Текст книги "Агония Хана"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ноздри изуродованного носа раздулись, и она наклонилась вперед, опираясь руками о столешницу, становясь похожей на паука с тонкими руками и ногами, затянутыми во все черное. Ее когти такого же красного цвета, как и помада, отливали кровавыми оттенками.

– Мы отнимем ее… а потом вернем. Но уже другую. Он будет с ума сходить от дежавю, он будет орать и корчиться от боли, когда увидит тот чистый лист, который мы ему подсунем. Он ее возненавидит и себя вместе с ней.

– Что ты несешь? Какой чистый лист? Где я тебе возьму такую же девку?

– Вначале… – глаза женщины засверкали в темноте сумасшедшим блеском, – она должна сдохнуть, и я придумала, как это сделать. Пусть пару лет помаринуется в собственной агонии, а потом мы ему ее вернем. Ты ведь никуда не торопишься, Бордж? Месть – это блюдо, которое нужно подавать только холодным.

– Но два года – это слишком много…

– Хватит перебивать меня. Ты хотел идеальный, изощренный план мести, который свалит империю Дугур-Намаевых. Неужели ты думал, это можно сделать за пару дней? Или ты хочешь просто им насолить? Не знала, что твои планы настолько ущербно малы!

– Говори! Что ты задумала?

Рявкнул в ярости, но она даже не вздрогнула. Та тварь никогда его не боялась.

– У меня есть немецкий врач…гипнолог. Он очистит память этой суки, он запрограммирует ее мозг, а твои костоправы отшлифуют ее тело. Мы даже восстановим ей целку. Чтобы окончательно свести его с ума. Оооо, я хочу увидеть его лицо, когда он встретит призрака своей жены и поймет, что это не она.

– Слишком сложные игры. Мне нужны результаты, а не партии в шахматы.

Возразил Сансар и, склонив голову к плечу, наблюдал, как один из парней ползает на четвереньках и выгибает спину так, что Борджу видно его округлый зад с аккуратной дырочкой, выкрашенной в ярко-золотой цвет.

– Прекрасная игра, которая дезориентирует противника, выведет полностью из строя. Мы уберем его ее руками. Заставим сливать нам информацию, документы, а потом она же его и пристрелит! Ооо. Это будет прекрасная месть…а потом мы вернем ей память и посмотрим, как она пустит пулю себе в лоб.

Только что-то пошло не так. В чем-то мадам Смерть просчиталась. Маленькая сучка, в которую было вложено столько денег и времени, отказалась убивать Хана, отказалась им помогать, отказалась воровать документы и доносить информацию.

«Я не думала, что полюблю его…»

Полюбит. Любовь, мать ее. Какая на хер любовь!

Он тогда чуть не задушил Цэцэг собственными руками.

– Ты обещала мне! Ты говорила, что она полностью обработана тобой!

– Я… я ошиблась. Она оказалась хитрее. Поняла, что так может иметь намного больше.

– Пошла вон, тупая курица! Чтоб я тебя не видел!

….

– Что скажешь теперь, Албаста? Когда все планы пошли прахом? Когда твоя русская сучка отказалась нам помогать и предала свою спасительницу Цэцэг?

Тонкие костлявые пальцы раскладывали пасьянс, в пепельнице дымилась сигарета, а в воздухе сохранился запах секса. Сансар чуял его за версту. Мадам Смерть развлекалась с кем-то из его цирковых актеров. Он закрывал на это глаза. Пусть делает что хочет, пока помогает ему в делах.

– Цэцэг должна поплатиться, как и они все. Ее время пришло. Она нам больше не нужна.

И положила карту с нарисованной толстой жабой в круг из других карт.

– Интересно, когда Хан поймет, что она с ним играла в свои тупые игры, как он с ней поступит? Ставлю на то, что ей отрежут язык, а потом сошлют в какое-то захолустье. И это самое лучшее, что ее ждет.

Резко повернулась к Сансару.

– Мы подставим их обеих. Из одной сделаем лживую тварь, а из другой ту, кто эту тварь привела к нему в дом. Мне нужны подставные люди. Те, кто будут давать ему признания. Нужен врач, нужны твои люди в генетической лаборатории. Но…это еще не все. Вначале мы его очень больно ужалим и отберем кое-что из того, что он очень сильно любит. Пусть понервничает и начнет делать ошибки. А мы пополним ряды твоих актеров-уродцев самой Дугур-Намаевой младшей. Безногой балериной. Заставим танцевать на нашей сцене и развлекать твоих гостей.

И расхохоталась своим огромным красным ртом, заставив Сансара вздрогнуть от неприятных ощущений.

– Пусть Хан считает, что это его так называемая жена вместе с братом похитили девчонку, пусть сгорает от ревности, от боли, от безысходности.

– Тогда он просто ее убьет!

– Не убьет. Она слишком на нее похожа. Он уже попался на крюк, он уже висит на нем и харкает кровью. Оооо, я это чувствую всем нутром. Чувствую его боль. Не убьет. Оставит рядом и будет мучить и ее, и себя. И пока он настолько слаб, ты можешь начинать копать под него. Когда товар отправится в Европу?

Сансар с восхищением и неким страхом смотрел на эту женщину, на это исчадие ада. И его накрывало возбуждением. Он буквально ощущал, какую боль причинит своему врагу, и возбуждался от этой мысли.

– Через несколько месяцев.

– К этому времени Хан должен быть занят поисками дочери и мучительными отношениями с псевдо-женой. Только так тебе удастся увести товар у него из-под носа. Ты должен разорить Дугур-Намаевых. Я хочу, чтобы они все плясали в твоем цирке!

И расхохоталась, запрокинув голову так, что теперь Борджу была видна только уродливая сторона…Его невольно затошнило от гадливости.

***

Столько, сколько я плакала за эти дни, не плакала никогда, наверное, глаза мои превратились в красные щелочки, опухшие и разъеденные слезами. Потом слез не осталось, и я смотрела в одну точку. Раскачивалась из стороны в сторону и просто смотрела перед собой. Да, я знала, насколько жесток мой муж, но он не был никогда настолько жесток со мной. Даже в самом начале, когда брал меня молча, без согласия, он всегда относился ко мне со своей специфической, грубой заботой… я поэтому и полюбила этого зверя, потому что видела его любовь ко мне. А теперь от той любви и следа не осталось. Одна ненависть, презрение, злость. Как будто чья-то адская насмешка. Судьба вознесла меня на пьедестал, я была на троне рядом с самым любимым и ласковым любовником на земле, а оказалась в вонючей грязи, совершенно одна. И мой тюремщик, мой палач, это тот, кто когда-то любил меня.

И мне невыносимо больно, я не справляюсь, у меня не хватает ресурса вытерпеть его ненависть. Наверное, я растратила все свои силы, когда ждала, искала его, когда верила, что все наши кошмары уже позади. А теперь у меня нет ни одного союзника, нет никого, кто мог бы заступиться за меня, никого, кто хотел бы мне помочь. Я оказалась один на один с обезумевшим Ханом и в тщетных попытках достучаться до его разума. Да и это больше не он. Одна оболочка…внутри не осталось моего любимого Тамерлана. Он похоронил себя вместе со мной и не хочет воскресать. Вместо него осталось жуткое чудовище без души и без сердца.

Как я смирюсь с этим? Как я смогу жить, видя эту ненависть в глазах, видя этот смертный приговор. Вначале я не поверила, что он так и поступит со мной. Не поверила, что запрет в комнате без еды и воды. Мне все еще казалось, что вот сейчас или немножко позже все изменится. Он меня узнает. Почувствует, и все прекратится. Прозреет, очнется от своего ледяного сна.

Но я горько ошиблась. Все только начиналось. Все мои страдания, испытанные до этого, ерунда, пустяки в сравнении с тем адом, который начался сейчас. И я больше не знаю, что со мной будет завтра. Я стою под поднятой гильотиной, с опущенной головой, стою на коленях и жду, когда лезвие опустится и отрежет мне голову. И я знаю…это лишь вопрос времени. Оно опустится. Он слишком ослеплен ненавистью, ревностью. Болью. Он меня не пощадит. Не пощадит Дину…она для него – лживая сука, гадина, которая посмела притворяться его женой, и никто не докажет ему обратного…Только моя смерть и то, если захочет опять сверять ДНК. Но я не могу умереть. Не сейчас. Не тогда, когда Эрдэнэ исчезла, а мои мальчики совсем одни. У них теперь нет ни отца, ни матери, ни сестры. Я обязана жить ради них, вытерпеть, что-то придумать и вытерпеть.

Из окна моей комнаты мне видно, как Хан каждое утро выходит на тренировку. Как эта груда мышц, железная машина смерти тренируется, рассекая воздух руками и ногами, переворачиваясь в немыслимых сальто и подпрыгивая в невероятно высоких прыжках. Неужели не думает обо мне, запертой без капли воды, сходящей с ума от жажды, или ему доставляет радость меня мучить?

Ответом был его взгляд. Когда посмотрел на окна и выпрямился во весь рост. Эти мрачные глаза взирают исподлобья, кулаки сжаты так, что жгуты мышц выступают из-под кожи. Посмотрел и отвернулся, силой ударяя невидимого противника…

Эти дни были жуткими. Я никогда не думала, что жажда настолько безжалостна, она начала меня сводить с ума намного раньше и сильнее, чем голод. Уже в первые сутки к вечеру мое горло горело, как будто в него насыпали песок. А утром я не могла даже проглотить слюну. Ее попросту не было. Она стала липкой и тягучей, как комок.

Я помню это страшное состояние по часам. После полудня на начало вторых суток, казалось, что мой язык начал опухать, мне было необходимо сделать глоток воды и, как назло, из окна я видела озеро, слышала, как в нем плескаются лебеди. Отвлекали только мысли о детях, о том, что пройдет время, ОН поймет, что мне не в чем признаваться, и мои мучения окончатся. Уже к ночи у меня начала болеть голова. Вначале ненавязчиво, а потом все сильнее и сильнее, мешая уснуть, мешая даже думать, пока не начался звон в ушах, и уже ближе к утру, я ощутила, как немеют мои пальцы. Как быстро. Всего два дня… а я уже и на человека мало похожа, даже на ноги встать не могу. Как и закричать…только подползти к двери и начать стучать в нее изо всех сил.

С рассветом ко мне в комнату зашла женщина…это, наверное, Цэцэг…она вернулась?

Цэцэг…тварь, ядовитая змея, которая думала вынудить меня предать моего мужа. Я помнила, с какого момента ко мне начали возвращаться воспоминания. Очень медленно. Как и раньше. Картинками. Навязчивыми галлюцинациями, когда я шаталась от головной боли и не могла открыть глаза, а перед ними проносились образы. Она позвала меня поздно вечером в сад, увела далеко в лабиринты, где нас никто не мог услышать под видом экскурсии по диковинному месту.

– Ты должна начать действовать, Дина.

– Действовать?

– Да. Пришло время, когда ты можешь отплатить Хану, а потом я помогу тебе сбежать, помогу уехать далеко в Монголию и спрячу тебя там. Ты уничтожишь Хана, и никто тебя не найдет.

– А моя семья? Что будет с ними?

– Они тоже уедут. Я была там сегодня, и мы этот момент обсудили. Послушай. Просто действуй, как я скажу.

Ее глаза лихорадочно блестели, и она оглядывалась по сторонам, всматриваясь в полумрак.

– Завтра он уедет из дома по делам, а ты проникнешь в его тайник.

– Какой тайник?

– В вашей спальне, за спинкой кровати есть тайник. Но ты не сможешь его открыть без ключа…ключ Хан носит в своем бумажнике. Когда он будет спать, укради его. Он все равно не заметит. И в его отсутствие откроешь тайник и возьмешь оттуда документы.

– Я…я не могу этого сделать.

Мысль о том, чтобы украсть что-то у НЕГО, казалась мне кощунственной, вызывала протест. Эти последние дни он был мягок со мной, если так можно вообще сказать о Хане.

– Почему? Что за глупости? Конечно, можешь. Ты ближе всех к Хану и единственная, кто имеет доступ к тайнику в любое время суток.

– Если…если он узнает, он убьёт меня! Что в тех документах? Зачем они нужны прямо сейчас?

– Кощеева смерть! В тех документах крах всей империи Дугур-Намаевых. Получим их и сможем лишить его большей части денег! Не переживай, ты свою долю получишь. А он…, – Цэцэг снова осмотрелась по сторонам, – когда он вернется, соблазнишь его, а потом подсыплешь в питье вот это.

Она протянула мне маленький пузырек.

– Это убьет его мгновенно. Пару глотков, и он будет мертв. Я прикрою тебя. Никто не узнает, от чего он умер. Яд вызовет кровоизлияние, и это и будет официальной причиной смерти. А ты к тому времени, как проведут вскрытие, будешь уже далеко…

Пока она говорила, я вдруг увидела перед глазами саму себя…стоящую на коленях, с залитым слезами лицом. Я кричу от дикой боли, кричу как в агонии и падаю на пол…мне больно, потому что я думаю, что он мертв…точнее, я не хочу в это верить. И эта боль настолько оглушительно сильна, что даже сейчас я пошатнулась и с ужасом посмотрела на Цэцэг.

– Я не могу…я…не могу его убить.

– Можешь. Он ведь может угрожать твоей семье, поверь, он бы прикончил тебя не задумываясь. Бери!

Ткнула пузырек мне в руку, но я, отрицательно качая головой, протянула его обратно.

– Я… я не буду этого делать, не буду.

Изо всех сил качая головой и отмахиваясь от нее дрожащими руками.

– Что значит не будешь? Ты в своем уме? Мы это сто раз обсуждали! Будешь! Вначале выкрадешь ключ, а потом отравишь этого ублюдка!

Я не верила, что она говорит мне это…она же его тетя, она же его родня.

– Ублюдок? Он же…он же ваш племянник. Родной. Ваша кровь. Как вы можете убить его? Как можете так хладнокровно говорить об этом? Вы в своем уме?!

– Да! Я в своем уме! Он мне никто. Этот выб***ок инцеста мне не родня. Позорище. Бери яд и сделай то, о чем договаривались.

– Нет! – сказала отчетливо и швырнула пузырек на землю, – Ни о чем я с вами не договаривалась. Я не стану воровать ключ, не стану убивать. Я не убийца и не воровка!

– Ты…, – она сделала несколько шагов ко мне, – ты что несешь, маленькая сучка? Я зачем все это делала, м? Зачем помогала тебе выжить, чтоб ты предала меня?

– Вы…мне не помогали. Вы выполняли ту работу, которую вам поручили. Я не стану убивать его, не стану!

– Станешь!

Она набросилась на меня с кулаками и схватила за волосы. От неожиданности я чуть не упала. Цэцэг оказалась настолько сильной, что я не могла вырваться из ее хватки, как не пыталась отпихнуть ее от себя, у меня не получалось. Жирные руки трясли меня и дергали за волосы изо всех сил.

– Станешь, тварь! Все сделаешь, как я скажу!

– НЕТ! Я не стану его убивать!

Вцепилась ногтями ей в лицо и изо всех сил оттолкнула от себя, шатаясь и отходя назад, готовая отбиваться, если снова нападет.

– Почему, черт тебя раздери? Почему? Он же монстр, палач, убийца!

– Я…люблю его!

Закричала и с диким воплем упала на колени, закрывая голову руками, голову, которая разрывалась от адской боли в висках. И перед глазами могила…..могила, которую женщина, так похожая на меня, запретила закапывать…я внутри нее, я в ее теле. Я и есть она сама. И я корчусь от боли утраты, я чувствую эту боль, я ее помню. Вот почему я все еще жива, вот почему я никогда не смогу убить – Я ЛЮБЛЮ ЕГО!

Распахнула воспалённые глаза, которые стали такими же сухими, как и мое горло, и поняла, что лежу на полу в своей комнате. У меня нет сил пошевелиться, мне тяжело дышать. Я слышу собственное прерывистое дыхание и пульс, бьющийся в висках. Неужели я умру здесь? Умру и так и не увижу Эрдэнэ и моих сыновей?

Дверь резко открылась, и я с трудом различила в полумраке черные мужские ботинки с грубой подошвой.

Глава 5

– Живая?

Приподняла голову с трудом, преодолевая головокружение и пытаясь рассмотреть его лицо в мареве тумана. Едкая радость тут же сменилась разочарованием, потому что его взгляд обжигал холодом. Пробирал им до самых костей.

– Конечно, живая…

Наклонился ко мне с флягой воды, потряс ею так, чтобы я услышала, как она плещется в бутылке, и со стоном протянула руки, но он тут же поднял ее выше.

– Где моя дочь? И тогда ты получишь воду! Отвечай быстро и честно. Где вы ее с Дьяволом спрятали. Это же он ее выкрал? Только он мог увести ее из дома – она ему доверяла!

Отрицательно покачала головой. Отвечать не могла, мое горло превратилось в горящий от боли кусок мяса. Чтобы я начала говорить, он наклонился и приподнял мою голову, влил мне один глоток воды и тут же отнял флягу.

– Какая холодная, свежая вода, и вся эта фляга будет твоей, если просто скажешь мне, где Эрдэнэ! Всего лишь начнешь говорить и получишь эту проклятую воду и еду. Просто скажи мне, где она.

Снова качаю головой и в мольбе тяну руки к фляге. От жажды темнеет перед глазами, и больше ничего не хочу. Только пить. Только утолить жажду, только один глоток. Вцепилась в его ноги, но он отшвырнул меня, как собачонку.

– ГДЕ! МОЯ! ДОЧЬ?!

Заорал, наклонившись ко мне, и когда я не ответила, начал медленно выливать воду на пол. Прохрипела:

– Нееееет!

Хватая струю руками, поднося пустые ладони ко рту.

– Отвечай!

Я молча смотрела на его искаженное злобой лицо, смотрела в глаза…не в силах громко закричать, во все горло, так, чтобы зазвенело в ушах, так, чтобы он оглох, чтобы у него лопнули вены. Как же я хотела броситься к нему, бить по груди, по щекам и кричать, орать, молить, чтобы эта пытка прекратилась, и он вернулся ко мне таким, каким я его любила. Пожалуйста. Пусть произойдет чудо. Пусть погаснет на секунду свет, и мой Тамерлан вернется ко мне.

Мне казалось, что больших мучений уже не вынести, что большей жестокости не испытать. Какая глупая, все еще верящая в то, что все может измениться, все еще с глупой надеждой на счастье. Человек ведь не может жить без надежды, не может перестать верить в лучшее, иначе жизнь потеряет смысл. Нельзя отнимать самое зыбкое и самое дорогое – надежду, иначе можно сойти с ума. Вот что отличало нас с ним друг от друга. У меня всегда была надежда. Я всегда верила в него, в нас. А он…самое первое, что терял – это веру. А неверующему человеку бесполезно что-то доказывать, о чем-то молить, чего-то от него ждать. Неверующий уже в аду…Как и Хан. Вот он рядом со мной, опустил меня в пучину боли и страданий, но разве я страдаю больше, чем он? Разве это я стою на коленях и молю о пощаде?

Мой ад только начинался. Хан накинул мне ошейник на горло и тащил меня в свое пекло насильно…А для меня самое жуткое – это его ненависть, самое жуткое – видеть его настолько чужим и каждый день лишаться крупицы надежды, приближаясь к тому самому аду, где вместе мы точно умрем.

Вылил всю воду и пошел к двери. Я закричала, на коленях поползла следом, хватаясь за его ноги.

– Не знаю…, – хрипела срывающимся голосом, – не знаю…не уходи…прошу, пожалуйста. Лучше убей…

Схватил на шиворот, резко поднял и пронес через всю комнату, чтобы швырнуть на кровать и вдавить в нее за горло.

– Убью…не сейчас, не сегодня, но обязательно убью. Когда станешь мне не нужна, когда осточертеешь настолько, что я захочу от тебя избавиться. А сейчас ты будешь мне подчиняться и делать все, что я пожелаю и прикажу. Ты хуже, чем мусор, и хуже пыли под моими ногами, и дышишь потому, что я так хочу.

Его образ расплывался перед глазами, и я с трудом держалась, чтобы не отключиться.

– Все…что прикажешь.

Повторила за ним и облизала сухим языком потрескавшиеся губы.

– Если узнаю, что солгала насчет Эрдэнэ, я буду срезать с тебя куски кожи и скармливать тигрицам живьем. Ты будешь смотреть, как они тебя медленно пожирают. Поняла?

Кивнула, а он сдавил мое горло сильнее.

– ПОНЯЛА?

– Да…

– А теперь тебе принесут пить и есть.

– Нет…

Всхлипнула и сдавила его руку своей ладонью.

– Не хочу…ты мне не веришь…лучше смерть.

– Верить? Тебе?

Расхохотался мне в лицо так громко, что я зажмурилась и закусила губы.

– Ты планировала меня убить, ты спала с моим братом, ты самое худшее и черное уродливое пятно в моей жизни, нужно было тебя удавить, едва увидел. Ты…грязное болото! Подделка…которую я пока что не хочу уничтожать. Запомни – пока что. И пока мне нужно, ты будешь жить, дышать и подчиняться мне.

Каждое слово как удар хлыста, как пощечины плеть, так, чтоб темнело в глазах от боли и не было сил даже вздохнуть.

– Сейчас поешь…придешь в себя, отправишься на скотный двор. Теперь твое место среди свиней, помоев и мусора. Когда мне будет надо, сопроводишь меня, куда я скажу. А сейчас я больше не хочу тебя видеть!

Разжал пальцы, и я медленно закрыла глаза.

– Когда-нибудь ты узнаешь правду…как ты простишь себя, Тамерлан?

Ударил со всей силы кулаком возле моей головы.

– Никогда больше не смей притворяться ею. Поняла? Никогда. Спектакль окончен. Ясно? Отвечай! Тебе ясно?

– Ясно, Тамерлан…, – мне все ясно, моя надежда корчится в диких муках в предсмертной агонии, и я знаю, что скоро она может умереть, и тогда…тогда я не знаю, как мне жить дальше.

– Хан! Для тебя я всегда только Хан и твой хозяин! Мое имя тебе запрещено произносить! Никогда больше не произноси мое имя!

– И как…как я буду жить без твоего имени? – прошептала и ощутила, как по щекам скатились слезы. Как же адски хочется, чтобы его сочные губы прямо сейчас прижались к моим губам, и все закончилось, чтобы он спрятал мою голову на своей груди и баюкал меня, как ребенка, пока я рыдаю от самого жуткого кошмара в моей жизни.

– Как-нибудь проживешь… – ответил немного растерянно и посмотрел мне в глаза, а у меня внутри все разрывается от боли. У меня внутри кипяток обжигает легкие. Это сомнение в его глазах, эта вспыхнувшая волна боли, которая дает моей надежде поднять голову и посмотреть окровавленными глазами на того, кто режет ей вены и смотрит, как она корчится в агонии.

– Как жить без любви и надежды…как жить? Я…же люблю тебя…все еще люблю.

Всматривается в мои глаза, наклонившись ниже, вцепившись руками в покрывало и нависая надо мной адской тенью. А я из последних сил воюю с ним, я из последних сил держусь наплаву и не теряю сознание только потому, что его дыхание настолько близко.

– А Дьявола тоже любишь? Когда трахалась с ним, любила его?

– Никогда…

Едва слышно, но изо всех сил выдыхая ему в лицо.

– Никогда не любила или никогда не трахалась?

С ухмылкой спрашивает, и волнение исчезает из его глаз, они снова становятся черными безднами ледяного мрака.

– Никогда…не любила и никогда не была с ним…

Пока говорила, провел пальцами по моим щекам, вытирая слезы, поднес к своим губам и облизал их. Потом сдавил мои щеки пятерней, так, что заболели скулы.

– А ты прекрасная актриса. Подыхаешь и продолжаешь лгать. Красиво, виртуозно. Как будто знаешь, что именно я хотел бы услышать. Только ничего не выйдет больше… я знаю, как вы с ним задумали меня уничтожить, знаю, как работала на Сансара, знаю все, о чем сговорилась с Цэцэг. У меня есть записи…твой голос вторит ее голосу, когда она говорит, как ненавидит меня, ты поддакиваешь ей. Сука! Как же прекрасно у тебя получается дурить мне мозги!

Отшвырнул от себя на пол и быстрым шагом вышел из спальни. Сразу после него появилась та женщина, которую я видела раньше. Она принесла немного воды и несколько ложек каши.

– Тебе пока много пить нельзя. Смочи губы, съешь немного овсянки и иди за мной, если есть силы. Ты переезжаешь в другую часть дома.

Если любишь человека, то разлюбить его только потому, что он перестал быть таким как раньше, невозможно. Я знала, почему он стал таким, я чувствовала его боль, как свою собственную, и обвинить его в том, что он жесток к лживой поддельной жене, не могла.

Кто-то меня не поймет, кто-то осудит за то, что я продолжаю безумно любить этого человека. Но я не могу отвернуться от отца моих сыновей. Потому что сейчас он ранен…глубоко, смертельно ранен, и ему нужна не ненависть и война, а помощь.

Я смотрела на себя его глазами и понимала весь ужас той ситуации, в которой мы с ним оба оказались, и если я на своем месте, я знаю, кто я, я знаю, кто он, то мой Хан потерял смысл жизни. Из-за меня. Моя смерть его сломала, стерла с лица земли того человека, каким он стал со мной, и вернула прежнего – холодного, жуткого монстра, не знающего любви, не знающего ласки, живущего в вечной лжи и предательстве.

Я переживала за Эрдэнэ…не знаю, кто мог похитить девочку и зачем. Я не верила в то, что она сбежала. В этом все пытались убедить Хана, даже полиция. Говорили, что с подростками так бывает, тем более он привел в дом женщину. Но Эрдэнэ не могла сбежать только по одной причине – она бы не оставила своих братьев мне. Мне, лжеАнгаахай. Никогда бы не доверила малышей кому-то. Я слишком хорошо знала свою приёмную дочь.

Меня провели на задний двор, там, в здании для обслуживающего персонала мне выделили комнату. Два на два метра с кроватью, тумбочкой и стулом. В этой комнате никто раньше не жил, здесь хранили предметы для уборки. Для меня ее благородно освободили и внесли старую кровать и старую мебель из чулана. Я знала, какие комнаты у слуг, и ту каморку, которую дали мне, с трудом можно назвать комнатой. Он хотел меня унизить и показать мне свое место. Ей…предательнице и лгунье. Мне страшно, что с ним будет, когда он узнает, как с нами поступили, как нас пытались разлучить, как нас окунули в самое адское пекло.

А мне не привыкать к работе, не привыкать к бедности и нужде. Мне хватит и овсяной каши с водой. Я не нуждаюсь в праздничных столах. Моя душа тоже в трауре – на моих глазах умирает любимый, и я ничем не могу ему помочь.

Ничто не происходит зря, ничто не случается просто так. Каждый этап дан нам, как урок, как наказание, как возможность научиться чему-то…пусть через боль и страдание.

Я стирала белье слугам. Да, этим тоже кто-то должен заниматься. И пока стиральные машины и сушильные были заняты вещами домочадцев, мне приходилось стирать вручную в большом медном корыте. Униформу служанки выдали в тот же день. Но не такую, в каких ходят по дому, а такую, какую носят чернорабочие, не вхожие в хозяйский дом. У слуг в доме была красивая шелковая национальная одежда. Мне всегда нравилось, как было принято, чтоб они одевались. Когда-то я сама заказывала пошив одежды у швеи. У других слуг был обязателен черный низ и белый верх. Мужчины носили брюки, женщины юбки по самые икры, накрахмаленные фартуки и свободные блузки с широкими рукавами. У всех одинаковые белые носки, черные туфли. Если на улице прохладно, то слуги носят свитера из черной шерсти и черные дутые куртки.

Сейчас стояло лето, было очень жарко. Солнце беспощадно припекало голову и лицо. Я собирала юбку и подтыкала ее концы за пояс, чтобы она не падала в таз и не намокала, закатывала рукава по самые плечи и натирала о стиральную доску огромные простыни и пододеяльники. Потом мне нужно было их полоскать во втором корыте. Спасибо СумУ, он приносил мне воду из дома и помогал менять ее, сливая грязную. СумА – сын кухарки по имени Марве. Они не были монголами, и я не знала, откуда они приехали, потому что и Сума и Марве были глухонемыми и безграмотными, и я не могла с ними общаться, даже если бы они и говорили хоть на каком-то языке. Суме примерно лет восемнадцать на вид. Он очень худой и высокий, но непомерно сильный и выносливый. Сума смотрит за конюшнями, кормит коров.

Мне оставалось прополоскать полотенца, и я безумно устала. День уже заканчивался. Скоро слуг будут кормить в столовой на заднем дворе. Но мне нельзя с ними. Меня кормят отдельно. Хан приказал, чтобы мой рацион состоял из овсянки и воды. После голодовки мне нельзя есть что-то другое.

Я услыхала детские голоса, когда выкрутила последнее полотенце и положила в уже полный таз. Скоро Сума будет возвращаться с конюшен и поможет отнести белье к растянутым между кольями веревкам.

Кто-то громко смеялся детским голосом, и я только сейчас заметила, как в мою сторону бежит малыш в коротких шортиках, желтой футболочке, с черными волосами, собранными в пучок на макушке. Таз выпал из моих рук, и я замерла на месте. В мою сторону бежал маленький мальчик лет двух. Он смеялся, весело оглядывался назад, и его ножки перебирали по песку, и тот забивался в маленькие сандалики. В руках у малыша был воздушный шарик.

Оглянувшись назад еще раз, он споткнулся и упал навзничь на песок, и я тут же подбежала, чтобы поднять его дрожащими руками. С трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, чтобы не завопить от безумной радости, от сумасводящего чувства, которое защемило внутри, словно с меня сдирали кожу там, где сердце. Это же мой сыночек…мой маленький Галь. Мой сладкий малыш. Я помню его совсем крошечным, светленьким.. но волосы потемнели… и он так вырос.

Шарик взмыл вверх, и я успела его схватить, прежде чем он улетел в небо. Я смотрела на малыша, а он на меня. Своими огромными голубыми глазами, так ясно выделявшимися на смуглом личике. У Дугур-Намаевых был обычай не стричь мальчиков до трех лет. Он тянулся еще с позапрошлого века, поэтому у Галя был роскошные кучерявые волосы, собранные вверху в пучок. Из него выбились непослушные пряди, и мне до боли хотелось погладить их и тронуть пальцами.

– Ты Галь, да? Галь?

Он смотрел на меня и молчал, потом протянул руку за шариком, и я присела перед ним на корточки, всматриваясь в личико с раскосыми глазками и вздернутой верхней губкой. Какой же он красивый, мой малыш. Я точно знаю, что это он. Мое сердце чувствует.

– Хочешь шарик?

Я ожидала, что мальчик кивнет и попросит, но этого не произошло, он снова протянул ручку, раскрыв ладошку звездочку. И я отдала ему шарик. Не выдержала, протянула руку и погладила его по волосам. Он продолжал смотреть…но не на меня, а куда-то в сторону, потом поднял в песке стеклышко, а я пожирала его взглядом и не могла насмотреться. Пусть эти мгновения длятся вечно… я увидела своего сына. Я наконец-то увидела своего малыша.

– Галь! Гааааль!

Молодая женщина в одежде для слуг бежала ко мне, держа за руку другого ребенка, постарше. И когда я его увидела, то чуть не разрыдалась в голос. Я узнала его – это мой Лан. Мой старший сын. Мое чудо, сердце мое. Нянька схватила Галя на руки очень грубо, и шарик улетел.

– Тебе нельзя говорить с детьми! Пошла прочь!

Крикнула мне и, спрятав плачущего малыша, потянула за собой Лана, который в отличие от младшего брата внимательно на меня смотрел. Мне захотелось броситься вслед, отобрать у нее ребенка, успокоить, прижать к себе. Мое сердце разрывалось от детского плача. Но я лишь стиснула руки в кулаки и молча проводила их взглядом.

Оказалось, что мои сыновья живут в пристройке Эрдэнэ, в нескольких метрах от бараков для прислуги. Это означало, что я смогу их видеть. Хотя бы издалека… и слезы градом полились по щекам. Ради этого можно было сдохнуть от усталости.

Глава 6

Меня не покидало странное чувство, что за мной наблюдают. Наверное, это навязчивая идея или…я даже не знаю, как это описать. После моего возвращения и после всех тайн, которые мне открыл отец, я так и не успокоилась. Ощущение, что мне скормили информацию по крупицам, осталось и не покидало ни на секунду. Но больше всего пугало и угнетало то, что я перестала спать. Это происходило постепенно. С каждым днем я чувствовала усталость все меньше и меньше, я ложилась в постель, закрывала глаза и понимала, что не усну. Хуже, именно ночью у меня возникало непреодолимое желание жить и активно действовать. Я перевела все документы отца, я выезжала ночью в офис и сидела над бумагами, скрупулезно отыскивая себе работу. Иногда мне удавалось заснуть на несколько минут, и меня преследовал один и тот же сон. Я видела в них детей. Словно это мои дети. Я искала их, брела через темные заросли, через грязные болота и находила. Всегда находила. Они тянули ко мне руки и кричали «мама». Я просыпалась в холодном поту и долго сидела на постели, вспоминая странные болезненные чувства, не покидавшие меня во сне.