Текст книги "Вторая мировая война. (Часть II, тома 3-4)"
Автор книги: Уинстон Спенсер-Черчилль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
Последнее усилие генерала Уэйвелла. «Бэттл-Экс»
Все мы в метрополии были полны решимости разбить Роммеля в Западной пустыне. Военные и штатские – все придавали этому одинаково большое значение. Трагедия эвакуации Греции, отвлекающие операции в Ираке и Сирии, тяжелая борьба на Крите – все бледнело в ярких лучах надежды, которую мы справедливо возлагали на победу в Западной пустыне. Наша общая стратегическая концепция могла считаться правильной. В это время у нас был в непосредственной близости к штабу Роммеля шпион, дававший нам точные сведения о страшных трудностях ненадежного, несмотря на всю его напористость, положения Роммеля. Мы знали, какой узкой была та база, на которой он надеялся удержаться, и нам было известно о строгих внушениях германского верховного командования, что он не должен пускать на ветер свои победы, слишком искушая судьбу.
Уэйвелл, располагавший всей нашей информацией, попытался по собственной инициативе, даже перед лицом неизбежного нападения на Крит, зажать Роммеля в клещи, прежде чем из Триполи прибудет в полном составе страшная 15-я танковая дивизия и прежде чем Бенгази будет эффективно использоваться в качестве кратчайшего пути для доставки снабжения противнику. Поэтому он захотел нанести удар по силам Роммеля еще до введения в действие танков, доставленных «Тайгером»[20]20.
В переводе на русский язык «тайгер» означает «тигр». – Прим. ред.
[Закрыть], «тигрят», как называли мы их с Уэйвеллом в своей переписке.
В начале мая бронетанковые силы в Западной пустыне состояли только из двух эскадронов крейсерских танков и двух эскадронов пехотных танков, размещенных юго-восточнее Мерса-Матруха. К началу июня Уэйвелл надеялся создать на этой основе достаточный ударный кулак. Он полагал, что у него имеется возможность нанести удар, прежде чем «тигрята» будут готовы. Он надеялся застигнуть врага врасплох до того, как тот получит в качестве подкрепления 15-ю танковую дивизию.
Противник быстро предпринял контратаку и в тот же день отбил Капуццо, нанеся тяжелые потери дурхэмской легкой пехоте, захватившей этот пункт. Это заставило 7-ю бронетанковую бригаду отступить от Сиди-Азейза. Противник, используя около 70 танков, показал себя более сильным, чем ожидалось. Хотя в тот вечер мы все еще удерживали Эс-Саллум, было решено отвести на следующий день, 16 мая, все силы, оставив гарнизоны на проходах через эскарп в Халфайе и Сиди-Сулеймане.
20 мая Уэйвелл сообщил, что в район сосредоточения прибыл, по-видимому, батальон 15-й танковой дивизии. Таким образом, возможность разгромить Роммеля до получения им подкреплений отпала. Несмотря на проведенную заранее подготовку, выгрузка, сборка и приспособление «тигрят» к операциям в Пустыне сильно затянулись. Техническое состояние многих пехотных танков оказалось по прибытии неважным.
Из документов, захваченных впоследствии, стало известно, что Роммель ожидал серьезного наступления с целью облегчить положение Тобрука и, чтобы затруднить такую попытку, намеревался отбить и удержать Халфайю. Он развернул большую часть только что прибывшей 15-й танковой дивизии, за исключением небольшого разведывательного отряда, брошенного на юг, и сосредоточил ее на границе между Капуццо и Сиди-Омаром. Халфайю удерживала группа 3-го батальона Колдстримского гвардейского полка, полк полевой артиллерии и два бронетанковых эскадрона. Остальная часть наших пограничных войск, за исключением наблюдательных патрулей на юге, была отведена на значительные расстояния в тыл.
26 мая противник двинулся к Халфайе и в этот же вечер захватил высоту к северу от перевала, откуда хорошо было наблюдать за всей позицией, удерживаемой колдстримцами. Контратака, предпринятая с целью отбить ее, успеха не имела, а начатая противником на следующее утро после сильной артиллерийской подготовки атака силами по меньшей мере 2 батальонов и 60 танков поставила наш небольшой отряд в весьма опасное положение. Резервы находились слишком далеко, чтобы иметь возможность вмешаться, и нам оставалось лишь одно – отвести свой отряд без дальнейших проволочек. Это было сделано, но потери были тяжелыми. В действии остались только два наших танка, и колдстримская гвардия потеряла 8 офицеров и 165 солдат. Противник достиг своей цели и начал закрепляться в Халфайе. Как он и надеялся, занятие им этой позиции оказалось для нас три недели спустя значительной помехой.
Войска под командованием генерала Готта, состоявшие из 7-й бронетанковой бригады, которая располагала примерно 55 танками, и 22-й гвардейской бригады, двинулись на северо-запад вдоль эскарпа и 15 мая захватили Эс-Саллум и Капуццо, а бронетанковая бригада на левом фланге продолжала продвигаться к Сиди-Азейзу.
31 мая генерал Уэйвелл сообщил о технических трудностях, на которые он наталкивался при переформировании 7-й бронетанковой дивизии. Он мог начать операцию «Бэттл-экс» самое раннее 15 июня.
Сознавая опасность задержки, за время которой могли прибыть вражеские авиационные подкрепления, а Тобрук рисковал подвергнуться сильной атаке, он все же считал, что, поскольку предстоящая битва будет преимущественно танковым сражением, он должен создать для бронетанковой дивизии все условия, и лишние дни, выигранные выжиданием, должны «удвоить возможности успеха».
По данным нашей разведки, в это время в Восточной Киренаике находились или приближались к ней германские 5-я (легкая) и 15-я танковые дивизии, а также итальянская бронетанковая дивизия «Ариете», моторизованная дивизия «Тренто» и пехотная дивизия «Брешия». Еще одна итальянская пехотная дивизия находилась в резерве в Дерне.
В своем донесении Уэйвелл указывал, что основные силы противника находятся перед Тобруком. Они располагают примерно 130 средними и 70 легкими танками. По подсчетам, в районе сосредоточения имелось лишь около 100 средних танков и силы, равные 7 германским и 9 итальянским батальонам. Поэтому предполагалось, что две трети танковых сил противника находятся в 70 милях от границы. Если бы Тобрук смог, совершив вылазку, сдержать врага на некоторое время, мы вначале могли бы иметь на границе превосходство танковых сил в соотношении 180: 100. Уэйвелл замечает, что эти подсчеты оказались ошибочными. Насколько сейчас можно установить, итальянские танки вообще не использовались в сражении на границе. Немцам удалось сосредоточить незаметно для нас в передовом районе значительную часть своих собственных танков. Фактически они ввели в действие несколько больше 200 танков против 180 наших.
Операция «Бэттл-экс» началась рано утром 15 июня. Нашими бронетанковыми силами командовал генерал Криг, индийской 4-й дивизией и 22-й гвардейской бригадой – генерал Мессерви. Все силы, насчитывавшие около 25 тысяч человек, находились под командованием генерала Бересфорда-Пэйрса. Вначале дела шли довольно хорошо. Хотя оборона противника вокруг Халфайи выдержала комбинированную атаку с севера и юга, днем наша гвардейская бригада заняла Капуццо и захватила несколько сот пленных.
Часть этой бригады также двинулась против западных оборонительных сооружений Эс-Саллума, но была там остановлена. 7-я бронетанковая бригада, выдвинувшаяся для прикрытия внешнего фланга, достигла позиции западнее Капуццо, не встретив вражеских танков. 16 июня не было достигнуто никаких результатов.
На следующий день, 17 июня, все шло плохо. Утром части гвардейской бригады были еще в Капуццо и под Эс-Саллумом. Капуццо был отбит у нее значительными силами противника, располагавшими, по сообщениям, 100 танками. 7-я бронетанковая бригада, имевшая теперь в действии всего около 20 крейсерских танков, провела ночь поблизости от Сиди-Сулеймана. Вражеские силы, накануне вынудившие ее отступить от Сиди-Омара, двинулись к Халфайе и угрожали отрезать гвардейскую бригаду.
Для отражения этой угрозы генерал Криг предложил предпринять силами 7-й бронетанковой бригады атаку с юга, в то время как 4-я бронетанковая бригада, освобожденная от задачи взаимодействовать с гвардейской бригадой, атаковала бы с севера. Но стоило 4-й бригаде выступить, как флангу гвардейцев начала угрожать еще одна танковая колонна противника, подходившая с запада.
Бронетанковая бригада отбила эту атаку, но давление противника продолжалось. Наше наступление провалилось. Все войска были отведены в полном порядке под защитой наших истребителей. Противник не преследовал отчасти, несомненно, из-за того, что его танки подверглись сильным атакам английских бомбардировщиков. Однако была, вероятно, и другая причина. Как мы теперь знаем, Роммель имел приказ вести чисто оборонительные бои и накапливать силы для осенних операций. Повести преследование большими силами через границу и понести при этом потери значило бы прямо нарушить, приказы.
Наши потери за три дня боев составили несколько больше тысячи человек, из которых 150 были убиты и 250 пропали без вести. Было потеряно 29 крейсерских и 58 пехотных танков. Крейсерские танки погибли главным образом в боях с врагом. Значительная часть потерь в пехотных танках была вызвана механическими поломками, так как у нас не было транспортеров, чтобы доставить их обратно. Из 100 вражеских танков значительная часть была, согласно донесениям, уничтожена. Было взято 570 пленных и похоронено много трупов вражеских солдат.
Хотя эта операция по сравнению с масштабом различных кампаний средиземноморской войны может показаться небольшой, провал ее был для меня страшно тяжелым ударом. Успех в Пустыне означал бы уничтожение дерзких сил Роммеля. Осада Тобрука была бы снята, а противник мог бы оказаться вынужденным отступить за Бенгази так же быстро, как пришел.
Читатель, следивший за обменом телеграммами между генералом Уэйвеллом, с одной стороны, и мною и начальниками штабов – с другой, уже подготовлен к решению, которое я принял в последние десять дней июня 1941 года. У нас, в Лондоне, создалось впечатление, что Уэйвелл устал. Вполне можно сказать, что мы загнали послушную лошадь. На плечи одного главнокомандующего было возложено исключительно тяжелое бремя – руководство пятью или шестью различными театрами военных действий с их успехами и неудачами, особенно неудачами. Мало кому из военных приходилось нести такую нагрузку.
Я был недоволен тем, как Уэйвелл подготовился к обороне Крита, и особенно тем, что туда не было послано еще несколько танков. Начальники штабов отменили его распоряжение, решив пойти на небольшую, но оказавшуюся весьма успешной операцию в Ираке, которая завершилась освобождением Хаббании и полным местным успехом. Одна из их телеграмм побудила его подать просьбу об отставке, на которой он не настаивал, но в которой я ему не отказывал. Наконец, последовала операция «Бэттл-экс». Но, как уже было описано, операция была, видимо, плохо согласована, тем более что из Тобрука не была сделана вылазка в качестве необходимого предварительного и сопутствующего условия.
А над всем этим стоял факт разгрома Роммелем фланга в Пустыне – разгрома, подорвавшего и опрокинувшего все планы, к исполнению которых мы приступили в Греции, со всеми их грозными опасностями и манящими результатами в важнейшем для нас деле – балканской войне. После операции «Бэттл-экс» я пришел к выводу, что необходима смена.
Генерал Окинлек был в это время главнокомандующим в Индии. Мне не совсем нравилась его позиция в норвежской кампании в Нарвике. Он как будто был склонен придавать слишком большое значение безопасности и надежности, хотя ни того, ни другого на войне не существует, и довольствоваться удовлетворением того, что он считал минимальными требованиями. На меня, однако, производили сильное впечатление его личные качества, присутствие духа и прекрасная репутация. Я был убежден, что в его лице я обрету нового, свежего человека, на которого можно будет возложить многообразные тяготы Среднего Востока, и что, с другой стороны, Уэйвелл, заняв важный пост командующего в Индии, будет иметь время восстановить свои силы, прежде чем возникнут новые и неизбежные задачи и возможности. Я обнаружил, что эта точка зрения не встречает возражений в министерских и военных кругах Лондона.
Уэйвелл встретил это решение спокойно и с достоинством. В это время он собирался совершить полет в Абиссинию, который оказался крайне опасным.
Его биограф отмечает, что, прочитав мое послание, он сказал:
«Премьер-министр совершенно прав. На этом театре нужны свежий глаз и свежая рука».
Что касается его нового назначения, то он полностью предоставил себя в распоряжение правительства его величества.
К 4 июня я назначил генерала Хэйнинга на созданный мною необычный пост «генерал-интенданта». Я хотел, чтобы он перестроил весь административный аппарат тыла, уделив особое внимание крупным танковым и авиационным ремонтным мастерским, а также происходившему в то время расширению шоссейных и железных дорог и портов. Таким образом, командование было бы избавлено от массы деталей и получило бы возможность думать только о военных действиях.
В октябре 1940 года я ввел в правительство в качестве министра торговли капитана Оливера Литтлтона. Он был с головы до пят человеком действия, и сейчас я чувствовал, что он во всех отношениях подходит для учреждаемого нами нового поста министра – резидента военного кабинета на Среднем Востоке. Его назначение еще больше разгрузило бы военных руководителей.
Мои коллеги от всех партий с большой готовностью поддержали эту идею.
Все эти новые мероприятия с вытекающими из них административными перемещениями соответствовали изменениям в командовании на Среднем Востоке.
Глава двадцатаяСоветы и Немезида
Немезида олицетворяет собой «богиню возмездия, которая разрушает всякое неумеренное счастье, обуздывает сопутствующую ему самонадеянность... и карает особо тяжкие преступления»[21]21.
Оксфордский словарь английского языка. – Прим. авт.
[Закрыть].
Сейчас нам предстоит вскрыть ошибочность и тщетность хладнокровных расчетов Советского правительства и колоссальной коммунистической машины и их поразительное незнание собственного положения. Они проявили полное безразличие к участи западных держав, хотя это означало уничтожение того самого второго фронта, открытия которого им суждено было вскоре требовать.
Они, казалось, и не подозревали, что Гитлер уже более шести месяцев назад принял решение уничтожить их. Если же их разведка поставила их в известность о переброске на Восток огромных германских сил, усиливавшейся с каждым днем, то они упустили многие необходимые шаги, которые следовало предпринять при этих обстоятельствах. Так, они дали Германии захватить все Балканы. Они ненавидели и презирали западные демократии; но в январе
Советское правительство еще могло при активной помощи Англии объединить четыре страны – Турцию, Румынию, Болгарию и Югославию, имевшие жизненное значение для него самого и его безопасности, и создать балканский фронт против Гитлера.
Советский Союз ничего не сделал, чтобы помешать разброду между ними, и в результате все эти страны, кроме Турции, были поглощены одна за другой. Война – это по преимуществу список ошибок, но история вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждет. До тех пор мы считали их расчетливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками.
Сила, масса, мужество и выносливость матушки России еще должны были быть брошены на весы. Но если брать за критерий стратегию, политику, прозорливость и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны совершенно недальновидными[22]22.
В тот период Советский Союз принимал энергичные меры по укреплению обороноспособности страны и повышению боевой готовности своих Вооруженных Сил. Сталин полагал, что СССР будет готов к войне с Германией в 1942 г., и рассчитывал (как показала история, ошибочно), что Гитлер не нападет на нашу страну до тех пор, пока не закончит каким-то путем войну с Англией. Поэтому он стремился не дать повода Германии развязать войну на Востоке по крайней мере до 1942 г., продлить как можно дольше мирную паузу для СССР.
Сталин и его окружение пропустили момент, когда надо было принимать интенсивные меры к отражению готовившейся агрессии и обеспечить себя союзниками. На письмо Черчилля от 25 июня 1940 г. с предложением улучшить англосоветские отношения Сталин не ответил. Уверенный в правильности своей оценки обстановки, он отвергал предупреждения разведки как провокационные. Эти роковые ошибки Сталина обусловили трагедию 1941 г.
[Закрыть].
До конца марта я не был убежден, что Гитлер решился на смертельную войну с Россией, и не знал, насколько она близка. Донесения нашей разведки очень подробно показывали усиленные переброски германских войск к Балканским государствам и на их территорию, которыми ознаменовались первые три месяца 1941 года. В этих псевдонейтральных государствах наши агенты могли передвигаться довольно свободно и были в состоянии сообщать нам точные сведения о крупных германских силах, двигавшихся по железным и шоссейным дорогам на юго-восток. Однако ни одно из таких передвижений не означало обязательно вторжение в Россию, и все они легко могли быть объяснены германскими интересами и политикой в Румынии и Болгарии, замыслами
Германии в отношении Греции и ее соглашениями с Югославией и Венгрией. Гораздо труднее было получить сведения о колоссальной переброске сил через Германию на главный русский фронт, простиравшийся от Румынии до Балтики. Чтобы Германия на этом этапе, даже не очистив Балканы, начала новую большую войну с Россией – это, казалось мне, слишком хорошо, чтобы быть истиной.
Мы не знали содержания переговоров, происходивших в ноябре 1940 года между Молотовым, Гитлером и Риббентропом в Берлине, а равно и содержания переговоров и предполагаемых пактов, которые последовали за ними. Не было никаких признаков уменьшения германских сил, расположенных против нас на другом берегу Ла-Манша. Германская авиация продолжала совершать сильные налеты на Англию. То, как Советское правительство истолковало концентрацию германских войск в Румынии и Болгарии, явно примирившись с ней, сведения, которыми мы располагали относительно отправки в Германию из России больших и ценных грузов, очевидная общая заинтересованность обеих стран в завоевании и разделе Британской империи на Востоке – все это делало более вероятным, что Гитлер и Сталин скорее заключат сделку за наш счет, чем будут воевать друг с другом.
Наше объединенное разведывательное управление разделяло это мнение. 7 апреля оно заявило, что в Европе распространяются слухи о намерении немцев напасть на Россию. Хотя Германия, указывало управление, располагает на Востоке значительными силами и можно ожидать, что рано или поздно она будет воевать с Россией, представляется невероятным, чтобы она решила открыть сейчас еще один большой фронт. По мнению объединенного разведывательного управления, ее главной целью в 1941 году оставался разгром Соединенного Королевства.
Еще 23 мая это управление, в которое входили представители всех трех видов вооруженных сил, сообщало, что слухи о предстоящем нападении на Россию утихли и имеются сведения, что эти страны намерены заключить новое соглашение. Управление считало это вероятным, поскольку нужды затяжной войны требовали укрепления германской экономики. Германия могла получить от России необходимую помощь либо силой, либо в результате соглашения.
Управление считало, что Германия предпочтет последнее, хотя, чтобы облегчить достижение этого, будет пущена в ход угроза применения силы. Сейчас эта сила накапливалась. Имелось множество данных о строительстве на оккупированной немцами территории Польши шоссейных дорог и железнодорожных веток, о подготовке аэродромов и усиленной концентрации войск, включая войска и авиационные части с Балкан.
Наши начальники штабов были проницательнее своих советников и имели более определенное мнение.
«У нас имеются ясные указания, – предупреждали они 31 мая командование на Среднем Востоке, – что немцы сосредоточивают сейчас против России огромные сухопутные и военно-воздушные силы. Используя их в качестве угрозы, они, вероятно, потребуют уступок, могущих оказаться весьма опасными для нас. Если русские откажут, немцы выступят».
Только 5 июня объединенное разведывательное управление сообщило, что, судя по масштабам германских военных приготовлений в Восточной Европе, на карту поставлен, видимо, более важный вопрос, чем экономическое соглашение. Возможно, что Германия желает устранить со своей восточной границы потенциальную угрозу становящихся все более мощными советских вооруженных сил. Управление не считало пока возможным сказать, будет ли результатом этого война или соглашение. 10 июня оно заявило:
«Во второй половине июня мы станем свидетелями либо войны, либо соглашения».
И наконец, 12 июня оно сообщило:
«Сейчас имеются новые данные, свидетельствующие о том, что Гитлер решил покончить с помехами, чинимыми Советами, и напасть».
Я не довольствовался этой формой коллективной мудрости и предпочитал лично видеть оригиналы. Поэтому еще летом 1940 года я поручил майору Десмондду Мортону делать ежедневно подборку наиболее интересных сообщений, которые я всегда читал, составляя таким образом, иногда значительно раньше других, собственное мнение[23]23.
Премьер-министр – генералу Исмею
5 августа 1940 года:
«Я не хочу, чтобы получаемые сообщения отбирались и обрабатывались различными сотрудниками разведки. Майор Мортон будет пока это делать для меня и представлять на мое рассмотрение то, что он считает особенно важным. Он должен получить доступ ко всей информации и представлять мне подлинные документы в их первоначальном виде». – Прим. авт.
[Закрыть].
Так, в конце марта 1941 года я с чувством облегчения и волнения прочитал сообщение, полученное от одного из наших самых надежных осведомителей, о переброске германских танковых сил по железной дороге из Бухареста в Краков и обратно. В этом сообщении говорилось, во-первых, что, как только югославские министры подчинились диктату в Вене (это произошло 18 марта), три из пяти танковых дивизий, которые двигались через Румынию на юг, к Греции и Югославии, были посланы на север, к Кракову, и во-вторых, что вся эта переброска была отменена после революции в Белграде и три танковые дивизии были отправлены обратно в Румынию. Эту отправку и возвращение назад около 60 составов нельзя было скрыть от наших местных агентов.
Для меня это было вспышкой молнии, осветившей все положение на Востоке. Внезапная переброска к Кракову столь больших танковых сил, нужных в районе Балкан, могла означать лишь намерение Гитлера вторгнуться в мае в Россию. Отныне это казалось мне его несомненной основной целью. Тот факт, что революция в Белграде потребовала их возвращения в Румынию, мог означать, что сроки будут передвинуты с мая на июнь. Я немедленно сообщил эти важные известия Идену в Афины.
Я также изыскивал средства предостеречь Сталина, чтобы, обратив его внимание на угрожающую ему опасность, установить с ним связи наподобие тех, которые я поддерживал с президентом Рузвельтом. Я написал краткое и загадочное письмо, надеясь, что сам этот факт и то, что это было первое письмо, которое я посылал ему после моей официальной телеграммы от 25 июня 1940 года, рекомендовавшей сэра Стаффорда Криппса как посла, привлекут его внимание и заставят призадуматься.
Премьер-министр – Стаффорду Криппсу
3 апреля 1941 года
«Передайте от меня Сталину следующее письмо при условии, что оно может быть вручено лично вами.
Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, то есть после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов».
Министр иностранных дел, вернувшийся к этому времени из Каира, добавил несколько замечаний:
«1. Если оказанный Вам прием даст Вам возможность развить доводы, Вы можете указать, что это изменение в дислокации германских войск говорит, несомненно, о том, что Гитлер из-за выступления Югославии отложил теперь свои прежние планы создания угрозы Советскому правительству. Если это так, то Советское правительство сможет воспользоваться этим, чтобы укрепить свое собственное положение. Эта отсрочка показывает, что силы противника не являются неограниченными, и иллюстрируем преимущества, которые даст создание чего-либо похожего на единый фронт.
2. Совершенно очевидно, что Советское правительство может укрепить свое положение, оказав материальную помощь Турции и Греции и через последнюю – Югославии. Эта помощь могла бы настолько увеличить трудности немцев на Балканах, что им пришлось бы еще отложить свое нападение на Советский Союз, о подготовке которого свидетельствует столь много признаков. Если, однако, сейчас не будут использованы все возможности вставлять немцам палки в колеса, то через несколько месяцев опасность может возродиться.
3. Вы, конечно, не станете намекать, что мы сами просим у Советского правительства какой-то помощи или что оно будет действовать в чьих-либо интересах, кроме своих собственных. Но мы хотим, чтобы оно поняло, что Гитлер намерен рано или поздно напасть на Советский Союз, если сможет; что одного его конфликта с нами еще недостаточно, чтобы помешать ему это сделать, если он не окажется одновременно перед особыми трудностями вроде тех, с которыми он сталкивается сейчас на Балканах, и что поэтому в интересах Советского Союза предпринять все возможные шаги, дабы помешать ему разрешить балканскую проблему так, как ему этого хочется».
Английский посол ответил лишь 12 апреля. Он сообщил, что перед самым получением моей телеграммы он сам направил Вышинскому пространное личное письмо, в котором перечислялся ряд случаев, когда Советское правительство не противодействовало посягательствам немцев на Балканах. В письме содержался также настойчивый призыв, чтобы СССР в своих собственных интересах решился немедленно проводить энергичную политику сотрудничества со странами, все еще сопротивляющимися державам оси в этом районе, если только он не хочет упустить последний шанс защитить свои собственные границы в союзе с другими.
«Если бы теперь, – писал он, – я передал через Молотова послание премьер-министра, выражающее ту же мысль в гораздо более краткой и менее энергичной форме, то я опасаюсь, что единственным результатом было бы ослабление впечатления, уже произведенного моим письмом на Вышинского. Советское правительство, я уверен, не поняло бы, зачем понадобилось вручать столь официально такой краткий и отрывочный комментарий по поводу фактов, о которых оно, несомненно, уже осведомлено, и притом без какой-либо определенной просьбы объяснить позицию Советского правительства или предложений насчет действий с его стороны.
Я считал необходимым изложить Вам эти соображения, ибо я сильно опасаюсь, что вручение послания премьер-министра не только ничего не дало бы, но и явилось бы серьезной тактической ошибкой. Если, однако, Вы не разделяете этой точки зрения, я, конечно, постараюсь в срочном порядке добиться свидания с Молотовым».
По этому поводу министр иностранных дел написал мне:
«В этой новой ситуации доводы сэра Стаффорда Криппса против вручения Вашего послания приобретают, мне думается, известную силу. Если Вы согласитесь, я предложил бы сообщить ему, что ему незачем вручать сейчас послание, но если Вышинский благожелательно отнесется к его письму, он должен изложить ему факты, содержащиеся в Вашем послании. Пока же я попрошу его как можно скорее передать нам по телеграфу содержание письма, которое он послал Вышинскому, и переслать нам текст при первой возможности».
Я был раздражен этим и происшедшей задержкой. Это было единственное послание перед нападением Германии, которое я направил непосредственно Сталину. Его краткость, исключительный характер сообщения, тот факт, что оно исходило от главы правительства и должно было быть вручено послом лично главе русского правительства, – все это должно было придать ему особое значение и привлечь внимание Сталина.
Премьер-министр – министру иностранных дел
16 апреля 1941 года
«Я придаю особое значение вручению этого личного послания Сталину. Я не могу понять, почему этому противятся. Посол не сознает военной значимости фактов. Прошу Вас выполнить мою просьбу».
И снова:
Премьер-министр – министру иностранных дел
18 апреля 1941 года
«Вручил ли сэр Стаффорд Криппс Сталину мое личное письмо с предостережением насчет германской опасности? Меня весьма удивляет такая задержка, учитывая значение, которое я придаю этой крайне важной информации».
Ввиду этого 18 апреля министр иностранных дел телеграфировал послу, велев ему вручить мое послание. Так как от сэра Стаффорда Криппса не было получено никакого ответа, я спросил, что же произошло.
Премьер-министр – министру иностранных дел
30 апреля 1941 года
«Когда сэр Стаффорд Криппс вручил мое послание Сталину? Не будете ли Вы так добры запросить его».
Министр иностранных дел – премьер-министру
30 апреля 1941 года
«Сэр Стаффорд Криппс направил послание Вышинскому 19 апреля, а Вышинский уведомил его письменно 23 Апреля, что оно вручено Сталину.
Весьма сожалею, что по ошибке телеграммы, сообщающие об этом, не были посланы Вам вовремя. Прилагаю копии».
Вот что содержалось в этих приложениях:
Стаффорд Криппс, Москва – министру иностранных дел
19 апреля 1941 года
«Сегодня я отправил текст послания Вышинскому, попросив передать его Сталину. Из Вашей телеграммы не было ясно, следовало ли включить комментарии в послание или же добавить от себя лично, и поэтому, ввиду моего письма Вышинскому от 11 апреля и моего вчерашнего свидания с ним, я предпочел воздержаться от добавления каких-либо комментариев, которые могли быть только повторением».
Стаффорд Криппс, Москва – министру иностранных дел
22 апреля 1941 года
«Сегодня Вышинский письменно уведомил меня, что послание вручено Сталину».
Я не могу составить окончательного суждения о том, могло ли мое послание, будь оно вручено с надлежащей быстротой и церемониями, изменить ход событий. Тем не менее я все еще сожалею, что мои инструкции не были выполнены должным образом. Если бы у меня была прямая связь со Сталиным, я, возможно, сумел бы предотвратить уничтожение столь большой части его авиации на земле.
Мы знаем теперь, что в своей директиве от 18 декабря Гитлер назначил вторжение в Россию на 15 мая и что в ярости, вызванной революцией в Белграде, он 27 марта отодвинул эту дату на месяц, а затем – до 22 июня. До середины марта переброска войск на севере на главный русский фронт не носила такого характера, чтобы для сокрытия ее немцам нужно было принимать какие-либо особые меры. Однако 13 марта Берлин издал распоряжение закончить работу русских комиссий, действовавших на германской территории, и отослать их домой. Пребывание русских в этой части Германии могло быть разрешено только до 25 марта. В северном секторе уже сосредоточивались германские соединения. С 20 марта должна была начаться еще более крупная концентрация сил[24]24.
Nazi-Soviet Relations. P. 279.
[Закрыть].
22 апреля Советы пожаловались германскому министерству иностранных дел на продолжающиеся и усиливающиеся нарушения границы СССР германскими самолетами. С 27 марта по 18 апреля было зарегистрировано 80 таких случаев.
«Вполне вероятно, – говорилось в русской ноте, – что следует ожидать серьезных инцидентов, если германские самолеты будут и впредь перелетать через советскую границу».
В ответ немцы выдвинули ряд встречных жалоб на советские самолеты.
13 апреля из Москвы в Берлин прибыл Шуленбург. 28 апреля его принял Гитлер, который произнес перед своим послом тираду по поводу жеста русских в отношении Югославии. Шуленбург, судя по его записи этого разговора, пытался оправдать поведение Советов. Он сказал, что Россия встревожена слухами о предстоящем нападении Германии. Он не может поверить, что Россия когда-нибудь нападет на Германию. Гитлер заявил, что события в Сербии послужили ему предостережением. То, что произошло там, является для него показателем политической ненадежности государств.
