Текст книги "Цветок пустыни"

Автор книги: Уорис Дири

Соавторы: Кэтлин Миллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

10. Наконец-то свобода

После той ночи, когда я заехала Хаджи по физиономии скалкой, ни одна душа в доме никогда не упоминала об этом происшествии. Я бы, пожалуй, решила, что мне все это привиделось в кошмарном сне, если бы не одно существенное обстоятельство: когда мы с Хаджи где-нибудь встречались, он больше не смотрел на меня с вожделением. Напротив, на его лице была написана нескрываемая ненависть. Я была благодарна Аллаху за то, что он услышал мои молитвы, и эта неприятная глава в моей жизни завершилась. Однако вскоре у меня появилась новая забота.

Дядя Мохаммед сообщил, что через несколько недель всей семье предстоит возвращаться в Сомали: его четырехлетнее пребывание на посту посла нашей страны в Англии подошло к концу. Когда я только приехала сюда, четыре года казались мне вечностью, а теперь даже не верилось, что они уже пролетели. Увы, мысль о возвращении в Сомали меня не прельщала. Мне хотелось вернуться домой с деньгами, с триумфом – ведь об этом мечтает любой африканец, который побывал в такой богатой стране, как Англия. В бедной стране вроде Сомали люди постоянно ищут пути к выживанию, хватаются за любую возможность попасть в Саудовскую Аравию, Европу или Штаты, чтобы заработать там денег и помочь своим семьям, прозябающим в нищете.

А что же я? Провела четыре года за границей и должна возвратиться на родину без денег? И что я скажу, когда вернусь, чего я добилась? Скажу маме, что научилась готовить макароны? Если я снова буду кочевать на верблюдах по пустыне, вряд ли мне придется еще раз увидеть макароны. Скажу отцу, что научилась мыть туалеты? «А что это такое?» – спросит он. Вот деньги, звонкая монета – это то, что будет ему понятно, это всем в мире понятно. И это как раз то, чего в моей семье почти никогда не водилось.

К тому времени, когда тетя и дядя собрались возвращаться на родину, я сумела скопить из своего заработка какую-то мелочь, и даже это было делом нелегким, учитывая нищенскую зарплату домработницы. А я мечтала о том, чтобы накопить денег и купить дом для мамы, тогда ей не пришлось бы кочевать по пустыне и работать не покладая рук, только бы не умереть с голоду. Это вовсе не такая несбыточная мечта, как может показаться, потому что в Сомали вполне можно купить домик тысячи за две долларов. И раз уж я оказалась в Англии, то ради достижения этой цели мне было необходимо здесь остаться: ведь если я сейчас уеду, то снова мне сюда не попасть. Но как добиться своего? Этого я не представляла, но твердо верила в то, что все как-нибудь образуется, – лишь бы покончить с рабским трудом на тетю с дядей. Они, впрочем, со мной не соглашались.

– Чем, скажи на милость, ты станешь здесь заниматься? – восклицала тетушка – Восемнадцатилетняя девчонка, жить тебе негде, денег нет, работы нет, разрешения на работу тоже нет, английского языка ты не знаешь. Смешно и говорить! Поедешь с нами на родину.

Задолго до намеченного времени отъезда дядя Мохаммед напомнил всем о двух вещах: мы должны твердо помнить, в какой день уезжаем, и проверить, в порядке ли наши паспорта. Я быстренько отнесла свой паспорт в кухню, завернула в пластиковый мешочек и зарыла в саду. А накануне дня отлета объявила, что не могу отыскать свой паспорт. Расчет был простой: раз у меня нет паспорта, меня не смогут увезти в Могадишо.

Дядя сразу почуял подвох.

– Ну-ка, Уорис, подумай, где может быть паспорт? Где ты могла его потерять? Куда ты ходила?

Ответа на эти вопросы он не ждал, ведь за четыре года я почти никуда из дома не выходила.

– Даже не знаю. Может, нечаянно выкинула, когда убирала? – с невинным видом отвечала я.

Дядя пока еще занимал пост посла, и я не теряла надежды, что если он поймет, как отчаянно мне хочется остаться, то не заставит меня уезжать, а поможет получить визу.

– И что нам теперьделать, Уорис? Не можем же мы бросить тебя здесь!

Дядя был в ярости из-за того, что я поставила его в такое положение. На протяжении суток мы изматывали друг друга: кто сдастся первым? Я стояла на том, что потеряла паспорт. Дядя Мохаммед – на том, что ничем не в силах мне помочь.

– Мы ее свяжем, – предложила тетя Маруим, – положим в чемодан и пронесем в самолет. Такие вещи происходят сплошь и рядом.

Эта угроза меня насторожила.

– Если ты так сделаешь, – медленно проговорила я, – я никогда и ни за что тебе этого не прощу. Слушай, тетушка, оставьте меня здесь. Все будет прекрасно.

– Ну да, ну да, просто прекрасно! – насмешливо протянула она. – НЕТ, ничего прекрасного тебе НЕ светит!

По ее лицу было видно, как она взволнована, но достаточно ли все это ее заботит, чтобы решиться помочь мне?

У нее в Лондоне множество подруг, и у дяди сохранялись все посольские связи. Хватило бы простого телефонного звонка, чтобы дать мне ниточку к спасению, но я понимала: пока у них есть надежда уговорить меня вернуться в Сомали, они не станут доставлять себе хлопот.

На следующее утро на всех четырех этажах особняка царил хаос: каждый укладывал свои вещи, телефон звонил не переставая, по дому сновали какие-то люди. Я готовилась покинуть свою комнатку под крышей, складывая в дешевенький рюкзак те немногие пожитки, какие скопились у меня за годы жизни в Англии. В конце концов я швырнула в мусорную корзину почти всю купленную в секонд-хенде одежду, решив, что это все слишком уродливо и рассчитано на немолодых женщин. Для чего таскать за собой этот хлам? Я буду путешествовать налегке, как и пристало кочевнице.

В одиннадцать часов все собрались в гостиной, а шофер тем временем переносил чемоданы в машину. Мне вспомнилось, как несколько лет назад я прибыла сюда: шофер, машина, вот я вхожу в эту комнату, вижу белый диван, камин, знакомлюсь с тетей. В то серое утро я впервые увидала снег. Мне тогда все казалось таким удивительным. Я вышла к машине вместе с расстроенной тетей Маруим.

– Ну и что я скажу твоей маме? – спросила она.

– Скажи, что у меня все прекрасно. Скоро я дам о себе знать.

Тетушка покачала головой и села в машину. Стоя на тротуаре, я помахала всем рукой, а потом вышла на улицу и глядела вслед машине, пока она не исчезла из виду.

Не стану врать, мне было очень страшно. До последней минуты мне не верилось, что они оставят меня совсем одну. Но так оно и случилось: я стояла посреди Харли-стрит одна-одинешенька. Однако я не обижалась на тетю и дядю, все-таки они были частью моей семьи. Они привезли меня в Лондон, тем самым дав мне возможность чего-то достичь, и за это я им вечно буду признательна. Должно быть, отъезжая, они думали: «Тебе так хотелось остаться – что ж, пожалуйста. Давай, делай то, что тебе хочется. Но помогать тебе мы не станем – мы считаем, что тебе надо было ехать с нами». Несомненно, они полагали, что для молодой женщины это бесчестие – остаться в Англии без должного присмотра. Да ладно, в конце-то концов я сама приняла решение, и раз уж решила остаться, то надо брать будущее в свои руки.

Борясь со страхом и растерянностью, я вернулась в дом. Закрыла парадную дверь и отправилась в кухню поговорить с единственным оставшимся в доме человеком, моим «старым другом» поваром.

– Тебе надо съехать отсюда сегодня же, – сказал он мне вместо «здравствуй». – Я один остаюсь здесь, ты нет. Ты должна уйти! – И он указал мне на дверь.

Конечно, дядя уехал, и повару не терпелось высказать мне все. На его глуповатой физиономии играла самодовольная усмешка. Было видно, что он рад возможности покомандовать мною. Я стояла молча, прислонившись к дверному косяку, и думала о том, как тихо стало в доме, когда все из него уехали.

– Уорис, ты должна уйти сейчас же. Я хочу, чтобы ты убралась отсюда…

–  Да заткнись ты! – Повар напоминал несносную тявкающую собачонку. – Уйду, не переживай. Я пришла за своими вещами.

– Забирай их, да поживее! Быстренько! Не тяни, потому что мне нужно…

Но я уже поднималась по лестнице. Хозяин особняка уехал, и на несколько дней, до приезда нового посла, хозяином будет повар. Я шла по опустевшим комнатам, вспоминала все хорошее и плохое, что пришлось здесь пережить, и думала о том, где же будет мой новый дом.

Я взяла с кровати свой рюкзачок, перебросила его через плечо и, спустившись с четвертого этажа на первый, вышла через парадную дверь. В отличие от того дня, когда я приехала в Англию, этот день был теплым, ясным, на голубом небе сияло солнце, а в свежем воздухе чувствовалось дыхание весны. Камнем я откопала в садике свой паспорт, вытащила его из пластика и спрятала в рюкзачок. Потом отряхнула испачканные в земле руки и вышла на улицу. Шагая по тротуару, я не могла сдержать улыбку радости: наконец-то я свободна! Передо мной лежала вся жизнь. Идти некуда, за помощью обратиться не к кому, но все-таки я была уверена: понемногу все образуется.

Недалеко от резиденции посла я сделала первую остановку, это было посольство Сомали. Я постучала, дверь открыл привратник, который хорошо знал нашу семью: он иногда подменял дядиного шофера.

– Здравствуй, девушка. Что ты здесь делаешь? Разве господин Фарах не уехал из города?

– Да нет, уехал. Я хотела повидать Анну, узнать, не найдется ли в посольстве какой работы.

Он засмеялся, подошел к своему столику и уселся там, сложив руки на затылке и откинувшись на стену. Я стояла посреди вестибюля, а он и не собирался вставать. Меня это озадачило, ведь этот человек всегда был таким вежливым. Потом я сообразила: его отношение, как и у повара, изменилось, стоило сегодня утром всем разъехаться. Дядя уехал, а без дяди я была никто. Даже меньше, чем никто, и этим болванам доставляло огромное удовольствие чувствовать себя начальниками.

– Анна слишком занята, чтобы тратить на тебя время, – ухмыльнулся он.

– Послушай, – сказала я решительно. – Мне необходимо с ней увидеться.

Анна была дядиным секретарем и всегда хорошо относилась ко мне. К счастью, она услышала мой голос в вестибюле и вышла из кабинета узнать, что происходит.

– Уорис! Ты как здесь оказалась?

– Дело в том, что я не захотела возвращаться с дядей в Сомали, – принялась объяснять я. – Незахотела, и все. И вот… Я больше не могу жить в особняке, так я подумала, может, ты знаешь кого-нибудь… ну, у кого я могла бы работать… все равно кем… безразлично. Я что угодно умею делать.

– Ну, милочка… – Она удивленно приподняла брови. – А раньше ты не могла об этом сказать? Ты где поселилась?

– Да не знаю пока. Но это не важно.

– Ладно, а номер телефона можешь дать, чтобы я тебя разыскала?

– Не могу, потому что еще не знаю, где буду жить. На сегодня я найду какую-нибудь дешевую гостиницу. – Я знала, что Анна непременно пригласила бы меня к себе, если бы не жила в крошечной квартирке. – Но я ведь позже могу прийти и сказать номер телефона, чтобы ты могла сообщить, если что-нибудь появится.

– Хорошо, Уорис. Будь осторожнее… Слушай, а ты уверена, что справишься?

– Да ну, все будет в полном порядке! – Уголком глаза я видела, что с лица привратника не сходит идиотская ухмылка. – Ладно, спасибо… Я приду потом, позже.

С чувством облегчения я снова вышла на залитую солнцем улицу и решила пройтись по магазинам. Пока я не нашла себе работу, жить придется на ту крошечную сумму, которую удалось сэкономить из зарплаты домработницы. Но теперь, когда я стала самостоятельной женщиной, мне было просто необходимо купить что-нибудь приличное. Кроме того, новое платье подняло бы мне настроение. Я пошла от посольства по направлению к Оксфордской площади, где находятся большие универмаги. Когда я только приехала в Лондон, мы ездили туда с Басмой; тетя Маруим послала нас купить кое-что из одежды, ведь у меня не было теплых вещей. Честно говоря, у меня тогда вообще ничего не было, кроме наряда, в котором я летела сюда, и одной замечательной кожаной сандалии.

Невероятное разнообразие товаров на прилавках «Селфриджес» [7]7
  Крупнейший лондонский универмаг. Основан в 1909 г. Назван по фамилии основателя, Гордона Селфриджа.


[Закрыть]буквально завораживало. Меня опьяняла сама мысль о том, что можно бродить здесь сколько угодно и примерять наряды всевозможных цветов, размеров, фасонов. Не меньше опьяняла и другая мысль: впервые я была себе хозяйкой, и никто не кричал, что я должна доить коз, кормить младенцев, заваривать чай, скоблить полы, драить унитазы.

Я взялась за дело и несколько часов примеряла наряды, а две продавщицы мне помогали. Восполняя языком жестов свой скудный запас английских слов, я объясняла им, что хочу что-нибудь подлиннее, покороче, поярче, более облегающее. Под конец этого марафона, когда у примерочной громоздились уже десятки отвергнутых мною платьев, одна из продавщиц улыбнулась и спросила:

– Ну, милочка, на чем же вы остановитесь?

Огромный выбор подавлял меня, но теперь я забеспокоилась, что в следующем магазине, чуть дальше по улице, может найтись что-нибудь еще лучше этого. Я должна знать наверняка, прежде чем расставаться со своими драгоценными фунтами стерлингов.

– Сегодня я ничего не куплю, – сказала я вежливо, – но большое вам спасибо.

Бедные продавщицы, стоя с кипами платьев в руках, посмотрели на меня, потом друг на друга, и в их глазах читалось осуждение. Я гордо прошла мимо них и продолжила выполнять поставленную задачу: обследовать всю Оксфорд-стрит метр за метром.

Побывав в нескольких магазинах, я так ничего и не купила; но, как обычно, настоящее удовольствие для меня состояло в том, чтобы примерять одежду. По мере того как я переходила из одного магазина в другой, я чувствовала, как замирает дуновение весны и спускается зимний вечер, а ночевать мне по-прежнему негде. С этой мыслью я вошла в следующий магазин и там, у прилавка со свитерами, увидела высокую симпатичную африканку. Она походила на сомалийку, и я внимательно присматривалась к ней, решая, как лучше обратиться. Взяв в руки свитер, я улыбнулась ей и произнесла на сомалийском языке:

– Я пытаюсь что-нибудь купить, но никак не могу остановиться на чем-то одном. И, поверьте, девушка, сегодня я перебрала очень много вещей.

Мы разговорились, и она сообщила, что зовут ее Хальву. Она была очень общительной и смешливой.

– А где ты живешь, Уорис? Чем занимаешься?

– Ой, ты сейчас будешь смеяться. Ты точно решишь, что я сумасшедшая, но я нигде не живу. Мне негде жить, потому что все мои родственники сегодня уехали. Они вернулись в Сомали.

В ее глазах я увидела сочувствие. Со временем я узнала, что Хальву много чего пережила.

– Ага, так ты не захотела возвращаться в Сомали?

Мы без слов понимали друг друга. Да, мы очень скучали по своей родине и своим семьям, но что нас там ожидало? Быть проданными за несколько верблюдов? Стать собственностью какого-нибудь мужчины? Каждый день отчаянно бороться за выживание?

– Да, только здесь у меня тоже ничего нет, – ответила я на ее вопрос. – Мой дядя был послом нашей страны, но теперь он уехал, а вместо него приедет другой человек. Так что сегодня утром меня прогнали из дома, и сейчас я просто не знаю, куда идти, – сказала я и рассмеялась.

Она взмахнула рукой, заставив меня замолчать, будто бы это могло положить конец всем моим трудностям.

– Послушай, я живу за углом, в общежитии ИМКА [8]8
  Сокращение от английского названия Ассоциации молодых христиан. Религиозно-благотворительная организация, которая в прошлом занималась популяризацией религии в англоязычных странах, а в последнее время уделяет больше внимания досугу молодежи, профессиональному образованию, содержит клубы, общежития и т. п.


[Закрыть]. У меня там тесновато, но на эту ночь ты, пожалуй, сможешь разместиться. У меня только комната, кухни нет, так что если захочешь что-нибудь приготовить, то придется идти на другой этаж.

– Ух ты! Это просто здорово! А точно можно так сделать?

– Вполне. Пойдем, пойдем. Все равно тебе не из чего выбирать.

И мы отправились к ней. ИМКА располагалась в современной кирпичной многоэтажке, в каких обычно размещаются студенческие общежития. Комнатка была крошечная, с двуспальной кроватью, полочкой для книг и роскошным большим телевизором, принадлежавшим самой Хальву.

– Ой! – всплеснула я руками. – А можно мне посмотреть телевизор?

Она взглянула на меня, как на инопланетянку.

– Ах, ну конечно! Включай.

Я шлепнулась на пол перед телевизором и жадно стала смотреть. Впервые за четыре года я могла смотреть его, не опасаясь, что меня выгонят из комнаты, как надоедливую кошку.

– Ты что, никогда не смотрела у дяди телевизор? – спросила Хальву с удивлением.

– Да ты что! Иной раз я тихонько пробиралась в комнату, но меня тут же замечали. Снова смотришь телевизор, Уорис? – передразнила я сердитый голос тетушки и стала прищелкивать пальцами. – А ну-ка, ступай работать. Давай, давай! Мы не для того тебя сюда привезли, чтобы ты телевизор смотрела.

Настоящее изучение лондонской жизни я начала под руководством Хальву. Мы с ней быстро подружились. Я провела в ее комнатке ту ночь, и следующую, и еще, и еще. А потом она предложила:

– А почему бы тебе не попросить здесь комнату для себя?

– Ну, во-первых, потому, что это мне не по карману. Мне нужно ходить в школу, а значит, не будет времени работать. – Я смущенно посмотрела на нее. – Ты умеешь читать и писать?

– Угу.

– А по-английски говорить умеешь?

– Да.

– Вот видишь, а я не умею ни того, ни другого, ни третьего – мне учиться надо. Это сейчас для меня самое главное. А если я снова пойду работать, у меня просто не будет времени.

– Но можно ведь пойти в вечернюю школу, а работать только полдня. И не волнуйся, соглашайся на любую работу – это только до тех пор, пока ты не выучишь английский язык.

– А ты мне поможешь?

– Конечно, помогу!

Я сделала попытку получить комнату в общежитии, но там была очередь желающих и ни одной свободной комнаты. Туда стремилось попасть много молодежи, потому что было дешево и общаться было с кем, к тому же там были олимпийский бассейн и зал тренажеров. Я записалась в очередь на комнату, но пока я ее получу, надо что-то делать, нельзя отнимать у бедной Хальву и без того крошечное жизненное пространство. Впрочем, прямо напротив общежития ИМКА стояло общежитие ИВКА [9]9
  Ассоциация молодых христианок, женский вариант ИМКА.


[Закрыть]; жили там, в основном, пожилые люди, обстановка была довольно мрачная, но все же я сняла там комнатку и взялась за поиски работы.

– А почему бы тебе, – предложила моя подруга, мыслившая логически, – не поискать сначала прямо здесь?

– Прямо здесь – это где?

– Да здесь же, вот, – ткнула она рукой. – В соседнем доме – закусочная «Макдоналдс».

– Там я не смогу работать. Не забывай, я английского совсем не знаю. Как же я буду людей обслуживать? Да и разрешения на работу в Англии у меня нет.

Но Хальву знала обходные пути, и я, следуя ее указаниям, прошла «с черного хода» и устроилась на кухню уборщицей.

Едва начав работать в «Макдоналдс», я поняла, насколько права была Хальву: буквально все чернорабочие были точно в таком же положении, как и я. Отсутствие у нас легального статуса было выгодно администрации: нам платили гораздо меньше, чем положено, да и соцобеспечения не было никакого. Начальство ведь понимало, что мы, нелегальные иммигранты, живем в Англии лишь до тех пор, пока нас не выявили власти, так что жаловаться на низкую зарплату наверняка не станем. Если ты работал прилежно, на остальное администрация закрывала глаза – вроде бы никто и не знал ничего такого.

На кухне «Макдоналдс» мне пригодились навыки домработницы: я мыла посуду, вытирала прилавки, начищала решетки, драила полы, пытаясь уничтожить следы жирных соусов. Возвращаясь поздно вечером домой, я была буквально перемазана этим жиром, вся им пропахла. На кухне людей не хватало, но жаловаться я не осмеливалась. Впрочем, мне было все равно, ведь теперь я могла себя прокормить. Я была просто счастлива, что у меня есть работа, к тому же я знала, что это ненадолго. А пока я готова делать что угодно, лишь бы удержаться.

Я пошла в бесплатную вечернюю языковую школу для иностранцев, где учили говорить, читать и писать по-английски. Впервые за многие годы у меня в жизни появилось хоть что-то кроме работы. Время от времени Хальву водила меня в ночные клубы, там ее, похоже, знали все. Она без умолку болтала, смеялась, смешила до слез окружающих, и всем хотелось попасть в такую веселую компанию. Как-то раз мы пошли в ночной клуб и танцевали несколько часов, когда я вдруг поняла, что мы окружены мужчинами.

– Черт побери! – прошептала я подруге. – Мы что, им всем нравимся?

– О! Это точно!Мы им очень нравимся.

Меня эта фраза сильно удивила. Я внимательно всмотрелась в лица и решила, что она права. У меня никогда не было парня, я никогда не вызывала интереса у мужчин, не считая таких бездельников, как мой двоюродный братец Хаджи, а такое внимание мне не льстило. За последние четыре года я привыкла считать себя никем, домработницей. И вдруг выстроилась целая очередь парней, желающих с нами потанцевать. «Уорис, милая, вот ты наконец и приехала!» – подумала я.

Странно, хотя мне всегда нравились чернокожие мужчины, повышенный интерес ко мне проявляли как раз белые парни. Преодолевая привычки сурового африканского воспитания, я болтала, заставляя себя говорить со всеми: черными, белыми, мужчинами, женщинами. Если я собираюсь стать самостоятельной, рассуждала я, мне надо научиться жить в этом непривычном мире, а его правила сильно отличались от тех, каким меня учили в пустыне. Мне надо было научиться английскому языку и тому, как разговаривать с самыми разными людьми. Умение обращаться с верблюдами и козами никак не могло помочь мне выжить в Лондоне.

На следующий день Хальву обогатила мой опыт, полученный в ночном клубе, своими замечаниями. Она прошлась по списку тех, кого мы встретили в клубе, объяснив характер, побуждения и особенности каждого. По сути, она преподала мне краткий курс человеческой природы. Она рассказывала о сексе, о том, к чему стремятся эти парни, о том, чего следует опасаться, а также об особых сложностях, подстерегавших африканок – таких, как мы. За всю прежнюю жизнь никто не обсуждал со мной такие темы.

– Ты, Уорис, разговаривай с ними в свое удовольствие, смейся, танцуй – а потом сразу домой. Не позволяй уговорить себя и затащить в постель. Они не знают, что ты отличаешься от англичанок, – ты же подверглась обрезанию, а они этого не понимают.

Я уже несколько месяцев ожидала комнату в ИМКА, когда услышала, что одна женщина ищет себе напарницу: она училась, и ей было не по карману оплачивать комнату самостоятельно. Меня такой вариант вполне устраивал, потому что я тоже не потянула бы комнату сама, а места у нее вполне хватало на двоих. Хальву оставалась моей лучшей подругой, но в ИМКА я подружилась и со многими другими, там ведь молодежи было пруд пруди. Я по-прежнему посещала школу и понемногу овладевала английским языком, не бросала и работу в «Макдоналдс». Жизнь налаживалась, текла спокойно и размеренно. Я и подумать не могла, что в один прекрасный день все так круто изменится.

В тот день я закончила работу в «Макдоналдс» и, перемазанная жиром, решила все же выйти через парадную дверь; для этого надо было пройти мимо стойки, где покупатели делали заказы. И там, ожидая свой биг-мак, стоял мужчина, знакомый мне по школе при церкви Всех Святых. Рядом была его дочка.

– Привет! – бросила я, проходя мимо них.

– Ба! Вот так встреча! – Он явно не ожидал встретить меня в «Макдоналдс». – Как жизнь? – В его голосе слышался неподдельный интерес.

– Замечательно, просто замечательно! – ответила я и спросила подругу моей Софи: – А ты как поживаешь? – Мне хотелось похвастаться, как я теперь говорю по-английски.

– У нее все отлично, – ответил за девочку отец.

– А как она выросла за это время! Ну ладно, мне надо бежать. Пока!

– Подождите! А где вы живете?

– Пока!

Я вежливо улыбнулась, не собираясь с ним разговаривать: по старой памяти я этому типу не доверяла, а стоит сказать ему адрес, и он точно объявится у дверей.

Вернувшись в общежитие, я решила посоветоваться насчет этого загадочного человека со всезнающей Хальву. Я быстренько вытащила из ящика стола паспорт, пролистала его и отыскала визитную карточку Малькольма Фейрчайлда, спрятанную туда в тот день, когда я закопала паспорт в дядином садике.

– Скажи-ка мне вот что… – попросила я, спустившись в комнату Хальву. – Вот визитная карточка, она у меня уже давно. Кто этот человек? Здесь сказано, что «фотограф-стилист», я знаю, но как это понимать?

Подруга взяла карточку из моих рук.

– А вот как: он хочет надеть на тебя разные наряды и так сфотографировать.

– Знаешь, а вот этого мне бы очень хотелось!

– А кто это? Откуда у тебя его визитная карточка?

– Да тот самый тип, которого я сегодня встретила, но что-то я ему не доверяю. Он когда-то дал мне карточку, потом проследил меня до дома и о чем-то говорил с тетушкой. Она раскипятилась и наорала на него. Но я так и не смогла понять, чего же он добивался.

– Так почему бы не позвонить и не спросить у него самого?

– Думаешь, стоит? – спросила я, скривившись. – Чтобы я ему звонила? Может, ты пойдешь со мной и поговоришь с ним, разузнаешь все как следует. А то я пока не все понимаю по-английски.

– Ладно, идем звонить.

Но я смогла набраться храбрости только на следующий день. Пока мы с Хальву спускались в холл к телефону-автомату, сердце у меня гулко стучало. Хальву бросила в прорезь монетку, та глухо звякнула. Держа в одной руке карточку и с трудом разбирая цифры в полутьме холла, другой рукой она набрала номер.

– Алло, могу я поговорить с Малькольмом Фейрчайлдом?

Последовал обмен обычными вступительными репликами, а потом Хальву сразу взяла быка за рога.

– Вы не извращенец какой-нибудь, правда ведь? Вы не станете убивать мою подругу? Ну да, но поймите: мы же вас совсем не знаем. Даже где вы живете… Ну ничего не знаем… Угу, угу, ну да.

Хальву стала царапать что-то на клочке бумаги, а я старалась заглянуть через ее плечо.

– Что он говорит? – прошептала я чуть слышно.

Она только отмахнулась.

– Тогда ладно. Это по-честному. Мы так и сделаем.

Хальву повесила трубку и вздохнула с облегчением.

– В общем, он сказал так: «Раз вы мне не доверяете, приходите в студию, посмотрите сами, где я работаю. Не понравится – ваше дело, я спорить не стану».

Я прижала обе руки ко рту.

– Так. И что же? Мы туда пойдем?

– Конечно, черт тебя побери! Что мы теряем? Узнаем, что это за тип, который столько времени тебя преследовал.