» продолжал поддерживать репутацию интеллектуала.

И вот теперь нескольких сбивчивых, торопливых слов Дениз оказалось достаточно, чтобы поднадоевшая уже всем история мятежного, но непоследовательного фараона и его неправдоподобно прекрасной супруги вдруг засветилась совершенно новыми красками и впервые стала понятной до конца.

Ну конечно же, Нефертити не была, не могла быть такой, какой изобразил ее безвестный скульптор. Два скульптурных портрета – это та Нефертити, какой она была только для этого художника. А все остальные – да и сам фараон – видели длиннолицую немолодую мать шестерых детей с безобразным отвислым животом, какой изображена она на нескольких настенных рисунках.

– Что же, выходит, Эхнатон не знал, что его придворный скульптор, так сказать, лакирует действительность и изображает его законную половину в виде богини красоты?

– О, как можно: царь – не знал? Знал. Однажды. Пришел в мастерскую и увидел. И стал такой несчастливый… несчастный – так? – фараон. И все, что он делал… есть такие слова, сейчас, сейчас… О, все пошло пеплом.

И пошло прахом все великое дело Эхнатона, ибо искал он ту Нефертити, которую удалось увидеть его придворному художнику, и не мог найти. Где-то рядом прошла она, совсем близко от него, страстная и нежная, царственная, как никогда в юности, и юная, как никогда в зените своей царской власти. И удержал он свои войска, готовые ринуться в сокрушительный набег на сопредельные государства, и остановил он руку свою, готовую истребить под корень непокорных жрецов, и позволил править вместо себя какому-то проходимцу из прежних любимчиков, и, весьма возможно, взял себе крутобедрую пышнобровую Кайю, и хорошо еще, если только одну. Вот как это было, и одна только Дениз догадалась, что все было именно так.

– Сколько тебе лет, Дениз?

– Шестнадцать. Столько, сколько было маме, когда она встретилась с моим отцом.

Такая постановка вопроса, – вернее, ответа – как-то сразу его отрезвила.

– Ну, раз тебе только шестнадцать, то у тебя, как у несовершеннолетней, должен быть укороченный рабочий день. Посему отправляйся-ка домой и свари картошки, она в углу кухни, в коробке из-под торта. Не поленись почистить. А я еще подиктую.

Дениз царственно выплыла из беседки. Нефертити бы да се плечи.

А через час она прибежала, даже не прибежала, а прискакала на одной ноге, и с радостным визгом поволокла его на кухню; поначалу он никак не мог уяснить себе причину ее восторгов и лишь некоторое время спустя понял, что ведь это первая картошка, сваренная ею собственноручно. Дениз становилась маленькой хозяйкой, и Артем с отвращением поймал себя на попытке сравнять ее с Одри Хепберн из «Римских каникул», когда она в роли наследной принцессы неозначенной страны варит свою первую и последнюю в жизни собственноручную чашку кофе.

После обеда они снова разошлись по своим беседкам, а когда начало темнеть, Дениз на рабочем месте не оказалось, вероятно, ей уже надоело и она решила воспользоваться своей привилегией несовершеннолетней. Артем нашел ее на тахте, с поджатыми ногами и иголкой в руках. Его единственная праздничная рубашка из индийского полотна, аккуратно четвертованная, была разложена на столе.

– Ты с ума сошла, Дениз. Что ты сделала с моей рубашкой?

– А? Вам жалко?

– Да нет, но все-таки…

– Вы чересчур любопытны, – и принялась разрезать рукава на длинные полосы.

Она провозилась весь вечер, что-то напевая себе под нос. Наконец торжествующе объявила:

– Конец!

– Премиленький сарафанчик. Узнаю в воланах собственные рукава. Надеюсь, ты не собираешься его сейчас, при мне, примерять?

Дениз покраснела.

– Ох, извини меня, дурака. Наша полуденная беседа напомнила мне, что ты все-таки француженка.

– Я не вижу связи…