Текст книги "Да будет Человек (Fiat Homo) (Песнь для Лейбовица, Часть 1)"

Автор книги: Уолтер Майкл Миллер-младший

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Мне кажется, ко мне снизошло призвание, отче, но... – Юноша облизнул потрескавшиеся губы и посмотрел на жука, ползущего по камню.

– О, вот как, – голос Чероки не выражал ничего.

– Да, я думаю, да. Но, отче, было ли это грехом, что, когда я впервые увидел почерк, я подумал о нем насмешливо? Я имею в виду...

Чероки заморгал. Почерк? Призвание? О чем он говорит? Несколько секунд священник изучал серьезное лицо послушника, потом нахмурился.

– Вы с братом Альфредом обменивались письмами? – с угрозой спросил он.

– О нет, отче!

– Тогда о чьем почерке ты говоришь?

– Блаженного Лейбовица.

Чероки задумался. Хранился ли в монастырском собрании древних документов какой-либо манускрипт, собственноручно написанный основателем Ордена? Немного поразмыслив, священник ответил на вопрос утвердительно: да, оставалось несколько клочков, запертых и тщательно охраняемых.

– Ты говоришь о чем-то, что произошло еще в монастыре? До того, как ты вышел оттуда?

– Нет, отче. Это случилось вон там, – Френсис повел головой влево, – за тремя холмиками, возле высокого кактуса.

– Ты говоришь, это касалось твоего призвания?

– Д-да, но...

– Ты, конечно, не хочешь сказать, – отрезал Чероки, – что ты получил от Блаженного Лейбовица – покойного, слышишь, покойного вот уже шесть столетий письменное приглашение произнести твои торжественные обеты? А ты насмехался над его почерком? Прости, нет из твоих слов получается именно так.

– Ну да, отче, примерно так.

Чероки сплюнул. Начиная беспокоиться, брат Френсис вынул из рукава клочок бумаги и протянул священнику. Бумага была ломкой и запачканной, чернила выцвели.

– "Фунт салями, – начал читать отец Чероки, запинаясь на незнакомых словах, – консервированная капуста, шесть пепси принести домой Эмми". Какое-то время он, не отрываясь, смотрел на брата Френсиса. – Кем это написано?

Френсис объяснил. Чероки задумался.

– В таком состоянии ты не можешь исповедаться надлежащим образом. И мне не следует отпускать грехи, пока ты немного не в себе.

Видя, что послушник вздрогнул, Чероки ободряюще похлопал его по плечу.

– Не тревожься, сын мой, поговорим, когда тебе станет лучше. Я выслушаю твою исповедь после. А сейчас... – Он с беспокойством взглянул на ларец с евхаристией. – Я хочу, чтобы ты собрал вещи и тотчас же вернулся в монастырь.

– Но отче, я...

– Я приказываю тебе, – ровным голосом повторил священник, – немедленно вернуться в монастырь.

– Д-да, отче.

– Итак, я не отпускаю твоих грехов, но, так или иначе, ты хорошо сделаешь, если вознесешь двадцать молитв в знак покаяния. Благословить тебя?

Послушник кивнул, едва сдерживая слезы. Священник благословил его, встал, преклонил колено перед Причастием, взял его и вновь прикрепил к цепочке, висевшей у него на шее. Положил в карман свечку, сложил столик и прикрепил ремнями к седлу. Кивнув на прощание Френсису, отец Чероки сел на кобылу и поехал дальше совершать свой объезд. Френсис опустился на горячий песок и зарыдал.

Все было очень просто, если бы он смог отвести священника в подземелье и показать ему древнюю комнату, если бы выложил перед ним ящик со всем содержимым и предъявил письмена на камне, сделанные паломником. Но священник был при дароносице – как можно требовать, чтобы он на четвереньках пролезал в подвал, рылся в содержимом старого ящика и вступал в археологические дискуссии. Нечего было и заикаться. Пока на шее у Чероки висел ларец со Святым Причастием, он был преисполнен торжественности; но после того, как была использована последняя облатка, он мог и согласиться выслушать что-либо, не относящееся к исповеди.

Послушник не винил отца Чероки за то, что тот поспешил счесть его ненормальным. Френсис и вправду слегка одурел от солнца и немного заикался. Нередко послушники возвращались со своих бдений с поврежденным рассудком.

Делать нечего – нужно возвращаться в монастырь.

Он подошел к подземелью и еще раз заглянул внутрь, как бы стараясь себя уверить, что подвал действительно существует; потом пошел за ящиком. Френсис собрал содержимое ящика и был готов отправляться, когда на юго-востоке появился столб пыли, возвещающий, что из монастыря везут припасы и воду. Брат Френсис решил дождаться провизии, прежде чем отправляться в долгий путь.

Поднимая пыль, по дороге шагали три осла и монах. Ведущий осел тащился с братом Финго на спине. Несмотря на капюшон, Френсис узнал помощника повара по сутулой спине и длинным волосатым лодыжкам, болтавшимся по бокам у осла, таким длинным, что сандалии брата Финго волочились по земле. Два других осла были нагружены мешочками с кукурузой и бурдюками с водой.

– Хрю-хрю-хрю! Хрю-хрю! – прокричал Финго, приставив руки ко рту, словно звал свинью; и оглядел развалины, прикидываясь, что не замечает брата Френсиса, ожидавшего его на дороге.

– Хрю-хрю-хрю! О, ты здесь, Франциско! А я-то думаю, что это за кучка костей! Ничего-ничего, мы тебя подкормим, пусть волкам будет повкуснее. На, бери, воскресное угощение. Как проходит жизнь отшельника? Когда начнешь делать карьеру? Так, бери бурдюк и мешочек с кукурузой. Берегись копыт Малисии: у бедняжки течка и она капризничает, лягнула давеча Альфреда прямо в коленную чашечку. Будь с ней осторожен! – Брат Финго откинул капюшон и захихикал, глядя, как Френсис и ослица опасливо косятся друг на друга. Финго, без сомнения, был самым уродливым человеком на свете; и когда он смеялся, его розовые десны и огромные зубы разного цвета не прибавляли ему очарования. Он был мутантом, но такого мутанта едва ли можно было назвать чудовищем. В его родной Миннесоте это считалось довольно распространенным наследственным явлением – плешивость и очень неровная пигментация. Долговязый монах как бы весь состоял из живописных пятен цвета бычьей печени и шоколада на молочно-белом фоне. Однако его неизменно веселый нрав настолько компенсировал уродство, что его очень скоро переставали замечать. А после длительного общения разноцветная физиономия брата Финго казалась столь же естественной, как шкура пегого пони.

На его месте человек мрачный показался бы отвратительным, а бьющее через край веселье Финго делало его похожим на размалеванного клоуна. Службу на кухне Финго исполнял в качестве наказания, и она была временной. Будучи резчиком по дереву, он работал в плотницкой мастерской. Финго ужасно возгордился, когда ему позволили вырезать из дерева фигуру Блаженного Лейбовица, и настоятель приказал перевести его на кухню до тех пор, пока не проявит должного смирения. Между тем недоконченная скульптура Блаженного так и валялась в мастерской.

Ухмылка Финго исчезала по мере того, как он приглядывался к Френсису, а тот сгружал кукурузу и воду с норовистой ослицы.

– Ты похож на больную овечку, парень, – сказал он послушнику. – Что случилось? У отца Чероки опять был припадок злости?

Брат Френсис покачал головой:

– Да нет, я бы не сказал.

– Тогда что не так? Ты и вправду заболел?

– Он приказал мне вернуться в монастырь!

– Что-о-о?

Финго перекинул волосатую ногу через спину осла и ступил на землю. Поглядев на брата Френсиса сверху вниз, он хлопнул его мясистой ладонью по плечу и наклонился, чтобы получше рассмотреть его лицо.

– У тебя что, желтуха?

– Нет. Он думает, что я. – Френсис покрутил пальцем у виска.

Финго рассмеялся.

– Ну это понятно, тоже мне новость. Но почему он тебя назад-то отсылает?

Френсис смотрел на сундучок, стоявший у его ног.

– Я нашел вещи, принадлежавшие Блаженному Лейбовицу. Стал ему рассказывать, а он не верит. Даже объяснить ничего не дал. Он...

– Чего-чего ты нашел?

Финго недоверчиво улыбнулся, потом опустился на колени и открыл сундучок. Послушник с тревогой следил за его действиями. Монах потрогал пальцем стеклянные цилиндрики с усиками и тихо присвистнул:

– Никак амулеты горных дикарей? Это древность, Франциско, настоящая древность. – Он увидел записку на крышке ящика и поднял глаза на печального Френсиса. – А это что за каракули?

– Древний английский.

– Мне не приходилось его учить, разве что песни для хора.

– Это написано самим Блаженным.

– Это? – Брат Финго таращился то на записку, то на Френсиса, то снова на записку. Внезапно он покачал головой, захлопнул крышку и встал. На лице его появилась натянутая улыбка.

– Может, отче и прав. И вправду, иди-ка назад и попроси брата Аптекаря сварить тебе какое-нибудь из его снадобий из жабьего дерьма. Это лихорадка, брат.

Френсис пожал плечами:

– Наверное.

– Где ты нашел эту штуку?

– Вот у той дороги, за холмиками, – показал послушник. – Я сдвинул несколько камней, и вдруг случился обвал. Я нашел там подземелье. Можешь сам посмотреть.

Финго покачал головой:

– Нет, мне трогаться уже пора.

Френсис зажал ящик под мышкой и, пока Финго возился со своим ослом, побрел было по направлению к монастырю. Но пройдя несколько шагов, послушник вернулся.

– Послушай, Пестрый, ты можешь уделить мне две минуты?

– Ну, – ответил Финго, – чего тебе?

– Ты только пойди и загляни в дыру.

– Зачем?

– Если она там есть, ты скажешь об этом отцу Чероки.

Занесший было ногу, чтобы влезть на спину осла, Финго замер, потом опустил ногу обратно.

– Ладно, если ее там нет, я скажу об этом тебе.

Две недели голодания брали свое. Через две-три мили он начал спотыкаться. Когда же до монастыря оставалось около мили, Френсис потерял сознание. И только под вечер его, лежавшего на дороге, заметил отец Чероки, возвращавшийся со своего объезда. Чероки торопливо вылез из седла и смачивал водой лицо юноши до тех пор, пока тот потихоньку не начал приходить в себя. На обратном пути Чероки встретил груженых ослов и остановился послушать рассказ Финго, подтверждавший находку брата Френсиса.

Хотя священник не склонен был верить, что Френсис обнаружил что-нибудь действительно важное, он пожалел, что был так нетерпелив с мальчишкой. Заметив, что содержимое ящика рассыпалось на дороге, и бегло взглянув на записку на крышке – Френсис тем временем, слабый и смущенный, сидел на краю дороги, – Чероки подумал, что теперь он скорее склонен считать бессмысленную болтовню послушника результатом романтической фантазии, нежели безумием или бредом. Он не спускался в подвал и не рассматривал бумаги, но во всяком случае, было ясно: во время исповеди юноша рассказывал не о галлюцинации, он просто неверно истолковал происшедшее.

– Ты можешь завершить исповедь, как только мы вернемся, – мягко сказал он, помогая Френсису вскарабкаться на кобылу сзади него самого. – Я думаю, что смогу отпустить твои грехи, если ты не будешь настаивать, что святые самолично пишут тебе записки. Договорились?

Брат Френсис был слишком слаб в эту минуту, чтобы настаивать на чем бы то ни было.

4

– Вы правильно поступили, – проворчал наконец настоятель. Вот уже минут пять он медленно вышагивал по келье, его широкое крестьянское лицо, изборожденное морщинами, было сердито напряжено, в то время как отец Чероки беспокойно ерзал на краешке стула. С тех пор, как священник, по приказу настоятеля, пришел к нему в келью, тот молчал. Чероки даже слегка вздрогнул, когда настоятель Аркос наконец произнес эти слова.

– Вы правильно поступили, – повторил настоятель, останавливаясь посреди комнаты, и покосился на приора, понемногу начинавшего расслабляться. Было около полуночи, и Аркос собирался удалиться на час-другой для сна перед заутреней и обедней. Еще влажный и растрепанный после купания в бочке, он, как казалось отцу Чероки, походил на медведя, не вполне удачно превратившегося в человека. Настоятель был одет в рясу из шкуры койота, и единственным отличительным признаком его сана служил наперсный крест, висевший на груди и вспыхивавший на черном мехе от света свечей при малейшем движении. В этот момент он менее всего походил на священника; напротив, мокрые волосы, свисавшие на лоб, короткая торчащая борода и шкура койота делали его похожим на воинственного вождя, едва сдерживающего ярость после недавнего сражения.

Отец Чероки, происходивший из денверского баронского рода, очень серьезно относился к внешним атрибутам власти. Он всегда почтительно вел себя по отношению к человеку, носящему регалии, стараясь не обращать внимания на его личные свойства. В этом смысли Чероки следовал вековой придворной традиции. Таким образом он поддерживал сдержанно-дружественные отношения с символами настоятельской власти – пастырским перстнем и наперсным крестом; но заставлял себя не замечать чисто человеческие качества аббата Аркоса. В данных обстоятельствах это было довольно трудно: преподобный отец настоятель, разгоряченный после купания, шлепал босиком по комнате. Он, очевидно, только что срезал мозоль и сильно поранился – большой палец весь был в крови. Чероки старался не обращать внимания, но чувствовал себя очень неловко.

– Вы понимаете, о чем я говорю? – нетерпеливо рявкнул Аркос.

Чероки помедлил с ответом.

– Прошу вас, отец настоятель, будьте чуточку поконкретней, если, конечно, это не нарушает тайны исповеди.

– А! Ну да! Черт меня побери! Он же вам исповедался, я совсем забыл. Хорошо, пускай он вам расскажет все заново, чтобы вы могли пересказать мне. Хотя, Бог свидетель, весь монастырь уже говорит об этом... Нет, не ходите к нему. Не будем нарушать таинства исповеди, я и сам вам все расскажу. Вы видели эти вещи? – настоятель махнул рукой на стол, где лежало содержимое Френсисова ящика.

Чероки медленно кивнул.

– Он выронил их на дороге, когда упал. Я помог их собрать, но не приглядывался.

– Значит, вы слышали, что он утверждает?

Отец Чероки отвел взгляд. Казалось, он и не расслышал вопроса.

– Ну ладно, ладно, – проворчал настоятель, – неважно, что он там утверждает. Посмотрите-ка сами внимательно и скажите, что вы обо всем этом думаете.

Чероки склонился над столом и начал тщательно разглядывать бумаги одну за другой, а настоятель тем временем продолжал ходить по келье, разговаривая не столько со священником, сколько с самим собой.

– Это невозможно! Вы правильно сделали, отправив его назад, прежде чем он еще что-нибудь раскопал. Но даже не это самое худшее. Хуже всего тот старик, о котором он болтает. Это переходит все границы! Я не знаю ничего более вредного для нашего дела, чем обрушившаяся лавина невероятных "чудес". Какие-то реальные события – пожалуйста! Для того чтобы произошла канонизация, должно быть доказано, что Блаженный сотворил некие чудеса. Но надо же знать меру! Посмотрите, Блаженный Чанг причислен к лику блаженных два века назад, а до сих пор не канонизирован. А почему? Да потому, что его орден слишком хотел этого, вот почему. Каждый раз, когда кто-то вылечивался от насморка, – это была чудодейственная помощь Блаженного. Видения в подвале, воскресение мертвых на колокольне – все это больше смахивало на истории о привидениях, чем на чудодейственные события. Может быть, два-три из них действительно произошли. Но как узнать, когда так много чепухи?

Отец Чероки поднял глаза. Костяшки его пальцев, опирающихся на край стола, побелели, лицо напряглось. Казалось, он не слушал.

– Простите, что вы сказали, господин настоятель?

– Что-что. А то, что то же самое может произойти здесь, – сказал аббат и продолжал шлепать туда-сюда по комнате. – В прошлом году – брат Нойон со своей веревкой палача. Ха! А за год до того – чудодейственное выздоровление брата Смирнова от подагры. Как? Возможно, после прикосновения к реликвиям нашего Блаженного Лейбовица, как утверждали молодые олухи. А сейчас этот Френсис. Он встречает паломника, одетого – во что бы вы думали? – в юбку из той самой мешковины, которую нацепили на голову Блаженному Лейбовицу, прежде чем повесить. А что у старика было вместо пояса? Веревка. Какая веревка? Ну конечно, та самая...

Настоятель замолк на полуслове, поглядев на Чероки.

– По вашему недоуменному взгляду я понимаю, что об этом вы еще не слышали. Нет? Ах да, вы не можете говорить. Нет-нет, Френсис этого не говорил. Вот что он сказал, – аббат Аркос постарался своим обычно грубым голосом изобразить фальцет. – Вот что он сказал: "Я встретил щуплого старика, и я думал, что это паломник, направляющийся в монастырь, потому что он шел той дорогой. И он был одет в старую мешковину, перевязанную обрывком веревки. И он сделал отметину на камне, отметина выглядит вот так".

Аркос достал из кармана своей меховой рясы клочок пергамента и поднес его к лицу. И хотя у настоятеля не очень получалось, он продолжал передразнивать брата Френсиса:

– "Ума не приложу, что это значит. А вы знаете?"

Чероки пристально посмотрел на непонятные буквы и отрицательно покачал головой.

– Я не спрашиваю вас, – рявкнул настоятель уже своим обычным голосом. Это спросил Френсис. Тогда я не знал.

– А теперь?

– А теперь знаю. Мне сказали. Это буква ламедх, а это – садхе. Древнееврейский.

– Садхе ламедх?

– Нет. Справа налево. Ламедх садхе. Произносятся, как звуки "л" и "ц". Если бы была огласовка, то можно прочитать, как "луц", "лоц", "лец", "ляц", "лиц" – что-то вроде этого. Если бы между двумя буквами были другие, то все могло бы звучать, как л-л-л... ну, догадайтесь!

– Лейбо... Не может быть!

– Может! Брат Френсис не додумался до этого. Постарался кто-то другой. Брат Френсис не придал значения ни мешковине, ни веревке висельника; сообразил кто-то из его дружков. Итак, что происходит? К ночи весь монастырь будет гудеть о том, что Френсис встретил самого Блаженного и тот сопроводил нашего дурачка туда, где валялась вся эта дребедень, и сказал: "Вот твое призвание".

Чероки озадаченно нахмурился.

– Брат Френсис так сказал?

– Нет!!! – заревел Аркос. – Вы что, оглохли? Френсис такого не говорил. Пусть бы только попробовал, я бы негодяя... Но он рассказывает об этом с невероятным простодушием, я бы даже сказал – с тупостью, а выводы делают другие. Я с ним еще не беседовал; послал ректора Меморабилии расспросить его.

– Мне кажется, будет лучше, если я сам поговорю с братом Френсисом, пробормотал Чероки.

– Да уж! Когда вы вошли сюда, я, по правде говоря, собирался вас живьем зажарить. За то, что вы отослали мальчишку сюда, я имею в виду. Разреши вы ему остаться в пустыне, не заварилась бы вся эта каша. Но, с другой стороны, останься он там, невозможно себе представить, что бы еще откопал этот парень в подвале. Так что вы все же правильно сделали, прислав его обратно.

Чероки, отправивший Френсиса в монастырь совершенно по другим соображениям, предпочел промолчать.

– Поговорите с ним, – проворчал настоятель, – и пришлите потом ко мне.

В понедельник, ярким солнечным утром, брат Френсис робко постучался в кабинет настоятеля. Послушник славно выспался на жесткой соломенной подстилке в старой, привычной келье, да плюс к тому съел менее привычный завтрак. Невозможно было восстановить истощенную плоть и освежить одуревшие от солнца мозги, но эти весьма относительные роскошества, по крайней мере, достаточно прояснили его голову, чтобы Френсис сообразил: у него есть основание бояться. Он так тихо постучал, что на его стук в дверь ответа не последовало. Френсис и сам-то своего стука не услышал. Подождав несколько минут, он собрал остатки мужества и постучал снова.

– Господин настоятель вызывал меня? – прошептал послушник.

Настоятель Аркос поджал губы и медленно наклонил голову.

– М-м-да, господин настоятель посылал за тобой. Войди и закрой дверь.

Брат Френсис затворил дверь и весь дрожа встал в середине комнаты. Настоятель вертел в руках те штучки с проволочками из старого ящика для инструментов.

– Или уместнее было бы, – сказал аббат Аркос, – чтобы ты посылал за преподобным отцом настоятелем? Ты ведь у нас теперь такой знаменитый – еще бы, само провидение избрало тебя, а? – Он ласково улыбнулся.

– А? – вопросительно хихикнул Френсис. – О нет, мой господин.

– Ну-ну, не спорь. За одну ночь ты достиг вершины славы. Провидение посчитало тебя достойным обнаружить этот... – настоятель широко обвел рукой реликвии, лежавшие на столе. – Это барахло; если я не ошибаюсь, прежний владелец называл это именно так?

Послушник только беспомощно пыхтел и силился изобразить улыбку.

– Тебе семнадцать лет, и ты, очевидно, идиот, так?

– Истинная правда, господин настоятель.

– Какое можешь ты представить оправдание тому, что вообразил, будто призван служить религии?

– Никакого, мой господин.

– Ах так! Значит, ты не чувствуешь призвания служить Ордену?

– О... Я чувствую... – задохнулся послушник.

– Но у тебя есть оправдание?

– Нет.

– Ты, маленький кретин, я хочу от тебя объяснений. Так как объяснений нет, я считаю, что с этого момента ты должен отрицать и свою встречу в пустыне с кем бы то ни было, и находку этого... этого старого ящика с барахлом, и все остальное, что я слышал от других монахов. Это всего лишь больное воображение!

– О нет, дом Аркос!

– Что – нет?

– Я не могу отрицать то, что видел собственными глазами, преподобный отче.

– Хм. Значит, ты встретил ангела. А может, это был святой? Или не святой? И он показал тебе, где искать?

– Я вовсе не говорил, что он...

– И вот из-за него ты вообразил, будто получил истинное призвание? Этот... это... – могу я назвать его "существо"? – сказал тебе: "обретешь голос", пометил камень своими инициалами, велел тебе поискать там, и ты откопал эту рухлядь. Так?

– Да, дом Аркос.

– И как ты оцениваешь твое мерзкое тщеславие?

– Ему нет прощения, господин учитель.

– Ты возомнил о себе настолько, что даже свое непомерное тщеславие считаешь непростительным! – заревел настоятель.

– Мой господин, я всего лишь червь.

– Хорошо. Отрицай только встречу с паломником. Ты же знаешь, никто больше не видел эту личность. Насколько я понял, он шел по дороге, ведущей сюда. И даже сказал, что, может быть, остановится в монастыре. И спрашивал про монастырь. Все так? Но тогда куда же он исчез, если и в самом деле существовал? Такой человек здесь не проходил. Врат, дежуривший на дозорной башне, не видел его. А? Ты признаешь, что просто выдумал его?

– Если бы не та отметина на камне, которую он... Тогда, может быть, я и...

Настоятель закрыл глаза и тяжело вздохнул.

– Надпись действительно есть, хоть и едва различимая, – признался он. Может, ты сам ее сделал?

– Нет, мой господин.

– Ты признаешь, что выдумал старика?

– Нет, мой господин.

– Хорошо же, ты хоть понимаешь, что с тобой будет дальше?

– Да, преподобный отче.

– Тогда приготовься.

Дрожащими руками послушник подобрал полы туники, обернул их вокруг пояса и наклонился над столом. Настоятель достал из ящика толстую указку из орехового дерева, взвесил ее на ладони и резко ударил Френсиса по ягодицам.

– Благодарение Господу! – послушно отозвался Френсис, слегка задохнувшись.

– Ты передумал, мой мальчик?

– Преподобный отче, я не могу отрицать...

Бац!

– Благодарение Господу!

Бац!

– Благодарение Господу!

Десять раз была повторена эта простая, но мучительная литания; брат Френсис взвизгивал свою благодарность Господу за каждый обжигающий урок добродетельного смирения, что от него и требовалось. После десятого удара настоятель остановился. Послушник слегка раскачивался, стоя на цыпочках. Из-под сжатых век выкатилась слеза.

– Мой дорогой брат Френсис, – сказал аббат Аркос, – ты совершенно уверен, что видел того старика?

– Уверен, – пробормотал Френсис, мысленно приготовившись к продолжению экзекуции.

Настоятель Аркос пристально поглядел на юношу, обошел вокруг стола и, выругавшись, уселся. Некоторое время он сердито разглядывал клочок пергамента с перерисованными древнееврейскими буквами.

– Как ты думаешь, кто это был? – рассеянно спросил Аркос.

Брат Френсис открыл глаза, и слезы потекли по щекам.

– Ты убедил меня, мальчик, что ж, тем хуже для тебя.

Френсис ничего не сказал, но мысленно взмолился, чтобы нужда убеждать настоятеля в своей правдивости возникала не слишком часто.

Повинуясь раздраженному жесту аббата, юноша опустил тунику.

– Можешь сесть, – произнес настоятель уже нормальным, чуть ли не добродушным голосом.

Френсис подошел к указанному креслу, уже было сел, но вдруг сморщился и снова поднялся.

– Если преподобному отцу настоятелю все равно...

– Ладно, тогда стой. Я не собираюсь больше тебя задерживать. Ты можешь идти и заканчивать твое бдение.

Он умолк, заметив, что лицо послушника просияло.

– Ну уж нет! – отрезал Аркос. – Ты не вернешься на прежнее место! Ты поменяешься с братом Альфредом и близко не подойдешь к тем развалинам. Далее. Я приказываю тебе не обсуждать это происшествие ни с кем, кроме твоего исповедника и меня; хотя один Бог знает, сколько уже нанесено вреда. Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

Брат Френсис потряс головой.

– Вчера было воскресенье, преподобный отче, и от нас не требовалось хранить молчание; во время рекреации я и рассказывал все ребятам. Я думал...

– Да, а эти твои "ребята" сварганили очень миленькое объяснение, сын мой. Знаешь, с кем ты, оказывается, встретился? С самим Блаженным Лейбовицем.

Френсис оторопел, потом снова затряс головой:

– О нет, господин настоятель. Я уверен, что это был не он. Блаженный мученик не стал бы делать таких вещей.

– Каких это таких?

– Он не стал бы гоняться за мной и не старался бы ударить меня палкой с шипом на конце.

Настоятель вытер губы, чтобы скрыть невольную улыбку. Через мгновение ему удалось принять задумчивый вид.

– О, а я и не знал об этом. Так это он за тобой гонялся, да? Я так и думал. А своим приятелям ты и об этом рассказал? Да? Вот видишь, а они все равно не сомневаются, что это был Блаженный. Интересно, много ли таких людей, за которыми бы Блаженный гонялся с палкой... – он остановился, не в силах сдержать смех при виде выражения лица послушника. – Ну ладно, сынок, а ты-то сам как думаешь, кто это мог быть?

– Я думаю, что, возможно, тот старик – паломник, шедший посетить наш храм, преподобный отче.

– Ты не можешь пока его так называть, он еще не стал храмом. В любом случае твой старик – не паломник и не шел сюда. И в ворота наши не заходил, разве что дозорный спал. Однако послушник, бывший на часах, клянется, что не спал, хотя и признает, что в тот день его сильно клонило ко сну. Так в чем, по-твоему, дело?

– Если преподобный отец настоятель позволит, я сам несколько раз дежурил на часах.

– Ну и?..

– Понимаете, в яркий, солнечный день, когда вокруг не движется никто, кроме ястребов, через несколько часов начинаешь следить лишь за этими ястребами.

– Так вот чем ты занимаешься! Вместо того, чтобы глаз не спускать с дороги!

– И если слишком долго смотришь на небо, то как будто бы отключаешься – не спишь, нет, а становишься вроде как завороженным.

– Значит, вот что ты делаешь, стоя на часах? – рассердился настоятель.

– Не обязательно. Я хочу сказать, если бы так оно и было, я бы не знал сам. С братом Дж... м-м-м, ну с одним из братьев, которого я сменял, случилось то же самое. Он даже не знал, что пришло время сменяться с поста. Он сидел там, в башне, и пялился с открытым ртом на небо. Как бы в забытьи.

– В один прекрасный день, когда ты будешь в подобном "забытьи", прискачет отряд язычников из Юты, перебьет садовников, порушит оросительную систему, вытопчет наш урожай и засыплет камнями колодец, прежде чем мы начнем защищаться. Почему у тебя вид такой странный? Ах да, я забыл совсем – ты ведь сам родом из Юты. Но неважно, может, ты и прав насчет дозорного в том смысле, что он мог проглядеть старика. А скажи, ты уверен, что это был самый обыкновенный старик и ничего больше? Не ангел? Не блаженный?

Послушник в задумчивости поглядел в потолок, потом быстро взглянул на своего правителя:

– Разве ангелы или святые отбрасывают тень?

– Да... то есть нет... Откуда мне знать! Он что, отбрасывал тень?

– Отбрасывал. Такую маленькую тень, ее едва было видно.

– Как так?

– Ведь был почти полдень.

– Идиот! Я не прошу тебя рассказывать, какой он. Я и так это знаю, если ты вообще его видел. – Настоятель Аркос несколько раз с силой ударил по столу. Единственное, что я хочу знать: ты, именно ты, ничуть не сомневаешься, что это был самый обыкновенный старик?

Подобный поворот дела озадачил брата Френсиса. В его голове не существовало четкой границы между обычным порядком вещей и сверхъестественным. Между ними как бы пролегала некая промежуточная полоса. Существовали вещи совсем обычные и существовали вещи совершенно необычные. Но между этими двумя крайностями находилась область смешанная (для Френсиса) – противоестественное, где просто земля, воздух, огонь или вода начинали вести себя не как простые вещи, а как Вещи. Для брата Френсиса эта область включала в себя все, что он мог увидеть, но не мог понять. Френсису невозможным представлялось "ничуть не сомневаться", как требовал от него настоятель, в том, что он все правильно понял. Таким образом, задав этот вопрос, аббат Аркос невольно погрузил Френсисова паломника в эту сумеречную область, в то знойное марево, из которого впервые появился старик, в ту самую промежуточную зону, где паломник очутился сразу же после того, как вся Вселенная сузилась и в ее центре царило одно – еда на вытянутой ладони.

Если некое сверхъестественное создание решило прикинуться человеком, разве под силу было бы Френсису разгадать этот маскарад или хотя бы заподозрить, что дело нечисто? Да это самое существо, поди, не забыло бы и про тень, и про следы, и про хлеб с сыром, только б не раскрыться. Жевало бы, плевалось не хуже варана и постаралось бы изобразить поведение обычного смертного, ступившего без сандалий на раскаленный песок.

Нет, Френсис ни за что не взялся бы судить о ловкости, предприимчивости, разумении адского или, наоборот, небесного создания, не решился бы сказать о мере их актерских способностей. Как бы то ни было, в их адском (или небесном) хитроумии сомневаться не приходилось. Настоятель уже самой постановкой своего вопроса предопределил реакцию послушника: тот погрузился в мысли, прежде ему в голову не приходившие.

– Ну так что, сынок?

– Господин настоятель, неужто вы предполагаете, что это мог быть...

– Нет! Я-то как раз против всяких предположений. Потому и спрашиваю тебя для ясности: был ли он или не был обычным человеком, из плоти и крови?

Вопрос привел Френсиса, в ужас. Еще страшнее было то, что прозвучал он из уст самого господина аббата, хоть послушник и понимал – дому Аркосу нужен ясный ответ. Очень нужен. А значит, вопрос-то задан, ой, какой важный. Если уж он кажется таким важным господину настоятелю, то что говорить о нем, Френсисе? Он не имеет права ответить неправильно.

– Я... Мне кажется, что он был из плоти и крови, достопочтенный отче. Но "обычным" я бы его не назвал. Кое в чем он был очень даже необычен.

– В чем? – резко спросил аббат Аркос.

– Плевался очень далеко и метко. И еще, по-моему, он умел читать.