Текст книги "Идти полным ветром"

Автор книги: Ульрих Комм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Э, нет, мой мальчик! – возразил де Рюйтер. – На палубе моего корабля праздношатающимся делать нечего. Тот, кто ни за что не отвечает, ничему не сможет научиться. Решено – на этот раз ты пойдешь с нами вторым штурманом. А там посмотрим.

Еще в тот же вечер Михель Шредер взял двоих матросов и отправился с ними в свою комнатушку, чтобы перенести на корабль все свои нехитрые пожитки. На душе у него было легко и радостно.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Маклеры в гамбургских торговых конторах в Лиссабоне, Кадисе и Малаге испускали вздох облегчения, когда там появлялся караван под охраной кораблей Алерта Грота и Матиаса Дреера. Но большинство местных купцов все же не торопилось доверять гамбуржцам свои товары. То, что караван благополучно добрался до Малаги, ни на кого не производило особого впечатления. Все неприятности могли начаться как раз на обратном пути. Кто знает, окончится ли это предприятие лучше, чем предыдущее? Ни одного из трехсот солдат, приданных каравану, ещё не видели в абордажной схватке с пиратами или каперами.

Немало контор пришлось обегать Алерту Гроту, чтобы наскрести хотя бы мало-мальски приличный обратный фрахт, однако многого он не добился.

– Мы с Матиасом Дреером – не то, что Симон Рике, – убеждал он маклеров, – нас не так-то просто напугать, почтенные господа.

Но те в ответ лишь неопределенно пожимали плечами, и Алерту Гроту не оставалось ничего иного, как хлопнуть очередной дверью и идти восвояси, бормоча сквозь зубы проклятья.

В конце концов люки полупустых трюмов пришлось задраить, и караван отплыл из малагского порта. В Кадисе для них тоже не нашлось стоящего фрахта, оставалась последняя надежда – Лиссабон.

Было раннее утро, когда караван взял курс на север. Над Сьерра-дель-Монсек занималась заря. Дул ровный вест, и они вполне могли рассчитывать на то, что ещё до заката успеют бросить якорь в бухте Тежу до неё оставалось каких-нибудь двадцать миль. До сих пор им не встретился ни один берберийский корабль.

– Может быть, наши полупустые трюмы для них слишком жалкая добыча? строил предположения штурман, стоя на полуюте "Святого Бернхарда", возглавлявшего караван.

– Может и так, – рассеянно отвечал Алерт Грот, продолжая вглядываться в горизонт на западе, – но по мне пусть уже лучше они появятся сейчас, чем потом, когда мы выйдем из Лиссабона.

– Понимаю, понимаю! – усмехнулся штурман, но тут же спохватился. – То есть, что вы имеете в виду, капитан? Не все ли равно, где принять бой, до Лиссабона или после?

– Где биться – все равно, – отвечал Грот, – но только ты подумай и о том, насколько легче нам было бы получить в Лиссабоне хороший фрахт, если мы прибудем туда, имея на совести парочку потопленных берберийских кораблей. Черт побери, если бы это не выглядело слишком нелепо, я бы даже согласился подрейфовать в этих местах денек-другой!

Однако надеждам старого Грота не суждено было сбыться. Солнце скрылось за горизонтом, так и не высветив нигде чужих парусов. Уже в сумерках караван вошел в бухту Тежу. В Лиссабоне их ждал тот же прием, что в Малаге и Кадисе: маклеры пожимали плечами, и то, что удалось погрузить в трюмы, было сущей мелочью. Алерту Гроту не оставалось ничего иного, как вновь поворачивать на юг, идти в Сетубал и загрузиться там солью, чтобы улучшить остойчивость кораблей.

Несколько дней спустя караван вновь шел на север, вдоль португальского побережья, и вскоре обогнул мыс Финистерре. Зловещий Бискайский залив принял их довольно дружелюбно, если не считать встречного ветра. Долго пришлось гамбуржцам лавировать, выбиваясь из сил, пока наконец караван не вошел в Ла-Манш, и крепкий вест не превратился из врага в союзника. Однако казалось, что попутный ветер не очень радует Алерта Грота: с его лица не сходило мрачное выражение. Штурман хорошо понимал, что именно так заботит капитана, и решил его немного ободрить:

– Впереди ещё Дюнкерк, капитан, и пока мы доберемся до Ритцебюттеля можем повстречать ещё целую дюжину французских корсаров.

– Благодарю за утешение, – не менее мрачным, чем выражение лица, голосом отвечал Алерт Грот, – но и от этого наши трюмы не станут полнее.

Оба замолчали. Навстречу то и дело попадались корабли: голландцы, направлявшиеся в Ост-Индию, англичане, державшие курс на Вирджинию – первую английскую колонию на американском континенте – или в Карибское море. Встречались и французы, по корсаров среди них не было. Так без всяких приключений и достигли они Ритцебюттеля, а два дня спустя родной Гамбург уже встречал их запахами смолы, ворвани и рыбы, своими пакгаузами и верфями, башнями и бастионами.

Пока корабли швартовались у створа дамбы, сбежалась толпа. Алерт Грот, не мешкая, отправился в адмиралтейство, а Матиас Дреер поспешил к своему судовладельцу и тестю.

Однако Утенхольта он дома не застал. Кто-то из слуг посоветовал поискать его в "Летучей рыбе". И действительно, он нашел там Утенхольта в обществе трактирщика и капитана Мартина Хольстен – вся компания сидела в "шкиперской горнице". Матиас Дреер скинул плащ, поздоровался со всеми и сказал, зябко потирая руки:

– Ну и холод здесь у вас, черт подери!

– Сразу видно, что ты прибыл из теплой Испании, – отозвался Мартин Хольстен. – Эльба давно вскрылась, и все готовятся к предстоящей навигации.

– И вот уже несколько недель ждут вашего возвращения и известий о том, что творится на морских путях, – добавил Утенхольт. – Рассказывай поскорее, где вас носило так долго?

Трактирщик принес всем по стакану глинтвейна, и Дреер принялся обстоятельно рассказывать о том, как проходило плавание. Его слушали, не прерывая. Лишь из пивной временами доносился шум – там, как обычно, бражничали моряки. Когда рассказчик умолк, Томас Утенхольт прокашлялся и спросил:

– А где же Грот?

– Пошел докладывать в адмиралтейство.

– Значит, говоришь, он во что бы то ни стало хотел с кем-нибудь сцепиться? Не понимаю, с чего бы это? Он ведь во всем подпевает своему племяннику Карфангеру. Случись ему действительно удачно отбиться от пиратов, он этим оказал бы своему племяннику медвежью услугу: тот ведь повсюду трубит о необходимости постройки военных фрегатов, принадлежащих городу, а не частным конвоирам.

– А может быть, за этим не кроется вовсе ничего необычного, господин Утенхольт? – возразил Мартин Хольстен. – Мне представляется, что Алерт Грот с присущей ему честностью и прямолинейностью беспокоился единственно лишь за честь гамбургских мореходов.

– Что-о! – взвился Утенхольт. – Выходит, я, по-вашему, нечестный человек, если предполагаю, что за всем этим кроется нечто большее?

– Господин Утенхольт! – Мартин Хольстен предостерегающе поднял руку. Вы ведь меня давно знаете, разве мне придет в голову сказать такое?

– Насчет сказать – не знаю, но вполне возможно, что подобные мысли давно уже сидят у вас в голове, вот и сорвалось нечаянно с языка...

Матиас Дреер попытался перевести разговор в другое русло. Он хорошо понимал причину раздражительности тестя: события развивались так, что будущее не сулило частному конвоированию больших перспектив. Однако Утенхольт не унимался и продолжал наседать на Мартина Хольстен, требуя объяснений по поводу якобы содержавшегося в его реплике намека на его, Утенхольта, нечестность. В конце концов не выдержал и Мартин Хольстен.

– Господин Утенхольт, – начал он, с трудом сдерживаясь, – вы и мой отец, старейшина гильдии капитанов и шкиперов Карстен Хольстен, дружите с незапамятных времен, и у вас нет от моего отца секретов. Поэтому естественно, что кое-какие из них достигают и моих ушей. Но я ещё никогда ими не воспользовался и не воспользуюсь, пока состою у вас на службе. Извольте взять свои слова обратно!

Дрееру пришлось приложить немало усилий, чтобы погасить назревавший конфликт. Утенхольт наконец сообразил, что было бы глупо портить отношения со старшим Хольстен, ибо его дочь была обручена с голштинско-готторпским вице-канцлером Андреасом Улькеном, а тот, в свою очередь, приходился шурином бранденбургскому резиденту в Гамбурге.

Поостыв, Томас Утенхольт принялся расспрашивать Матиаса Дреера о подробностях их плавания. Он никак не мог поверить, что караван не встретил ни одного пиратского или каперского корабля.

– Ни одного, ей-Богу, ни одного, – уверял его Матиас Дреер.

– Может быть, они просто не решились к вам сунуться? – предположил Утенхольт.

И тут Дреер понял, чего добивается судовладелец. Утенхольт хотел услышать из его уст, что боевых качеств его конвойных кораблей оказалось вполне достаточно, чтобы держать на почтительном расстоянии от каравана морских разбойников всех мастей. Ясное дело, Утенхольт всеми средствами старался защитить частное конвоирование, приносившее ему огромные барыши, от посягательств Карфангера. Утенхольт тормошил своего зятя, требуя доказательств и аргументов, которыми при случае мог бы воспользоваться для опровержения доводов Карфангера. Однако Дреер упорно не желал признавать, что видел больше, чем Алерт Грот.

– Так как же? Они ведь не рискнули и носа высунуть, завидев вас, не так ли? – напирал Утенхольт.

– Я могу всего лишь ещё раз повторить вам то, о чем уже рассказал, отвечал Дреер. – Командиром флотилии был Грот, его и расспрашивайте, чтобы не было потом разногласий. Прошу простить: Магдалена ждет меня дома.

Хольстен тоже распрощался и ушел вместе со своим другом.

Когда Утенхольт и трактирщик остались вдвоем. Мартенс осторожно заговорил о том, что неплохо бы заткнуть рот Алерту Гроту на тот случай, если Матиас Дреер все-таки согласится рассказать больше, чем видел на самом деле.

– Во всем Гамбурге не хватит талеров и гульденов, чтобы заткнуть ему рот, – проворчал в ответ Утенхольт.

– Да разве я о талерах или гульденах речь веду? – притворно удивился трактирщик.

– А о чем же тогда? – Утенхольт покосился на Йохена Мартенса.

– Ну, как вам сказать, видите ли, Алерту Гроту скоро стукнет семьдесят, а там пора уже и в последнюю гавань собираться. Случится это годом раньше или позже – большого значения не имеет.

– Да ты никак на убийство меня подбиваешь?!

– Боже упаси, господин Утенхольт, нешто у меня язык повернется сказать такое? – засуетился Мартенс. – Ведь старый человек – всякое может приключиться... несчастье какое-нибудь или что еще. Сами знаете – в темных гамбургских переулках по вечерам лучше не прогуливаться...

Утенхольт надолго замолчал. Потом заговорил вновь:

– А чего мы, собственно, этим добьемся? Подлинная опасность исходит не от Грота, а от другого, и на стороне этого другого теперь, после удачного рейса каравана, будет все гамбургское купечество. Да и не только оно.

Йохен Мартенс отлично понимал, кого имеет в виду его хозяин.

– Не сомневайтесь, ваше степенство, на этот случай и в моем кошельке найдется пара лишних талеров, чтобы нанять верных людей.

– И что – ты знаешь таких людей?

– По улицам Гамбурга шляется довольно всякого сброда, среди которого всегда отыщется парочка отпетых негодяев, готовых за туго набитый кошелек и родному отцу свернуть шею.

– Ладно, за кошельком дело не станет. Если сумеешь обделать все как следует, тоже не останешься внакладе.

Они ещё долго совещались вполголоса. Утенхольт не пошел домой, а провел ночь в одной из комнат, которые трактирщик сдавал постояльцам. Наутро, спустя час с небольшим после восхода солнца, Утенхольт покинул трактир и отправился домой кружным путем, будто возвращаясь из порта, где уже начали разгружать прибывший накануне караван.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Дебаты в коллегии адмиралтейских уполномоченных по вопросам конвоирования продолжались несколько дней. В конце концов порешили, что отсутствие пиратов на пути каравана следует отнести на счет неблагоприятного для мореплавания времени года. Да и по опыту многие знали, что в зимние месяцы берберийцы предпочитают не покидать теплых вод Средиземного моря.

Дидерих Моллер сообщил, что ещё в ноябре сэр Джон Лосон подписал от имени Англии договор с алжирцами, в котором интересы и пожелания Гамбурга остались неучтенными. Генеральные штаты также сумели договориться с Алжиром и Тунисом.

– Значит, Гамбургу опять не на кого рассчитывать, кроме как на самого себя, – подытожил Карфангер и вновь потребовал немедленно начать строительство военных фрегатов. На этот раз, пожалуй, у него нашлось бы больше слушателей, однако дальнейшие дебаты по этому вопросу были перенесены на более поздний срок, и все разошлись.

Известия из Англии и Голландии не давали Карфангеру покоя. Он отправился к бранденбургскому резиденту фон Герике разузнать, как продвигается строительство военного флота курфюрста. Но он не услыхал там ничего нового и оставил фон Герике в полной уверенности, что его любопытство обусловливалось исключительно личным интересом.

Удрученный, он бесцельно бродил по улицам города; ему хотелось побыть одному, вдалеке от шумных дискуссий в душных конторах и кабинетах. Карфангер шагал, погруженный в размышления, не замечая никого и ничего вокруг. И напрасно: в сгустившихся сумерках за ним по пятам следовали какието закутанные в плащи фигуры в широкополых шляпах, надвинутых на самые брови. Одну из них венчало облезлое страусовое перо – жалкий остаток прежнего украшения.

Преследователей было четверо. Они неотступно крались за Карфангером, пока тот не свернул в какой-то кривой и грязный переулок, круто поднимавшийся от берега Эльбы к городским кварталам. Тогда двое из незнакомцев ускорили шаг, обогнали Карфангера и, внезапно повернувшись, загородили ему дорогу. Один из них стянул с головы шляпу, неуклюже взмахнул ею и прохрипел:

– Добрый вечер, господин Карфангер!

– Добрый вечер! – машинально ответил тот. – Но что это значит? Кто вы такие?

– Сейчас узнаешь, – нагло бросил другой.

Карфангер мгновенно подобрался. Только сейчас он заметил, что окружен четырьмя незнакомцами, каждый из которых чуть ли не на голову выше его. Однако прежде чем двое стоящих перед ним успели опомниться, Карфангер проскакивает между ними, поворачивается и выхватывает из ножен шпагу. Теперь за спиной у него никого нет, четверо незнакомцев сгрудились в кучу, они тоже вытаскивают шпаги и набрасываются на капитана.

К счастью для Карфангера переулок настолько узок, что нападающие только мешают друг другу. К тому же их преимущество в росте исчезло: Карфангер медленно отступает по круто поднимающемуся переулку. Но их всетаки четверо, и хотя Карфангер мастерски фехтует, долго ему явно не продержаться.

Он продолжает понемногу отступать, зная, что где-то за спиной проходит поперечная улочка – может быть, какой-нибудь случайный прохожий придет ему на помощь. Сколько же ещё он продержится? Может, позвать на помощь? Нет, даже мысль об этом неприятна ему. Стиснув зубы, Карфангер продолжает отбиваться, парирует выпады, ловко увертывается – и внезапно сам делает резкий, глубокий выпад. Один из незнакомцев со стоном хватается за голову и падает. "Теперь их только трое", – успевает подумать Карфангер и тут же чувствует тупой удар в левое плечо. По руке заструилась кровь, в глазах у него темнеет, колени становятся ватными, но он делает над собой нечеловеческое усилие и продолжает сражаться, отступая чуть быстрее. Нет, он не побежит, этого они от него не дождутся!

Неожиданно за спинами нападающих появляется ещё одна фигура. Сквозь звон в ушах Карфангер слышит зычный голос:

– Эй! Что здесь происходит?

– Если вы порядочный человек, позовите стражу! – изнемогая, кричит в ответ Карфангер. – Пусть схватит этих негодяев! Здесь они не прорвутся, пока я стою на ногах!

– Это ещё зачем? – раздается в ответ. – Обойдемся без стражи, теперь они никуда не денутся!

И обладатель богатырского голоса начинает осыпать противников Карфангера ударами огромной шпаги. Через минуту двое из них уже корчатся на земле в предсмертных судорогах. Последний в отчаянии бросается напролом, рассчитывая сбить Карфангера с ног, но кулак незнакомца обрушивается на его голову, и он падает на колени. В ту же секунду незнакомец хватает последнего из бандитов за шиворот, тащит его к поперечной улице и во всю мощь своих легких зовет стражу. Потом возвращается к Карфангеру.

– Да они на вас набросились, ровно бешеные собаки. Еще немного – и отправили бы вас на небеса. Постойте, да вы ранены!

Он отшвыривает бандита, который со стоном валится наземь и остается недвижим, подхватывает Карфангера. Словно в полусне тот ещё успевает увидеть колеблющийся свет факелов подоспевшей стражы – и проваливается во тьму.

Первое, что увидел Карфангер, открыв глаза, был потолок, который показался ему знакомым. В тот же миг рядом раздался звонкий голосок его дочери Вейны:

– Мама! Отец пришел в себя!

Карфангер медленно повернул голову – возле постели стояли его дочь и маленький Иоханн.

– Как вы себя чувствуете, отец? – спросила Война.

– Уже хорошо.

Вошла Анна с бокалом глинтвейна, села на край кровати и поцеловала мужа.

– Мало тебе стычек с пиратами в море?

– Небось по городу уже идут пересуды? – вместо ответа спросил Карфангер. – Скажи лучше, где тот человек, что пришел мне на выручку?

– Если вы имеете в виду меня, – гремит голос у двери, – и позволите войти, то я не откажу себе в удовольствии представиться.

Незнакомец приблизился к постели. В плечах он был вдвое шире Карфангера. На нем был потертый кожаный колет, на широкой перевязи болталась огромная шпага. Широченные штаны его были заправлены в сапоги с отворотами, а в правой руке незнакомец держал зеленую шляпу, украшенную страусовым пером.

– Венцель фон Стурза, с вашего позволения, господин капитан, представился он, поклонившись.

– Проходите, господин фон Стурза, и садитесь. Анна, собери, пожалуйста, что-нибудь на стол.

Когда Анна с детьми вышла, Карфангер поблагодарил гостя за спасение и попросил рассказать немного о себе.

– Если говорить коротко, – начал гость, – то я из семьи богемских помещиков, однако на месте никогда ещё не сидел: брожу по белу свету, предпочитая места, где пахнет порохом. Одним словом, я солдат, если хотите.

Правда, годы уже не те... Подумать только, ведь уже тридцать с лишком лет прошло с тех пор, как я служил корнетом у Валленштейна.

– Я бы не сказал, что годы повлияли на ваше фехтовальное искусство, заметил Карфангер, – вы так лихо их отделали.

– М-да, – протянул фон Стурза, – на этот раз, пожалуй, даже чересчур лихо. Последний из четверых, которого стража ещё успела взять живым, вскоре отправился вслед за своими приятелями.

Он с сожалением повел плечами и спросил:

– У вас, наверное, много врагов?

– Врагов? До вчерашнего дня я, не раздумывая, ответил бы на этот вопрос отрицательно.

– А сегодня? Или вы полагаете, что имели дело всего лишь с уличными грабителями?

– По-моему, в таких случаях грабители не осведомляются насчет имени своей жертвы.

Последние слова мужа слышала и Анна, вошедшая в комнату с подносом в руках и теперь пытавшаяся плечом прикрыть за собой дверь.

– Как, эти бандиты прежде спросили твое имя? – Дверь никак не закрывалась, Анна сделала ещё одну попытку, так что стаканы на подносе зазвенели, а кувшин с вином угрожающе накренился. Венцель фон Стурза вскочил со своего места и осторожно взял у неё из рук поднос.

Карфангер уже успел сориентироваться в обстановке и, не моргнув глазом продолжал, глядя на жену:

– Нет, ты только представь себе их нахальство: один спрашивает, сколько, мол, у меня в кошельке талеров, а то, может, не стоит и утруждаться?

– Вот как! И ты предпочел схватиться с четырьмя висельниками и рисковать жизнью из-за пригоршни серебра? О жене и детях, которые могут остаться без кормильца, ты не подумал?

– Прости, Анна, – Карфангер постарался придать голосу нотки раскаяния, – ты права: чересчур легкомысленно было полагаться только на собственный клинок. В следующий раз лучше рискну подумать лишнюю минуту, прежде чем бездумно рисковать.

– Надеюсь, что до следующего раза ты не забудешь о своих словах. Анна погрозила мужу пальцем и добавила, обращаясь к Венцелю фон Стурзе: Вы только посмотрите на него, господин фон Стурза, – ну, просто воплощение раскаяния, да и только! Надолго ли?

– Ну что вы, никогда не поверю, что ваш супруг способен на безрассудный поступок: до сих пор приходилось слышать о нем только самые лестные мнения. По-моему, весь Гамбург готов носить его на руках, а теперь, после этого подлого нападения, – и подавно. И ещё скажу вам: клянусь честью! – немного я знаю людей, умеющих так обращаться со шпагой, как ваш супруг. Тысяча чертей! Для меня просто большая честь – помочь в беде такому бойцу!

– Ох, господин фон Стурза! – Анна прижала руки к сердцу, – если бы не вы – не миновать бы ему гибели.

– Это уж как пить дать, – отозвался Карфангер. – Знаете, господин фон Стурза, моя Анна – настоящая жена моряка, другой такой не сыскать. Не знаю, можете ли вы представить себе все её переживания за время от расставания до встречи... Месяцы бесконечного ожидания, наполненные одной только неопределенностью. Море может разлучить и на годы.

Венцель фон Стурза молча взял свой бокал, низко склонился перед хрупкой Анной и, выпрямившись, одним глотком осушил его.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

На другой день около полудня Венцель фон Стурза опять пришел в дом Карфангера. Дети буквально повисли на нем с радостными криками – дядя Венцель на этот раз принес с собой лютню. Глава семьи уже встал с постели, только левая рука его ещё висела на перевязи.

– Выходит, вы мастер звенеть не только клинком? – встретил он гостя шутливым вопросом.

– Насчет мастерства – это вы, пожалуй, преувеличиваете. Во всяком случае в том, что касается игры на лютне. Да и голос мой более похож на карканье ворона, чем на трели соловья. Впрочем, если вы не будете особо придирчиво оценивать мое скромное искусство, я с удовольствием спою что-нибудь, – но только после обеда. – Последние слова предназначались уже детям, которые готовы были отказаться от еды, лишь бы послушать дядю Венцеля.

После обеда фон Стурза исполнил свое обещание: взял в руки лютню, которую шутливо называл "арфой для бродяг", и спросил, глядя на Вейну и Иоханна:

– Так что же нам делать? Дядя Вендель не знает ни одной детской песенки. Может быть спеть вам песни, которые нынче поют в Германии птицы?

– Да-да, пожалуйста, спой! – тормошил его маленький Иоханн.

– Ну хорошо, тогда слушайте, как зазвенит струна про нынешние времена, про жестокую землю, где чужому горю не внемлют, – начал он с присказки. На земле этой живет много разноголосых пташек, и каждая из них поет свою песенку, в которой остерегает людей от недобрых дел. Вот послушайте, что поет соловушка:

Своим королевским искусством

Служил я вам, сколько мог,

И трелями добрые чувства

В немецких сердцах зажег.

Мне дольше здесь петь не пристало.

Покину без скорби страну,

Где братья под песню металла

Ведут затяжную войну.

Искусству – лишь дружба порукой:

Востока влечет благодать.

Я слух иноверного турка

Отныне хочу услаждать.

Хотя дети и не поняли смысла песни, они тут же стали просить дядю Венцеля спеть еще.

– Про какую же птичку должна быть песенка? – спросил тот. – Про воробушка? Или про гуся с уткой? А может, хотите послушать про дятла-плотника?

– Спой про гуся с уткой, – попросила Вейна, но её брат тут же запротестовал, требуя песню про дятла, которой ещё никогда не слыхал. И пришлось доброму дядюшке Венцелю петь и про дятла, и про гуся с уткой, а потом и про всех остальных, пока Карфангер не употребил власть, объявив, что на сегодня довольно. Анна отвела детей на кухню и препоручила их заботам экономки.

Теперь они наконец могли спокойно посидеть за столом и послушать рассказ Венцеля фон Стурзы о его жизни. Еще за обедом Карфангеры приметили, что их гость после молитвы не перекрестился, и решили про себя, что он католик, тем более, что он в свое время служил у Валленштейна. Но к их удивлению фон Стурза оказался, как и они, лютеранином. Свою родословную он вел от мелкопоместных богемских дворян, которые во время гуситских войн сражались – в рядах протестантов. Будучи неполных пятнадцати лет от роду, он впервые участвовал в настоящем сражении – в битве с войском императора и католической лиги у Белой горы. Затем он стал солдатом армии графа фон Мансфельда, который, хотя и был католиком, выступил на стороне протестантского союза, поспешил на помощь богемцам и, спустя полгода после битвы у Белой горы, сумел наголову разбить под Мингольсхаймом армию графа фон Тилли. Следующей ступенькой военной карьеры Венцеля фон Стурзы стало сражение с испанцами в Восточной Фрисландии – и вновь под знаменем фон Мансфельда, на сей раз выступившего на стороне Нидерландов. Но в конце концов он уразумел, что граф фон Мансфельд вовсе не тот убежденный борец за идею, каким любил себя выставлять, а всего лишь предводитель кровожадной солдатни и мародеров, и покинул его армию. Это произошло сразу после сражения с армией Валленштейна под Дессау. С той поры Венцель фон Стурза все отчетливее начал понимать, что эта война менее всего заслуживает названия религиозной.

– Ибо скажите мне, – спрашивал рассказчик, – почему в тридцатом году в Регенсбурге не только протестантские, но и католические курфюрсты потребовали у императора сместить Валленштейна? И это перед лицом угрозы высадки шведов? Ну, хорошо, протестантов я ещё могу понять: уход Валленштейна означал бы разоружение императора как раз в тот момент, когда шведский лев прыгнул на континент с кличем "Спасайте веру Лютера от папы и императора!" А католики? Поначалу я никак не мог разобраться, что к чему. Но исход войны ясно показал: каждый из "малых монархов" в отдельности стремился лишь укрепить собственную власть и заодно расшатать императорскую. Поэтому фридландский герцог и превратился для них в страшную угрозу.

– В таком случае меня удивляет, что император уступил нажиму, возразил Карфангер, – ведь он только на Валленштейна и мог рассчитывать.

– Разумеется, и я в то время рассуждал так же, – отвечал фон Стурза. Однако императору невозможно было обойтись без курфюрстов – ведь он хотел посадить на королевский трон собственного сына, а кто из курфюрстов поддержал бы его в этом деле, не уступи он им ранее? А кроме того, Валленштейн всячески препятствовал осуществлению реституционного эдикта, согласно которому католические имперские сословия получали право изгонять из своих земель всех некатоликов. Скорее всего, Валленштейн стремился покончить с братоубийственной войной.

– Надо полагать, он видел дальше остальных, и даже религиозные каноны ему не мешали? – допытывался Карфангер.

– Они-то уж точно не мешали, – решительно отвечал фон Стурза, – ибо он никогда не интересовался тем, какую веру исповедуют его солдаты. Он заботился в первую очередь о процветании нации, а вовсе не о благополучии того или иного курфюрста, сословия или земли. А как далеко заходил он в своих планах... – Венцель фон Стурза развел руками. – Я был всего лишь корнетом в одном из полков его армии и не принадлежал к числу его наперсников, как, например, этот итальянский звездочет Джованни Баттиста Сени. Тут уж я вам ничего не скажу – не знаю.

Карфангер замолчал, задумавшись. Анна спросила гостя, не слишком ли он недооценивает проблемы вероисповедания, когда говорит о военных событиях?

– Как вам сказать, – осторожно начал Венцель фон Стурза. – Конечно, простой народ и кое-кто из зажиточных придают этому очень большое значение, но мне кажется, что многие из них при этом ставят религию превыше интересов нации. А это уже весьма на руку высокородным господам, которые тщатся натянуть тесные ризы веры на свои пышные светские одежды.

Карфангер, в эту минуту как раз занятый теми же мыслями, спросил:

– А Густав Адольф, шведский король, выходит, вступил в войну во имя спасения протестантской веры?

– У нас с Чехии есть такая поговорка: за религию бьются многие, а за деньги – все. И разве не католическая Франция платила по четыреста тысяч талеров в год на содержание шведского войска? Так почему же господа шведы и не думают отправляться к себе домой, хотя в немецких землях им давно уже нечего делать, ибо здесь протестантской вере ничего не грозит?

– Да-а, – протянул Карфангер. – В Мюнстер и Оснабрюк шведов и французов позвали быть гарантами мира. Я же ни минуты не сомневаюсь в том, что раздробленность Германии и междоусобицы наших властителей кое-кому приходятся весьма кстати. Как в таких условиях существовать империи? Мы в Гамбурге чувствуем все это лучше кого бы то ни было, особенно когда выходим в море на наших торговых судах. Мы не ощущаем поддержки империи – той самой империи, без которой Ганза, пожалуй, никогда не поднялась бы в свое время до высот такого могущества.

– Спору нет, вы правы, – согласился фон Стурза, – однако я не считаю, что ослабление империи – единственная причина упадка Ганзы.

– Возможно, очень возможно. Ибо благодаря великим географическим открытиям главные морские пути постепенно переместились из Балтийского и Северного морей, где некогда безраздельно властвовала Ганза, в Атлантический океан. Тем не менее, никому не придет в голову утверждать, что из Гамбурга и Бремена труднее попасть в Атлантику, чем из Голландии или, скажем, ла-маншских портов Англии, не говоря уже о Лондоне.

Увлекшись, Карфангер продолжал развивать свои мысли; Венцель фон Стурза не хотел его прерывать, хотя возражения так и вертелись у него на языке. Но постепенно рассказ Карфангера захватил и его, особенно когда речь зашла о встрече с алжирским рейсом Юсуфом ибн Морадом, со времени которой прошло уже восемь лет, и о последовавших за нею событиях на рейде алжирской гавани. Карфангер поведал и о восьми захваченных пиратами кораблях гамбургского торгового флота, а напоследок – и о своих самых сокровенных планах.

Несколько минут фон Стурза молча размышлял об услышанном, затем заметил, что, по его мнению, Карфангер упустил из виду ещё одну причину – и немаловажную – упадка Ганзы и вообще всей германской морской торговли.

– Прошу меня извинить, – продолжал он, – возможно, я вижу вещи в несколько ином свете, поскольку не принадлежу к числу граждан славного города Гамбурга, но хочу вам сказать вот что. Когда я был с графом фон Мансфельдом в Нидерландах и затем, когда немного повидал Англию, мне постоянно казалось, что я очутился в каком-то совершенно другом мире. Сравните сами: кто стоит у руля власти в Англии и в Нидерландах – и кто у вас в Гамбурге или в любом другом германском городе?

– Конечно, Берент, – вступила в разговор Анна, – мне кажется, что господин фон Стурза попал в самую точку. Разве не усердие и дух здорового предпринимательства стали причиной невиданного расцвета Англии и Голландии? И ничего, что на английском троне снова сидит король – у них есть и парламент, где заседают не только сановники и высшая знать, но и граждане низкого происхождения, слово которых тоже имеет вес. А кто слушает бюргера у нас в Германии? Слово короля, герцога или курфюрста – закон, и неважно, что закон этот приносит одни лишь тяготы и бюргеру, и купцу, и всем прочим трудовым сословиям. О крестьянах и вовсе нечего говорить. Конечно, я почти не бывала за стенами Гамбурга и могу ошибаться, но все же уверена, что дело обстоит именно таким образом, не так ли, господин фон Стурза?