Текст книги "Ты мне веришь? (СИ)"
Автор книги: Ульяна Соболева
Жанр:
Короткие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Несколько часов вместе. Меня просто разорвет от счастья.
***
Декабрь на дворе, а мне жарко, когда она рядом. В клуб ее привез одного своего знакомого. Он нам место ВИП выделил. Она по сторонам оглядывается, словно впервые в такое заведение выбралась, а я с нее глаз не свожу. Пожираю взглядом, и лихорадит всего от осознания, что со мной она. Оказывается, капитанская дочка не умеет танцевать, не любит шоколад и никогда не пила спиртное. Боже! С какого неба ты свалилась, маленькая? Такие еще бывают?
Я смеюсь и в то же время до сумасшествия ослеплен всеми этими недостатками, которые мне кажутся достоинствами. Да мне все в ней кажется достоинствами. Она вся сплошное совершенство.
Наливаю ей шампанское и держу за руку, как дурак. Б**дь, будь это кто-то другой, я бы уже трахал прямо здесь. А с ней не могу. С ней не при всех. С ней как-то все по-особенному.
– Я никогда не пила шампанское, – ее ресницы опускаются так медленно, застенчиво, и они невыносимо длинные, на них нет ни грамма косметики. Поймал взгляд и сжал тонкие пальчики.
– Тогда просто закрой глаза и пей.
Она такая нежная и послушная. Делает глоток и восхищенно смотрит на меня. Охренеть. Как там Литвинова говорила? Я летаю. Я в раю. Меня просто бомбит от ее близости.
– У меня во рту пузырьки лопаются, это смешно.
Наклоняется ко мне и проводит пальцами по моим губам.
– Я хочу попробовать эти пузырьки у тебя во рту. Отпей.
Отпиваю и прижимаюсь губами к ее рту, мы пьем шампанское вместе, и ее язычок робко толкается в мой.
– Я никогда ни с кем не целовалась, – признается и улыбается, – это ужасно и ненормально, да?
И меня ведет от этого признания, от ее присутствия, запаха, от всего, что является ею. Мне не нужен рядом с ней алкоголь. Я в хлам от нее самой. Лиза гладит пальцами мое лицо, брови, веки, словно обрисовывая контуры и у меня глаза закатываются от наслаждения. Да! Нормально! Это просто охренительно! Я не знаю причин... но мне плевать.
– Ты все еще не сказал, как тебя зовут.
Хотел кличку ей сказать, как и всем другим, и не смог.
– Марк. Дурацкое имя.
– Мааарк, – повторила заворожено и провела пальцами по моим губам. – А ведь это и не важно, твое имя. Тебя могло бы звать, как угодно и я полюбила любое имя. Я тебя увидела первый раз возле двери, когда играла, и подумала, что таких не бывает на самом деле.
– Почему?
Перехватил ее пальцы и прижался к ним ртом, млея от запаха ее кожи.
– Ты такой красивый...
И это говорит мне она. Девочка, которая заставила меня подавиться собственными легкими, едва я ее увидел. Смотрит мне в глаза, не моргая, и я не знаю, что она ищет в моем взгляде, мне всегда казалось, что там пусто. Даже стыдно стало, ведь в ее зрачках плескались все тайны вселенной.
– Я подумала о том, что могу очень сильно полюбить тебя, и мне стало страшно.
У меня в горле что-то застряло. Мне никто и никогда не говорил ничего подобного, особенно вот так, глядя прямо в глаза. Что угодно несли: о том, что я сексуальный, о том, что хотят, чтоб я их трахнул или вообще о себе... но вот так обнаженно о любви – никогда. Сердце судорожно задергалось в груди. Я не подозревал, что оно предназначено для чего-то иного, кроме как качать кровь по организму... а, оказывается, оно умеет дергаться от диких эмоций и колотиться, как ненормальное из-за кого-то. Привлек ее к себе, надавливая большим пальцем на подбородок.
– Теперь Я съем твои пузырьки.
Дал отпить из своего бокала и тут же накрыл ее рот своими губами, а второй рукой сжал грудь под тонким свитером, она задрожала, а я сильнее набросился на ее мягкие губы, не давая опомниться, забираясь под тонкую ткань, стягивая лифчик слегка вниз и отыскивая пальцами сосок. Он тут же сжался в тугой камушек, а я слегка сдавил его и толкнулся в ее язык своим языком, прижимая ее сильнее к себе. От возбуждения хочется рычать. Кажется, я сейчас кончу прямо в штаны. Она так нежно постанывает, что меня всего трясет, и я уже скольжу под юбку, веду ладонью по стройной ножке вверх, под резинку капроновых колготок, под шелковые трусики. И меня не остановит сам дьявол. Слегка уперлась ладошками мне в грудь.
– Я... я никогда раньше, – выдохнула мне в губы, – я тебя ждала.
И от этого понимания дрожь по всему телу проходит. Правильно. Моя потому что. Убираю руку и лицо ее раскрасневшееся глажу. Не здесь ласкать буду. Дома. На постели. Всю заласкаю. Руками, губами, языком. Кричать научу для меня.
– Долго ждала? – спрашиваю, как завороженный.
Кивает и глаза закрывает, прижимаясь лицом к моей груди.
– Марк, ты будешь меня любить?
Конечно, маленькая, я уже тебя люблю. Как ненормальный. Разве можно тебя не любить? Ты и есть сама любовь в самом чистом ее проявлении.
Внизу играет заводная музыка, и Лиза вдруг вскакивает, и я впервые вижу на ее щеках такой яркий румянец.
– Давай потанцуем. Научишь меня танцевать?
И я учу, я кружу ее по танцплощадке, она смеется и прижимается ко мне всем телом, а я невыносимо хочу увезти ее домой и показать ей там, как я могу любить ее. И это совсем не страшно. Она вдруг подскочила к окну и громко закричала.
– Там снег. Мааарк! Там, кажется, идет снег! Идем на улицу! Быстрее!
Выскочила наружу, но вместо снега лил холодный противный дождь. И она разочаровано протянула голые руки под капли.
– Или дождь... Марк, ты когда-нибудь целовал девушку под дождем? Как в кино?
Сумасшедшая, поймал ее своей курткой и прижал к себе, жадно ища ее губы. А она повторяет мое имя, и мне кажется, что ее голосом оно звучит так, как никогда не звучало.
– Уже целую... Поехали ко мне!
– Поехали. К тебе.
Опьяневшая от шампанского, такая красивая, что мне хочется ослепнуть, чтоб так не резало глаза красотой. Я был так поглощен ею, что не заметил, как во двор въехал джип, из него вышли люди Потемкина и он сам.
Пока отец тащил орущую и рыдающую Лизу к машине, его ребята считали мне ребра ногами и ломали нос и пальцы. Потемкин запер дочь в машине. А сам подошел ко мне, наклонился, схватив меня, харкающего кровью и ничего не видящего из-под заплывших век, за шиворот.
– Еще раз, подонок, увижу возле нее – кожу сниму лоскутками! Кости наживую из тебя вытаскивать буду! Чтоб не смел даже дышать в ее сторону, ничтожество!
– Да пошел ты!
Плюнул в него кровью и получил оглушительный удар по голове. Сквозь марево боли кричала Лиза. Я или слышал, или мне казалось, что я ее слышу.
Часть 3
В себя пришел в больнице. Рядом Осадчий с пакетом с мандаринками и Олег. Проклятый самодур уволил обоих. Пашка что-то говорил о новой работе, которую нашел для меня, а я смотрел в окно и думал о том, что за эти две недели она ни разу не пришла и не позвонила. Вначале утешал себя, что у нее нет номера и она не знает где живу. Потом сам же на себя психовал. Было б желание, узнала бы. Папа игрушку забрал и новую подарит. Оклемался я где-то через пару недель. Весь город уже оброс новогодней мишурой, в каждой витрине и в каждом окне по елке, а я с побитой рожей работу ищу. Нашел-таки, в одном зачуханном ресторане на Днях рождениях в шапке клоуна прыгать и всех доставать. Зато под гримом моих синяков не видно. В зеркало смотрю и, ухмыляясь сам себе, напеваю голосом из знаменитой арии, которую так любил Родионович
«Да, я шут... я циркач, так что же...
Пусть меня так зовут вельможи,
Как они от меня далекиииии...»
– Эй, мистер Икс, за тобой пришли.
Гошка сунул голову в гримерку.
– Не знал, что ты еще и поешь. Давай, вставай. Ждут тебя. Важные люди пожаловали по твою душонку.
Когда внизу увидел людей Потемкина, заболело ребро. Видать, пришли отвесить добавки.
– Я вроде отступные не просил. Рассчитали, так рассчитали.
– Идем, клоун! – Гном в своем репертуаре.
– Я, может, вначале грим смою?
– И так сойдет. В самый раз.
Один-один, засранец. Но я отомщу. И дурным голосом заголосил:
– Как они от меня далекииии... никогда не дадут рукииииии![1]1
*1 – Ария мистера Икса из оперетты Кальмана.
[Закрыть]
В машину загрузился сам... но сердце все же начало подрагивать от одной мысли, что вдруг ее увижу снова. Издалека. Хотя бы в окно. Увижу эту высокомерную сучку, которая поиграла со мной в любовь и тут же обо мне забыла. Да,... просто увидеть. Одним глазом. Все это время только о ней и думал. Ночами с закрытыми глазами лежал и вспоминал, как прикасался к ней, как целовал. И что говорила мне... мне – тому, кто не раз девкам напевал и не такое, чтоб ноги раздвинули, а сам повелся на ее: «Я подумала о том, что могу очень сильно полюбить тебя, и мне стало страшно». На самом деле страшно было мне. Каждую ночь понимать, что без нее жизнь стала совершенно серой, как этот проклятый декабрь без снега.
Джип привез меня не домой к Потемкину, а в какой-то офис. И я как-то не совсем уверенно решил, что у меня слишком запоминающийся прикид, чтобы прибить прямо здесь. И намеренно улыбался разукрашенным ртом секьюрити и на ресепшене отвесил реверансы. Скорчил рожу в стиле "Оно" в камеру и пошлепал в лифт.
В офисе меня ожидал Его Сиятельство Потемкин. Восседал в кресле за столом, но, когда я вошел, он соизволил встать. Наверное, прикончит лично. Только не пойму, зачем такая отсрочка была.
– Добрый день, Марк.
Опачки, он запомнил мое имя? Это плохо или хорошо?
– Добрый. Раз вы так говорите.
– Присаживайтесь. Сейчас принесут чай и кофе.
– Спасибо. Я уже пил и то, и другое.
Не присел, и он остался стоять. Потом отошел к окну и развернулся ко мне полубоком. Высокий, худощавый. Аристократичная внешность вполне подходит под его фамилию. Очень холодный внешне. Есть что-то в его облике, внушающее подсознательный страх. Но не мне. Я его не боялся. Мне, скорее, было интересно, чего именно он от меня хочет.
– Моя дочь смертельно больна. У нее миастения.
Как выстрелом в упор в самое сердце. Я судорожно сглотнул и сдавил руками клоунский колпак, чувствуя, как больно сдавило грудину.
– Вначале появились проблемы с речью. Думали, простуда. Она всегда хорошо училась, а тут стала забывать материал, сбиваться на уроках... Болезнь прогрессировала очень быстро. Ее одолевала невероятная слабость, болели все мышцы, она плохо ела. Немело лицо, улыбка стала вымученной. Врачи ставили гайморит, простуженный нерв... Потом пошли другие диагнозы. Энцефалит, шизофрения. Потом и это отмели, но лучше ей не становилось. Лиза стала похожа на тряпичную куклу. Не могла сама встать, спуститься по лестнице. Для нее, так любящей играть, это было сродни смерти. Правильный диагноз нам поставили, когда прошло довольно много времени без лечения и когда Лиза чуть не умерла на руках у меня и у врачей. К сожалению, специалисты мало знают об этой болезни, поэтому правильный диагноз при первичном обращении ставят всего лишь двум из ста больных. Происходит сбой в работе, расположенной за грудиной, вилочковой железы, и этот орган начинает вырабатывать вещества, направленные против собственного организма. Человека одолевает мышечное бессилие, и он перестает нормально ходить, глотать и в конце концов дышать, что приводит к страшной мучительной смерти. Можно было сделать операцию... но у Лизы сильная анемия, и врачи не дают нам гарантию, что операция пройдет успешно. Шансы у моей дочери выжить после хирургического вмешательства ненамного больше, чем без него. Для нее опасно все. Любое заражение инфекцией может привести к летальному исходу. Банальный грипп может ее убить. Вот почему я никого не подпускал к ней, не позволял выходить. Она моя единственная дочь! Она – все, что у меня есть. А ты! Ты у меня ее отобрал! Из-за тебя она пошла на такой риск! Знала, что нельзя, что это может привести к смерти! И все равно с тобой сбежала! Из-за тебя она подхватила пневмонию, которая сейчас ее убивает.
Обернулся ко мне, сжимая руки в кулаки.
– Моя девочка умирает. Врачи не дают ей много времени! И я... я пришел просить тебя навестить ее. Это ее желание. Чтобы последние дни ты был рядом.
Он говорил, а я слышал его, как сквозь вату. Перед глазами моя золотоволосая девочка-картинка, играющая на фортепиано, заглядывающая мне в глаза:
«Марк, ты будешь меня любить?»... и от дикой боли сводит все тело судорогой.
– Я заплачу. Сколько скажешь. Миастения не заразна. Лиза в частной клинике на улице Гвардейской... Тебя будут отвозить и привозить.
Он лихорадочно что-то черкал на чеке. Протянул мне, а я выхватил и разодрал на мелкие кусочки.
– Да пошли вы на хер! Не все в этой жизни можно купить!
Развернулся и, не чувствуя ног, направился к двери. У меня отнимались даже кости. Я почти ничего не слышал и не видел.
На Гвардейскую добрался своим ходом. Кое-какие деньги у меня были. За работу у Потемкина и я еще подработал у Гоши.
***
Толкнул дверь палаты и остановился на пороге. Сердце вспыхнуло и тут же истлело в пепел. Какая она маленькая там, среди белых простыней и трубок с капельницы. Волосы по подушке разметались и тонкие ручки поверх одеяла лежат. Еще более прозрачная, чем раньше. И мне стыдно... мне так стыдно, что я посмел тронуть эту хрупкость своими грязными лапами. Прав Потемкин. На все сто прав. Убить меня надо было за это.
За мной медсестра следом прискакала.
– Маску наденьте! Нельзя без маски.
А Лиза на постели приподнялась и обессиленно упала на подушки, закашлялась, а потом мое имя прошептала и уже громче:
– Не надо маску. Какая уже разница. Уберите эти маски.
Я на автомате маску все же забрал и к ее постели подошел, сел рядом. Смотреть на нее не могу. Кажется, я сам сейчас сдохну у ее ног... это моя вина. Я не должен был... из-за меня все.
– Я так тебя ждала... так ждала.
И стало еще паршивей, всю душу наизнанку вывернуло. Я ее холодную ручку схватил и лицом к ней прижался, отогревая своим дыханием. Глотая нескончаемые комки в горле. Чувствуя, как разрываюсь на куски и истекаю кровью.
– Знала, что придешь.
Она знала, а я не знал.
– Возьми меня на руки, Марк. К тебе хочу... я каждый день вспоминала твои ладони и то, как ты ими ласкал меня.
– Нельзя... наверное, – слабо возразил я.
А она улыбнулась, и от ее улыбки там, где сердце, все разодралось на ошметки. Захотелось завыть. Но я стиснул челюсти.
– Мне теперь все можно... абсолютно все. В этом есть своя прелесть.
Протянула ко мне руки, и я поднял ее с постели. Двигая капельницу и устраивая Лизу у себя на коленях. Боже! Какая она легкая. Почти невесомая.
– Я теперь счастливая. С тобой... столько лет мне все запрещали. Столько лет запирали в комнате... а теперь я живу. Отнеси меня к окну, Марк, пожалуйста.
Я прижал ее к себе и до крови прокусил щеку, чтобы не рычать, не реветь в голос от отчаяния и неверия. Чтоб не орать «нет», разрывая горло. Этого ведь не может быть. Она такая красивая, юная, талантливая. Она сама жизнь? О какой смерти мы тут говорим! Она не может умереть.
Принес ее к окну а она голову мне на плечо положила и водит пальчиком по моей щеке.
– Мне сон приснился... моя мама села рядом со мной на постель и сказала, что, если на Новый Год выпадет снег, я не умру Значит, еще не пришло мое время. Он ведь выпадет, правда?
Я посмотрел на лужи, на грязь и слякоть. Какой снег... его до середины января нет в прогнозе. Не зима, а болото. Но я повернулся к ней и, отвернув от окна, прижался губами к ее лбу, не сдержав стон. Маленькая моя... сердце сжимается. Конечно ей страшно и мне до боли, до судорог страшно.
– Конечно, выпадет, моя девочка. Обязательно будет снег. Ты мне веришь?
Склеры невыносимо обожгло солью, но я проглотил огненный комок и посмотрел ей в глаза. На худеньком личике они казались такими большими. Такими светлыми.
– Верю... Я тебе верю.
Он выпадет. Этот проклятый снег обязательно выпадет. И сам себя ненавижу за эту ложь. Не выпадет! Не бывает чудес! Всю неделю +5 будет!
***
Я шел по улице, наступая на лужи, и ревел. Не мог сдержаться. И пусть кто угодно сотрясает воздух, что мужчины не плачут. Читай книги на Книгочей.нет. Поддержи сайт – подпишись на страничку в VK. Хорошо. Значит, я не мужчина. Потому что меня разрывало на части такой адской болью, что казалось, я ее просто не выдержу. Иду мимо витрин магазинов и не знаю, куда иду и какой в этом смысл... Остановился напротив книжной лавки, закурил, глядя на витрины и на свое отражение. Плачущий клоун, Казанова, потерпевший полное фиаско, неудачник. Я никогда не верил в счастье... а когда поверил, оно начало просачиваться сквозь мои пальцы.
Затуманенный взгляд просочился сквозь стекло. На полках сказки стоят, гирлянды развешаны, елка мерцает. Кто– то еще верит в чудо... а мое умирает там в больнице, и я ни черта не могу сделать. Взгляд зацепился за книгу с обложкой с деревом, на котором висит один единственный лист. Автор О'Генри... И я когда-то этот рассказ читал...
Словно ударом под дых... Я выкинул сигарету и схватил свой сотовый, лихорадочно набирая номер Осы.
– Мне нужно продать мой сотовый. Знаешь кого-то, кто купит?
– Ты чего?
– Мне очень надо!
– Зачем?
– Потом скажу. Так знаешь?
– Я куплю.
– Отлично. Когда?
– А когда надо? Могу после Нового года.
– Нет! Мне надо вчера!
– Понял. Деньги кину на карту. Сотовый отдашь после праздников.
– Спасибо, брат.
Отключился и набрал бывшего однокурсника.
– Ты как-то хотел мою тетрадь со стихами купить и ноты. В силе еще?
– Ты ж не хотел продавать.
– Обстоятельства изменились.
– Дам не больше сотни баксов.
– Давай. Где встречаемся?
Отключился, снимая на ходу в банкомате деньги, которые перевел Осадчий. Снова набрал номер одного из клиентов. Он когда-то был владельцем магазина электротехники.
– Максим Петрович, добрый вечер, это Казанцев. Казанова, да. Да все нормально. Мне у вас надо кое-что купить... очень надо. Надеюсь, вы мне поможете...
Когда я сказал ему, что мне нужно, он присвистнул.
– Ого! Зачем тебе столько?
– Надо. Очень надо. Найдете?
– Найду. На складе проверю и по своим точкам. На когда надо?
– Прям сейчас надо.
– Ну сейчас не обещаю, а завтра привезу. Ты где обитаешь?
– Нору снимаю на Петровского.
– Скинешь адрес?
Я отключился и прыгнул в автобус, глядя на лужи на асфальте.
«Обязательно выпадет снег. Ты мне веришь, маленькая? Он выпадет! Будь он проклят! Но он выпадет! Чертов снег!».
***
Ольга Ивановна работала в клинике уже несколько лет. Пациенты здесь в основном тяжелые. Рядом с ними всегда родственники с грустными лицами, да и обстановка к веселью не располагает. Хотя все и пытаются держать себя в руках, и даже отмечать праздники. Вот и сейчас отделение украшено гирляндами и фонариками, елочными ветками. Даже пахнет мандаринами и конфетами. Ольга ко всему здесь уже привыкла. Больница для нее дом родной. Иногда отпускала санитарок и медсестер, а сама оставалась на дежурства. Пусть она и зам главврача. Она здесь и по праздникам, и в выходные. Последние несколько недель пациентов немного добавилось и девочку к ним привезли лет двадцати. С очень редким заболеванием. Состояние тяжелое, а она улыбается, что-то рассказывает, пока ей иглами в вены тычут. А глаза при этом грустные-грустные... Но, когда к ней парень начал приходить, расцвела. Словно заново родилась. Имя еще у нее очень красивое – Елизавета Потемкина.
Просила у Ольги Ивановны зеркало всегда и расчесать ее перед его приходом. Бедная девочка была слишком слаба и, несмотря на лечение, с постели не вставала. Ольга слышала, что радужных прогнозов Михаил Степанович, зав отделением, не делает, да и сама она знала, что с таким диагнозом да при ее анемии шансы очень невелики. Тем более пневмония может оставить осложнения. Если бы хотя бы воспаление долечить и чтоб вставать начала, поднять гемоглобин, тогда можно операцию попробовать... Только откуда гемоглобину взяться, если ест, как птичка?
А вот парень начал приходить, и с ним садится и кушает, и его кормит с ложки. Начала ложку хотя бы держать. Он смотрит на нее так, что у доктора душа разрывается – столько отчаяния в глазах. Столько боли. Красивый мальчик, видный. На таких девки вешаются сами... а он в больнице часами сидит, девочку свою к окну носит. Поет ей что-то, стихи читает, а она то смеется, то плачет, то просто голову ему на плечо кладет и в окошко смотрит.
Ольга Ивановна сама чувствовала, как в горле печь начинало и хотелось кричать о несправедливости этой жизни. Отец у девочки известный человек с большими деньгами, а оно вон как. Никакие деньги не помогают дочь удержать. Уходит она. Угасает прямо на глазах. Иногда даже медицины бессильна. Чудес не бывает...
В Новогоднюю ночь, когда разошлись посетители и уже везде погасли огни, Лиза не могла уснуть, облокотившись о подушки, в окно смотрела. Ольга Ивановна зашла к ней с лекарствами, а она повернулась и тихо спросила:
– Снега не будет, да?
– Не знаю, моя хорошая. Пока что дождик накрапывает.
Она вздохнула и откинулась на подушки. Прикрыла глаза.
– Он должен быть... обязательно должен. Мне обещали...
– Ну если обещали, значит обязательно будет.
– Если не выпадет снег – я умру.
– Ну что за глупости ты говоришь? В новогоднюю ночь о чудесах надо думать. Все хорошо будет.
Погладила девушку по голове, а у самой сердце сжимается. Лиза уснула после лекарств, а Ольга поправила одеяло и вышла в коридор.
Он появился среди ночи с тремя рабочими, лестницей и мешками... Взволнованный, с отчаянной мольбой в глазах.
– Ольга Ивановна, только не вызывайте полицию!
Один из работников приставил лестницу к дереву и начал залазить наверх.
– Вы что это здесь устроили? – спросила у него врач, ошалевшая от этого вторжения и наглости. – А в мешках что?
– Я... я снег привез.
Она посмотрела в раскрытый мешок, а там раскрошенный пенопласт. Доктор широко распахнула глаза.
– Зачем?
– Я обещал, что сегодня ночью снег выпадет. Значит, он выпадет.
«Если не выпадет снег – я умру».
– Ну раз обещал...
***
Доктор зашла в палату к Лизе рано утром, но девушки в постели не оказалось. Она стояла у окна. Санитарок еще не было, и костыли остались у кровати. Значит, сама добралась. Впервые. Ольга Ивановна подошла к девушке сзади и посмотрела на улицу. Все усыпано белым. Все деревья, земля, дорожки. Настоящий снег. Белым-бело. На небе солнце светит ослепительно ярко, а внизу тот парень стоит и на окна смотрит, руки лодочкой сложил и кричит:
– Я же обещал! Ты мне веришь?
– Дааааа, – улыбается и плачет.
Ольга Ивановна вышла в коридор и прикрыла дверь.
На следующий день часам к десяти утра ее вызвал Михаил Степанович.
– Елизавете Потемкиной операцию делать будем. Они с отцом согласились. Пришел результат ее анализов, которые вчера взяли. Гемоглобин поднялся, чувствует она себя хорошо. Самое время. Рискнем.
Ольга Ивановна усмехнулась. А говорят, чудес не бывает... Бывают... чудеса люди сами своими руками делают.
***
Спустя год....
– Ты будешь любить меня, Марк?
– Буду. Всю жизнь буду любить только тебя. Ты мне веришь?
– Не верю.
Подхватил ее на руки, глядя в светящиеся счастьем голубые глаза и чувствуя, как золотистые волосы щекочут мне щеку. Опять все тот же декабрь на улице, слякоть, куранты скоро пробьют двенадцать, и я не верю, что мое чудо все еще со мной.
– Почему?
– Потому что скоро появится кто-то, кого ты будешь любить сильнее.
– И кто это?
Сунула мне в руку непонятную палку с окошком посередине.
– Что это?
– Твой подарок на Новый год.
– Не, ну это шарлатанство, Казанцева. Я тебе, значит, целую песню с музыкой и стихами, а ты мне палку?
– Это не палка!
– А что?
– Тест.
– Какой тест?
– На беременность, Казанцев. Видишь там две полоски?
– Ну? Это не песня, знаешь ли. Я тоже могу на палке две полоски нарисовать!
– Они не нарисованные, – она смеется, и глаза просто сияют.
Меня застопорило, и я ни черта не мог понять.
– Ребенок у нас будет... так что я тебе не верю! Его ты будешь любить больше!
Я усмехнулся и прижал ее к себе сильнее, закрывая глаза. Так не бывает... чудеса ведь не случаются. Только в кино и сказках. Но она со мной. Живая. Горячая. Смеется мне в ухо и обнимает за шею тонкими руками. И там... где-то внутри ее тела уже живет мой ребенок. Я ведь не заслужил это счастье. Поднял к ней голову и прижался губами к шее.
– Тот снег... он был не настоящим.
Пробормотал очень тихо.
– Я знаю.
Открыл глаза и посмотрел ей в лицо – улыбается и водит пальцем по моей щеке, как всегда, заставляя млеть от счастья.
– Только это ты ничего не знаешь... для меня он был самым настоящим. Самым снежным на свете. Ты сделал его для меня... Ты подарил мне чудо.
– И ты решила расквитаться? Подарить его и мне?
– Потемкины всегда возвращают долги.
– Ты уже почти год, как Казанцева... так что все твои долги остались в прошлой жизни. Кроме самого главного – супружеского.
– Я всегда его выполняю.
– Что значит всегда? Сегодня ничего не было.
Широко распахнула глаза, шалея от моей наглости... по телевизору начали бить куранты, и я прижал ее к себе сильнее.
– Загадай желание...
– Я уже...
За окном взметнулись разноцветные брызги фейерверков.
Пы.сы
Лизе провели операцию по удалению вилочковой железы, при удалении которой 95% больных миастенией быстро возвращаются к нормальной жизни, а функцию железы берут на себя другие органы иммунитета.
КОНЕЦ