Текст книги "Новенький"

Автор книги: Уильям Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава двадцать четвертая

И все же, несмотря на твердокаменный школьный тэтчеризм, попытки наиболее либеральных преподов отменить в младших классах соревнования за средний балл по химии, наши драки за место на вершине той крошечной кучки, в которой мы случайно оказались, существовала одна вещь, которая нас объединяла. Независимо от социальных разногласий, богатства, оценок по химии, красоты и спортивных талантов. Одна, од-на-единственная вещь, которая нас сплачивала. Пенис.

Ну то есть не буквально пенис – вихляющий крошечный кусок мяса, что болтается у всех между ног. Я имею в виду нечто более могущественное, несравненно более мощное. Я говорю о символеПениса – талисмане, что все мы хранили в душе, почти никогда о нем не забывая.

Пенис в виде символа крайне мало напоминал реальный объект и рисовался в двух видах.

Так:

Или, для художественных натур, вот так:

Эти рисунки, эти символы – знак товарищества, что завораживал ум любого школьника, синхронизировал наши мысли и превращал нас если не в одного человека, то в однородную семью.

Как собаки писают на деревья, так ни один парень в школе не мог взглянуть на чистую, непомеченную поверхность, не подумав: “Тут надо нарисовать Пенис”.

Однако, в отличие от собачьих, наши метки были похожи друг на друга и не несли своеобразных авторских черт. Символ не размечал территорию и не заявлял о доблести, он был просто общинным знаком единства и гармонии. Любоймог порадоваться остроумно расположенному Пенису. Естественно, большой был смешнее маленького, но при желании большой Пенис мог нарисовать кто угодно. Все возможности в ваших руках. В мире Пениса (пусть и не в мире пениса) мы все были равны.

Всем, кто сомневается в способности мужчин работать в гармонии и взаимопонимании, надо бы обратить внимание на сей неопровержимый факт – современного мужчину в лучшем виде. Может быть, первое поколение Новых Мужчин лишь только появляется сейчас – мы, дети семидесятых, первое поколение, выращенное матерями-феминистками, – мы явились, дабы ниспровергнуть десятилетия клеветы в адрес мужских генов. Дождитесь нас! Мы сильно отличаемся от всего, с чем вам доводилось сталкиваться.

* * *

По всей школе, ножиком на партах, карандашом-мазилкой на спинках стульев, фломастером на стенах, чернилами в тетрадях, карандашом в учебниках, пальцем на пыльных подоконниках и автомобильных стеклах, нарисованные на руках, ногой выведенные на песке спортплощадки, выложенные сосисками и пюре на обеденных тарелках, повсюду, всех поголовно захватила глобальная миссия распространения печати Пениса, отправляя нашу фантазию во все новые полеты.

(Следует отметить, что чем агрессивней в своей гетеросексуальности и одержимей в регби были парни, тем чаще они рисовали Пенисы на телах и вещах друг друга. Но даже христиане порой не чурались быстрых набросков в псалтыри.)

* * *

Без сомнения, величайший день в истории Пениса настал в последнюю неделю младшего шестого.

В нашей школе существовала традиция заканчивать весенний семестр турниром по мини-футболу, проходившим на площадках в дальнем углу школьной территории, за парковкой. Технически это место располагалось по другую сторону Берлинской стены, и потому на матчи собиралась впечатляющая толпа. То был единственный раз в году, когда имелся реальный повод пересечь железный занавес. Просто пойти поглазеть на девчонок не представлялось возможным – это было бы глупо, – так что мы все ходили на турнир, чтобы просто поглазеть на девчонок.

Разумеется, к концу младшего шестого мои одногодки всех девчонок уже видели, но пойти все равно стоило – хотя бы посмотреть, как мелюзга глазеет на девчонок в первый раз. С этим сексуальным спектаклем в качестве довеска к мини-футболу день становился настоящим праздником гормональных волнений, и пропустить его нельзя было ни в коем случае.

Турнир проходил в обеденные перерывы на протяжении недели, а финал – в последний понедельник семестра. По традиции финал также оказывался последней возможностью выпускников продемонстрировать свое мужество, совершив акт бесстрашия или мастерства перед огромной аудиторией. Соответственно, туда являлись сводные части преподавателей, намеренных прекратить все, во что может вылиться мероприятие.

Эти прощальные выстрелы, последние дозы отваги парней, уже сдавших экзамены за шестой класс и фактически находившихся вне школьной юрисдикции, обычно показывали, насколько их отвага мала, и сводились преимущественно к перестрелкам из водяных пистолетов с редким метанием яиц или, если повезет, швырянием бомбочек с мукой. Однако в тот год в выпускном классе учились настоящие бунтари. Они явились на финал турнира надравшись, в стайке машин въехали прямо на поле, от чего игра полностью замерла, и превратили финал в эффектное автомобильное шоу с впечатляющими пробуксовками и разворотами на ручном тормозе. Начальственные полицейские части наблюдали за происходящим с ужасом.

На следующее утро было объявлено об исключении виновников из школы – что им самим явно было по барабану. Зато объявление дало повод к не менее зрелищной мести.

Никто точно не знает, как им это удалось, но догадаться нетрудно. Должно быть, они приехали в школу среди ночи, взломали будку смотрителя спортплощадки и украли машинку, которой рисуют линии на поле для регби. И первое, что мы увидели из автобусов, подъезжая к школе в последний день занятий: огромный – гигантский – пятидесятиметровый Пенис, что нежился на солнышке посреди главной крикетной площадки, вытянувшись от входа до директорского офиса.

При мысли об этих храбрых парнях тепло окутывает мне сердце. Они так нас повеселили в тот день. Такое повсюду счастье – невероятно. Впервые в жизни я мог вообразить, что испытали британцы в День победы в Европе. Идеальное окончание учебного года.

Часть II
МОЙ ЕВРОПЕЙСКИЙ ВОЯЖ

Глава двадцать пятая

Когда классы распустили, я направился прямиком в местное агентство по временному найму. Видимо, мне не поверили, когда я рассказал о своих обширных познаниях в стенографии, потому что два дня спустя перезвонили и предложили работу канцелярского служащего за 3, 5 фунта в час.

На следующее утро я к девяти явился в контору страховой компании “Леньтрест” в Хэрроу. Мне выдали нагрудную карточку – кусок картона с надписью “посетитель” – и отвели на рабочее место.

На втором этаже располагался громадный аквариум, где сидели человек пятьдесят – половина за компьютерами, половина на телефонах. Вдоль стены вытянулась сплошная дамба из картонных папок – все забиты бумагами и сбоку пронумерованы парой чисел. На первой, в одном конце помещения, написано “80250 – 80259”, на последней, в другом конце, – “201190 – 201199”.

В углу навалена груда бумаг высотой мне по пояс; каждая бумажка – страховой иск по поводу сломанного электрооборудования, и на каждой в левом верхнем углу номер от 80250 до 201199.

Я должен был раскладывать эти бумажки по папкам. Если номер на бумажке меньше 80250 (“чего быть не должно”), надо отдать ее Энни, а она отправляла бумажку в хемелский офис.

(“Больше 201199 он быть не может – дотуда мы еще не дошли”.)

Друзья мне говорили, что работа канцелярского служащего – скука, но то, что я испытал, было совершенно необычайно. Я думал, что уже сталкивался со скукой раньше, – пассивное ощущение вялости и расстройства. Но теперь меня посетило нечто совершенно иное. Эта скука была гораздо активнее: живое, чуть не выкручивающее кишки чувство затопляло не только мозг, но и вообще все тело. Она накатывала гигантскими, засасывающими волнами, – немного похоже на то, как описывают секс, только иначе.

Эта скука была удивительно мощным чувством, какого я никогда прежде не знал. Раскладывая бумажки по алфавиту, я бы, по крайней мере, использовал мозг – крошечным, жизнеутверждающим способом. Но распределение их просто по номерам разрушает душу. Что хуже всего – при этом занятии умственных усилий требуется ровно столько, чтобы не грезить наяву, и ни одной мозговой клеткой больше. Когда складываешь коробки или косишь лужайки, при наличии минимального воображения удается убивать большую часть дня, плавая на Багамах, занимаясь любовью с Дэрил Ханной или играя концерт в Альберт-холле. Но если складываешь бумажки по номерам, то и всё:ты весь деньскладываешь бумажки по номерам.

Хуже всего первые три часа – они длятся несколько месяцев. Потом возникают какие-то свои системы и хитрые методы: например, складываешь бумажки с номерами 93-тысячи-сколько-то вниз, потому что их папки стоят за копировальным аппаратом. Мелочи, от которых становишься чуть счастливее. Кроме того, я обычно сосредоточивался на номерах 1бО тысяч и дальше, потому что в том углу офиса работали девушки на телефонах и я мог подслушивать.

Насколько я понял, они целый день беседовали о сериалах и сексе, прерываясь на случайный телефонный звонок и без усилий переключаясь с кокни на псевдошикарный напевный телефонный голос.

– Моя соседка Сэл говорила ее Тоун один раз отымел ее сзади и она ничего не почувствовала здравствуйте страховая компания “Леньтрест” слушаю вас.

– Господи, говорю, господи, я бы не захотела парня с таким членом, ну то есть он же обязательно тебя как-нибудь серьезно здравствуйте страховая компания “Леньтрест” слушаю вас.

– Только не когда я на таблетках. Ну или не всегда. Посудомоечная машина засорилась? Позвоните по телефону 427-2375, мадам. Простыни портит кошмарно, да?

– О, смотри, читала про женщину и коня? Вы сохранили гарантийный талон? В общем, ей пришлось идти в больницу. У нее небось будет получеловек-полуконь. Я боюсь, гарантия на фен только год. Спорим, коню понравилось?

Когда сверху спускался кто-нибудь из мужчин, они все отвечали на телефонные звонки одновременно, опустив головы, шикарными голосами. А я возвращался к номерам меньше 160 тысяч, приберегая хорошие на потом.

Через неделю я разгреб бумажную кучу всего на треть. В обеденный перерыв заходил в скобяные лавки и ощупывал мотки веревки.

Обнаружив, что в “Ивнинг стандард” ежедневно публикуют объявление “Приятная работа на свежем воздухе, беседы с женщинами”, я понял, что с карьерой канцелярского служащего покончено.

Глава двадцать шестая

После изгнания Барри из школы я с ним почти не виделся. Он, наверное, все занимался переездом и обустройством с миссис Мамфорд, а на меня свалилось окончание семестра. Кроме того, мне было неудобно ему звонить. Может, остатки чувства вины, не знаю.

Да и все равно я не знал номера телефона его новой квартиры. Разговаривать с чужими родителями я всегда терпеть не мог, но когда начал работать в страховой компании “Леньтрест”, скука меня так одолела, что я все же заставил себя позвонить. Трубку снял отец, и разговор у нас получился очень неловкий. Он дал мне новый номер Барри, а я ухитрился выдавить: “У вас, должно быть, разрыв сердца случился, когда вы узнали об этой женщине”. Замечание особенно бестактное, если вспомнить, что случилось с отцом Барри через несколько недель. Правда, думаю, в тот момент он мог и не заметить.

Мы поговорили с Барри, и он, похоже, на меня не сердился, так что наша дружба мгновенно вернулась на круги своя. Чему не стоит удивляться: Барри ведь не догадывался, что я намеренно довел миссис Мамфорд до слез и вывернулся через задницу, придумав все так, чтобы он на каникулы поехал со мной. И все же я был рад, что он снова мне доверяет, и опять мог разговаривать с ним без неприятного привкуса.

Во время длительной и успешной канцелярской карьеры я проводил в Ноттинг-Хилле почти все вечера. Уютные, приятные вечера. Дошло даже до того, что у меня появилось утешительное эдипово чувство к миссис Мамфорд. Сиськи у нее действительно были убийственные. И выглядела она теперь плюс-минус презентабельно, поскольку перестала носить хипповскую одежду.

Вообще-то я ее ужасно жалел. И понимал, как ей полезно какое-то время пожить без семьи. Смехотворно, да, – но полезно. Честное слово, с ее стороны было очень клево взбунтоваться. В конце концов, единственное, что хуже кризиса среднего возраста, – это его отсутствие. Потому что если его нет, значит, о тебе забыли, и с тем же успехом ты вполне можешь оказаться жмуриком.

Размышляя об этом, я вдруг понял, какой я восприимчивый парень, и впервые до меня дошло, что следует избрать карьеру психотерапевта. Барри в тот момент готовил ужин на кухне, так что я решил попробовать.

– Маргарет? – спросил я. Теперь ее имя давалось мне легко.

– Да? – отозвалась она.

– Какие у вас были отношения с матерью?

– М-м... хорошие. А что?

– Просто интересно.

– А.

– Она вас в детстве когда-нибудь предавала?

– Нет.

Отлично. Она лежала на диване, поэтому я встал и незаметно переместился так, чтобы сидеть у нее за головой, как обычно делают, чтобы не видеть выражения лиц друг друга.

– А если хорошенько вспомнить, вы абсолютно уверены?

– Несомненно.

– Она была хорошей матерью? Она вас кормила грудью? – Теперь я подбирался к самой сути.

– Да, она была очень неплохой матерью, но вообще-то насчет груди не помню – я тогда была довольно невелика. – Ага... сарказм как защитный механизм. Интересно.

– Понятно. То есть вы не чувствуете себя покинутой?

– Нет – конечно, нет.

– Вы уверены?

– На самом деле... я вот сейчас думаю, был один случай... да... боже, мне тогда было лет, наверное, двенадцать. Отец вернулся домой пьяный и начал меня странно трогать. Мама попыталась меня защитить, и он ее ударил. Да, я сейчас ясно это помню. Кулаком ударил ее по носу – я помню, как кровь брызнула мне на платье. Она закричала, схватила большую кастрюлю и стукнула его по голове. Он потерял сознание и упал на пол, прямо на меня. Я не могла двинуться, но мама меня вытащила, – ноге было больно, и, помню, у меня порвалось платье. Маленькая дырка над талией. Черт! Невероятно!

– Она вывела меня из дома – шел сильный дождь – и мы просто побежали – не знаю куда – мне было страшно – мы просто бежали. Мы уже были на полпути к станции, когда она вспомнила про моих сестер, так что мы вернулись.

Господи боже! Немыслимо! Это все объясняет. Мне не терпелось рассказать Барри. Она уже начала плакать – я видел, как она содрогается всем телом.

– С тех самых пор, – сказала она дрожащим голосом, – я давила в себе мучительную боль – страх перед миром взрослых – перед материнством. Я всегда знала, что хорошей матери из меня не выйдет.

Блестяще! Я был на седьмом небе. Какая власть! Наклонившись, я вгляделся в ее лицо.

Тут-то я понял, что содрогалась она от сдерживаемого смеха, а не от слез. Увидев, что я заметил, она разразилась истерическим хохотом и скатилась с дивана на ковер.

– Ох, Марк, какой ты доверчивый, – сказала она, наконец успокоившись. – Никогда бы не подумала, что ты такой остолоп.

Я? Доверчивый? Остолоп? Чтоб тебя – так она просто врала. Врала, твою мать!

Она поднялась и вздохнула, вытирая глаза.

– Это мило, – сказала она, – ты такой прозрачный. Люблю юношей.

Она взлохматила мне волосы, словно ребенку, и побрела в туалет, бормоча что-то про “чуть не обмочилась”.

– Неправда! – заорал я ей вслед. – Я не идиот. Вот же сука.

Глава двадцать седьмая

Мое собеседование при устройстве на “приятную работу на свежем воздухе, беседы с женщинами” оказалось странным по двум параметрам. Во-первых, происходило в группе из десяти человек, во-вторых – от соискателя вовсе не требовалось говорить.

На самом деле напоминало это скорее лекцию, чем интервью. Коренастый мускулистый мужчина в полосатых брюках, с подтяжками, в белой рубашке и голубом галстуке вышагивал по комнате, вертя в пальцах сигарету, и рассказывал, как выполнять работу, которую все мы, очевидно, уже получили. Странно, что обошлось без процедуры отбора, но он подчеркнул, что мы вольны уйти с работы, как только захотим.

– А если она вам не понравится, отваливайте, – вот так он это и сформулировал.

Я начал понимать, почему объявления о приеме на эту работу публикуются ежедневно. Непохоже, что я и девять моих коллег вступили на территорию пожизненного найма.

* * *

– Мы называемся “Черный День – Профессионалы Роста”, – сказал он. – Мы предлагаем персональные и индивидуальные планы увеличения капитала и сбережений для женщин, специальное обслуживание женских нужд, прошу извинить за каламбур.

Никакого каламбура я не заметил. Может, что-то насчет женщин и обслуживания? Кто знает...

– Кто из вас занимался продажами? Я так и думал. Метод у нас такой: продажи по телефону. По статистике, просто звонки неэффективны. Приводят только к тому, что называется низким процентом эффективности. Поэтому мы поступаем так отправляем вас (он показал на нас) на улицы (он показал на окно) с этими (он показал на какие-то листовки) листовками. Вы делаете вот что: находите женщину и даете ей листовку, где описано, как мы обслуживаем женщин. Потом отрываете у листовки низ, отрывной талон – хотя я вам рекомендую это делать до того, как отдадите листовку, – и спрашиваете у женщины имя и номер телефона. В конце дня сдаете отрывные талоны, а через несколько дней сотрудник нашего отдела телемаркетинга женщинам перезванивает, спрашивает, помнят ли они листовку, успели ли они ее прочесть, а потом пытается продать им наше пенсионное страхование. За каждое имя и телефон, которые вы нам сдадите, мы платим по пятьдесят пенсов. Но – и это очень важное “но” – за каждое выдуманное имя мы сокращаем вам зарплату. Много врете – и не получаете ничего. Так что накалывать нас не надо. Мы знаем, что у вас на уме. Вопросы есть? Готовы начать работать?

Трое вышли.

– Так. От трех избавились. Посмотрим, сколько продержатся остальные. ГЭВИН! Вот ваш контролер. ГЭВИН! Будет наблюдать, как вы работаете на улице. ГЭВИН! ИДИ СЮДА! Он знает, где лучше всего получается. ГЭВИН, МУДИЛА ГРЕБАНЫЙ!

Вошел Гэвин. Потрясающий урод. И громадный. На лице у него виднелся недавний шрам, соблазнительно тянувшийся от левой ноздри через губу в рот. Тело покрыто кусками жира, переходящего в мышцы.

– Гэвин за вами последит. Позаботится, чтобы не было проблем, угроз, все такое. Это в его интересах.

Господи! Это гораздо лучше канцелярии! Гэвин развел нас семерых по перекресткам в Кэмден-тауне.

* * *

В РОЛЯХ:

Пола – ирландка-алкоголичка средних лет, всегда носит теплый тренировочный костюм.

Уэйн – временно безработный каменщик, выглядит скорее как австралийский серфер. Чистопородный англичанин, но весьма обаятелен и вскоре обрюхатит Триш.

Триш – жизнерадостная кокни, попавшая сюда прямиком из фильма, снятого Английским туристическим советом для доверчивых американских туристов. Неопределенного возраста, но, видимо, старше пятнадцати и младше тридцати. Всегда в бейсболке (обычно козырьком назад), обладает поразительной способностью беспрестанно трепаться о чем угодно, ни капли при этом не надоедая.

Оливер – носит галстук, разбирается в винах, ушел с работы через двадцать минут.

Нелл – только что закончила Бристольский университет. Ей трудно выбрать карьеру, так что в любую свободную минуту она просматривает страницы с вакансиями в “Гардиан”. Несимметричное нежное лицо, почти всегда носит зеленый беpeт. Считает, что с Гэвином трудно общаться.

Пит – тихий, молчаливый, но вполне приличный парняга. Та же проблема с щетиной, что у меня. Только что вышел из тюрьмы.

Я – богатый еврей.

Гэвин – контролер.

* * *

Не самая однородная группа на свете. Но это была жизнь.Реальный мир.

Я раньше видел соцреалистические драмы, иногда смотрел мыльные оперы, но до той поры мир был фантастичен не более и не менее, чем обыкновенное голливудское кино. А тут я вдруг оказываюсь в эпизоде “Жителей Ист-Энда”! Тусуюсь с бедняками. Фантастика! Такое чувство, будто приземлился в мюзикле “Метро-Годвин-Майер” и все твои реплики звучат, как песня.

Чуть огрубить акцент – и я один из них. И никто надо мной не смеется! Никто не знает, откуда я, и никто не спрашивает. Все просто решили, что мне в жизни досталось. Какая сказка! Я мечтал, чтобы меня увидели парни из школы. Как я был крут.

Лучше всего я общался с Гэвином. Патологический лгун и психопат. Считал, что в жизни не встречал никого смешнее Нелл. Один вид “Гардиан” вызывал у него приступы хохота.

Про зубы Гэвина я говорил? Рот ими оброс неправильно, и верхний ряд помещался за нижним – на редкость непривлекательно. К тому же из-за этого за столом он вел себя, как пудель. Его меню тоже мало отличалось от пуделиного, поскольку питался он только гамбургерами из “Макдоналдса” да изредка чипсами – если его вдруг одолевала забота о здоровье.

Мое общение с Гэвином было необычным вот почему: сомневаюсь, чтобы он вообще с кем-нибудь раньше общался. Он считал своей прямой обязанностью не защищать нас, а опускать так, чтобы мы уволились. Тут наблюдался некий зазор между политикой конторы и уличной практикой, но я решил, что Гэвин знает, что делает, и встал на его сторону. Его особой специальностью были женщины. Если он пытался опустить Триш или Полу, те просто поворачивались друг к другу и заводили разговор о том, какой у него, наверное, маленький член, поэтому свою энергию он по большей части направлял на Нелл.

– Ты почему коротко стрижешься, Нелл? Молчание.

– Это тебя в университете научили? Молчание.

– Если ты лесбиянка, это ничего. Я считаю, трое в постели – это отлично.

– Слушай, если я стригу волосы, это не значит, что я лесбиянка, а даже если я и лесбиянка, тебя это не касается. У меня полно подруг-лесбиянок, но я не лесби. Но я могла бы стать лесбиянкой, если бы захотела. И лесбийская любовь – это не трое в постели. Это двое в постели. Две женщины. И никаких мужчин.

– Для нелесбиянки ты, я вижу, неплохо разбираешься в том, что такое однополая любовь.

Молчание.

– Могу спорить, парня у тебя нет. Молчание.

– У тебя есть парень? Молчание.

– Может, у твоего парня длинные волосы. Может, он педик.

Молчание.

– Он педик?

– ЗАТКНИСЬ! У меня нет... То есть тебя не касается, если я... Заткнись, понял?

– Извини, ты права. Я слишком любопытен. Молчание.

– Ты примешь мои извинения? Молчание.

– Ну же, будь умницей. Молчание.

– Что это ты читаешь? “Экологический Гардиан”! Да ты, блин, смеешься. Эй, Марк, она читает “Экологический...”, блить, “...Гардиан”! Если ты веришь во всю эту экологию, что ж ты столько бумаги каждый день изводишь? Зачем ты изводишь бумагу?

И так далее.

Мне, например, скучно с такими, как Нелл, поэтому я всегда вставал на сторону Гэвина и смеялся каждый раз, когда мне казалось, что я распознал шутку. Обычно его игнорировали или презирали, так что скоро я стал ему союзником. Гэвин давал мне дополнительное свободное время, усаживал в кафе, угощал чашкой дубильной кислоты и развлекал воспоминаниями.

Ну разве что это были не его воспоминания. Насколько я понимаю, рождались они в его гиперактивном больном воображении. Но он был одаренный, опытный пиздобол, и я у него многому научился.

Мы узнавали друг друга все лучше, и его прошлое расцветало все пышнее. Вот список тем, которые мы обсуждали:

– Жизнь в армии, включая подробности позорного изгнания Гэвина за злоупотребление наркотиками.

– Жизнь наемника в Южной Америке, включая вопросы обращения с бомбами, каково это – кого-нибудь убить, и радости дружбы с головорезами.

– Хватит ли у меня, Марка, моральной выдержки застрелить кого-нибудь в упор.

– Краткая кругосветная экскурсия по местам обитания щедро разбрызганных Гэвиновых потомков.

– Негритянки в постели.

– Его отношения с десятилетним сыном – тот живет в Лондоне, и Гэвин видел его несколько раз.

– Буддизм, произносится “будизьм” (почти то же самое, что диалог “Негритянки в постели”).

– Тот раз, когда кто-то напал на Гэвина в метро с ножом, а Гэвин броском отправил его через весь вагон, а потом стоял у парня на голове, пока у того не хлынула кровь из уха.

Каждый день начинался с завтрака в “Уимпи” на Кингз-Кросс, потом мы загружались в метро и отправлялись в то место, которое выбирал Гэвин. Аксбриджский торговый центр, Брент-Кросс, Кэмден, Уэмбли, Кингстон, рынок “Шепердз-Буш”, Брикстон – все самые обаятельные места Лондона были наши.

В метро была бездна времени для разговоров, и, не считая Гэвина, все, видимо, друг другу нравились. Даже Нелл как-то вписывалась. И им действительно нравился я! Вот это меня по-настоящему удивляло. В школе новенький, чтобы заслужить всеобщее одобрение, должен совершить акт насилия или публично унизить вечную жертву, а тут они просто решили, что я неплох.

Я начал думать, что, может, крутые парни в конечном счете не так уж и круты.

Почти все бросили работу в первые же несколько дней, так что через три недели я был ветераном. Из первой команды остались только я и Триш. Триш все еще работала, поскольку пыталась сколотить состояние. Большинство из нас боролись за каждый номер телефона, часто опускаясь до мольбы (“Разумеется, вам не нужно пенсионное страхование, просто мне нужны ваше имя и номер; я получаю по пятьдесят пенсов за каждую листовку, а вам придется лишь ответить на один телефонный звонок и послать их к черту”). Но Триш, похоже, добывала номер из каждой женщины, с которой разговаривала (“Приветик, дорогуша. Как дела? Какие на сегодня планы? За покупками идешь? Вот, дорогая, возьми, положи осторожненько в сумку и глянь, когда домой вернешься. Как, ты сказала, тебя зовут? Ну да. Потрясающе – спасибо за помощь большущее, милочка. Ну да – вот и все – ну вот если бы ты мне дала телефончик... О, спасибочки – тогда тебе насчет листовки кто-нибудь позвонит. Ладно, спасибки, увидимся – пока-пока”.)

Только я начал развлекаться мыслью о том, что нравлюсь Триш, как она сообщила, что, кажется, Уэйн ее обрюхатил.

– Контрацепция мне никогда не давалась, – сказала она. – Я обычно использовала колпачок, но меня уже достало. Так что я просто импровизирую.

– Получается? – спросил я. Она рассмеялась:

– ПОЛУЧАЕТСЯ! Я б так не попала, если б получалось, верно? Он должен был вынуть в последний момент, но ты же знаешь Уэйна.

– Не настолькохорошо.

– Ну, ты понял. Он сверху. Один бутерброд, и вся любовь. Притормозил – и ага.

– А, понятно.

– Правда, он ничего.

Я решил использовать выражение, которое слышал от девушек на телефоне.

– Хрен у него без костей, – сказал я.

Триш смеялась минут десять.

– Слышь, так нельзя говорить. Ты педик, что ли, или как?

Как выяснилось, я пока не все понимал правильно, но месяц закончился, деньги были заработаны, и в воскресенье я встречался с Барри на вокзале Виктории, дабы отправиться открывать мир. Студенческий билет стоил всего 160 фунтов, и с ним мы могли садиться на любой поезд в Европе – когда угодно в течение четырех недель. К сожалению, после покупки билета денег у нас осталось маловато, так что много есть не получится, а спать придется главным образом в поездах, но все равно – я был в восторге. А если повезет, к нашему возвращению Барри и думать забудет о женщинах средних лет.

Мы с Триш поклялись не теряться и с тех пор никогда больше не общались. Гэвин пожал мне руку и пожелал жить хорошо. Я сказал, что постараюсь.