Текст книги "Человек, который упал на Землю"

Автор книги: Уолтер Тевис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

9

Они пролетали над горами, но маленький самолёт был таким устойчивым, а пилот таким опытным, что не было никакой качки и почти никакого ощущения движения. Они летели над Гарланом ― невзрачным городком в Кентукки, распластавшимся у подножия гор, а затем над огромными бесплодными пространствами и дальше, вглубь долины. Брайс, сидевший со стаканом виски в руке, уловил отдалённый отблеск озера, ровная гладь которого сияла, как начищенный пятак, а затем они спустились ниже, потеряв озеро из виду, и приземлились на широкой бетонной полосе, недавно проложенной по плоскому дну долины среди метельчатой травы и вспаханной красной глины, словно евклидова прямая, которую серым мелом начертало наугад какое-то божество с геометрическим мышлением.

Сойдя с трапа самолета, Брайс угодил в ужасающий грохот бульдозеров и толчею одетых в хаки людей, занятых строительством сооружений непонятного назначения; раскрасневшись на летнем солнце, они перекликались хриплыми голосами. Здесь были ангары для техники, какая-то бетонная платформа и ряд бараков. Брайс, только что покинувший тихий и прохладный салон самолета ― личного самолёта Томаса Джерома Ньютона, который тот прислал за ним в Луисвилл, ― на мгновение растерялся, опешил от жары, шума, от всей этой лихорадочной и необъяснимой активности.

К нему подошёл молодой человек, похожий на мужественного героя из рекламы сигарет. На нём была строительная каска; закатанные рукава рубашки открывали переизбыток загорелых молодых мышц. Он выглядел в точности как персонаж одного из тех полузабытых рассказов для мальчиков, которые когда-то, на заре туманной честолюбивой юности, побудили его, Брайса, стать инженером ― инженером-химиком, человеком науки и действия. Вспомнив о собственном выпирающем брюшке, седине в волосах и привкусе виски во рту, Брайс не улыбнулся, а лишь кивнул в знак приветствия.

Человек в каске протянул руку.

– Вы профессор Брайс?

Брайс ожидал, что рукопожатие будет преувеличенно крепким, но оно оказалось довольно мягким.

– Больше не профессор, ― сказал он, ― но я ― Брайс.

– Прекрасно. Прекрасно. Я Хопкинс. Бригадир. ― Его дружелюбие казалось почти собачьим, как будто он пытался заслужить одобрение. ― Что вы думаете обо всём этом, доктор Брайс? ― Он повёл рукой в направлении строящихся сооружений. Сразу за ними стояла высокая башня, ― по-видимому, что-то вроде телерадиовещательной антенны.

Брайс прочистил горло.

– Я не знаю. ― Он хотел было спросить, что здесь строится, но решил, что его неосведомленность может поставить его в неловкое положение. Почему этот жирный фигляр, Фарнсуорт, не сказал ему, для чего его наняли? ― Мистер Ньютон ждёт меня? ― спросил он вслух, не глядя на Хопкинса.

– Конечно. Конечно. ― Внезапно проявив деловитость, молодой человек провёл Брайса вокруг самолёта, за которым обнаружилась кабинка монорельса, оседлавшая поблёскивающий рельс, который, змеясь, уходил в холмы, окаймляющие долину, словно тонкая серебристая карандашная линия. Хопкинс откатил дверь кабинки, открыв взгляду приятный тёмный салон с обитым гладкой кожей сиденьем. ― Эта штука доставит вас наверх, к дому, за пять минут.

– К дому? А до него далеко?

– Примерно четыре мили. Я позвоню туда, и Бриннар вас встретит. Бриннар ― это секретарь мистера Ньютона. Наверное, он и будет проводить собеседование.

Брайс задержался на пороге кабины.

– Разве я не увижу мистера Ньютона? ― Эта мысль его расстроила. Неужели, потратив два года, он так и не встретится с тем, кто создал «Краски мира», кто управляет крупнейшими нефтеперегонными заводами в Техасе, кто разработал 3D-телевидение, многоразовую фотоплёнку, АТФ-процесс переноса красителей ― с самым незаурядным в мире гением-изобретателем, а может даже инопланетянином?

Хопкинс нахмурился.

– Вряд ли… Я здесь уже шесть месяцев, но я никогда его не видел ― кроме как за стеклом вот этой самой кабины. Примерно раз в неделю он спускается сюда, ― наверное, чтобы посмотреть, как продвигается работа. Но он никогда не выходит, а внутри так темно, что не видно его лица. Только силуэт за стеклом.

Брайс сел в кабину.

– И он ни разу не выходил? Чтобы слетать… куда-нибудь? ― Он кивнул в сторону самолёта, где бригада механиков, появившаяся словно из ниоткуда, начала проверку двигателей.

Хопкинс ухмыльнулся ― глупо, как показалось Брайсу.

– Только ночью, когда его не увидишь. Хотя я знаю, что он высокий и худой. Мне так сказал пилот самолета, ― но это всё, что он сказал. Он не слишком-то разговорчив.

– Понятно. ― Брайс нажал кнопку на двери, и та стала бесшумно задвигаться. Пока она закрывалась, Хопкинс сказал: «Удачи!», и Брайс быстро ответил: «Спасибо!», но не был уверен, что закрывшаяся дверь не заглушила его голос.

В кабинке было очень прохладно и тихо, ― как и салон самолета, она была звуконепроницаемой. И так же, как самолет, она пришла в движение с едва заметным ускорением, набирая скорость так плавно, что движение почти не ощущалось. Брайс увеличил прозрачность окон, покрутив маленький серебристый регулятор, который был явно для того и предназначен, и стал смотреть на хрупкие с виду алюминиевые постройки и на группы занятых делом людей ― зрелище необычное и приятное в этот век автоматизированного производства и шестичасового рабочего дня. Люди на стройке работали бойко, с воодушевлением, обливаясь потом под жарким солнцем Кентукки. Брайсу подумалось, что им, наверное, хорошо платят за то, что они приехали в это захолустье, так далеко от полей для гольфа, муниципальных игорных залов и прочих радостей рабочего человека. Он увидел молодого парня ― здесь многие были молоды, ― сидящего в кабине гигантского бульдозера; ворочая огромные массы земли, он улыбался от удовольствия, которое доставляло ему это занятие. На мгновение Брайс позавидовал его работе и его молодой безрассудной уверенности, такой естественной под этим жарким солнцем.

Кабинка монорельса миновала строительную площадку и покатилась по холмам, сквозь густые заросли, двигаясь так быстро, что деревья казались расплывчатыми пятнами солнечного света и зелёных листьев, света и тени. Брайс откинулся назад, на необыкновенно удобные подушки, стараясь получить удовольствие от поездки. Но не сумел расслабиться: он был слишком взбудоражен быстрой сменой событий и общей возбуждённой обстановкой этого нового незнакомого места. Как блаженно далеко он был теперь от Айовы, от своих студентов, от бородатых интеллектуалов, от людей вроде Канутти! Он смотрел в окно на всё ускоряющееся чередование света, тени, света, светло-зелёных и тёмных теней, и затем, внезапно, когда машина разогналась до предела, увидел впереди блеск озера, лежащего в котловине, словно лист дивного серо-голубого металла ― гигантский, зеркально-гладкий диск. Сразу за ним, в тени горы, возвышался огромный старинный особняк с белоколонным портиком и большими окнами, закрытыми ставнями. Дом безмятежно стоял у края водной глади, прильнув к подножию горы. Затем дом и озеро, видимые вдалеке, исчезли за очередным холмом, когда монорельс нырнул вниз, и Брайс почувствовал, что кабина замедляет ход. Минуту спустя и дом, и озеро возникли снова. Кабина заскользила по широкой дуге, которая, незаметно снижаясь, спускалась к кромке воды, и Брайс увидел человека, ожидающего его возле дома. Машина мягко остановилась. Брайс перевёл дух, нажал на кнопку, увидел, как обшитая деревом дверь бесшумно отъехала в сторону, и вышел из кабины в прохладную тень горы, в запах сосен и нежный, почти неслышный плеск воды, набегающей на берег озера. Встречавший его человек оказался низеньким и смуглым, с усами и умным взглядом маленьких глаз. Он шагнул вперёд с церемонной улыбкой:

– Доктор Брайс? ― произнёс он с французским акцентом.

Брайс внезапно развеселился.

– Месье Бриннар? ― спросил он в ответ, протягивая руку. ― Enchanté[27]27
  Enchante (фр.) – Очень приятно


[Закрыть].

Человек пожал протянутую руку, слегка приподняв брови.

– Soyez le bienvenu, Monsieur le Docteur. Monsieur Newton vous attend. Alors…[28]28
  Soyez le bienvenu, Monsieur le Docteur. Monsieur Newton vous attend. Alors… (фр.) – Добро пожаловать, доктор. Месье Ньютон ждёт вас. Итак…


[Закрыть]

У Брайса перехватило дыхание.

– Ньютон хочет видеть меня?

– Да. Я провожу вас.

В доме Брайс был встречен тремя кошками, которые уставились на него, оторвавшись от своих игр. Кажется, это были обычные уличные бродяжки, разве что хорошо откормленные. К появлению Брайса они отнеслись с пренебрежением. Он не любил кошек. Француз молча провёл его через гостиную и вверх по лестнице, покрытой тяжёлым ковром. На стенах висели картины ― странные, дорогие на вид полотна незнакомых Брайсу художников. Лестница была очень широкой и загибалась дугой. Брайс отметил, что она оснащена одним из этих моторизированных сидений, которые могли ездить вверх и вниз по перилам. Сейчас оно было сложено. Может быть, Ньютон ― инвалид? Казалось, дом пуст, в нём нет никого, кроме самого Брайса, Бриннара и кошек. Брайс оглянулся: кошки всё ещё таращили на него свои круглые, нахальные, любопытные глаза.

В конце лестницы был холл, а в его конце ― дверь, которая, очевидно, вела в комнату Ньютона. Дверь открылась, и оттуда вышла полная женщина с очень грустным лицом. На ней был передник. Она подошла к Брайсу, взглянула на него и сказала:

– Вы, наверное, профессор Брайс. ― У неё был приятный хрипловатый голос с сочным деревенским выговором.

Брайс кивнул, и она проводила его до двери. Он вошёл один, чувствуя, к своему смущению, что дыхание у него сбилось, а ноги стали словно ватные.

В громадной комнате было холодно. От большого, почти непрозрачного эркера, смотрящего на озеро, исходил слабый свет. Казалось, вся комната заставлена разноцветной мебелью озадачивающих оттенков: когда глаза Брайса привыкли к тусклому желтоватому свету, громоздкие силуэты диванов, письменного стола и журнальных столиков окрасились в голубые, серые и блёкло-оранжевые тона. С дальней стены на него смотрели две картины: гравюра с изображением огромной птицы ― цапли или журавля ― и выразительная абстракция в манере Клее[29]29
  Пауль Клее (1879–1940) – немецкий и швейцарский художник, график, теоретик искусства, одна из крупнейших фигур европейского авангарда.


[Закрыть]. Может быть, это и был Клее. Эти две картины плохо сочетались друг с другом. В углу стояла большая птичья клетка, в которой дремал пурпурно-красный попугай. И, наконец, в комнате был человек ― высокий, худой. Опираясь на трость, он медленно направился к Брайсу. Лица его нельзя было разглядеть.

– Профессор Брайс? ― Голос оказался чистым, приятным, с лёгким акцентом.

– Да. А вы… мистер Ньютон?

– Совершенно верно. Почему бы нам не присесть и не поговорить немного?

Брайс сел, и они несколько минут побеседовали. Ньютон оказался простым и приятным в общении, может быть, с несколько чересчур обходительными манерами, но без тени навязчивости или рисовки. В нём было немало естественного достоинства, и он увлечённо и с пониманием рассказал о картине, которую упомянул Брайс, ― всё-таки это был Клее. Говоря о ней, он на минуту встал, чтобы указать на какую-то деталь, и Брайс впервые как следует рассмотрел его лицо. Это было красивое лицо, с тонкими, почти женскими, чертами и с каким-то непонятным выражением. Тотчас же к Брайсу с новой силой вернулась абсурдная мысль, с которой он забавлялся уже больше года. Он смотрел на странного высокого человека, в тусклом свете указывающего изящным пальцем на мрачную, сотканную из нервных изломанных линий картину, и на миг эта мысль показалась ему не такой уж абсурдной. И всё же она была таковой, ― и когда Ньютон, улыбаясь, повернулся к нему и сказал: «Не выпить ли нам чего-нибудь, профессор Брайс?», иллюзия рассеялась без следа, и логика вновь взяла верх. Бывают на свете люди и более странной наружности, бывали на земле и прежде гениальные изобретатели.

– С удовольствием, ― отозвался Брайс и добавил: ― Я понимаю, что вы очень занятой человек.

– Вовсе нет. ― Ньютон слегка улыбнулся и подошёл к двери. ― По крайней мере, не сегодня. Что вы предпочитаете?

– Скотч. ― Брайс чуть было не добавил: «Если у вас есть», но поправился. Уж у Ньютона-то наверняка есть скотч. ― Скотч с водой.

Вместо того чтобы нажать на кнопку или ударить в гонг ― в этом доме ударить в гонг было бы вполне к месту, ― Ньютон просто открыл дверь и крикнул:

– Бетти Джо! ― и когда она отозвалась, попросил: ― Принеси профессору Брайсу скотч с водой и льдом. А мне мой джин с тоником. ― Он закрыл дверь и вернулся в своё кресло. ― Я лишь недавно приобщился к джину, ― сказал он.

При мысли о джине с тоником Брайс внутренне передёрнулся.

– Итак, профессор Брайс, что вы думаете о нашей стройке? Я полагаю, вы заметили всё это… оживление, когда вышли из самолёта?

Брайс откинулся в кресле, почувствовав себя более непринуждённо. Ньютон был очень любезен, казалось, он искренне заинтересован в том, что скажет собеседник.

– Да, конечно. Всё это выглядит весьма любопытно. Но, по правде говоря, я не знаю, что вы здесь строите.

Ньютон пристально посмотрел на него, а затем рассмеялся.

– Разве Оливер не рассказал вам об этом в Нью-Йорке?

Брайс покачал головой.

– Оливер умеет хранить тайны. Правда, я никогда не просил его быть настолько скрытным. ― Ньютон улыбнулся, и Брайс впервые почувствовал, что эта улыбка вызывает в нём смутное беспокойство, хотя точно не мог сказать, что его тревожит. ― Возможно, именно поэтому вы добивались встречи со мной?

Очевидно, он сказал это не всерьёз.

– Может быть, ― подыграл ему Брайс. ― Но у меня были и другие причины.

– Да. ― Ньютон собирался что-то сказать, но умолк, когда открылась дверь и вошла Бетти Джо, неся на подносе бутылки и графины. На этот раз Брайс присмотрелся к ней повнимательнее. Это была довольно миловидная женщина средних лет, вроде тех, кого можно встретить на дневном концерте или в бридж-клубе. Тем не менее, лицо её не было ни пустым, ни глупым. В нём была теплота, а лёгкие морщинки вокруг глаз и в уголках полных губ указывали на добрый и весёлый нрав. Но в качестве единственной прислуги миллионера она была несколько не к месту. Она ничего не сказала, а просто поставила напитки и ушла. Когда она проходила мимо Брайса, он опешил, ощутив смешанный запах алкоголя и духов, который ни с чем нельзя спутать.

Бутылка скотча оказалась открытой, и Брайс, слегка недоумевая, сам смешал себе напиток. Стало быть, вот как учёные-миллионеры ведут дела? Просят подать виски, и полупьяная служанка приносит целую бутылку? Что ж, возможно, это самый лучший способ. Они оба молча наполнили стаканы, и, пригубив свой, Ньютон неожиданно произнёс:

– Это космический корабль.

Брайс моргнул, не понимая, о чём он говорит.

– Простите?

– То, что мы здесь строим, будет космическим кораблём.

– Вот как? ― Это было неожиданно, но не слишком. Беспилотные космические аппараты различных типов вовсе не были редкостью… Даже кубинский блок запустил собственный зонд несколько месяцев назад. ― Значит, вы хотите, чтобы я поработал над металлами корпуса?

– Нет. ― Ньютон медленно потягивал свой напиток и глядел в окно, словно думая о чём-то своём. ― Корпус уже основательно проработан. Я хотел бы, чтобы вы занялись топливной системой, ― нашли материалы, устойчивые к некоторым агрессивным веществам, таким как топливо, отходы и тому подобное. ― Ньютон повернулся к Брайсу и снова улыбнулся, и Брайс понял, почему эта улыбка вызывает у него смутную тревогу: в ней была тень какой-то необъяснимой усталости. ― Боюсь, я очень мало знаю о материалах ― их устойчивости к температурам, кислотам и механическим напряжениям. Оливер считает, что вы один из лучших специалистов в этой области.

– Может быть, Фарнсуорт и переоценивает меня, но я неплохо в этом разбираюсь.

На этом тема будто бы исчерпала себя, и они немного помолчали. С той секунды, как Ньютон упомянул космический корабль, старое подозрение, конечно, вернулось к Брайсу. Но вместе с ним напрашивалось очевидное опровержение: если бы Ньютон, по некоему безумному допущению, прилетел с другой планеты, он и его люди не стали бы строить космический корабль. Уж что-что, а корабль бы у них уже был. Брайс усмехнулся, заметив, что рассуждает на уровне третьесортного научно-фантастического романа. Если Ньютон и в самом деле был марсианином или венерианцем, то по законам жанра он должен был сейчас заниматься ввозом тепловых излучателей, чтобы поджарить Нью-Йорк, или разрабатывать план по уничтожению Чикаго, или умыкать юных дев в подземные пещеры для совершения мистических жертвоприношений. Но Бетти Джо? От виски и усталости воображение Брайса разыгралось, и он чуть не рассмеялся вслух, представив себе Бетти Джо на киноафише, а рядом с ней Ньютона в пластиковом шлеме, угрожающего ей лучевым пистолетом ― большим серебристым пистолетом с тяжёлыми конвекторными рёбрами и вылетающими из ствола маленькими блестящими зигзагами. Ньютон по-прежнему рассеянно смотрел в окно. Он уже выпил первый стакан джина и налил себе ещё один. Пьяный марсианин? Инопланетянин, который пьёт джин с тоником?

Вдруг Ньютон обернулся и заговорил ― так же неожиданно, как раньше, хотя и безо всякой резкости. Он спросил:

– Зачем вы хотели видеть меня, мистер Брайс? ― В его тоне не было настойчивости, только любопытство.

Вопрос застал Брайса врасплох, и, чтобы как-то замаскировать паузу, он налил себе ещё виски. Затем ответил:

– Меня очень впечатлила ваша работа. Фотоплёнка… красители, рентгеновские лучи… и ваши инновации в электронике. Думаю, это самые… самые неординарные идеи, что встречались мне за долгие годы.

– Спасибо. ― Ньютон как будто слегка оживился. ― Мне казалось, очень немногие знают о том, что я… приложил к этому руку.

В его усталом, бесстрастном голосе было что-то, от чего Брайсу сделалось немного стыдно за себя, за своё любопытство, заставившее его прочесать всю корпорацию вплоть до самого Фарнсуорта, а затем вынудить Фарнсуорта устроить эту встречу. Он чувствовал себя словно ребёнок, который пытался добиться внимания своего терпеливого отца, но не сумел, а только потревожил и утомил его. В эту минуту он подумал, что, наверное, покраснел, и мысленно возблагодарил царивший в комнате полумрак.

– Я… всегда восхищался выдающимся умом. ― Брайс смутился и беззвучно обругал себя, понимая, что выглядит как школьник. Но когда он услышал вежливый и скромный ответ Ньютона, его смущение куда-то испарилось ― он вдруг понял, что его собеседник, наверное, просто пьян. Он слышал его отстранённую, безучастную, слегка нечёткую речь, видел растерянный, расфокусированный взгляд его широко открытых глаз и чувствовал, что Ньютон, почти неуловимо, был или очень пьян ― спокойным, тихим опьянением, ― или очень болен. И внезапно он ощутил прилив острого чувства близости к этому худому одинокому человеку. Уж не был ли и сам он пьян? И не был ли Ньютон, также, как он сам, мастером тихого утреннего пьянства, так и не нашедшим ни одной причины, почему бы разумному человеку в этом сумасшедшем мире не напиться с утра пораньше? Или это была та самая пресловутая ненормальность гения, безумная и неприкаянная рассеянность, ментальный озон ― порождение сияющего разума?

– Оливер договорился с вами об окладе? Вы довольны им?

– Об этом позаботились как нельзя лучше. ― Брайс встал, распознав, что этим вопросом Ньютон завершает беседу. ― Я вполне доволен своим окладом. ― И, пока ему не предложили удалиться, спросил: ― Мистер Ньютон, могу ли я задать вам один вопрос, прежде чем уйду?

Ньютон будто бы не слышал его: он всё так же смотрел в окно, бережно держа пустой стакан в своих изящных пальцах. Лицо его, гладкое, без морщин, отчего-то казалось очень старым.

– Конечно, профессор Брайс, ― сказал он тихим голосом, почти шёпотом.

Брайсу вновь стало неловко. Этот человек был так невероятно благороден… Брайс откашлялся и заметил, что на другом конце комнаты проснулся попугай и с любопытством уставился на него, как до этого кошки. У него закружилась голова, и теперь-то уж он точно покраснел. Он проговорил, запинаясь:

– На самом деле это не важно. Я… я спрошу вас как-нибудь в другой раз.

Ньютон смотрел на него так, будто не слышал, и всё ещё ждал, что он скажет. Затем произнёс:

– Конечно. Как-нибудь в другой раз.

Брайс извинился, вышел из комнаты и побрёл через холл, щурясь от яркого света. Когда он спустился вниз, кошек там уже не было.

10

Следующие полгода Брайс был занят так, как никогда ещё в своей жизни. С той минуты, как Бриннар проводил его к выходу из большого дома и направил в исследовательские лаборатории по другую сторону озера, он с совершенно чуждой ему готовностью и рвением погрузился в выполнение разнообразных задач, которые ставил перед ним Ньютон. Нужно было подобрать и усовершенствовать сплавы, провести бессчётное число опытов, найти образцы пластмасс, металлов, смол и керамик, которые бы безупречно отвечали заданным значениям устойчивости к высоким температурам и кислотам. Это было именно то, чему Брайса учили, и он очень быстро втянулся в работу. В его распоряжении было четырнадцать подчинённых, огромный алюминиевый ангар с лабораториями, почти неограниченный бюджет, личный домик на четыре комнаты и карт-бланш ― которым он ни разу не воспользовался ― на полёты в Луисвилл, Чикаго и Нью-Йорк. Конечно же, не обходилось и без треволнений и путаницы ― особенно это касалось своевременной доставки нужного оборудования и материалов, или вспыхивающих время от времени мелких ссор между его подчинёнными. Но даже из-за этих неурядиц работа никогда не останавливалась полностью ― настолько она была многогранна. Брайс был если не счастлив, то, во всяком случае, слишком занят, чтобы быть несчастным. Новое дело увлекло и поглотило его так, как никогда не увлекало преподавание, ― а он прекрасно знал, как много в его жизни значит работа. Он был уверен, что окончательно порвал с университетом, так же как много лет назад ― с государственной службой, и что ему совершенно необходимо верить в то, чем он занимается теперь. Он был слишком стар, чтобы снова потерпеть поражение, снова погрузиться в безысходность; он бы уже никогда не смог прийти в себя. Цепь событий, начавшаяся с ленты пистонов и основанная на бредовом научно-фантастическом предположении, привела к тому, что по счастливой случайности он получил работу, о которой многие могли только мечтать. Он часто засиживался до ночи, погрузившись в расчёты, и он больше не пил по утрам. Нужно было соблюдать сроки, разные конструкции должны были быть готовы к производству к определённым датам, но Брайса это не тревожило. Он значительно опережал график. То, что исследование было прикладным, а не подлинно фундаментальным, порой беспокоило Брайса, но он был уже не так молод и наивен, чтобы всерьёз волноваться о научных заслугах и вопросах профессиональной этики. Перед ним стоял, наверное, лишь один этический вопрос: не работает ли он над новым оружием, новым способом убийства людей и уничтожения городов? И ответ на него был отрицательным. Они строили транспортное средство для перевозки приборов в пределах Солнечной системы, что само по себе было делом если не стоящим, то, во всяком случае, безвредным.

Одной из рутинных обязанностей Брайса было сверять ход разработок с перечнем технических требований, составленных Ньютоном, который передал ему Бриннар. Эти бумаги ― про себя он называл их «инвентарным списком бригадира сантехников» ― в основном содержали подробные описания сотен мелких деталей системы охлаждения и системы контроля подачи топлива ― описаний, в которых были указаны точные значения теплопроводности, электрического сопротивления, химической стабильности, массы, температуры воспламенения и других характеристик. Задача Брайса состояла в том, чтобы выискивать материалы, наиболее полно отвечающие этим условиям, а если таковые не находились, то искать те, что заняли бы второе место по пригодности. Во многих случаях это было довольно легко, настолько, что Брайс не мог не удивляться наивности Ньютона в том, что касается материалов; но случалось, что ни одна из известных субстанций не соответствовала требованиям. Тогда он вынужден был обсуждать вопрос с инженерами проекта и находить наиболее искусный компромисс. Затем это компромиссное решение передавалось Бриннару, после чего Ньютон выносил свой вердикт. Инженеры говорили Брайсу, что подобных затруднений за те полгода, что проект шёл полным ходом, было хоть отбавляй. Ньютон был одарённым конструктором, его замысел в целом был самым хитроумным из всего, с чем им приходилось работать, и включал в себя тысячи потрясающих инноваций. Но в него уже вкрались сотни компромиссов, и само по себе строительство корабля было отложено на следующий год. Завершение проекта было запланировано через шесть лет ― в 1990-м году ― и каждый, казалось, в душе сомневался, что это возможно. Однако эти домыслы не слишком волновали Брайса. Несмотря на неоднозначность его единственной беседы с Ньютоном, он был совершенно уверен в научных дарованиях этой необыкновенной личности.

А через три месяца после приезда в Кентукки Брайс сделал одно открытие. Был прохладный вечер, время шло к полуночи, и он сидел один в своём личном кабинете в торце лабораторного корпуса, устало пробегая глазами бумаги с набором технических требований. Брайс не спешил идти домой, благо вечер был приятным, и он наслаждался тишиной лаборатории. Он лениво разглядывал один из чертежей Ньютона ― схематический набросок системы охлаждения, предназначенной для отведения циркулирующего тепла, ― и отслеживал взаимосвязь между его частями, когда какая-то не поддающаяся определению странность в измерениях и расчётах постепенно начала действовать ему на нервы. Несколько минут он грыз кончик карандаша, глядя то на аккуратно вычерченные схемы, то в окно, выходившее на озеро. В расчётах не было никакой ошибки, но что-то в них его смущало. Он замечал это и раньше, краешком сознания, но никогда не мог понять, в чём именно несообразность. За окном резко очерченный полумесяц висел над чёрным озером, а в отдалении стрекотали невидимые насекомые. Всё казалось загадочным словно лунный пейзаж. Он снова посмотрел на лист бумаги, лежащий перед ним на столе. Ряд чисел в середине листа представлял собой последовательность значений теплостойкости ― нерегулярную возрастающую последовательность. Это были предварительные условия Ньютона для какой-то разновидности труб. В этой последовательности что-то прослеживалось: она напоминала логарифмическую прогрессию, однако ею не являлась. Но тогда что же это такое? Почему Ньютон взял именно этот набор значений, а не другой? Он должен был быть произвольным. Сами цифры всё равно не играли никакой роли ― это были всего лишь предварительные условия. Это Брайсу предстояло найти фактические значения для вещества, которое будет лучше всего соответствовать требованиям. Он смотрел на числа на бумаге в каком-то лёгком трансе, пока цифры не начали сливаться и плясать перед глазами и не утратили для него весь свой смысл, кроме очертаний. Он моргнул и усилием воли отвёл взгляд от бумаг, снова посмотрев в окно, на ночь над Кентукки. Луна переместилась и скрылась за холмами по ту сторону озера. Над чёрной водой горел слабый огонёк в окне второго этажа особняка ― наверное, в кабинете Ньютона; а выше него звёзды ― мириады тускло мерцающих точек ― усеяли чёрное небо, словно крупинки светящегося порошка. Вдруг без видимой причины за окном заквакала лягушка, напугав Брайса. Она квакала ещё несколько минут, оставшись без ответа и без поддержки хора, с призывной дрожью, влажно шлёпая где-то в ночи. Брайс представил себе её сплюснутое, как у рептилии, тело ― лапы под подбородком ― в прохладной, мокрой от росы траве. Низкий звук некоторое время размеренно вибрировал над озером, а затем внезапно стих, на мгновение оставив Брайса в ожидании заключительного такта, который так и не прозвучал. Но тут снова вступил хор насекомых, и Брайс устало вернулся к своим бумагам, и именно тогда, в краткий миг внутреннего озарения, едва окинув взглядом знакомые цифры, он ясно увидел, что же его так смущало. Это была логарифмическая прогрессия, просто должна была быть. Но это не был знакомый логарифм. Его основание равнялось не десяти, не двум, не числу пи ― но чему-то неслыханному. Брайс взял со стола логарифмическую линейку и начал расчёт методом проб и ошибок. От усталости не осталось и следа…

Через час он встал, потянулся и, выйдя из кабинета, пошёл по влажной траве к озеру. Луна показалась снова. Некоторое время он смотрел на её отражение в воде, а затем взглянул на окно Ньютона и тихо произнёс вслух вопрос, который созрел в его голове двадцать минут тому назад:

– Кем же надо быть, чтобы оперировать логарифмами по основанию двенадцать?

Но огонёк в окне Ньютона, гораздо более тусклый, чем луна, светил безучастно, а вода у ног Брайса нежно омывала берег в едва различимом, бессмысленном ритме, приглушённом, убаюкивающем и старом, как мир.