Текст книги "Тайна"

Автор книги: Уильям Уилки Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Ты все знаешь лучше, – сказала она, обвивая его шею рукою и целуя его. – Минуту назад я была в дурном расположении духа, но теперь туча прошла. Переменим мысли и пойдем в какую-нибудь другую комнату, так как ты желаешь этого.

Розамонда замолчала на минуту, глаза ее загорелись, щеки зарумянились, и она улыбнулась, как будто новая мысль промелькнула в это время в ее голове.

– Лэнни, я поведу тебя в комнату, в которой ты прикоснешься до мебели, действительно замечательной, – сказала она, ведя его к двери. – Посмотрим, сумеешь ли ты сказать, какова она. Только, пожалуйста, будь терпелив и обещай мне ничего не трогать, пока я сама не поведу твоею рукою.

Она повлекла его за собою в коридор, отперла дверь комнаты, в которой спал их ребенок, сделала кормилице знак молчать и, подведя Леонарда к постели, тихо повела его рукою, так что пальцы его тронули щеку дитяти.

– Вот! – вскричала она, между тем как лицо ее сияло счастьем. – Ну, угадывай, что это за мебель? Стул или стол? Или это драгоценнейшая вещь в целом доме, в целом Корнуэлле, в целой Англии, в целом мире?..

Потом, обратясь к кормилице, она прибавила с веселой улыбкой:

– Анна, ты смотришь так серьезно, что я уверена, что ты голодна. Давали ли тебе ужинать?

Кормилица улыбнулась и отвечала, что она ждала, чтобы пришла какая-нибудь служанка, которая посмотрела бы за ребенком.

– Ну, ступай теперь, – сказала Розамонда, – я останусь здесь и сама посмотрю. Поужинай и приходи назад через полчаса.

Когда кормилица вышла, Розамонда посадила Леонарда на стул подле кроватки, а сама уселась на скамейке, у ног его. Расположение духа ее снова вдруг изменилось, на лице появилась задумчивость, глаза нежно смотрели, обращаясь то на мужа, то на спавшего ребенка. После нескольких минут молчания она взяла руку мужа, положила ее на колено его и прислонилась к ней щекой.

– Лэнни, – сказала она отчасти грустным тоном, – мне кажется, что никто из нас не может быть совершенно счастлив в этом мире.

– Что заставляет тебя говорить это, моя милая?

– То, что я воображала, что могу быть совершенно счастлива, а теперь…

– А теперь что?

– А теперь, мне кажется, что это полное счастье не дается мне: одна маленькая вещь нарушает его. Ты, конечно, догадываешься, что это за вещь?

– Нет, мне хотелось бы, чтоб ты объяснила мне.

– Видишь, милый, с тех пор, как дитя наше родилось, у меня в груди постоянное горе, которого я не могу отогнать, постоянная скорбь за тебя.

– За меня! Подыми голову, Розамонда, и ступай ближе ко мне. Я чувствую на руке своей что-то, говорящее мне, что ты плачешь.

Она сейчас же встала и прижалась лицом к лицу мужа.

– Дорогой мой, – сказала она, нежно обнимая его, – милый, ты никогда не видел нашего ребенка.

– Напротив, Розамонда, я вижу его твоими глазами.

– О, Лэнни, я рассказываю тебе все, что могу, я употребляю все усилия, чтобы осветить эту ужасную тьму, которая не позволяет тебе видеть это милое личико. Но разве я могу рассказать, как он смотрит, когда начинает понимать, рассказать все восхитительные вещи, которые он будет делать, когда первый раз начнет ходить?..

Леонард успокоил ее, как мог, и прежняя веселость вернулась к молодой женщине. В это время кормилица возвратилась, и молодая чета снова отправилась в залу. Там Розамонда села за фортепьяно.

– Я должна дать тебе обычный вечерний концерт, – сказала она мужу, – иначе я опять заговорю о Миртовой комнате.

И молодая женщина стала играть любимые арии Леонарда с большим чувством и искусством; потом перешла она к последнему вальсу Вебера. Дольше обыкновенного звучали под руками ее грустные аккорды, но вдруг она встала и поспешно подошла к камину.

– Как вдруг стало холодно! – сказала она, становясь на колени на ковре и протягивая лицо и руки к огню.

– Будто? – возразил Леонард. – Я не чувствую никакой перемены.

– Может быть, я простудилась, а может быть, – прибавила она с принужденным смехом, – ветер, предшествующий появлению привидения северных комнат, подул на меня. Я действительно почувствовала внезапный холод, играя последние ноты Вебера.

– Какие пустяки, Розамонда! Ты просто слишком утомлена и слишком расстроена. Прикажи подать себе воды с вином и ступай поскорее в постель.

Розамонда ближе придвинулась к огню.

– Хорошо, – сказала она, – что я не суеверна, а то бы я подумала, что мне суждено увидеть привидение.

Глава XX
НА КРАЮ БЕЗДНЫ

Первая ночь, проведенная молодыми супругами в Портдженне, прошла без всякого шуму и беспокойства. Никакое привидение ни во сне, ни наяву не тревожило Розамонду. Она проснулась, по обыкновению веселая и здоровая, и перед завтраком сошла в западный сад.

Небо было покрыто тучами, и ветер дул во все стороны. Проходя по саду, Розамонда встретила садовника и спросила его, что он думает о погоде. Он отвечал, что, может быть, до обеда опять пойдет дождь, но что, если только он не ошибется, должно сделаться жарко в течение двадцати четырех часов.

– Скажи мне, пожалуйста, – сказала Розамонда, – слыхал ли ты об одной комнате нашего дома, называемой Миртовой комнатой?

Она решилась не упускать ни малейшего случая, а разузнать тайну и поэтому обратилась к садовнику.

– Нет, сударыня, никогда не слыхал, – отвечал тот. – Но это очень понятное название, потому что мирты в изобилии растут в нашей стороне.

– Растут ли они на северной стороне дома? – спросила Розамонда, – то есть подле стен, под окнами, знаешь?

– Я никогда не видел там под окнами ничего, кроме бурьяну. – отвечал садовник.

В это самое время позвонили к завтраку. Розамонда вернулась в дом, твердо решившись осмотреть после северную часть сада, и, если найдется там хоть остаток миртового дерева, то сейчас же заметить окошко, под которым оно стоит, и отпереть комнату, освещенную этим окном. Розамонда сообщила этот план мужу. Он похвалил ее остроумную выдумку, но сознался, что не имеет большой надежды на успех после того, что садовник сказал о бурьяне, росшем в саду.

Только что завтрак окончился, Розамонда позвонила и приказала садовнику, чтоб он ждал ее, а также приготовить ключи от северных комнат. Появившийся на звонок камердинер мистера Фрэнклэнда подал письма, привезенные только что почтальоном. Розамонда поспешно схватила их, лицо ее выразило восхищение, и она вскричала:

– Штемпель Лонг-Бэклэя! Наконец, известие от доктора.

Распечатав письмо, она жадно пробежала его глазами, потом вдруг уронила на колени и вскричала: – Лэнни, в этом письме такие новости, которые с ума могут свести. У меня просто дух занимается в груди.

– Прочти его, – сказал мистер Фрэнклэнд, – пожалуйста, прочти его вслух.

Розамонда стала читать нерешительным, задыхающимся голосом. Доктор Ченнэри извещал прежде всего, что его послание к Тревертону осталось без ответа; но что, несмотря на это, оно произвело такие результаты, каких никто никогда не мог предвидеть. Для ознакомления мистера и мистрисс Фрэнклэнд с этими результатами доктор посылал к ним копию с тайного донесения, доставленного ему ходатаем по делам его в Лондоне. Это донесение заключало в себе подробности о свидании, бывшем между слугою Тревертона и человеком, поехавшим за ответом на письмо доктора Ченнэри; тут же были изложены обстоятельства, при которых была сделана копия плана северных комнат и объявлялась готовность копировавшего этот план уступить его за пять фунтов стерлингов. В постскрипте было сказано, что посланный видел скопированный план и уверял, что на нем очень точно было означено положение дверей, лестниц и комнат с названиями, которые они носили, и что, по всей вероятности, он списан с подлинного плана.

Заканчивая свое письмо, доктор Ченнэри говорил, что теперь он предоставляет на полное усмотрение мистера и мистрисс Фрэнклэнд дальнейший ход их действий. Он уже немного скомпрометировал себя, из уважения к ним взявши на себя роль, которая не совсем шла к нему, а теперь, когда дело приняло совершенно новый характер, он чувствовал, что не может более служить им ни мнением, ни советом. Он совершенно был уверен, что молодые друзья его, обдумав дело хорошенько, примут благоразумные и должные меры, и поэтому приказал своему поверенному до тех пор не продолжать дела, пока он не получит уведомления от мистера Фрэнклэнда, и во всем сообразоваться с указаниями этого джентльмена.

– Указания! – вскричала Розамонда, кончив читать письмо и скомкав его в руках с сильным волнением. – Все наши указания могут быть написаны в одну минуту и прочтены в секунду. Что доктор понимает под словами: «обдумать дело хорошенько?» Конечно, мы заплатим пять фунтов стерлингов и будем требовать высылки плана по почте.

Мистер Фрэнклэнд серьезно покачал головою.

– Это совершенно невозможно, – сказал он. – Если ты немного обдумаешь дело, то сама увидишь, что крайне неловко покупать у слуги документ, который он похитил у своего хозяина.

– О, милый, и не говори этого! – вскричала Розамонда, испуганная оборотом, который муж ее придавал делу. – Что за преступление мы сделаем, если дадим этому человеку денег? Ведь от только снял копию с плана. Он ничего не украл.

– Он, по моему мнению, украл документ, – сказал Леонард.

– Ну хорошо, – продолжала настаивать Розамонда, – если он и сделал это, то какой в том вред его хозяину? По моему мнению, этот последний стоит того, чтоб у него украли эту копию, потому что он нарушил обыкновенный долг вежливости, не отправив ее к доктору Ченнэри. Во что бы то ни стало план должен быть у нас. О, Лэнни, пожалуйста, не качай головою, он должен быть у нас, ты сам это знаешь. Что за необходимость стесняться с старым бездельником (я должна его назвать так, хоть он и дядя мне), который не подчиняется самым обыкновенным условиям общества! С ним нечего поступать как с порядочным человеком… И потом, к чему ему план северных комнат? А если он и имеет в нем надобность, то ведь у него есть подлинник; таким образом, документ у него не украден, потому что он держал его все время у себя, не так ли, Лэнни?

– Розамонда, Розамонда, – сказал Леонард, улыбаясь на софизмы жены, – ты набираешь доводы, точно иезуит какой.

И он покачал опять головой. Видя, что доводы ее не приносят пользы, Розамонда прибегнула к давно известному оружию женского пола – убеждению, и скоро успела посредством его вырвать у мужа позволение, которым она уполномочивалась отдать приказания насчет покупки плана, но на одном условии. Оно состояло в том, чтобы план этот, как только они извлекут из него нужные сведения, немедленно отослать обратно к мистеру Тревертону, объяснив ему подробно, каким способом план этот был добыт, и приведя в оправдание своего поступка его собственный отказ сообщить сведение, которое не отказался бы никто другой доставить. Розамонда сильно старалась отменить или изменить это условие, но щекотливая гордость Леонарда не делала никаких уступок в этом отношении.

– Я уже и так много нарушил мои убеждения, – сказал он, и больше не трону их. Если нас унижает торг с этим лакеем, то, по крайней мере, мы не должны дать ему повода называть нас своими сообщниками. Напиши от моего имени поверенному доктора Ченнэри и скажи, что мы готовы купить копию плана на том условии, которое я объявил и которое должно быть представлено слуге Тревертона во всей подробности и ясности.

– Ну, а если слуга этот не захочет рисковать потерею своего места, что, конечно, должно с ним случиться, если он примет наше условие? – спросила Розамонда, идя с недовольным видом к письменному столу.

– Нечего нам беспокоить себя какими бы то ни было предположениями, моя милая. Подождем и услышим, что будет, а тогда и начнем действовать. Когда ты будешь готова писать, то скажи мне, я продиктую тебе. Мне хочется дать понять поверенному доктора, что мы соглашаемся на этот поступок, зная, во-первых, что с мистером Тревертоном нельзя иметь дела как с другими членами порядочного общества, и зная, во-вторых, что документ, предлагаемый нам слугою, есть извлечение, сделанное из печатной книги, и что он не имеет никакого отношения к тайным делам мистера Тревертона.

Увидя, что решение Леонарда было непоколебимо, Розамонда сочла неуместным продолжать свои возражения. Она написала письмо под диктовку Леонарда. Когда оно было готово и другие письма прочтены, мистер Фрэнклэнд напомнил жене о ее намерении осмотреть северную часть сада и изъявил желание, чтоб она взяла его с собою. Он сознался, что готов бы заплатить в пять раз больше суммы, требуемой Шролем за копию плана, если бы им удалось открыть Миртовую комнату без посторонней помощи и прежде, чем письмо к поверенному было отправлено на почту.

Супруги сошли в сад, и там Розамонда убедилась собственными глазами, что не было никакой возможности найти малейший след миртового дерева под окнами. Из сада они вернулись домой и приказали отпереть дверь, которая вела в северные сени.

Тут они увидели место на полу, где были найдены ключи, и место на площадке лестницы, где нашли мистрисс Джазеф, когда началась суматоха. По требованию мистера Фрэнклэнда раскрыли дверь комнаты, соседственной с этим местом. Она представляла печальное зрелище запустения, нечистоты и мрачности. Старые обои только в некоторых местах покрывали стены, несколько оборванных стульев стояли в куче посредине комнаты; разбитый фарфор валялся на комоде; старый шкап, треснувший сверху донизу, стоял в углу. Все эти остатки мебели были тщательно осмотрены, но ничего не было найдено в них, что бы могло хоть на сколько-нибудь разъяснить тайну Миртовой комнаты. Мистер Фрэнклэнд сказал, что нужно посмотреть, нет ли следов ног на пыльном полу площадки, но и тут ничего не нашли.

– Надо отправлять письмо, Лэнни, – сказала она, когда они вернулись в столовую.

– Делать нечего, – отвечал Леонард. – Вели отвезти письмо на почту и не будем больше говорить об этом.

В тот же день письмо было отправлено. По отдаленности Портдженны от города и по неудовлетворительному состоянию железных дорог в то время можно было ждать ответа из Лондона не раньше двух дней. Понимая, что для Розамонды лучше провести эти дни ожидания вне дома, мистер Фрэнклэнд предложил ей совершить небольшое путешествие вдоль берега к местам, известным своею живописностью. Это предложение сейчас же было принято. Молодая чета оставила Портдженну и вернулась домой только на второй день вечером.

Утром на третий день нетерпеливо ожидаемый ответ поверенного был подан Леонарду и Розамонде в ту минуту, как они входили в столовую. Шроль решился принять условие мистера Фрэнклэнда, во-первых, потому что, по его мнению, только сумасшедший человек, которому предлагали пять фунтов стерлингов, мог отказаться от них, во-вторых, потому что он считал своего хозяина в совершенной зависимости от себя и не видел возможности быть за что бы то ни было прогнанным. Вследствие этого торг был заключен в пять минут, и поверенный доктора прилагал при письме своем копию с плана вместе с объяснительным письмом.

Розамонда дрожащими руками развернула на столе важный документ, жадно смотрела на него несколько минут и положила палец на четвероугольник, изображавший положение Миртовой комнаты.

– Здесь! – вскричала она. – О, Лэнни, как мое сердце бьется! Одна, две, три, четыре – четвертая дверь на площадке ведет в Миртовую комнату!

Она сейчас же хотела послать за ключами от северных комнат, но Леонард настоял, чтоб она прежде немного пришла в себя и позавтракала. Несмотря на его увещания, завтрак так скоро окончился, что через десять минут рука Розамонды уже держала руку мужа, и оба они шли к лестнице.

Предсказание садовника о перемене погоды сбылось: сделалось удушливо жарко. Домашние животные спали в темных углах, слуги прекратили свои обычные утренние работы. Женщины обмахивались платками, мужчины сидели подле них, сняв с себя верхнее платье. Все сердито толковали о жаре и сознавались, что такого дня в июне месяце никто не запомнит.

Розамонда взяла ключи, отклонила предложение ключницы сопровождать ее и, проведя мужа по коридорам, отперла дверь в северные сени.

– Какой здесь необыкновенный холод! – сказала она, входя туда.

На краю лестницы она остановилась и схватила крепче за руку мужа.

– Что случилось? – спросил он. – Не этот ли внезапный холод так действует на тебя?

– Нет, ничего, – поспешно отвечала Розамонда. – Я слишком раздражена теперь для того, чтоб чувствовать жар или холод. Но, Лэнни, положим, что твоя догадка насчет мистрисс Джазеф справедлива.

– Ну так что ж?

– И положим, что мы узнаем тайну Миртовой комнаты, не окажется ли тут чего-нибудь, касающегося моей матери и отца, чего мы не должны знать? Об этом я подумала, когда мистрисс Пентрис предложила мне сопровождать нас, и это заставило меня отказаться от ее предложения и прийти сюда наедине с тобою.

– Очень может быть, – отвечал мистер Фрэнклэнд после минутного размышления. – Во всяком случае, моя догадка насчет мистрисс Джазеф ничего больше как догадка. Впрочем, Розамонда, если ты чувствуешь какую-нибудь нерешительность…

– Нет, будь что будет, а нам нельзя отступать. Дай мне руку. Мы начали вместе открывать тайну и вместе дойдем до конца ее.

И она пошла вверх по лестнице, ведя за собою мужа. На площадке она снова посмотрела на план, потом сосчитала двери до четвертой, вынула из связки ключ под ее номером и вложила его в замок.

Но, не повертывая ключа, Розамонда на минуту остановилась и посмотрела на мужа.

Он стоял подле нее, терпеливо ожидая и обратив лицо к двери. Розамонда положила руку на ключ, медленно повернула его, ближе придвинулась к мужу и снова остановилась.

– Не знаю, что со мной делается, – прошептала она. – Я будто боюсь отворить дверь.

– Твоя рука холодна, Розамонда. Подожди немного, затвори дверь, оставь это до другого дня.

Говоря это, Леонард чувствовал, что пальцы Розамонды сильнее и сильнее сжимали его руку. Потом настала минута глубокого молчания… Вслед за тем он услышал треск отворившейся двери, рука Розамонды быстро повлекла его за собою, и перемена воздуха дала ему знать, что они в Миртовой комнате.

Глава XXI
МИРТОВАЯ КОМНАТА

Широкое, четвероугольное окно с узкими рамами и темными стеклами, несколько светлых лучей солнца, проникающих сквозь щели трех треснувших стекол; густая пыль во всех направлениях; высокие, обнаженные стены; столы и стулья в беспорядке, длинный, черный шкаф для книг с растворенной дверцей, почти падающей с петель; пьедестал с разбитым бюстом, обломки которого валялись на полу; закопченный потолок; пол, покрытый густым слоем пыли, – вот что представилось глазам Розамонды, когда она вошла в Миртовую комнату, ведя за руку мужа.

Пройдя несколько шагов, Розамонда остановилась; все способности ее, все чувства были устремлены на смутное ожидание чего-то, что находилось в комнате, что должно было вдруг восстать перед нею, сзади ее, тронуть ее со всех сторон. Несколько минут она ждала, затаив дыхание, но ничто не появилось, ничто не коснулось ее… Безмолвие и уединение хранили свою тайну…

Розамонда повернулась к мужу. Его лицо, всегда спокойное, выражало теперь сомнение и беспокойство. Одна рука его была протянута и двигалась в разных направлениях, напрасно стараясь коснуться чего-нибудь, что бы помогло ему угадать положение, в которое он был поставлен. Выражение лица и движения его, немой и грустный зов жены, будто просивший помощи, привели Розамонду в себя, напомнив ее сердцу самый дорогой из ее интересов, самую высшую из забот ее. Глаза молодой женщины, за минуту перед тем устремленные на печальное зрелище запустения и разрушения комнаты, нежно обратились на лицо мужа, полные бесконечной любви и сострадания. Она быстро схватила его за протянутую руку и, прижав к себе, сказала:

– Не делай этого, дорогой мой; ты как будто забыл, что я с тобою, и смотришь, как человек, оставленный без помощи. Для чего тебе прикасаться к чему-нибудь, когда я подле тебя. Слышишь ты, Лэнни, как я отперла дверь? Знаешь ли ты, что мы в Миртовой комнате?

– Что ты увидела, Розамонда, когда отперла дверь? Что ты видишь теперь? – спросил Леонард быстрым и порывистым шепотом.

– Ничего, кроме пыли, грязи и запустения. Самое заброшенное болото в Корнуэлле не имеет такого мрачного вида, как эта комната, но здесь нет ничего, что бы могло напугать нас или внушить мысль о какой бы то ни было опасности.

– Отчего ты так долго не заговаривала со мною?

– Я испугалась, войдя в эту комнату, не от того что я увидела в ней, но от мысли о том, что я могла увидеть. Я, как ребенок, боялась, что вдруг что-нибудь выйдет из стены или появится из-под пола, одним словом, я боялась, сама не знаю чего. Теперь я превозмогла этот страх, но мрачный вид этой комнаты все еще отражаете на мне. Чувствуешь ли ты это?

– Я чувствую, – отвечал он с каким-то беспокойством, – как будто ночь, всегда стоящая пред моими глазами, сделалась теперь темнее, чем когда-либо. Где мы в на стоящую минуту?

– У самой двери.

– Достаточно ли прочен пол, чтобы ходить по нему? – спросил Леонард, недоверчиво ощупывая ногою.

– Совершенно прочен, – отвечала Розамонда, – иначе он не удержал бы на себе всей этой мебели. Пойдем со мной по комнате.

И говоря это, она тихо повела его к окну.

– Мне кажется, что свежий воздух стал ближе ко мне, – сказал Леонард, обращая лицо к одному из разбитых стекол. – Что теперь перед нами?

Розамонда подробно описала ему вид и величину окошка. Леонард небрежно отвернулся от него, как будто эта часть комнаты вовсе не интересовала его. Розамонда все еще стояла у окна, будто ожидая, что на нее повеет другой воздух. Настало минутное молчание, которое нарушил Леонард вопросом:

– Что ты теперь делаешь!

– Я смотрю сквозь разбитое стекло, чтобы подышать свежим воздухом. Там, внизу, падает от дома тень на забытый сад, но оттуда совсем не веет свежестью. Я вижу высокую траву и дикие цветы, грустно сплетшиеся между собою. Подле меня стоит дерево, и листья его будто лишены всякого движения… Здесь не видно ни облаков, ни голубого неба… Есть в небе что-то ужасающее, и земля будто чувствует это!

– Но комната, комната! – говорил Леонард, отводя ееот окна. – Скажи мне, каков вид ее, скажи как можно точнее. Я не буду покоен, Розамонда, пока ты не опишешь мне подробно каждую вещь.

– Сейчас, милый. Тут, у стены, в которой вделано окно, старый диван. Я сыму передник, смету с дивана пыль, и тогда ты можешь сесть и спокойно слушать, что я буду рассказывать. Прежде всего, я полагаю, ты хочешь знать, как велика комната?

– Да, конечно, это самое главное. Попытайся, не можешь ли ты сравнить величину ее с величиною какой-нибудь комнаты, которую я видел еще до потери зрения.

Розамонда огляделась кругом, потом отошла к камину и пошла вдоль по комнате, считая шаги. Мерно стукая по пыльному полу и глядя с детским самодовольствием на яркие розетки своих туфель, бережно приподымая кружевное платье, выставляя напоказ вышитую юбку и прозрачный чулок, будто кожей обтягивавший ее маленькую ножку, она двигалась среди этого запустения, уныния и разрушения, как самый очаровательный контраст, какой молодость, здоровье и красота могли представить этой грустной картине.

Дойдя до конца комнаты, она с минуту подумала и потом сказала:

– Помнишь, Лэнни, голубую залу в доме твоего отца? Мне кажется, что эта комната так же велика, если даже не больше.

– Каковы здесь стены? – спросил Леонард, трогая рукою одну из них. – Кажется, они оклеены обоями?

– Да, красными потертыми обоями, исключая одной стены, на которой бумага оборвалась и валяется клочками на полу. Внизу стен идет деревянный карниз. Он в многих местах треснул, и в нем есть большие дыры, которые будто сделаны крысами и мышами.

– Есть ли какие-нибудь картины на стенах?

– Нет. Над камином висит пустая рама. На противоположной стороне – маленькое зеркало, треснувшее посредине, с разбитыми жирандолями [11]11
  Жирандоль– подсвечник для нескольких свечей.


[Закрыть], куски которых валяются по обеим сторонам его. Против него прибита оленья голова с рогами; голова осыпалась во многих местах, а между рогами сплетена густая паутина. На других стенах вбиты большие гвозди, на которых висит тоже паутина, но картин нет нигде. Теперь ты знаешь все, чем украшены стены. Что теперь описывать? Пол?

– Мне кажется, Розамонда, что ноги мои уже объяснили мне, каков здесь пол.

– Ноги твои объяснили тебе, что он не покрыт ковром, но я могу больше рассказать тебе. Он идет скатом с каждой стороны к середине комнаты и покрыт густою пылью, которая разметена в странных фантастических формах… Теперь посмотрим дальше; прежде чем приступим к мебели, нужно еще описать тебе потолок. Я не могу хорошо разглядеть его, потому что он слишком высок. Вижу только, что на нем есть большие трещины и пятна и что штукатурка обвалилась в нескольких местах. На середине висят два куска цеп и которая, вероятно, поддерживала люстру. Карниз так запачкан, что я не могу различить, что на нем изображено. Он очень широк и тяжел и в некоторых местах кажется, что был выкрашен, – вот все, что я могу сказать. Теперь, Лэнни составил ли ты себе точное понятие об всей комнате?

– Совершенно точное, моя милая. Ты описала мне ее так же ясно, как описываешь все, что видишь. Теперь то нечего больше тратить время на меня. Мы можем приступить теперь к тому, зачем пришли сюда.

При этих словах улыбка, бывшая на лице Розамонды в то время, как Леонард начал отвечать ей, исчезла в одно мгновение. Она прижалась к мужу и, наклонившись к нему оперлась рукою на его плечо и сказала шепотом:

– Когда мы отворили ту комнату, что рядом с сенями, то начали поиски осмотром мебели. Станем ли мы и здесь осматривать ее?

– А много ее, Розамонда?

– Больше, чем было в той комнате, – отвечала она.

– И столько, что ее нельзя осмотреть в одно утро?

– Нет, не думаю.

– В таком случае приступим к мебели, если ты не можешь придумать другого средства. Я – плохой помощник в этом случае и должен поневоле сложить все хлопоты на тебя. У тебя глаза, которые видят, и руки, которые ищут, и если объяснение того, почему мистрисс Джазеф советовала тебе не входить сюда, может быть найдено поисками в этой комнате, то ты найдешь его…

– А ты, Лэнни, как только открытие это будет сделано, сейчас же узнаешь о нем. Я не хочу, милый, чтобы ты говорил так, как будто между нами есть какое-нибудь различие или превосходство моего положения над твоим… Теперь я начну осматривать. С чего начать? Со шкафа ли для книг, стоящего против окна, с старого ли письменного стола в углу за камином? Это самая большая мебель, какая только есть в комнате.

– Начни со шкафа.

Розамонда сделала несколько шагов вперед, но вдруг остановилась и посмотрела на противоположный конец комнаты.

– Лэнни, – сказала она, – я забыла одну вещь, когда описывала тебе стены. Здесь еще двери, кроме той, в которую мы вошли. Я стою теперь спиной к окошку, и обе они приходятся на правой стороне от меня. Каждая из этих дверей на одинаковом расстоянии от угла, и каждая одинаковой величины и вида. Как ты думаешь, не растворить ли нам их, чтобы узнать, куда они ведут?

– Непременно. Но есть ли ключи в замках?

Розамонда взглянула и отвечала утвердительно.

– В таком случае раствори их, – сказал Леонард и тут же прибавил. – Постой! Не ходи сама. Возьми меня с собой. Я не хочу сидеть здесь, пока ты будешь отворять двери.

Розамонда вернулась к мужу и повела его к двери, которая была дальше от окна.

– А что, если мы увидим что-нибудь страшное? – сказала она, дрожа немного и протягивая руку к ключу.

– Лучше думай (что гораздо вернее), что эта дверь просто ведет в другую комнату.

Розамонда быстро открыла дверь. Муж ее был прав. Она просто вела в другую комнату.

Они перешли к следующей двери. Розамонда раскрыла ее, как и первую, высунула на минуту голову и вдруг кинулась назад, захлопнув дверь с выражением отвращения.

– Не пугайся, Лэнни, – сказала она, отводя мужа от двери. – Эта дверь ведет в пустой буфетный шкаф, но по стенам его ползает бездна отвратительных насекомых, которых я потревожила в их тишине и уединении. Пойдем же, я опять посажу тебя и начну разыскивать в шкафу.

Раскрыв дверцу от верхней части шкафа, едва державшуюся на петлях, Розамонда увидела в нем совершенную пустоту с обеих сторон. На каждой полке было одинаковое количество пыли и грязи, никакого следа книг и ни одного клочка бумаги.

Нижняя часть шкафа была разделена на три отделения. В дверце одного из них стоял заржавленный ключ. Розамонда с небольшим усилием повернула его и взглянула внутрь ящика. В глубине его лежала колода карт, покрытых пылью. Между ними валялся кусок изорванного муслина, который оказался отличием, носимым пасторами на шее. В одном углу Розамонда нашла изломанный пробочник и ручку от удочки; в другом – несколько кусков трубок, склянки для лекарств и измятый песенник. Вот все, что было в этом ящике. Описав подробно каждую найденную вещь мужу Розамонда перешла к другому отделению. Дверца его была не заперта; здесь не было ничего, кроме клочка почерневшей шерсти и остатков ящичка от брильянтов.

Третья дверца была заперта, но Розамонда растворил ее ключом от первого отделения. Тут лежала только одна вещь – небольшой деревянный ящик, обвязанный лентою, оба конца которой были вместе припечатаны. Сильное любопытство овладело Розамондою. Она описала ящик мужу и спросила его, имеет ли она право, по его мнению, сломать печать.

– Посмотри, не написано ли чего на крышке? – спросил он. Розамонда поднесла ящик к окну, сдула с него пыль и на куске пергамента, приклеенного к крышке, прочла: «Бумаги. Джон Артур Тревертон. 1760».

– По моему мнению, ты имеешь право распечатать ящик, – сказал Леонард. – Если бы эти бумаги были почему-нибудь важны, то едва ли они были бы забыты здесь твоим отцом и его душеприказчиками.

Розамонда сломала печать, потом, не раскрывая ящика, посмотрела с видом нерешительности на мужа и сказала:

– Мне кажется, что осматривание этого ящика будет пустою потерею времени. Каким родом вещь, которую не раскрывали с 1760 года, может помочь нам раскрыть тайны мистрисс Джазеф и Миртовой комнаты?

– А как ты знаешь, что с тех пор не раскрывали его? – спросил Леонард. – Разве эта печать не могла быть приложена снова кем-нибудь гораздо позже 1760 года? Ты, впрочем, можешь об этом лучше судить, так как ты в состоянии рассмотреть, есть ли какая-нибудь надпись на ленте или какой-нибудь знак печати, по которым можно бы вывести заключение?

– На печати ничего нет, кроме цветка, похожего на незабудку. На ленте я не вижу даже следа чернил… Каждый до меня мог открыть этот ящик, – продолжала она, без труда подымая крышку, – потому что замок совершенно не держит, и дерево крышки так сгнило, что я с нею вместе оторвала замок.