Текст книги "Ты мне веришь? (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

ТЫ МНЕ ВЕРИШЬ?
Ульяна Соболева

Ульяна Соболева

Короткий любовный роман. Новогодняя сказка. СЛР. ХЭ. 18+

Совершенно бесплатно! Подарок на Новый Год!

Часть 1

А я влюбился глупо, как дурак

И имя лезвием царапал на запястьях

Шатался пьяным олухом от счастья

Когда себя читал в ее глазах

Писал признания пошлым, наглым взглядом

Я сердце рваное под ноги ей принес...

И в 220 атомным разрядом

Когда она прошла всего лишь рядом...

Едва коснувшись облаком волос...

(с) Ульяна Соболева

– Казанова, здаров. Не спишь?

Сплю! Еще как сплю! Но Осу это вряд ли пробьет на жалость.

– Я должен срочно уехать. Ты можешь за меня поработать у Потемкина?

Я приподнял голову, поглядывая на спящую на соседней подушке блондинку и с трудом вспоминая, откуда она здесь взялась или откуда здесь взялся я? И где я? Уже Новый Год? Или у меня праздники заранее начались? Поморщился – в голове не просто шумит, там барабанная дробь отсчитывает минуты до моей смерти от жесточайшего похмелья. Сколько раз обещал себе не нажираться в хлам. Но себе можно и наврать.

– У штурвала постоять?

– Что?

Да, Осадчий, не силен ты в истории. Хотя и мне она особо в жизни не помогла. Как, впрочем, и язык с литературой.

– Ничего... Когда?

Тряхнув головой и отпрянув назад, когда с волос посыпались блестки. Угу. Значит, с корпоратива я притащился вот с этой мадам, судя по всему – в гостиничный номер. Посмотрел на нее еще раз, она причмокнула выпяченными вперед вспухшими от силикона губами, и я вспомнил несколько пикантных подробностей сегодняшней ночи. Пожалуй, силикон – это не так уж паршиво, если использовать его в таком ракурсе. Почесал затылок и свесил голые ноги с кровати.

– Желательно сегодня. Мне срочно нужно улететь. Надолго. Мама плохо себя чувствует. Бедро сломала. Как назло, короче. Я там осяду, пока она на ноги не станет.

Я мгновенно протрезвел. Родителей бывшего одноклассника – Пашки я любил как своих. Когда мой дед, который вырастил меня, после того как моя мать повесилась, умер от цирроза печени, я долгое время жил у них. Нина Сергеевна заботилась обо мне, как о родном сыне, пока мы с Пашкой не укатили вместе поступать в ремесленное. На что-то покруче бабла у нас не было. Хотя Осу ремесленное вполне устраивало. Это я бредил музыкальным или филологическим образованием. Мечтать не вредно. С моей дырой в кармане только в ремесленное.

– Может, надо чего? Ты только скажи. Хочешь, я с тобой поеду?

– Неее, мне надо, чтоб Потемкин доволен остался. Это самое главное. Он мне потом клиентов подгонит. Ты вообще знаешь, что это за шишка?

– Нет, я с шишками не общаюсь, я обычно по их дочкам, женам и сестренкам. И с памятью у меня туго.

– Бухать меньше надо. Потемкин – олигарх, владелец сети ресторанов «Рондо», алмазный король и очень крутой чувак. С самим президентом на «ты».

Не впечатлило. Я относился к тому типу людей, которому совершенно насрать, кто на какой тачке ездит, сколько бабла имеет, и в каком доме живет, и с каким президентом на одном горшке сидел. А еще меньше меня волновало, как громко и где звучит его фамилия. Наверное, именно по этой причине у меня нет постоянной работы. Не умею я задницы лизать. Поэтому стихи в стол, музыку в мусорку. Так как без связей ты никто, а связи у меня были только грязные и те без обязательств. И еще я использовал женщин только по одному назначению. Нет, по двум. Потрахаться и переночевать, если негде. На этом все. Так как ужасно не люблю, чтобы использовали потом меня.

– Так, а что там делать надо?

– Баню новую строит. Олег с нашими остолопами без меня сам не потянет, а ты все равно без работы. Иди, помаши лобзиком и молотком, как в старые добрые времена. Навыки и умение, надеюсь, не пропил?

– Та лан. Талант не пропьешь.

Да, я без работы. У меня творческий кризис. А если честно, просто никто не берет даже лобзиком махать. Вообще никуда не берет. И стихи мои, и музыка на хер никому не сдались. Разве что по кабакам подвывать для тинэйджеров или в переходе метро. Осталось таскаться по бабам и ночевать где попало. На квартиру моих случайных заработков не хватает, приходится пользоваться внешними данными и прирожденным дьявольским обаянием.

– Я уже почти работаю, – соврал и снова посмотрел на блондинку. Вибратором на полставки.

Встал с кровати и принялся натягивать одежду. Блондинка потянулась в постели и поманила меня пальцем с длинным красным когтем. Жесть. Как она меня вчера не разодрала.

– Милый, вернись в кроватку, твоя куколка хочет добавки.

Моя куколка? Охренеть! Все! Мне пора! Я застегнул ширинку, накинул рубашку.

– Прости, куколка, – аж передернуло, – но милому пора на работу.

– Ты же сказал, что не работаешь, и я обещала тебя устроить к моему папе, помнишь?

Нет, я этого не помнил, но, видать, некоторые мои части тела заслужили протекции. Я еще раз посмотрел на нее и понял, что как раз ей не поможет даже ее папа. Потому что на такое я мог позариться, будучи очень и очень пьяным. Силиконовые куклы не в моем вкусе.

– Я обязательно тебе позвоню.

Ободряюще улыбнулся и заправил рубашку в штаны.

– Эй, Казанова, ты там опять не один? Так что? Выручишь? Можно тебя рекомендовать вместо себя?

– Ты знаешь, я прям во сне мечтал помахать сегодня лобзиком и молотком. Да и вообще хотел в тренажерку, но, думаю, доски будут покруче гантелей и подешевле.

– Сарказм?

– Нет, Оса, я серьезно. Давай адрес.

– Он оплачивает каждый день наличными. Так что в твоих карманах зазвенят монетки, Буратино.

– Я седня Пьеро на полставки.

– Что такой голос кислый? Мальвина не понравилась?

– Не то слово. Я прозрел.

Куколка вылезла с кровати и поплелась в ванну, проходя мимо меня и потряхивая неестественно большими и упругими мячиками вместо грудей с подозрительно торчащими (резиновыми?) сосками, сунула мне в карман визитку.

– Милый, очень милый, мальчик. Звони – повторим. Ну и насчет работы все в силе.

Вблизи куколка оказалась не такой уж молодой, как издалека в постели. Вид сзади был примерно, как и спереди, только мячики намного больше, пониже и без сосков. Как она не лопнула, пока я ее трахал, не знаю. Может, она прыгала сверху? Картинка в виде подскакивающего мяча с лицом блондинки, нарисованная протрезвевшим воображением, была не для слабонервных и вызвала волну головной боли.

Оса выслал мне адрес на смартфон, а я подумал о том, что мне б неплохо бы почистить зубы и умыться, но идти с куколкой в ванну не хотелось. Моя мужская харизма спала глубоким сном, видать, ночью умаялась, плюс нас с ней в трезвом виде не возбуждали резиновые мячики. Так что – я пас.

Умылся в туалете в коридоре, стянул одноразовую щетку и пасту у горничной из тележки, сразив ее наповал своей умопомрачительной улыбкой и стараясь не сказать ни слова. Вонь перегаром не располагает женщин к доброте.

Через несколько минут я уже вышел из высотного здания и озадаченно смотрел на адрес. За городом. Охренеть, и как мне туда добраться? У меня в карманах не дыра, а дырище. Разве что мелочь, которой не хватит и на метро. Перезвонил Осе.

– Я тут это... короче, я на мели. Подчистую.

– Я тебе брошу на карту пару тысяч. Ну ты даешь. Казанова, каждый день разные бабы, и денег ни хрена нет.

– Так я ж Казанова, а не Альфонсо.

– Ладно. Ты не опаздывай. Александр Николаевич этого терпеть не может.

– Мне б пожрать чего-то.

– Тебя там накормят и напоят, и спать уложат. Я там ночевал в пристройке. Так что жратвой, ночлегом и деньгами я тебя обеспечил.

– Буду должен. Познакомлю тебя с кем-то...

– О, кстати, насчет познакомлю. У Потемкина за бабами не волочиться и никого не трахать. Там любят порядок. Без яиц останешься.

Я поправил штаны и ремень. Не, мне без яиц никак нельзя. Так что волочиться отменяется. Ну или если совсем немножко и чтоб капитан не увидел.

– Тете Нине привет, крепко обними и купи от меня шоколадку, я верну.

– Куплю. Она тебя и без шоколадок любит. Все переживает, что ты оболтус не работаешь.

– Знаю. Я тоже ее очень люблю. Вот отмахаю за тебя лобзиком и сам к ней приеду.

– Угу. Ты с прошлого Нового года грозишься.

– Мне, может, стыдно.

– Не свисти. Стыдно ему. Твое стыдно сдохло еще до твоего рождения. Так, все. Я отчаливаю. Смотри, не опозорь меня у Потемкина.

Я снял деньги с банкомата, поймал такси, сунул в уши наушники и откинулся на кожаное сиденье. В ушах взревела «Металлика». В окне мелькали новогодние гирлянды, фонарики, елки, украшенные к празднику. Атмосфера появилась во всем... кроме погоды. Такой слякоти даже в прошлом году не было. Ощущение чуда, как и погода, остались где-то в прошлом столетии. Нет, я видел, как это ощущение мелькает на лицах прохожих, особенно на детских, но я уже дядька взрослый и в чудеса не верю.

Ощущение, что я к своим двадцати семи конкретное никчемное дерьмо, накатывало периодически и так же откатывало. Не видел я смысла в том, чтобы жить иначе. Как говорила Нина Сергеевна, остепениться, найти хорошую работу, встретить девушку. Девушек я не встречал, я их чаще всего провожал или они меня. Отношений не складывалось. Я зверь свободолюбивый и в клетку не полезу. И жить буду, как привык. Да и ради чего что-то менять? Все равно рано или поздно все там будем. Любовь, семья – все херня.

Мой папаша бросил мою мать, едва узнал о ее беременности, ей было шестнадцать, и она решила, что это конец света, а ее собственная мать оставила моего деда ради какого-то ублюдка и укатила с ним в туманные дали неизвестности. Дед спивался пару десятков лет. Из них какое-то время исправно обо мне заботился. Деда я любил. Очень любил. Не осуждал никогда. Жизнь – она такая тварь, никогда не знаешь, в каком болоте утопит и когда. Когда он умер, оказалось, он за какие-то смешные деньги квартиру отписал своей сестре четвероюродной из какой-то Тьмутаракани. Деньги, ясное дело, пропил давно. Так что после скромных похорон я остался на улице с конфетами в кармане и раной в душе. Вот и кончилось детство, Марк Михайлович. Теперь ты реально на хер никому не сдался. Отчество дедовское, так как имя моего папаши было неизвестно. А почему Марк – черт его знает. Дед был коммунистом, видать поэтому.

Какое-то время я пел по барам, брынчал на гитаре. Брынчал я к тому времени на многих инструментах, но был самоучкой, пока у меня не появился учитель. Бывшая звезда, преподаватель в институте искусств, а к тому времени – никому не нужный старичок, живущий на скудную пенсию вместе с худющим щенком породы двортерьер. За горячий ужин он меня учил и пускал спать у себя на кушетке в прихожей, а я приносил какие-то копейки на бутылку и слушал его рассказы о прошлой жизни. Наслаждался гениальную игрой на стареньком пианино. А в стену долбились соседи и орали, чтоб Родионович прекратил свою «мутотень». Видимо, их рэпопопса была не мутотенью, и врубали они ее на весь дом. Искренне считая себя великими меломанами.

Родионовича я уважал и очень любил. Он мне чем-то деда моего напоминал. Потом он умер. Уснул и не проснулся. А я снова на улицу вместе с Чупакаброй. Коротко Чупа. Пытался что-то заработать стихами и музыкой, потом вместе с Пашкой занялся ремонтами квартир. Чупу Нина Сергеевна временно забрала к себе. Откормила, и он стал очень даже милым рыжим комком шерсти. Чуть позже я все же устроился в одну фирму разъезжать по корпоративам и вечеринкам, веселить народ. Это оказалось проще, чем махать молотком, веселее и приятнее. Начались девочки, знакомства, тусовки. Фирмы я менял как перчатки, и несмотря на мою популярность в городе в качестве платного клоуна, меня особо не жаловали, ибо нагл, дерзок и редкий мудак. Так что иногда я оставался без работы, особенно в межсезонье. В лысые месяца. Такие, как сейчас. Перед праздниками, когда все затаились, ибо новогоднее чудо стоит дорого и на него надо поднакопить. Пару дней рождений за все три последних месяца, одна свадьба неделю назад. После скандала на вечеринке у одного из местных воротил меня никуда особо не брали. Пришлось сбрасывать цены и веселить толпу попроще. Да и тут особо не густо в эти месяцы.

Таксист остановился возле трехэтажного особняка, и я тихо присвистнул. Вот это дворец, я понимаю. Теперь ясно, почему Оса так трясется. Есть за что держаться. Я вылез из машины и позвонил в железную дверь. Кажется, бронированную и вообще похожую на ворота средневековой крепости.

Меня впустили нескоро. Какое-то время пришлось потоптаться у трапа, а потом с гордым видом взойти на корабль. Ну так Потемкин же ж. И домище тот еще крейсер. Я осмотрелся, стараясь уже не свистеть, потому что даже мне стало не по себе. Крутой дядя этот Потемкин, сразу видно. Только мрачно здесь, как в склепе.

После обыска с пристрастием и допроса на предмет перенесенных заболеваний, я попал в само помещение. Удивительно, как еще справку не попросили и бахилы не выдали. Меня сопровождал какой-то карлик, который едва доставал мне до плеча. А я, приоткрыв рот, оглядывался по сторонам. Живут же люди. Еще как живут. Впрочем, меня это особо не волновало. Хотя внутренний диссонанс возник и даже поковырялся где-то в районе грудной клетки. Что некоторые зарабатывают мозгами, а не кривляньями и стишочками. Мрачный домина, похож на отреставрированный музей. Красиво, но жизни в нем нет. Эдакое затонувшее судно.

Когда проходили мимо просторной залы, я услышал аккорды лунной сонаты. Кто-то играл на фортепиано. Красиво играл, виртуозно, я бы сказал. Заглянул в комнату, игнорируя прыткого гнома, бегущего впереди меня, и застыл в изумлении. Там сидела девушка в белом платье с золотистыми, длинными волосами, заплетенными в аккуратную толстую косу – это она играла на фортепиано.

А вот и капитанская дочка. Я видел только ее профиль. Тонкий, выточенный, как у статуэтки, острый подбородок, маленький нос и длинные ресницы. Они были заметны даже издалека и бросали тень на бледные щеки. Идеальная красота. Как нарисованная. Лебединая шея, плавно поднимающиеся и опускающиеся грациозные руки, высокая грудь и прямая спина. Окно приоткрыто, и шелковые шторы взлетают, то закрывая ее силуэт, то открывая снова.

Не знаю, что заставило меня застыть, как идиота, и с отвисшей челюстью смотреть на волшебство... Иначе я ее назвать не мог. Таких не бывает. Такие только на страницах классики или на кинопленке. По улице точно не ходят и по клубам их не сыскать. До таких, как до неба. Мимо меня вихрем пробежала какая-то женщина.

– Елизавета Александровна, совсем с ума сошли? Холодно здесь, как на улице. Вы решили простудиться? И устали уже!

Она начала лихорадочно закрывать окна и, схватив плед с кресла, набросила на плечи девушке. Да, конечно, это тяжелая работа для капитанской дочери – на фортепиано играть. Рученьки белые отвалятся.

Перед носом появился гном.

– Идемте! – просверливая во мне дырку маленькими черными глазками.

Я думал, меня отведут к хозяину дома, но я ошибся. Потемкин свое время на таких, как я, не тратил. Аудиенцию надо еще заслужить, так я понимаю. Гном отвел меня коридорами в заднюю часть дома. Мы вышли на улицу с другой стороны, и я увидел одноэтажную пристройку. Гном открыл одну из дверей и вошел в комнату, не приглашая меня, но я не гордый и последовал за ним без приглашения.

– Меня зовут Леонид Владимирович. Я отвечаю за вашу работу. Здесь вы будете ночевать и отдыхать. Завтрак, обед и ужин подают в столовой для персонала – это возле кухни. В левую часть дома ходить запрещено.

Все это он говорил, глядя на меня снизу вверх, и слегка раскачивался на ступнях. Ни дать, ни взять мини Гитлер, только усиков не хватает. А вот проборчик на жиденьких волосенках имелся.

– В восемь утра начинаете работать и в шесть заканчиваете. В десять второй завтрак, в час обед, в пять полдник, в семь ужин. У вас зазвенит на часах. До этого времени в столовой нечего делать. Вам выдадут пропуск

– с ним можно выходить за периметр и возвращаться. Все вопросы ко мне. Члены этой семьи с вами разговаривать не будут. Попыток к общению не предпринимать!

– Что ж так? С крепостными не знаются?

– Шуточки шутить будете с кем-то другим, а я вам рассказываю правила этого дома. Нарушаете – остаетесь без работы.

Правила какие-то почти тюремные. Да и по фиг. Можно подумать, меня это волнует. Спать есть где, кормить собрались три раза в день. Не общаться с домашними... да ради Бога.

– А робу каторжным выдают, или можно в своем?

– Что?

– Спецодежду в полоску выдают?

Нахмурился и поджал губы.

– Не выдают. Свою надо иметь. Переодевайтесь, и я отведу вас к другим рабочим. Работа уже кипит. Павел рекомендовал вас, как хорошего специалиста, но забыл упомянуть, что у вас язык без костей.

– А у вас с костями?

Кажется, я вылечу отсюда так и не начав. Если б не Пашка, я б поиздевался над гномом и свалил с этого Титаника, но... друг попросил. А Пашка мне роднее всех родных. Гном отыгнорил мое замечание и ответил на звонок, а я хлопнул у него перед носом дверью и начал переодеваться. Пока стягивал с себя одежду, в голове аккорды лунной сонаты звучали и профиль этот четкий, прорисованный, неестественно красивый подрагивал за развевающимися шторами. Девочка-картинка и имя такое классическое. Я б с ней проиграл и лунную сонату, и что-нибудь пошустрее прямо на том пианино нестройными аккордами до самого крещендо.

Часть 2

Работали мы на улице. Вначале казалось, что холод дикий, а потом так разморило, что все с себя свитера постягивали и по пояс голые топорами махали и молотками. Все же труд облагораживает и всякую херню из головы выветривает вместе с остатками алкоголя. Кровь по венам носится с бешеным кипением, и жизнь такой дерьмовой уже не кажется. Девчонка из обслуги, круглая вся, пышная, краснощекая, как матрешка, воды нам принесла и на меня глазами сверкала. Красноречивый взгляд, я к ним привык. Не прет, но приятно. Можно потом позвать эту «булочку» скрасить мои ночи в пристройке, после ужина самое то.

Взял из ее рук пластиковую бутылку, открутил крышку и к губам поднес. Запрокинул голову и в этот момент заметил капитанскую дочку у окна, смотрит прямо на меня, чуть отодвинув шторку. В анфас еще красивее, чем в профиль. Я аж водой поперхнулся и, глядя на нее, рот вытер тыльной стороной ладони.

Знаете, это как получить ребром ладони по затылку, а потом носком ботинка в солнечное сплетение. Дыхание перехватывает и конец. По телу паутина кипятком расползлась и под кожу забралась ядовитыми щупальцами. Смотрю и взгляд отвести не могу. Нежная, хрустальная, глаза слепит. Я много женщин перевидал и перепробовал. Красивых женщин. По-настоящему невероятно красивых. А эту увидел и камнем с заоблачной высоты полетел прямо в бездну ее огромных, кукольных, голубых глаз. Отравлен с первой же секунды. Наверное, вот так люди понимают, что именно в эту секунду они смертельно заболели.

– Эй! Куда засмотрелся?! Жить надоело?

Толкнул меня в бок Олег, и я бутылку крышкой прикрыл.

– Кто это?

– Дочка ЕГО. На нее смотреть нельзя, дышать нельзя и вообще ничего нельзя. ОН как узнает ...

– Казнит, что ли? Или на кол посадит?

– Ты зря ржешь. Он может. Он ее обожает. Та еще принцесска. Все вокруг нее носятся. Сама палец о палец не ударит, ни с кем не разговаривает. Когда на улице дождь, охрана ее на руках выносит из дома. Упаси бог за такой волочиться. Всю кровь высосет. Они тут вообще все на упырей похожи. Гостей не приглашают. Только хозяин вечно разъезжает.

– А жена имеется?

– Погибла в автокатастрофе. Давно, наверное. В доме об этом никто не говорит.

Я пожал плечами и дальше работать. А сам на окно поглядываю. Жду, когда еще раз подойдет. Но она так и не подошла.

Зато ночь мою Анька-булочка скрасила. Чай с ликером принесла. Из барской кухни утащила. Я ее раздеваю, а перед глазами волосы золотистые развеваются, и кожа жемчужная блестит в полумраке. Легкость невесомая, прозрачная, как сон. Никогда красоты такой не видел. Чтоб все естественное и настолько совершенное. Подо мной девка стонет, а я сонату мысленно лунную слушаю и смотрю, как пальцы тонкие по клавиатуре мечутся. Страстные и нежные одновременно, и у меня внутри все переворачивается. Кончил. Опрокинулся на спину и глаза закрыл. Никогда раньше такого не бывало со мной, чтоб на женщине так заклинило с первого взгляда. Да на какой женщине? На девчонке. Сколько ей? Восемнадцать-двадцать?

Она выходила к окну каждый день. А я каждый день смотрел на нее. Это превратилось в ритуал. Странный немой ритуал. Ночью у меня в кровати Анна лежит мягкая, теплая, а я в семь утра уже там, на заднем дворе доски таскаю только ради того, чтобы капитанскую дочку увидеть и, если долго не подходит к окну, внутри все леденеть начинает. И в то же время понимаю, что сучка высокомерная ни разу не вышла и не заговорила со мной. Слишком хороша, видать, чтобы снизойти до холопа. Как-то не выдержал и после окончания работы сам в дом пробрался. На жилую сторону, куда ходить нельзя. Музыку издалека услышал и словно придурок загипнотизированный на нее пошел.

– Куда?! Совсем сдурел? Если увидит кто, завтра духу твоего здесь не будет.

– Не увидят. Я скоро. Ты мне со столовой ужин захвати.

А сам по коридору прокрался и у двери застыл, глядя, как она играет. Ее пальцы опускаются на клавиши, а я вздрагиваю так, если бы они моей кожи касались. И сам понять не могу, что за дьявольщина со мной происходит. Никогда такого не было, чтоб настолько крышу снесло от одних только взглядов. Подошел к ней сзади, любуясь собранными на макушке волосами и тонкой шеей. Протянул руку, затем другую и вместе с ней начал играть. Вздрогнула, шумно выдохнула. Я на ее пальцы смотрю, а она на мои, а потом в глаза друг другу через зеркальную крышку фортепиано. И ничего более эротичного в моей жизни никогда не случалось, чем наши руки, мечущиеся по черно-белым аккордам в унисон, как тела, которые слились в примитивном танце любви. Доиграли. И я хотел до кисти ее дотронуться, но она вскочила и шарахнулась от меня, как от прокаженного. Глаза огромные еще шире распахнулись, тяжело дышит, губы приоткрыты, и жилка на нежной шее пульсирует, а мне взвыть хочется от ее красоты. Губами в жилку эту впиться, сдавить ее талию и шумно втянуть сумасводящий запах молочной кожи и воздушных, как золотистое облако, волос. Лиза прочь бросилась из залы, а я заколку ее с пола поднял и с такой силой пальцами сдавил, что проколол их на хрен. И боли не чувствую, только кровь на ковер капнула. А меня все еще потряхивает от возбуждения дикого.

Слишком грязный, значит, для хозяйской дочки, чтоб дать до руки дотронуться. Обратно к себе шел злой, как псина голодная. Аньку все ночь трахал как заведенный, а сам на заколку, лежащую на комоде, смотрел и представлял, как эта принцесса подо мной лежит, распахнув стройные ноги и запрокинув ослепительно красивое лицо, стонет мое имя. А на следующий день слово себе дал, что на окна ее не посмотрю. Детский сад какой-то. Пятнадцатый век, мать вашу. Гляделки. И ни хрена я не выдерживал. От невыносимого желания ее увидеть руки дрожали и все тело ломало.

– Капитанская дочка к окошку подошла. Не посмотришь на нее? Красивая дрянь. Для тебя, видать, вырядилась. Как на концерт.

– Не посмотрю, – рыкнул я.

Твою ж мать, я взрослый мужик, да и ей явно не шестнадцать. Какого черта мы играем в эти игры? К дьяволу все это. Но сдержался, не посмотрел. А самого то в пот швыряло, то в холод. Все разошлись, а я как осатаневший доски пилю и складываю. Пилю и складываю. Потом в душ пошел, мокрую от пота робу содрал и под горячие струи воды встал. Бред какой-то. Тело намыливаю, а перед глазами ее пальцы и мои рядом, и мне... мужику, который перетрахал все, что движется, мне хочется просто свои пальцы с ее сплести. И от этого желания член колом стоит. Услышал тихий вздох и резко обернулся, чтобы хрипло выдохнуть самому. Стоит сзади, прислонилась к косяку двери. Вся в красном. Вечернее платье, и правда, как на концерт собралась. С обнаженными плечами и разрезом вдоль стройной ноги. Волосы собраны в высокую прическу. Глаза огромные блестят и дышит часто-часто. Веки тяжелые прикрывает, рассматривая меня, и у меня встает от этого взгляда и трясти всего начинает. Стою под водой, глотая горячие капли, и на нее смотрю, а она на меня. И в глазах ее интерес и голод, ресницы дрожат, а я физически ощущаю ее волнение. Ну что принцесса, готова досмотреть до конца? Сделал шаг к ней, она хотела сорваться с места, но я не дал, вцепился в ее руку чуть выше локтя, брызгая водой на платье.

Запрокинул голову, чувствуя, как капли стекают в мой приоткрытый рот, бегут по груди, по ногам, бьют по воспаленной головке члена. Под взглядом ее широко распахнутых кристально чистых голубых глаз цвета самого светлого весеннего неба, я сжал член у основания и повел ладонью вверх-вниз. Снова тихо выдохнула. А мой живот напрягся, рука задвигалась все быстрее, я приближался к оргазму, хрипло застонал, когда наслаждение накрыло с головой. Острое и невыносимое. Я кончал на подол ее дорогого кружевного платья, не отрывая остекленевшего взгляда от ее лица. Когда вздрогнул последний раз, пальцы разжались, и она попятилась назад, прижимая обе руки к груди, а потом развернулась на пятках и убежала.

Беги. Давай. Прячься в своей клетке. Папочка не разрешает общаться с обслугой, смотри не испачкайся. Глаза вымой с мылом.

Теперь не выходила она. Несколько дней подряд, изводя меня жесточайшей ломкой. Я не мог работать. Я смотрел на эти проклятые окна и стискивал руки в кулаки. Ну где ты? Испугалась? Побрезговала? Я идиот конченый... спугнул. Да что с тобой не так, принцесса?

Но ближе к вечеру увидел ее вместе с отцом. Они куда-то уезжали. Она вышла во двор в красивом шерстяном костюме. Изысканная, утонченная и как всегда невесомая. Очень тонкая и хрупкая, особенно рядом с самим Потемкиным, довольно высоким мужчиной с длинноватыми седыми волосами, зачесанными назад. Подул ветер, и та самая пожилая женщина, которая едва не сбила меня с ног в первый день, выбежала следом за Лизой, вынесла накидку. А сама госпожа не смогла сбегать, устала бы. И восхищение вперемешку с яростью захлестывает.

Такая вся неприступная, далекая, не дотянешься. Только мечтать, только смотреть голодными глазами и проклинать себя. Впервые проклинать за то, что недостоин даже подойти. За то, что не ее круга. Уехали, а я вслед смотрел, сжимая рукой в перчатке пилу и чувствуя, как захлестывает злостью. Уйти с работы этой. К чертовой матери, и плевать на Пашку, на деньги.

Но не ушел. Утром меня придавило досками. Мы их перекладывали в другое место всю пятницу. А на выходные, когда все разъехались, Гном сказал, что надо все сложить, так как в понедельник привезут новую партию.

Я, естественно, вышел складывать, и они завалились в мою сторону. Одна из них кожу счесала на груди, а другая по голове огрела так, что перед глазами черти заплясали, не считая тех реек, что на ноги упали. Я бы, может быть, орал от боли матом, но я не успел... потому что ее увидел. Как бежит по заднему двору в одном легком платье, падает на колени, пытается с меня доски стягивать. Такая худенькая, тоненькая. Тянет их, плачет.

– Я сейчас... сейчас, вам больно? – причитает и лицо мое прохладными ладошками трогает. Проклятье, я готов валяться даже под каменными глыбами, гореть живьем, лишь бы она касалась, лишь бы голос ее слышать. Не знаю, что за дрянь со мной происходит, но я, кажется, с ума схожу. – Потерпите. Я на помощь позову. Я быстро!

Прибежала охрана, начали доски с меня стаскивать, и та женщина пожилая, она Лизу стала от меня оттаскивать, когда та влажным платком пыталась мое лицо вытереть от крови.

– Вы с ума сошли, вы к нему прикасались? Быстро в дом! Отец узнает... вы не представляете, что он сделает.

– Пожалуйста, Рита, отпусти. У него раны, их обработать надо.

– Не смейте!

– Я вымою руки. Обещаю!

Она говорит, а меня слепит злостью и сдерживать ее уже не могу. Челюсти до крошева сжимаются. Сучка! Руки помоет она!

– В перекиси искупайтесь! – гаркнул ей вслед. – Не забудьте только!

– Успокойся! – гном злобно на меня посмотрел. – Не смей с ней разговаривать!

– А то что?

– Ничего. Вылетишь отсюда, как пробка.

– Да по хер. Ясно? Я вашего царька не боюсь. Вы все здесь на голову больные! Рабочих за людей не считаете!

Приехал врач, осмотрел. Все мои кости целые остались, пару ссадин и ушибов, но легко отделался. А мне плевать, у меня в голове ее голос звучит. То шепчет мне, чтоб потерпел, а потом ледяной водой окатывает, когда говорит, что после того, как ко мне прикасалась, руки вымоет. Чокнутая семейка. Высокомерные твари!

Нашел остатки Анькиного ликера, выпил все до самого дна и... на другую сторону дома пошел. Как вор, пробрался в темные коридоры, стараясь понять, с какой стороны ее комната, если окна выходят на задний двор. Нашел. Несколько секунд у двери стоял... войти не решался. Прислонился к стене и глаза закрыл. А потом шаги легкие услышал. Идет по коридору. Волосы длинные развеваются золотистыми прядями, в руках графин с водой несет. Чистая вся. Опять в белом. И мне ее замарать всю хочется. Проучить дрянь. Чтоб не смела так с людьми обращаться. Схватил за плечо. Она всхлипнула, но не закричала. А я ее к двери придавил и самого током прошибло от того, что прикоснулся к ней.

– Руки мыть ходила?

Думал, она сейчас отбиваться начнет или закричит... но вместо этого графин мне сунула, я на автомате взял, а она лицо мое обхватила ладонями и губами к моим прижалась. Меня в пот швырнуло, обожгло всего, как раскаленным железом. Я в ее рот выдохнул и смял мягкие полные губы своими, одной рукой прижимая ее к себе, а второй удерживая проклятый графин. И, оказывается, никогда раньше до этого я не целовался. Не было никаких поцелуев. Так, похотливое тыканье губами, а сейчас озарение, как будто мне впрыснули в вену дозу запредельного кайфа, доводящего до изнеможения. И трясет всего, будто я уже беру ее, а не целую, будто раскалываюсь на осколки, и губы обжигает ее губами до мяса, до костей. Голодными пальцами в мягкие невесомые волосы зарылся, не давая ей ускользнуть, накрывая ее рот своим, едва оторвавшись, снова пить свежее дыхание. Сладкая, от нее малиной пахнет, молоком и еще чем-то запредельным. Отстранился и лихорадочно лицо ее пальцами глажу. Не верю сам себе, что целовал только что.

– Нельзя здесь, – шепчет, – если кто-то узнает, отец тебя убьет.

В голове тут же план созревает. Как у меня и не созрел бы план?

– Тогда увезу тебя завтра ночью. Поедешь со мной?

Кивает и снова целует, а меня от счастья на части рвет. Пьяный от нее ушел. Колени дрожат, и ноги подкашиваются. И я иду и смеюсь, как идиот. Влюбленный и ошалевший придурок. Работал весь следующий день, как под допингом. Вечера ждал. Продумал все. Как выведу ее, как на Олега машине ворота проедем с его пропуском. А утром верну обратно. Своей сделаю и верну.