Текст книги "Лунный камень(ил. В.Высоцкого)"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава XV

Кафф молчал, погруженный в свои думы, пока мы не вышли в сосновую аллею. Тут он очнулся, как человек, принявший решение, и опять заговорил со мной.

– Мистер Беттередж, – сказал он, – так как вы сделали мне честь и впряглись, как говорится, со мной в одну упряжку и так как я думаю, что вы можете быть мне полезны еще до истечения нынешнего вечера, – я не вижу никакой надобности мистифицировать друг друга и намерен со своей стороны подать вам пример откровенности. Вы решили не сообщать мне никаких сведений, которые могли бы повредить Розанне Спирман, потому что с вами она вела себя хорошо и потому что вам искренно жаль ее. Эти гуманные побуждения делают вам большую честь, по в данном случае они совершенно бесполезны. Розанне Спирман не грозит никакая опасность, даже если я обвиню ее как соучастницу в пропаже алмаза, на основании улик, которые так же очевидны для меня, как нос на вашем лице.

– Вы хотите сказать, что миледи не станет преследовать ее судебным порядком? – спросил я.

– Я хочу сказать, что миледи не сможет преследовать ее, – ответил сыщик. – Розанна Спирман – не более как орудие в руках другого лица, и ради этого другого лица Розанна Спирман будет пощажена.

Он говорил серьезно, в этом нельзя было сомневаться. Однако в душе моей шевельнулось что-то недоброе против него.

– Не можете ли вы назвать это другое лицо? – спросил я.

– Не можете ли вы, мистер Беттередж?

– Нет.

Сыщик Кафф все стоял неподвижно и смотрел на меня с меланхолическим участием.

– Мне всегда приятно обращаться нежно с людскими слабостями, – сказал он. – А в настоящую минуту я испытываю прямо нежность к вам, мистер Беттередж. А вы, по той же прекрасной причине, чувствуете особенную нежность к Розанне Спирман, не правда ли? Скажите, не сшила ли она себе недавно новое белье?

К чему он так неожиданно ввернул этот странный вопрос, я никак не мог догадаться. Но, не видя, чем правда могла бы повредить Розанне, я ответил, что девушка поступила к нам с очень скудным запасом белья и что миледи в вознаграждение за ее хорошее поведение (я сделал ударение на последних словах) подарила ей новое белье недели две тому назад.

– Как жалок этот свет! – сказал сыщик. – Человеческая жизнь есть нечто вроде мишени, в которую несчастье стреляет беспрестанно и всегда попадает в цель. Если б не этот новый запас белья, мы легко нашли бы новую кофту или юбку в вещах Розанны и уличили бы ее таким образом. Вы следите за моей мыслью, не так ли? Вы сами допрашивали служанок и знаете, какие открытия сделали две из них у двери Розанны. Наверно, вы знаете, чем занималась вчера девушка, после того как она занемогла? Вы не можете догадаться? О боже мой! Это так же ясно, как полоса света вон там за деревьями. В одиннадцать часов в четверг утром инспектор Сигрэв (это скопление человеческих слабостей) указывает всем женщинам пятно на двери. У Розанны есть основание бояться за свои собственные вещи; она пользуется первым удобным случаем, чтобы уйти в свою комнату, находит пятно на своей кофточке или юбке, или все равно на чем, притворяется больною, пробирается в город, покупает материал для новой юбки или кофты, шьет ее одна в своей комнате в четверг ночью, разводит огонь (не для того, чтоб сжечь: две ее подруги подсматривают у дверей, и она знает, что запах гари ее выдаст, да ей и некуда деть кучу пепла), – разводит огонь, говорю я, чтобы выстирать, высушить и выгладить подмененную юбку, а запачканную скрывает (вероятно, на себе) и вот сейчас, в эту самую минуту, старается уничтожить ее где-нибудь в удобном местечке на этом уединенном берегу перед нами. Я видел сегодня вечером, как она зашла в рыбачьей деревне в одну хижину, куда, может быть, и мы с вами заглянем до возвращения домой. Она оставалась в этой хижине некоторое время и вышла оттуда (как мне показалось) с чем-то спрятанным под плащом. Плащ на женщине – эмблема милосердия – прикрывает множество грехов. Я видел, как она отправилась к северу вдоль берега, когда вышла из хижины. Неужели ваш морской берег считается таким живописным, мистер Беттередж?

Я ответил “да” так коротко, как только мог.

– Вкусы бывают разные, – сказал сыщик Кафф. – На мой взгляд, нет морского ландшафта, который был бы менее приятен. Если бы вам понадобилось следить за другим человеком, идя по этому берегу, и если б человек этот внезапно оглянулся, вы бы не нашли ни малейшего местечка, за которым вы могли бы спрятаться. Мне оставалось выбрать одно из двух: или посадить Розанну в тюрьму по подозрению, или предоставить ей действовать по своему усмотрению. По причинам, объяснением которых не стану вам надоедать, я предпочел лучше пойти на всевозможные жертвы, нежели возбудить тревогу в одной особе, которую мы с вами называть не станем. Я вернулся домой, чтобы попросить вас провести меня к северному концу берега другой дорогой. Песок – одна из лучших мне известных ищеек, – он отлично ведет вас по следу.

Если мы не встретим Розанну Спирман на обратном пути, то песок, пока еще светло, может сказать нам, где она была. Вот песок. Вы меня извините, но я посоветую вам идти молча и пропустить меня вперед.

Если докторам известна болезнь под названием сыскной лихорадки, – то именно такая болезнь овладела сейчас вашим нижайшим слугой. Сыщик Кафф спустился между песчаными холмами к берегу. Я последовал за ним, с сильно бьющимся сердцем, и ждал поодаль, что будет дальше.

Оглядевшись, я увидел, что стою на том самом месте, где Розанна Спирман разговаривала со мною в тот день, когда мистер Фрэнклин вдруг появился перед нами, приехав из Лондона. Покуда взгляд мой следовал за сыщиком, мысли мои невольно устремились к тому, что тогда произошло между Розанной и мною. Уверяю вас, я почти чувствовал, как бедняжка с признательностью пожала мне руку за ласковые слова, сказанные ей. Уверяю вас, я почти слышал, как голос ее говорил мне, что Зыбучие пески притягивают ее против воли, почти видел, как лицо ее просияло, когда она вдруг заметила мистера Фрэнклина, внезапно вышедшего к нам из-за холмов. Тоска моя все усиливалась, и я еще больше растревожился, когда огляделся вокруг, чтоб оторваться от своих мыслей.

Последний вечерний свет быстро догорал, и над этим печальным местом нависла какая-то зловещая тишина. Волны океана набегали на большой песчаный берег бухты, не производя ни малейшего звука. Ни малейший ветерок не тревожил водного пространства, лежавшего неподвижно и мрачно, до самого горизонта. Клочки грязной тины, желтовато-белые, плавали по мертвой поверхности воды. Ил и пена заметно мелькали в тех местах, где последний свет еще падал на них между двух больших утесов, выступавших с севера и с юга в море. Начинался отлив, и, пока я стоял и ждал, широкая поверхность Зыбучих песков стала морщиться и дрожать, – это было единственное движение в этом отвратительном месте.

Я видел, как сыщик вздрогнул, когда колебание песка бросилось ему в глаза. Посмотрев на него минуты две, он отвернулся и снова подошел ко мне.

– Коварное это место, мистер Беттередж, – сказал он, – и никаких следов Розанны Спирман на всем берегу, куда бы вы ни посмотрели.

Он повел меня ближе к берегу, и я сам увидел, что только его следы и мои виднелись на песке.

– В какой стороне от нас рыбачья деревня? – спросил сыщик Кафф.

– Коббс-Голл, – ответил я (так называлась деревня), – будет отсюда к югу.

– Я видел, как девушка шла сегодня вечером к северу вдоль берега из Коббс-Голла, – сказал сыщик. – Следовательно, она направлялась к этому месту. Коббс-Голл по ту сторону вон того мыска? Не можем ли мы пройти туда берегом, так как вода теперь стоит низко?

Я ответил утвердительно на оба вопроса.

– Вы меня извините, если я попрошу вас пойти скорее, – сказал сыщик. – Мне нужно, прежде чем стемнеет, отыскать то место, где она сошла с берега.

Мы прошли, как мне кажется, шагов двести к Коббс-Голлу, как вдруг сыщик Кафф опустился на колени, словно почувствовал внезапное желание помолиться богу.

– Можно кое-что сказать в пользу вашего морского пейзажа, – заметил он.

– Вот женские следы, мистер Беттередж! Назовем их следами Розанны, пока не найдем противоположных доказательств, против которых нам не устоять. Следы очень сбивчивые, заметьте, – с умыслом сбивчивые, сказал бы я. Ах, бедняжка! Она знает так же хорошо, как и я, предательские особенности песка. Но не слишком ли торопливо стирала она следы? Вот один идет из Коббс-Голла, а другой обратно. Не правда ли, носок ее ботинка прямо указывает на воду? И не вижу ли я отпечатки двух каблуков дальше по берегу и также возле воды? Я не хочу оскорблять ваши чувства, но боюсь, что Розанна хитра. Она как будто намеревалась пройти к тому месту, откуда мы сейчас ушли, не оставив на песке следов, по которым ее можно было бы отыскать. Не допустить ли нам, что она шла по воде, пока не дошла до выступа скал, что позади нас, и вернулась тою же дорогою, а потом опять пошла по берегу, где еще остались следы двух каблуков? Да, мы это допустим. Это согласуется с моим предположением, что у нее было что-то под плащом, когда она выходила из хижины. Нет! Не для того, чтобы уничтожить это, – ведь тогда ни к чему были бы все эти старания не дать мне отыскать место, где кончилась ее прогулка. А для того, чтобы спрятать это здесь, – вот, думается, более правильная догадка. Может быть, зайдя в хижину, мы узнаем, что именно она несла?

Моя сыскная лихорадка вдруг прошла.

– Я вам не нужен, – сказал я. – Какую пользу могу я вам принести?

– Чем больше узнаю вас, мистер Беттередж, – сказал сыщик, – тем больше добродетелей открываю в вас. Скромность! О господи! Как редко встречается скромность на белом свете и как много этой редкой добродетели в вас! Если я один войду в хижину, хозяева насторожатся при первом же моем вопросе.

Если я войду с вами, меня представит уважаемый сосед, и беседа потечет непринужденно. В таком свете представляется это дело мне; а как оно представляется вам?

Не придумав удачного ответа так скоро, как мне хотелось бы, я постарался выиграть время, спросив, в какую хижину он хочет войти.

Когда сыщик описал мне место, я тотчас узнал в нем хижину рыбака по имени Йолланд, живущего с женой и двумя взрослыми детьми, сыном и дочерью.

Если вы оглянетесь несколько назад, вы припомните, что, представляя впервые вашему вниманию Розанну Спирман, я упомянул, что, бывая на Зыбучих песках, она изредка посещала друзей в Коббс-Голле. Друзья эти и были Йолланды – почтенные, достойные люди, делавшие честь нашим окрестностям.

Знакомство Розанны с ними началось собственно с их хромой дочери, известной под именем Хромоножки Люси. Две страдавшие физическим недостатком девушки имели, по-видимому, какое-то дружеское тяготение друг к другу. Как бы то ни было, Йолланды и Розанна в те редкие случаи, когда встречались, всегда были в теплых, приятельских отношениях. И то, что сыщик Кафф проследил девушку до их коттеджа, заставило меня по-новому отнестись к его просьбе помочь ему. Розанна пошла туда, где часто бывала, – и доказать, что она была в обществе рыбака и его семьи, было все равно, что доказать ее полную невинность. Стало быть, выполнить просьбу сыщика Каффа значило оказать девушке услугу, а не вред.

Мы пошли в Коббс-Голл и, пока было еще светло, видели следы на песке.

Когда мы дошли до хижины, выяснилось, что рыбак с сыном уехали в лодке, а Хромоножка Люси, всегда слабая и утомленная, отдыхала наверху в своей спальне. Добрая миссис Йолланд одна приняла нас в кухне. Когда она услышала, что сыщик Кафф – лицо, знаменитое в Лондоне, она поставила на стол бутылку голландского джипа, положила пару чистых трубок и не спускала с сыщика глаз, как будто не могла на него насмотреться.

Я спокойно сидел в углу, ожидая, что сыщик наведет разговор на Розанну Спирман. Его обычная манера начинать разговор с околичностей сказалась и в этом случае. Он начал с королевской фамилии, с первых методистов и с цен на рыбу и перешел от всего этого (со своей обычной меланхолической и скрытной манерой) к пропаже Лунного камня, к злобности нашей старшей горничной и к жестокому обращению служанок с Резанной Спирман. Дойдя, таким образом, до главного предмета, он о себе самом сказал, что наводит справки о пропаже алмаза отчасти для того, чтобы отыскать его, отчасти для того, чтоб оправдать Розанну от несправедливых подозрений ее врагов в нашем доме. Через четверть часа после нашего прихода добрая миссис Йолланд была убеждена, что разговаривает с лучшим другом Розанны, и уговаривала сыщика Каффа подкрепиться и оживить свою душу голландской бутылочкой.

Будучи твердо уверен, что сыщик попусту тратит время с миссис Йолланд, я сидел и слушал их разговор почти так, как, бывало, прежде слушал в театре актеров. Знаменитый Кафф выказал удивительное терпение, уныло пытая счастье и так и эдак и производя выстрел за выстрелом, так сказать, наудачу, – авось попадет в цель. Все – к чести Розанны, ничего – ей во вред, – вот как это кончилось, сколько он ни старался. Миссис Йолланд несла разный вздор и верила сыщику слепо. Когда мы взглянули на часы и встали с намерением проститься, он сделал последнюю попытку:

– Теперь я пожелаю вам доброго вечера, сударыня, – произнес сыщик, – и скажу на прощанье: ваш покорнейший слуга – искренний доброжелатель Розанны Спирман. Но, поверьте, ей не следует оставаться на этом месте; мой совет ей – оставить его.

– Господи помилуй, да ведь она его и оставляет! – вскричала миссис Йолланд.

Розанна Спирман оставляет нас! Я навострил уши. Мне показалось странным, чтобы не сказать более, что она не предупредила ни миледи, ни меня. В душе моей возникло сомнение: не попал ли в цель последний выстрел сыщика Каффа. Я начал сомневаться, так ли уж безвредно было мое участие во всем этом деле, как думал я сам. Может быть, сыщик заставил проговориться честную женщину, запутав ее в сети своих лживых уловок; но моим долгом доброго протестанта было вспомнить, что отец лжи – дьявол и что дьявол и зло никогда не бывают далеко друг от друга. Почуяв в воздухе что-то недоброе, я хотел было увести сыщика. Однако он тотчас снова уселся и попросил позволения подкрепиться последним глотком из голландской бутылочки. Миссис Йолланд села напротив него и палила ему рюмочку. Я двинулся к выходу, очень встревоженный, и сказал, что, кажется, должен с ними проститься, а между тем все медлил и не уходил.

– Итак, она намерена оставить свое место? – спросил сыщик. – Что же она будет делать, когда его оставит? Грустно, грустно. У бедняжки ведь нет никого на свете, кроме вас и меня.

– Есть! – возразила миссис Йолланд. – Она пришла сюда, как я вам уже сказала, нынче вечером и, посидев и поговорив немножко с моей дочерью Люси и со мною, попросила позволения побыть одной наверху в комнате Люси. Это единственная комната в нашем доме, где есть чернила и перо. “Мне нужно написать письмо к одному другу, – сказала она, – а я не могу этого сделать у нас в доме, где за мною подсматривают мои товарки”. К кому было это письмо, я вам сказать не могу; только, должно быть, оно было очень длинно, судя по тому, сколько времени просидела она над ним наверху. Я предложила ей почтовую марку, когда она сошла вниз. Но письма в руках у нее не было, и марки она не приняла. Бедняжечка, как вам известно, немножко скрытна насчет себя и своих поступков. Но у нее есть где-то друг, уж за это я поручусь вам, и к этому-то другу, помяните мое слово, она и поедет.

– Скоро? – спросил сыщик.

– Как только сможет, – ответила миссис Йолланд.

Тут я опять отошел от двери. Как глава прислуги миледи, я не мог допустить, чтобы в моем присутствии продолжался такой бесцеремонный разговор о том, уйдет наша служанка или не уйдет.

– Вы, должно быть, ошибаетесь насчет Розанны Спирман, – сказал я. – Если б она хотела оставить свое место, она прежде всего сообщила бы об этом мне.

– Ошибаюсь? – вскричала миссис Йолланд. – Только час назад она купила у меня самой несколько вещей для дороги, мистер Беттередж, вот в этой самой комнате! Да, кстати, – прервала себя несносная женщина, начав шарить в кармане, – у меня кое-что на совести насчет Розанны и ее денег. Увидит ли ее кто-нибудь из вас, когда вы вернетесь домой?

– С величайшим удовольствием передам ваше поручение бедняжке, – ответил сыщик Кафф, прежде чем я успел ввернуть слово.

Миссис Йолланд вынула из кармана несколько шиллингов и шестипенсовых монет и, держа их на ладони, пересчитала одну за другой с особенной и предосадной тщательностью. Она протянула эти деньги сыщику, хотя по лицу ее было видно, что ей не очень-то хочется расстаться с ними.

– Могу я вас просить передать эти деньги Розанне с моим поклоном и почтением? – сказала миссис Йолланд. – Она непременно хотела заплатить мне за несколько вещиц, которые ей понадобились сегодня вечером, а деньгам мы всегда рады, об этом спорить не стану. А все-таки мне как-то неловко, что я взяла у бедняжки накопленные тяжелым трудом деньги. И сказать вам по правде, не думаю, что мужу моему будет приятно услышать, когда он вернется с работы завтра утром, что я взяла деньги у Розанны Спирман. Пожалуйста, скажите ей, что я с радостью дарю ей вещи, которые она купила у меня. Не оставляйте денег на столе, – сказала миссис Йолланд, вдруг выложив их перед сыщиком, словно они жгли ей пальцы, – а не то – времена нынче трудные, плоть слаба и, пожалуй, мне захочется опять положить их в карман.

– Пойдемте! – позвал я Каффа. – Мне нельзя дольше ждать; я должен вернуться домой.

– Сейчас последую за вами, – ответил сыщик Кафф.

Во второй раз подошел я к двери и во второй раз, как ни старался, не мог перешагнуть через порог.

– Возвращать деньги – дело щекотливое, сударыня, – услышал я голос сыщика. – Вы и так, наверное, дешево с нее взяли.

Она взяла свечу и повела сыщика в угол кухни. Если б даже дело шло о моей жизни, я не мог бы удержаться, чтобы не пойти за нею. В углу была навалена целая куча разного лома (по большей части старого металла), который рыбак набрал в разное время с потонувших кораблей и не успел еще распродать. Миссис Йолланд засунула руку в этот хлам и вынула оттуда старый японский оловянный ящичек с крышкой и кольцом для того, чтобы его вешать, – такие ящики употребляются на кораблях для географических и морских карт, чтобы предохранить их от сырости.

– Вот! – сказала она. – Когда Розанна пришла сюда сегодня, она выбрала у меня точно такой ящичек. “Этот как раз годится, – сказала она, – для моих манжеток и воротничков, чтобы они не смялись в чемодане”. Один шиллинг и девять пенсов, мистер Кафф. Хоть сейчас умереть на месте, ни полпенни больше!

– Экая дешевка! – промолвил сыщик с тяжелым вздохом.

Он взвесил ящичек на руке. Мне послышался мотив “Последней летней розы”, когда он глядел на ящичек. Не было никакого сомнения: он открыл что-то новое во вред Розанне Спирман, открыл в таком именно месте, где, как я был убежден, репутация ее в безопасности, – и все через меня!

Предоставляю вам судить о моих чувствах и о том, как искренно я раскаялся, что помог знакомству мистера Каффа с миссис Йолланд.

– Довольно, – сказал я, – нам, право, пора идти.

Не обращая на меня ни малейшего внимания, миссис Йолланд опять засунула руку в хлам и на этот раз вытащила оттуда цепочку.

– Взвесьте на руке, сэр, – сказала она сыщику. – У нас было три таких цепочки, и Розанна взяла две. “Зачем вам, душечка, нужны такие цепочки?” – говорю я. “Я сцеплю их вместе и обвяжу ими чемодан”, – говорит она. “Веревка будет дешевле”, – говорю я. “А цепь надежнее”, – говорит она. “Разве чемоданы обвязывают цепью?” – говорю я. “О, миссис Йолланд, не возражайте, – говорит она, – уступите мне цепочки!” Странная девушка, мистер Кафф, чистое золото; она любит мою Люси, как родная сестра, но всегда была со странностями. Ну, я отдала их ей. Три шиллинга и шесть пенсов!

– За каждую? – спросил сыщик.

– За обе, – ответила миссис Йолланд. – Три шиллинга шесть пенсов за обе.

– Даром отдали, сударыня, – покачал сыщик головой, – даром отдали!

– Вот они, деньги, – сказала миссис Йолланд, возвращаясь к кучке серебра, лежавшей на столе и как будто против ее воли притягивавшей ее. – Розанна только и купила, что этот оловянный ящичек и цепочки. Один шиллинг девять пенсов и три шиллинга шесть пенсов – всего-навсего пять шиллингов и три пенса. Кланяйтесь ей и скажите, что совесть не позволяет мне брать у бедной девушки накопленные ею деньги, когда они могут понадобиться ей самой.

– А мне, сударыня, совесть не позволяет возвращать деньги, – сказал сыщик Кафф. – Вы и так, можно сказать, подарили ей эти вещи, – право, подарили.

– Это ваше искреннее мнение, сэр? – спросила миссис Йолланд, вдруг просияв.

– Не может быть ни малейшего сомнения в этом, – ответил сыщик. – Спросите мистера Беттереджа.

Не к чему было спрашивать меня. Они добились от меня только одного слова:

– Прощайте!

– Да ну, пропади они совсем, эти деньги! – вдруг вскрикнула миссис Йолланд.

С этими словами она, словно потеряв всякую власть над собою, схватила кучку серебра и быстро спрятала ее в карман.

– Видеть не могу, когда деньги валяются и никто их не берет! – несносная женщина вдруг шлепнулась на стул, глядя на сыщика Каффа с таким выражением, словно говорила: “Деньги опять у меня в кармане, попробуйте-ка их оттуда вытянуть!”

На этот раз я не только подошел к порогу, но и перешагнул его, твердо решив идти домой. Объясняйте, как можете, но я чувствовал, что кто-то из них, или оба они вместе, смертельно оскорбили меня. Прежде чем сделать несколько шагов, я услышал, как сыщик догоняет меня.

– Благодарю вас за это знакомство, мистер Беттередж, – сказал он. – Я обязан жене рыбака совершенно новым ощущением. Миссис Йолланд озадачила меня.

У меня вертелся на языке колкий ответ, – дело в том, что я был рассержен на него, так как сердился на самого себя. Но когда он признался, что озадачен, я усомнился, действительно ли я причинил большой вред. Я ждал, скромно, молча, что он еще скажет.

– Да, – проговорил сыщик, как будто читая мои мысли. – Вместо того чтобы навести меня на след, вы, мистер Беттередж, – при вашем участии к Розанне, вам, может быть, утешительно будет это узнать, – вы привели меня к тому, что озадачили меня. Действия этой девушки сегодня, разумеется, довольно ясны. Она прикрепила обе цепи к кольцу оловянного ящичка; она засунула этот ящичек в воду или в песок; другой конец цепи она прикрепила к какому-нибудь месту под скалой, известному только ей. Она оставит ящичек там до тех пор, покуда кончится производимое сейчас следствие, а потом, на свободе, сможет опять вынуть его из тайника, когда ей заблагорассудится.

До сих пор вое совершенно ясно. Но, – прибавил сыщик с впервые замеченным мною за все это время оттенком нетерпения в голосе, – вопрос состоит в тем, какого черта спрятала она в этом оловянном ящике?

Я подумал про себя: “Лунный камень!” Но сыщик сказал только одно:

– Неужели вы не догадываетесь?

– Это не алмаз, – продолжал он. – Весь опыт моей жизни ничего не стоит, если Розанна Спирман взяла алмаз.

Когда я услышал эти слова, меня снова начала трясти сыскная лихорадка, и я до того забылся, заинтересованный этой новой загадкой, что воскликнул опрометчиво:

– Запачканная одежда!

Сыщик Кафф вдруг остановился в темноте и положил свою руку на мою.

– Когда что-нибудь бросают в ваши Зыбучие пески, выходит ли это опять на поверхность? – спросил он.

– Никогда, – ответил я, – будь это легкая или тяжелая вещь, а уж Зыбучие пески втянут в себя все и навсегда.

– Розанна Спирман это знает?

– Она это знает так же хорошо, как и я.

– Значит, ей стоило только привязать камень к запачканной одежде и попросту бросить его в Зыбучие пески, – сказал сыщик. – Нет ни малейшей надобности в том, чтобы прятать ее, – а между тем она несомненно спрятала.

Вопрос состоит в том, – прибавил он, продолжая идти, – являются ли запачканная юбка или кофточка или другой предмет чем-то таким, что необходимо сохранить во что бы то ни стало? Мистер Беттередж, если не случится никакой помехи, я должен завтра поехать во Фризинголл и узнать, что именно купила она в городе, когда доставала тайно материал, чтобы сшить новую одежду вместо запачканной. При настоящем положении дел выезжать из дому – риск, но еще больший риск продолжать действовать вслепую. Извините, что я не в духе; я потерял к себе уважение, – я позволил Розанне Спирман поставить меня в тупик.

Когда мы вернулись, слуги сидели за ужином. Первый, кого мы встретили на дворе, был полисмен, которого инспектор Сигрэв оставил в распоряжение сыщика. Мистер Кафф спросил его, вернулась ли Розанна Спирман. Да. Когда?

Почти час назад. Что она сделала? Она поднялась наверх, чтобы снять шляпку и плащ, а сейчас спокойно ужинает с остальными слугами.

Не сделав никакого замечания, сыщик Кафф направился к черному ходу, все более и более теряя к себе уважение. Пройдя в темноте мимо входа, он все шел и шел, хотя я и звал его, пока не остановился у ивовой калитки, которая вела в сад. Когда я подошел к нему, чтобы вернуть его назад, я увидел, что он внимательно смотрит на окно в том этаже, где были спальни, с другой стороны дома.

В свою очередь подняв глаза, я обнаружил, что предметом его созерцания было окно комнаты мисс Рэчель и что огонь в этом окне мелькал взад и вперед, как будто в комнате происходило что-то необычное.

– Это, кажется, спальня мисс Вериндер? – спросил сыщик Кафф.

Я ответил утвердительно и пригласил его ужинать ко мне.

Сыщик не тронулся с места, пробормотав, что он любит по вечерам дышать свежим воздухом. Я оставил его наслаждаться природой. Когда я возвращался, я услышал “Последнюю летнюю розу” у ивовой калитки. Сыщик Кафф сделал новое открытие! И на этот раз ему помогло окно барышни!

Последняя мысль заставила меня опять вернуться к сыщику с вежливым замечанием, что у меня не хватает духу оставить его одного.

– Вам что-нибудь тут непонятно? – прибавил я, указывая на окно мисс Рэчель.

Судя по голосу, сыщик Кафф опять ощутил надлежащее уважение к своей собственной особе.

– Вы в Йоркшире, кажется, охотники держать пари? – спросил он.

– Ну так что ж из этого? Положим, что и так.

– Будь я йоркширец, – продолжал сыщик, взяв меня за руку, – я прозакладывал бы вам целый соверен, мистер Беттередж, что ваша молодая барышня решилась уехать из дома. Если я выиграю это пари, я готов прозакладывать вам другой соверен, что мысль об отъезде пришла к ней не прежде, чем час тому назад.

Первая догадка сыщика испугала меня. Вторая как-то перепуталась у меня в голове с донесением полисмена, что Розанна Спирман вернулась с Зыбучих песков час тому назад. Обе эти догадки произвели на меня странное впечатление. Когда мы пошли ужинать, я выдернул свою руку из руки сыщика Каффа и, забыв всякое приличие, прошел прежде него в дверь, чтобы самому навести справки.

Лакей Самюэль был первым человеком, встреченным мною в передней.

– Миледи ждет вас и мистера Каффа, – сказал он, прежде чем я успел задать ему вопрос.

– Давно ли она ждет? – раздался позади меня голос сыщика.

– Уже с час, сэр.

Опять! Розанна вернулась час тому назад, мисс Рэчель приняла какое-то необыкновенное решение, и миледи ждала сыщика – в течение последнего часа!

Неприятно было видеть, как столь различные люди и предметы связывались таким образом между собою. Я пошел наверх, не глядя на сыщика Каффа и не говоря с ним. Рука моя внезапно задрожала, когда я поднял ее, чтобы постучаться в дверь комнаты моей госпожи.

– Меня не удивит, – шепнул сыщик за моей спиной, – если у вас в доме разразится сегодня какой-нибудь скандал. Не пугайтесь. Я в своей жизни выдерживал и не такие семейные сцепы.

Не успел он произнести эти слова, как я услышал голос госпожи моей, приказывавшей нам войти.