Текст книги "Саврола"

Автор книги: Уинстон Спенсер-Черчилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А я, – возразил Саврола, – знаю народ Лаурании. И потому не чувствую такой уверенности.

Последовала долгая пауза. Мужчины посмотрели друг на друга. Их глаза встретились. Это были взгляды двух воинов, владеющих холодным оружием и готовых вступить в битву; это были взгляды двух смертельных врагов; казалось, что они мысленно измеряют расстояние между собой и рассчитывают шансы. Тогда Саврола отвернулся, и тень улыбки застыла на его губах. Но он прочитал мысли президента и почувствовал, словно совершил прыжок в преисподнюю.

– У каждого может быть свое мнение, – наконец сказал Молара.

– Скоро оно станет фактом истории.

– Прежде чем это произойдет, могут сбыться другие точки зрения, – возразил президент, после чего, перейдя на официальный язык, заявил очень формально: – Господин мэр, многоуважаемые джентльмены! Я крайне вам признателен за то, что вы представили передо мною ужасающую картину беспорядков, происходящих среди некоторых слоев общества. Я уверяю вас, что будут приняты крайние меры, чтобы предотвратить восстание. Я прошу вас информировать меня и в дальнейшем. Всего доброго!

Депутатской группе оставалось лишь покинуть дворец, после того как Саврола поблагодарил президента за аудиенцию и заверил его в том, что он не откажется от любой возможности донести до него, с какой враждебностью относятся к нему граждане. Спускаясь по лестнице, они встретили Люсиль, которая неожиданно вернулась с прогулки. По выражению их лиц она поняла, как горячо они спорили. Она не обратила внимания на Годоя и Рено, но радостно улыбнулась Савроле, словно хотела сказать ему, что ее не интересует политика, и она не может понять, почему люди так волновались по этому поводу. Ее улыбка не обманула его; он слишком много знал о пристрастиях и талантах Люсиль, но ее поступки вызывали у него еще большее восхищение.

Он пошел домой. Нельзя сказать, что эта встреча была совершенно бесполезна. Он никогда не надеялся в чем-то убедить президента; и едва ли это было возможно. Но они выразили взгляды людей. И Годой, и Рено уже отослали в газеты тексты своих выступлений. Таким образом, партия не могла пожаловаться на бездействие своих лидеров в условиях такого кризиса. Он подумал, что испугал Молару, если только было возможно испугать такого человека; во всяком случае он рассердил его. Думая об этом, он испытывал радость. Почему? Он всегда подавлял в себе такие безрассудные и бесполезные эмоции по мере возможности. Но сегодня его неприязнь к президенту была еще сильнее. И тогда он вспомнил о Люсиль. Какой красавицей она была! Она так глубоко инстинктивно понимает оттенки человеческих чувств, что является источником подлинного ума! Моларе повезло, что у него была такая жена. Было очевидно, что он питал к нему личную ненависть, но, конечно, это было вызвано неконституционным поведением президента.

Когда он достиг своих апартаментов, Море уже ждал его. Он был очень взволнован и, очевидно, сердит. Он написал несколько длинных писем своему лидеру, сообщив о своем безоговорочном решении порвать все отношения с ним и его партией; но он полностью разорвал их и теперь решил обо всем рассказать простыми словами. Саврола уловил его взгляд.

– О, Луи! – воскликнул он. – Я рад тебя видеть. Как хорошо, что ты пришел! Я только что побывал у президента: он неумолим; его невозможно сдвинуть с места ни на дюйм. Мне нужен твой совет. Какой курс нам следует принять?

– Что у вас там произошло? – угрюмо, но с интересом спросил молодой человек.

Саврола рассказал об аудиенции предельно кратко. Море внимательно выслушал его и сказал, все еще выражая глубокое недовольство:

– Физическая сила – это единственный аргумент, который он понимает. Я предлагаю призвать людей к восстанию.

– Возможно, ты прав, – задумчиво сказал Саврола, – я почти готов согласиться с тобой.

Море яростно отстаивал свое предложение перед своим лидером; он никогда еще не проявлял такую поддержку крайних мер, к которым прежде призывал. В течение получаса они обсуждали этот вопрос. Казалось, что Саврола все еще не был убежден. Он посмотрел на часы.

– Уже третий час, – сказал он. – Давайте пообедаем здесь и еще раз подробно рассмотрим эту ситуацию.

Они так и сделали. Обед прошел отлично, а веские доводы Савролы становились все более убедительными. Наконец, когда они пили кофе, Море согласился, что, возможно, было бы лучше еще немного подождать. И придя к этому мнению, они очень любезно расстались.

Глава V. Личный разговор

– На сегодняшний день эти события закончились, но в будущем ситуация может стать намного опаснее, – сказал президент своему доверенному секретарю, как только закрылась дверь за членами депутатской группы. – Наиболее вероятно, что Саврола будет избран руководителем Центрального округа, и тогда мы получим удовольствие, слушая его выступления в Сенате.

– Если с ним вдруг ничего не случится, – добавил Мигуэль.

Президент, который хорошо знал своего секретаря, понял намек.

– Нет, это не годится; мы не можем этого допустить. Это было бы возможно лет пятьдесят назад. В наше время люди не выдержат такое развитие событий; даже в армии могли бы возникнуть сомнения. Пока он действует в рамках закона, я не вижу возможности преследовать его, в соответствии с Конституцией.

– Он обладает огромным влиянием; иногда мне кажется, что он является самым могущественным человеком в Лаурании. И с каждым днем он становится все сильнее. Боюсь, это может закончиться для нас плохо, – неторопливо и задумчиво сказал секретарь, который, будучи соратником Молары не только в делах, но и в опасных ситуациях, имел право быть услышанным.

– Я думаю, что конец близится, – продолжал Мигуэль, – и, возможно, это произойдет совсем скоро – если не… – Он остановился.

– Я повторяю, что это не может быть совершено. Любой несчастный случай будет приписан мне. Это означает осуществление революции здесь и поиски любого политического убежища за границей.

– Но есть и другие способы расправы, помимо силы, физической силы.

– Я не вижу ни одного способа, он слишком могущественный человек.

– Таким же был и Самсон, тем не менее филистимляне прикончили его.

– Там была замешана женщина, а здесь не тот случай. Я не верю, чтобы он был влюблен.

– Никто не знает, что произойдет в будущем…

– В общем, требуется Далила, – сухо сказал президент. – Возможно, вы сумеете подобрать кого-нибудь для него.

Глаза секретаря обежали кабинет, и в какой-то момент его взгляд остановился на фотографии Люсиль.

– Ну вот вам и кандидатура.

– Как вы смеете, сэр! Вы – негодяй! У вас нет ни капли совести!

– Мы знаем друг друга достаточно долго, так что оставьте эмоции, генерал.

Он всегда называл его генераломв таких случаях. Это напоминало президенту о многих мелких инцидентах, происходивших в период войны, когда им довелось работать вместе. Возможно, в этом и крылась основная причина.

– Вы просто наглец!

– Здесь затронуты мои интересы. У меня тоже есть враги. Вам очень хорошо известно, в какой кошмар превратилась бы моя жизнь, если бы меня не защищала тайная полиция. Я только помню, с кем и для кого делались эти вещи. Возможно, я слишком поспешно принимаю решения, но всему есть предел, даже в отношениях между… – Мигуэль хотел сказать «друзьями», но в последний момент заменил его словом «сообщниками».

– Мне безразлично, как вы это называете. Что вы конкретно можете предложить?

– Филистимляне, – ответил Мигуэль, – прикончили Самсона, но прежде Далила была вынуждена остричь ему волосы.

– Вы хотите сказать, что ей следует умолять его об отказе от борьбы?

– Нет, я думаю, что это было бы бесполезно, но если бы он был скомпрометирован…

– Но на это не согласилась бы уже она. Думаю, с этим у нее возникли бы трудности. Если только она будет знать причину.

– Считаю, что нет необходимости посвящать ее во все детали. В конце концов можно найти другой объект и познакомить его с ним. Это вызвало бы у нее удивление.

– Нет, вы действительно законченный негодяй, – тихо произнес президент.

Мигуэль улыбнулся так, словно получил комплимент.

– Это дело настолько серьезно, что обычные нормы приличия и чести просто отбрасываются. Особые случаи требуют особых мер, – сказал он.

– Но она бы никогда не простила меня.

– Только вам дано право прощать и миловать. Ваше милосердие побудило бы вас простить человека, не совершившего преступление? Вам нужно только сыграть роль ревнивого мужа и позднее признать свою ошибку.

– А как же он?

– Представьте себе, в каком положении оказывается великий народный лидер. Патриот, демократ… словом, почти святой. И вдруг его обнаруживают в объятиях жены тирана! Такой позор вызовет негодование многих людей. Более того, представьте себе, как он будет умолять о пощаде, валяться в ногах президента, – чудесное зрелище! Это унизительно не только для политика, но и вообще для любого человека. Подобное осмеяние попросту уничтожит его.

– Вполне возможно, – задумчиво произнес Молара. Эта перспектива вызывала у него удовольствие.

– Так и должно быть. Это единственный шанс, который я вижу. И это ничего вам не будет стоить. Скорее наоборот: каждая женщина втайне польщена ревностью мужчины, которого она любит, даже если он – ее муж.

– Откуда вам все это известно? – спросил Молара, глядя на уродливую тощую фигуру и блестящие волосы своего соратника.

– Я знаю это наверняка, – ответил Мигуэль с самодовольной ухмылкой. При этом страсти, написанные на лице его, были настолько омерзительны, что президент почувствовал отвращение к нему.

– Мистер секретарь Мигуэль, – сухо произнес он с видом человека, который уже принял решение, – я прошу вас больше не говорить об этом деле. Ваше предложение свидетельствует скорее об уме, а не о благородстве души.

– По официальной манере вашего превосходительства я вижу, что нет необходимости в упоминании этого вопроса в дальнейшем.

– У вас имеется доклад сельскохозяйственного комитета за прошлый год? Отлично! Пожалуйста, составьте для меня краткое изложение этого документа; мне нужны некоторые факты. Страну можно поддерживать, даже если мы потеряем капитал; речь идет о значительной части армии.

Таким образом неприятная тема была отброшена. Они оба поняли друг друга: им обоим угрожала опасность.

После того как президент закончил утренние дела, он поднялся, направляясь к выходу. Но прежде он обратился к Мигуэлю и резко сказал:

– Для нас очень желательно узнать, какой курс намерена проводить оппозиция в связи с заседанием сената, не так ли?

– Несомненно!

– Как можно заставить Савролу выступить? Он неподкупен.

– Но есть другой способ.

– Я уже сказал вам, что не может быть и речи о физической силе.

– Существуют и иные методы.

– Ведь я приказал вам никогда не говорить об этом снова, – сказал президент.

– Так точно, – сказал секретарь, продолжая писать. Он принял последние слова президента как сигнал к началу осуществления намеченного плана.

Сад, в который вышел Молара, был одним из самых красивых и знаменитых в стране. Здесь все растения отличались особенной роскошью благодаря плодородной почве, жаркому солнцу и обилию дождей. Для него был характерен изысканный беспорядок. Жители Лаурании не были поклонниками красоты, основанной на четком расположении равного количества небольших деревьев симметричной формы, отличающейся математической четкостью. Их не привлекало воссоздание геометрических фигур, включающих узкие тропинки, обсаженные живыми изгородями. Они не были просвещенными людьми, и их сады демонстрировали полное презрение к геометрической четкости. Их сельские пейзажи отражают красочные цветовые и световые контрасты на фоне приглушенных оттенков зелени. Согласно их идеалу садоводства каждое растение должно расти привольно и благодатно, обласканное щедрой природой. Оно должно стремиться к совершенству, словно произведение искусства. Даже если не удавалось создать художественное произведение, оно по крайней мере радовало своей красотой.

Однако президента очень мало интересовали цветы и их расположение. Он был слишком деловым человеком, и его не волновали красота цвета, гармония или четкость линий. Ни чарующая прелесть оттенков розы, ни аромат жасмина не пробуждали в его душе ничего, кроме простого физического удовольствия, возникающего естественно и непроизвольно. Ему нравилось владеть садом, полным цветов, поскольку так было принято. Кроме того, это давало ему возможность принимать людей на фоне красоты и обсуждать с ними политические вопросы. Было удобно в полдень устраивать приемы гостей. Но его не интересовала прелесть сада. Его практическую натуру, скорее, привлекал огород, и его больше радовал пучок лука, чем орхидея.

Он все время предавался размышлениям после разговора с Мигуэлем. Торопливой, стремительной походкой он направился вниз по тенистой тропинке, которая вела к фонтанам. Ситуация казалась отчаянной. Как сказал Мигуэль, это был вопрос времени, если Саврола не будет убран или дискредитирован. Он противился точно сформулировать мысль, которая пришла ему на ум. Молара совершил много недостойных дел в суровые дни войны, когда он участвовал в сражениях. Память о них была неприятной. Он вспомнил о своем собрате по оружию, бравом офицере, который успешно продвигался по службе. Он был полковником, командиром полка, но яростным соперником нынешнего президента, который в критический момент задержал доставку боеприпасов и позволил врагу убрать единственное препятствие на своем пути. Тогда он вспомнил и о другом случае, который был также недостойным. Речь шла об уничтожении мирного договора и о несостоявшемся перемирии. Он подумал о людях, которые сдали свои позиции и были расстреляны у стены крепости, которую они так долго защищали. Он также с раздражением вспомнил методы, которые он применял для получения информации у пленного шпиона. Несмотря на пять лет деятельной жизни, когда ему сопутствовали успех и удача, из его памяти не стерлось лицо этого человека, когда он корчился в муках. Но эта новая идея казалась еще более отвратительной, чем все остальное. Он был бессовестным, но, подобно многим историческим личностям или деятелям современности, он пытался избавиться от позорного прошлого. Поэтому, придя к власти, он заявил, что откажется от недостойных методов, поскольку в них больше не будет необходимости. Однако снова возникла такая необходимость. Ведь Люсиль была необыкновенно красива; и он любил ее только за это, будучи жестким и суровым человеком. Кроме того, она была настолько общительна, тактична и прелестна, что он восхищался ею и ценил ее с чисто формальной точки зрения. Если бы только она когда-нибудь узнала о его замыслах, она бы никогда не простила его. Она никогда не должна узнать об этом. Но, тем не менее, ему была ненавистна сама идея.

Но какой другой выход оставался у него? Ему вспомнились лица из толпы, мелькнувшие в тот злополучный день. На него нахлынули мысли о Савроле, о событиях в армии, о которых он случайно узнал; о других более зловещих и мистических историях. Его взбудоражили слухи о странных федерациях и тайных обществах, которые призывали к массовым убийствам и даже революции. Стихия разбушевалась, и медлить было просто опасно.

И тогда перед ним непроизвольно возникла альтернатива: побег, отказ от должности, жалкое, убогое существование в какой-то чужой стране, где бы он подвергался презрению, оскорблениям, где бы его подозревали во всех тяжких грехах; и он слышал о том, что изгнанники доживали до глубокой старости. Нет, он не мог даже представить себе это, уж лучше было бы умереть; только смерть могла заставить его покинуть дворец, и он будет бороться до конца. Он мысленно вернулся к отправной точке своих размышлений. Да, у него был только один шанс, единственное решение, казавшееся возможным; оно не устраивало его, но не было никакого другого выхода. Достигнув конца тропинки и повернув за угол, он вдруг увидел Люсиль, сидевшую у фонтана. Это была чудесная картина.

Она заметила его озабоченный взгляд и встала ему навстречу.

– Что случилось, Антонио? Ты выглядишь встревоженным.

– Наши дела достаточно плохи, моя дорогая. Саврола, депутатская группа, газеты и, помимо всего прочего, сообщения, которые я получаю о настроении людей, наводят ужас и тревогу.

– Когда я уехала сегодня утром, меня встревожил твой печальный вид. Ты считаешь, что нам угрожает опасность?

– Конечно, – ответил он в характерной для него строгой официальной манере, – причем опасность более чем серьезная.

– Мне так хотелось бы тебе помочь, – сказала она, – но я всего лишь женщина. Что я могу сделать?

Он ничего не ответил, и она продолжала:

– Сеньор Саврола – добрый человек. Я хорошо знала его еще до войны.

– Он нас погубит.

– Этого не может быть.

– Нам придется бежать из страны, если только нам позволят это сделать.

Она побледнела.

– Но я знаю, как ведут себя мужчины; мы чувствуем симпатию друг к другу; он – не фанатик.

– Существуют силы, о которых он почти ничего не знает. Он не может их контролировать, и они будоражат его.

– И ты ничего не можешь сделать?

– Я не могу арестовать его; он слишком популярен. Кроме того, он не нарушил закон. Он будет продолжать в том же духе. Через две недели состоятся выборы, и он снова будет избран, несмотря на принятые мною меры; и тогда начнутся неприятности. – Он сделал паузу, словно разговаривая с самим собой, и тогда продолжал: – Если бы мы могли узнать, что он намерен предпринять, возможно, мы могли бы разрушить его планы.

– Неужели я не могу помочь тебе? – взволнованно спросила она. – Я хорошо знаю его, и мне кажется, что он испытывает ко мне некоторую симпатию. Он мог бы поведать мне то, о чем он не рассказал бы никому другому…

Здесь она невольно подумала о многих победах над мужчинами, одержанных ею в прошлом.

– Моя дорогая, – сказал Молара, – почему ты должна портить свою жизнь, вмешиваясь в самые темные политические дела? Я не имею права просить тебя об этом.

– Но мне так хочется! Я постараюсь все сделать, если только это поможет тебе.

– Ну, по правде говоря, это во многом изменило бы ситуацию.

– Очень хорошо, я все выясню ради тебя; через две недели ты будешь знать обо всех подробностях. Он должен появиться на правительственном балу; там я встречу его.

– У меня вызывает отвращение сама мысль о том, что я позволяю тебе говорить с таким человеком. Но я знаю, насколько ты умна; да и необходимость в этом слишком велика. Но придет ли он на бал?

– Я напишу ему записку и приглашу его, – сказала она. – А заодно посоветую ему с юмором относиться к политике и не допускать ее в свою личную жизнь. Я уверена, что он придет; ну а если нет, то я найду другой способ увидеться с ним.

Молара посмотрел на нее с восхищением. Никогда прежде он не любил жену сильнее, чем теперь, когда он понял, как она была полезна для него.

– Тогда я оставляю это на твое усмотрение. Меня пугает, что ты потерпишь неудачу, но если ты сможешь справиться с этой задачей, государство будет спасено. Если же нет, никто особенно не пострадает.

– Я добьюсь успеха, – уверенно ответила Люсиль и, поднявшись со своего места, направилась к дому. Глядя на своего мужа, она почувствовала, что ему хотелось побыть одному.

А он продолжал еще долго сидеть, задумчиво глядя на воду, где безмятежно плавали жирные, ленивые золотые рыбки. Выражение его лица было таким, словно он проглотил что-то отвратительное.

Глава VI. Конституционные основы

Благоразумные основатели республики Лаурании признавали важность сохранения и развития правил социального общения между публичными деятелями государства независимо от того, к каким партиям они принадлежали. Поэтому президент в течение длительного времени следовал традиции, в соответствии с которой в течение осеннего сезона устраивались несколько официальных приемов. На них приглашались важные персоны с каждой стороны. Согласно правилам этикета было положено их посещать. В этом году страсти настолько накалились и отношения были настолько напряженными, что Саврола решил не принимать приглашение, и уже формально отказался от него. Поэтому он был очень удивлен, получив вторую пригласительную открытку. И его еще больше поразило то, что к ней была приложена записка от Люсиль.

Он понял, что она с открытыми глазами шла навстречу судьбе. Только было неясно, почему она так поступила. Конечно, она рассчитывала на свое очарование. Ведь очень трудно, почти невозможно нанести оскорбление красивой женщине; красота все равно побеждает, а пренебрежение отбрасывается. В действительности он мог бы извлечь политический капитал благодаря такому настойчивому приглашению в такой критический момент. Но он чувствовал, что она хорошо понимала его и, по крайней мере, не подозревала его в этом. Это доставляло ему удовольствие. Саврола сожалел о том, что не мог посетить бал, но он уже принял решение и сел, чтобы написать о своем отказе. Написав половину письма, он остановился. Он вдруг подумал, что, возможно, она остро нуждалась в его поддержке. Он снова прочитал ее записку и ему показалось, словно между строк сквозила мольба о помощи. И тогда он начал искать поводы, чтобы изменить свое решение: это был освященный временем обычай. Он подумал, что было необходимо показать его последователям, что в настоящий момент он одобрял только призывы к соблюдению Конституции. У него появилась возможность продемонстрировать уверенность в успешном воплощении своих планов. На самом деле все доводы, кроме одного, самого главного, свидетельствовали против его решения.

Да, он пойдет на бал. Партия могла бы возражать, но ему это было безразлично. Это их не касалось. В конце концов, он был достаточно силен, чтобы выдержать их недовольство. Эти размышления были прерваны появлением Море; его лицо излучало энтузиазм.

– Центральный окружной комитет единогласно избрал вас своим кандидатом на выборах. Транта, марионетка диктатора, был осмеян. Я назначил общественное заседание в четверг вечером. Вы должны на нем выступить. Сейчас мы находимся на гребне волны!

– Отлично! – воскликнул Саврола. – Я ожидал этого назначения. Мы пользуемся огромным влиянием в столице. Я рад возможности произнести речь, поскольку давно уже не участвовал в заседаниях, и именно теперь у нас накопилось много вопросов для обсуждения. В какой день это должно состояться?

– В четверг, в здании ратуши, в восемь часов вечера, – сказал Море, который, хотя и слыл романтиком, не был лишен деловых качеств.

– В четверг?

– Да. Надеюсь, у вас не назначены на этот день другие дела.

– Ну в четверг вечером должен состояться торжественный бал, – медленно, словно взвешивая каждое слово, ответил Саврола.

– Я знаю, – сказал Море, – именно поэтому я назначил этот день. Они почувствуют себя танцующими на вулкане; совсем недалеко от дворца соберутся другие люди, действия которых согласованы и решительны. Молара не получит удовольствие на этом вечере; Лоуве не придет совсем; Сорренто будет готовиться к войне, если это потребуется. Значит, наше заседание однозначно испортит им праздник: ведь все они будут знать, что творится у них за стенами дворца.

– Четверг не подойдет, Море.

– Не может быть! Но почему?

– Потому что в этот вечер я собираюсь на бал, – решительно заявил Саврола.

Море разинул рот от изумления.

– Что?! – воскликнул он. – Вы?

– Вероятнее всего, что я пойду. Древние традиции государства не могут быть отброшены подобным образом. Это мой долг – пойти туда; мы боремся за восстановление Конституции, и мы должны продемонстрировать наше уважение к ее принципам.

– Как?! Вы хотите сказать, что будете пользоваться гостеприимством Молары: войдете в его дом, станете есть его еду?

– Нет, – ответил Саврола. – Я буду есть пищу, предоставленную государством. Как вам известно, расходы на эти официальные мероприятия оплачиваются обществом.

– И вы будете разговаривать с ним?

– Конечно, но только он не получит от этого удовольствия.

– Значит, вы будете наносить ему оскорбления?

– Мой дорогой Море, почему вы мыслите столь категорично? Я буду очень любезен. Это испугает его больше всего на свете; он не будет знать, что ему угрожает.

– Вы не имеете права туда идти, – твердо сказал Море.

– Но я действительно намерен пойти.

– Подумайте о том, как к этому отнесутся профсоюзы.

– Я уже подумал обо всем этом и принял свое решение, – твердо ответил Саврола. – Пусть они говорят все что заблагорассудится. Это продемонстрирует им, что я не намерен надолго отказываться от конституционных методов. Время от времени требуется охлаждать энтузиазм этих людей; они слишком серьезно относятся к жизни.

– Но они могут обвинить вас в предательстве нашего общего дела.

– Я не сомневаюсь в том, что найдутся глупцы, которые выскажут свои нелепые упреки. Но я уверен, что никто из моих друзей не станет докучать мне, повторяя их.

– А что скажет Стрелитц? Это может стать последней каплей, которая либо подтолкнет его к решительным действиям, либо заставит его бежать за границу вместе со своими соратниками. Он и так обвиняет нас в безразличии и становится все более нетерпеливым каждую неделю.

– Если он выступит, прежде чем мы будем готовы ему помочь, войска быстро расправятся с ним и его группировкой. Но он получил от меня точные приказы, и я надеюсь, что он выполнит их.

– Вы поступаете неправильно и, думаю, сами знаете об этом, – резко и сурово подытожил Море, – не говоря уже о позорном раболепстве перед вашим врагом.

Саврола улыбнулся, видя гнев своего последователя.

– О, я не собираюсь раболепствовать, – сказал он. – Разве вы когда-нибудь видели, чтобы я унижался? – Саврола коснулся руки своего соратника. – Как странно, Луи, – продолжал он, – что мы так непохожи друг на друга, и все же, если бы я оказался в трудной ситуации и в смятении, я бы обратился за поддержкой только к вам. Мы бранимся по пустякам, но когда решаются великие дела, ваше благоразумие должно руководить мною, и вам это прекрасно известно.

Море сдался. Он всегда уступал Савроле, когда он так говорил.

– Ну что же, – сказал он, – когда вы будете выступать?

– Когда вам будет удобнее.

– Значит, в пятницу; чем скорее, тем лучше.

– Отлично! Тогда приступите к подготовке моего выступления. У меня найдется что сказать.

– Все-таки мне не хочется, чтобы вы шли на бал, – сказал Море, снова выражая свое отношение к этому. – Меня лично ничто на свете не заставило бы туда пойти.

– Море, – сказал Саврола со странной серьезностью, – мы ведь уже уладили это дело; нам надо обсудить и другие вопросы. Я очень встревожен. Наметились пока еще скрытые тенденции, вызывающие беспокойство. Есть силы, которые я не могу понять. И хотя я считаюсь безусловным лидером партии, иногда я осознаю, что вокруг действуют организации, которые я не в состоянии контролировать. Нам ничего не известно, например, о тайном обществе под названием «Лига». Я ненавижу этого немца по фамилии Кройтце, величающего себя «Номером Один». Он является вдохновителем всей оппозиции, с которой я сталкиваюсь в самой партии; делегаты от лейбористов, по-видимому, находятся под его влиянием. Действительно, иногда бывают моменты, когда мне кажется, словно вы, я, Годой и все, кто ратует за возврат старой Конституции, представляем собой лишь политические волны огромного общественного потока, который течет неизвестно куда. Возможно, я ошибаюсь, но держу свои глаза открытыми, и эта ситуация огорчает меня. Будущее непостижимо, но ужасно. Вы должны поддерживать меня. Когда я не смогу уже кого-то сдерживать и контролировать, я больше не способен быть лидером.

– «Лига» ничего серьезного собой не представляет, – сказал Море, – это всего лишь небольшая группа анархистов, которые в данный момент решили разделить нашу судьбу. Вы – незаменимый лидер партии; вы создали напряжение в нынешней политической ситуации, и в ваших руках усилить или ослабить его. Не существует никаких неизвестных сил; вы и только вы являетесь главной движущей силой.

Саврола подошел к окну.

– Посмотрите на город, – сказал он. – Это огромное множество зданий; в них живут триста тысяч человек. Вы только подумайте об этом количестве. Представьте себе, какие скрытые потенциальные возможности здесь сосредоточены. А теперь посмотрите на эту маленькую комнату. Вы считаете, что я стал таким потому, что изменил образ мыслей всех этих людей или я лучше всех выражаю их взгляды? Кто я такой? Их хозяин или раб? Поверьте мне, у меня нет иллюзий, и у вас их не должно быть.

Его манера себя вести произвела глубокое впечатление на его соратника. Ему почти показалось, когда он созерцал город и слушал важные слова Савролы, словно на него обрушился рев толпы, отдаленный, приглушенный, но яростный. Так бьются волны о скалистый берег, когда ветер бушует над морем. Он не ответил. В его ранимой надломленной душе бушевали глубокие страсти; он всегда все преувеличивал. В нем не было уравновешенности, обычно являющейся признаком здорового цинизма. Сейчас он был очень серьезен и, пожелав Савроле доброго утра, медленно спустился вниз по лестнице, излучая волны мощного энтузиазма, взбудораженного до предела.

Саврола откинулся в кресле. Сначала ему хотелось засмеяться, но он понимал, что Море не был единственным поводом для его радости. Он пытался обмануть самого себя, но отдельные уголки его тонкой души были слишком тесно связаны между собой, чтобы хранить тайны друг от друга. И все-таки он не позволил себе сформулировать подлинную причину изменения своего решения. «Нет, это было не так», – говорил он сам себе несколько раз. И даже если бы он признался себе во всем, это было бы неважно и не означало бы ничего. Он вынул сигарету из портсигара, зажег ее и наблюдал, как кольца дыма струились вокруг.

В какой мере он верил тому, что говорил? Ему вспомнилось печальное лицо Море. Оно было таким не только под влиянием Савролы. Молодой революционер тоже что-то заметил, но боялся или не мог выразить свои впечатления словами. Действовали какие-то скрытые силы, и впереди угрожало много опасностей. Но его это не пугало; он чувствовал уверенность в своих силах. Если возникнут трудности, он сможет справиться с ними. Когда придет опасность, он преодолеет ее. Ведь он был настоящим мужчиной, умеющим скакать на лошади, ходить пешком и стрелять из оружия. Он знал, что может рассчитывать на собственные силы при любых обстоятельствах, в любой ситуации. Какова бы ни была игра, он готов играть ради своего удовольствия, а не выгоды.

Дым сигареты вился вокруг его головы. Жизнь казалась нереальной, убогой и все-таки необычайно прекрасной! Глупцы, называющие себя философами, пытались донести до людей этот горький факт. Его философия отвергала религиозный обман и научила его не придавать значения жизненным невзгодам и высоко ценить радости жизни. По его мнению, жизнь была прекрасна, а смерть – случайна. Зенон продемонстрировал ему, как переносить несчастья, а Эпикур – как получать удовольствие. Он радовался, когда фортуна улыбалась, и пожимал плечами, когда судьба хмурилась. Его существование (или ряд существований) было приятным. Ради всего, что он испытал, стоило жить. Если где-то будет создано новое государство и снова начнется борьба, он готов принять в ней участие. Он надеялся на бессмертие, но спокойно относился к уничтожению всего живого. Тем не менее смысл жизни представлял собой интересную проблему. Ему предстояло выступить с речью. Он уже выступал много раз и знал, что никакое благо не может быть достигнуто без усилий. Так называемые неподготовленные шедевры ораторского искусства существовали только в умах слушателей; цветы риторики были тепличными растениями.