Текст книги "Дурное влияние"

Автор книги: Уильям Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Взгляд из-за парты рядом с Блобом

Чтобы пересесть, требуется специальное разрешение миссис Диксон, и она сразу предупреждает, что вернуться я уже не смогу. Пересаживаться можно лишь раз в семестр, не чаще. Но я даже не раздумываю. Отвечаю, что так надо.

«Камчатка» – это как другой мир. Но мне плевать, я думаю лишь о том, от кого я бегу. Мне и в голову не приходит побеспокоиться о том, к кому я перебегаю. Сколько себя помню, с Блобом никто никогда не сидел, так что с этой точки зрения я – его спаситель. И его новый друг. Но по правде говоря, я скорее дал бы себя четвертовать, чем стал другом Блоба. Ниже Блоба опуститься в принципе невозможно.

Но если ты сидишь с ним за одной партой, отделаться от Блоба не так-то просто. Я не могу приказать, чтобы он отвалил или хотя бы заткнулся, – чего мне безумно хочется всякий раз, когда он пытается со мной заговорить, – поскольку теперь мы связаны одной партой. Обычно Блоба просто игнорируют. Абсолютно все. Но у меня не выходит.

Каждое утро Блоб заводит свою шарманку: чем я занимался вчера вечером, что смотрел по телику, что ел на ужин – и так вопрос за вопросом, один глупее другого. Блоб понятия не имеет, как разговаривают нормальные люди, и это длится до бесконечности. Он весь буквально светится от счастья (ведь наконец-то у него есть с кем поговорить) и не замечает, что ответы я цежу сквозь зубы. Сам я никогда ничего у него не спрашиваю, но он нисколько не обижается.

Блоба невозможно поставить на место обычные способы с ним не работают. Он вечно чересчур навязчивый, чересчур громкий, чересчур энергичный, и я не знаю, что сделать, чтобы он оставил меня в покое. Все пялятся на нас, когда мы с ним разговариваем, я со стыда готов сгореть, но избежать этого не могу.

Однажды Блоб заявляется в школу с тонкой пачкой конвертов. Штуки четыре с виду. Он протягивает мне один конверт, и у меня тотчас возникает жуткое предчувствие. К счастью, никто на нас не смотрит, так что я поспешно вскрываю конверт. Так и есть! Хуже просто не придумаешь – приглашение на день рождения.

А Блоб стоит, вылупив свои зенки, большие и влажные, и ждет ответа. Лучшей возможности отделаться от него у меня еще не было. Никогда в жизни, даже через миллион миллионов лет, я не пошел бы к нему в гости, и если сейчас заявить ему об этом – просто взять и выложить правду, – Блобу придется прекратить таскаться за мной хвостом. Всего-то и надо, что сказать ему «нет». И вовсе это не так уж жестоко. Я даже окажу ему своего рода услугу.

Но я лишь мямлю «спасибо» и поскорее прячу конверт в парту.

Вообще-то сейчас время переклички, но миссис Диксон запаздывает, поэтому все слоняются без дела. Бо́льшая часть ребят носится за Мартином, у которого в руках мяч, и пасует он исключительно Скотту, а девчонки разбились на мелкие группки и сплетничают. Самый большой кружок сплетниц возле парты Верити. Олли до сих пор нет. За последнее время он уже несколько раз пропускал занятия. Потом, правда, обязательно приносил записки от родителей, но я уверен, что Олли прогуливает. У его мамы есть печатная машинка.

Я наблюдаю, как Блоб вручает второй конверт Квоку, тот улыбается, кивает и кладет приглашение в парту. Блоб жестами пытается дать понять, чтобы Квок открыл конверт прямо сейчас, но тот ни черта не просекает и стоит себе столбом, улыбаясь и кивая как китайский болванчик, словно ждет, когда Блоб от него отстанет.

Затем Блоб обходит парту и протягивает конверт Джеймсу – это тот, что вечно исчушканный и от которого воняет мочой. Джеймс сидит рядом с Квоком, прямо перед нами. Джеймс берет конверт и спрашивает, причем так громко, что все моментально замолкают и поворачиваются в его сторону:

– ЭЭЭЭЭЭЭЭ… А ЧЕГО ТАМ?

Блоб напрягается. Теперь все смотрят на него, даже Мартин со Скоттом.

– Приглашение, – бормочет он едва слышно.

– КУДА?

Блоб не отвечает целую вечность и в конце концов просто пытается вырвать конверт у Джеймса, но Джеймса не проведешь. Он резко выбрасывает руку вверх, а затем запрыгивает на стул, чтобы Блоб не смог до него дотянуться.

На глазах у всех Джеймс вскрывает конверт и зачитывает в полный голос:

– ПРИГЛАШАЮ ТЕБЯ НА МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ В ВОСКРЕСЕНЬЕ. ГЛЕНВУД-КЛОУЗ, 8. С 15 ДО 18. ИГРЫ! КЛОУНЫ! ПРЫЖКИ НА БАТУТЕ!

–  КЛОУНЫ? – переспрашивает Скотт.

– Как же ты собираешься прыгать на батуте? – вставляет Мартин. – Ты ж не отскочишь, жиртрест, – размажешься.

Все хохочут, даже девчонки.

– А Я?! Я ТОЖЕ ХОЧУ! – заливается Скотт.

– Можешь взять мое. – Джеймс кидает ему приглашение.

Бросок не очень удачный, и Блоб торопится к упавшему конверту, но Скотт его опережает. Он швыряет конверт Мартину, и Блоб носится кругами по классу как полоумный, пытаясь отнять приглашение, пока не сталкивается в дверях с миссис Диксон, которая тут же на него набрасывается. И пока та бушует, Мартин, глядя на Блоба, демонстративно рвет приглашение на мелкие клочки и высыпает на его стул.

Все издеваются над Блобом потому, что боятся его. Не в том смысле, что он может сделать больно или еще чего. Его боятся, как боятся заразной болезни. Как прокаженного. Или изгоя. Как человека, к которому нельзя подходить слишком близко, иначе подхватишь заразу. Я подошел слишком близко.

И представить никогда не мог, что такое возможно. У меня всегда была куча друзей. Таких же, как и я сам. Но на задах класса, рядом с Блобом, я чувствую, как постепенно от меня ускользает все. С той самой минуты, как я потерял Олли, похоже, я потерял и всех остальных.

Как бы гадко и жестоко я ни обращался с Блобом, как бы ни лез из кожи вон, силясь доказать всем, что никакие мы с ним не друзья, я все равно чувствую, как меняется отношение ко мне в классе, и чем упорнее я пытаюсь вернуть все обратно, тем хуже они ко мне относятся.

На переменах меня все позже выбирают в футбольную команду. А когда Блоб подходит и спрашивает, можно ли ему тоже поиграть, чего он раньше никогда не делал, то я точно знаю: поступает он так именно из-за меня. Поскольку думает, что я вступлюсь за него. Прежде мне было плевать. То есть я, конечно, возражал, чтобы он играл в моей команде, но в другой команде – на здоровье. Однако теперь меня настолько выводит из себя одна лишь мысль о том, что он считает себя моим другом и позволяет себе демонстрировать это перед другими ребятами, что я тут же начинаю орать на него – мол, он слишком жирный для футбола, а затем даже даю пинка по его толстому, отвислому заду. И Блоб ударяется в рев, но я никак не могу остановиться.

А когда поворачиваюсь к остальным, уверенный, что все смеются, то обнаруживаю, что смеяться никто и не думает. Наоборот, все стоят и таращатся на меня, точно я шизанутый. Тут-то я и понимаю, что сделал только хуже.

На следующий день Блоб сообщает, что день рожденья отменяется.

Я всегда считал, что ты там, где ты есть. Считал, что все всегда остается на своих местах. Что все неизменно. Теперь я знаю, что это не так. Мир – очень скользкая штука. Достаточно пошатнуться чему-то одному, и все может полететь в тартарары. Те, кого ты знал много-много лет, могут переменить свое мнение о тебе без всякого предупреждения, причем сразу всем скопом. Стоит тебе дотронуться до изгоя, как ты тут же сам становишься изгоем и все остальные от тебя мигом отворачиваются. Это все равно что упасть с края света.

Даже мама что-то замечает и начинает доставать меня вопросами: мол, почему я как-то странно себя веду, почему сижу дома, почему не гуляю и почему я перестал видеться с Олли.

– Это потому, что он курит? – спрашивает она.

– Я ВИЖУСЬ С НИМ, – отвечаю я. – МЫ ВИДИМСЯ В ШКОЛЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ. ОН МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ.

Сам не знаю, зачем я ору.

– А почему вы больше не встречаетесь в выходные? Вы что, поругались?

– НЕТ.

Она хмурит брови и спрашивает, в чем дело, поэтому я выбегаю вон из кухни, хлопнув дверью.

Но она идет следом за мной, в мою комнату, садится на край кровати и принимается зудеть – так тихо и спокойно, как будто объясняет химическую формулу и мы с ней единственные из всех ученых мира, кто ее понимает, – что она не хочет, чтобы я проводил время в компании мальчиков, которые курят, и что она страшно разозлится, если хотя бы заподозрит меня в курении, но в то же время ей не хочется, чтобы я думал, будто мне вообще нельзя выходить на улицу.

– В мире, – бубнит мама, – полно людей, которые совершают дурные поступки, каждый в своей жизни совершает что-то дурное, но это вовсе не означает, что ты должен от всех прятаться. И то, что я рассердилась и отругала Олли, вовсе не означает, что теперь вы вообще не должны видеться. Меньше всего мне хочется, чтобы ты слонялся по дому как неприкаянный. Олли твой лучший друг. Сходи к нему в гости. А если не хочешь видеться с ним, начни встречаться с другими ребятами. Нельзя все время сидеть в четырех стенах. И не бери пример с Рейчел, ее поведение трудно назвать взрослым или умным. Тебе надо гулять. Найди себе дело по душе.

Мама настолько не врубается в ситуацию и настолько тормозит, что мне хочется заплакать. Я уже чувствую, как подступают слезы, но это вовсе не из-за того, что я расстроен. Это из-за злости и разочарования. Никто не понимает, что происходит, поэтому я снова бегу прочь, на сей раз вон из дома и вниз по улице. Податься мне некуда, и я просто бреду куда глаза глядят и думаю – ищу способ, как сделать так, чтобы все снова стало хорошо, но в голову не лезет ни одной путной мысли. Я не знаю, как вернуть мою прежнюю жизнь. А что, если я вообще не стану нормальным и у меня никогда больше не будет нормальных друзей?

А от маминых попыток сделать как лучше все становится только хуже. В последнее время она смотрит на меня так, словно старается понять, почему я несчастлив, и от этого мне еще более тошно. Ее пристальный взгляд лишний раз напоминает мне, что все хуже некуда, точно я сам об этом не знаю.

Ненавижу ее. Ненавижу маму. Ненавижу всех.

«Макдоналдс»

Жизнь Олли изменилась так же круто. Раньше у него был я – тот, кто удерживал его на правильном пути, – но теперь я с ним даже не разговариваю. Какое-то время Олли еще пытается наладить контакт, но, осознав, что я не шучу, сдается, и скоро мы ведем себя так, будто другого на свете и не существует вовсе.

Теперь Олли под Карлом. Игра окончена. Карл победил.

А это значит, что Карлу придется придумать новую игру. И я догадываюсь, что это за игра. Мне неизвестны ни правила, ни детали, но одно я знаю наверняка: в игре будут победитель и проигравший и этим проигравшим как пить дать окажется Олли.

Теперь, когда я больше не сижу с Олли, сосредоточиться на школе он не может. И неприятности у него идут косяком – сначала из-за того, что на уроках он где-то витает в мыслях, потом из-за невыполненных домашних заданий. А то начинает бросаться со Скоттом и Мартином чем попало, но те, разумеется, выходят сухими из воды, и достается лишь одному Олли.

Есть такие ребята, которых хлебом не корми, дай только влезть во что-нибудь стремное. Но Олли не из таких. Олли терпеть не может неприятностей. Более того, он даже не понимает, что неприятности тут как тут. Даже взгляд у него стал каким-то другим – более сонным, но в то же время более настороженным, типа ему влом особо напрягаться, но защитить себя он готов в любую секунду. И еще я уверен, что он прогуливает. Я не знаю, где он шляется, но с кем шляется, догадаться нетрудно.

В дни, когда Олли сачкует, я сижу на своей «Камчатке», слушаю сопливое сопение Блоба, пялюсь на парту, которую по праву считаю своей, с двумя подоткнутыми пустыми стульями, и свирепею так, что хочется вскочить и переломать все вокруг. Но я не понимаю, кого винить. Не могу разобраться, кого я ненавижу больше всего.

а) Олли;

б) Карла;

в) себя;

г) маму;

д) Блоба;

е) ребят, которые издеваются над Блобом, но в один прекрасный день с таким же успехом могут наброситься на меня.

Это называется «выбор из множества». Обведите кружком нужную букву.

Обычно выбор из множества – это легче легкого, но сейчас ответ мне никак не дается. Разве что обвести все буквы сразу. У меня отняли все, что я когда-то любил. Ковыряя подживающие болячки на костяшках, я гляжу на два пустующих стула и понимаю: я просто обязан что-то сделать, чтобы спасти себя. Нужен какой-то решительный поступок, чтобы не скатиться до уровня жалкого существа по имени Блоб.

У меня есть лишь один выход. Снова втереться в компанию Олли и Карла.

Чаще всего Олли прогуливает по четвергам. Не знаю почему, но это так, и вот в очередной из четвергов я отправляюсь в школу, но дохожу лишь до дома Олли. И топчусь за углом, откуда могу наблюдать за его дверью, сам оставаясь невидимым.

Он выходит в свое обычное время и идет в сторону школы. Я дожидаюсь, пока он свернет налево в конце улицы – наш привычный маршрут, – и двигаюсь за ним на безопасном расстоянии. Рывок-передышка, как мы когда-то следили за Карлом. Даже странно, что я вдруг об этом вспомнил. Такое ощущение, будто все это было не с нами, хотя прошло всего несколько недель.

В конце Хоторн-авеню Олли делает то, чего я от него и ждал. Он не идет по Фрэнсис-роуд к школе, а срезает влево, на боковые улочки, которые стекаются к кинотеатру.

Я пускаюсь за ним. Сердце колотится как сумасшедшее, и от возбуждения я едва не забываю о том, что впервые в жизни прогуливаю школу. И лишь заметив идущего навстречу мальчишку с портфелем и сменкой, вдруг вспоминаю, где я и что я. Пацан бросает на меня подозрительный взгляд, поскольку даже дураку ясно, что я замышляю какую-то каверзу, но я свирепо зыркаю на него, и он припускает со всех ног. Это всего-навсего первоклашка, и он вряд ли в курсе, как меня зовут.

Олли легко распознать в толпе из-за его волос. Чем ближе мы к центру города, тем больше вокруг людей и тем легче оставаться незамеченным. Олли проходит кинотеатр и идет дальше, к городскому центру. Возле Салли, девчонки со скакалкой, Олли смотрит на часы и какое-то время топчется на месте, словно пришел на свидание слишком рано. Я вжимаюсь в нишу при входе в аптеку, где он не может меня заметить.

Я почти не сомневаюсь, что он двинет направо, к торговому центру, но нет. Поторчав у статуи и бросив пару взглядов на место, где должны быть трусы Салли, Олли шагает прямо, вверх по Стейшн-роуд. Раньше я вечно путал Стейшн-роуд с Сент-Эннз-роуд, пока папа не подсказал, что Стейшн-роуд – это та, на которой вокзал. Зато теперь все просто.

Перед «Макдоналдсом» он вновь сверяется с часами и входит внутрь.

Лет сто я не могу заставить себя сдвинуться с места. От одной лишь мысли, как они отреагируют, когда я к ним подойду, у меня пересыхает в горле. Я понятия не имею, что скажу. То есть я еще могу представить, как скажу им «привет», но с остальным большие проблемы. Не могу придумать, как себя вести. И тут до меня доходит, что раз Олли пришел рано, то в любую секунду может появиться Карл и увидеть, как я торчу здесь, придурок придурком. Или еще того хуже – подкрасться сзади и застать меня врасплох.

Я срываюсь с места, несусь за угол и вжимаюсь в стенку ближайшего магазина. Нельзя допустить, чтобы кто-то из них заметил меня именно сейчас, в момент моей нерешительности. Ведь вся фишка в том, чтобы выглядеть как можно естественней. Типа я здесь случайно. Сердце трепыхается в груди, а колени подгибаются сами собой, будто вот-вот откажут. До смерти хочется бежать отсюда со всех ног – в школу или домой, без разницы. Я мог бы прикинуться больным. Симптомы все налицо. Вот так подпирать стенку без единой мысли в башке – это будет покруче, чем грипп, когда твою голову стискивает с такой силой, что все вокруг расплывается как в тумане, и точно так же до безумия хочется лечь и уснуть.

И тут я замечаю Карла. Он проходит мимо, по другой стороне улицы, своей развязной походочкой – руки в брюки, – направляясь прямо в «Макдоналдс».

Чем дольше я проторчу здесь, тем больше вопросов они зададут и тем быстрее допрут, что я за ними следил, и вот тогда я точно буду выглядеть самым большим придурком в мире. Если действовать, то прямо сейчас. Ничего страшнее я в жизни не делал. Это намного страшнее, чем тогда на великах в Уэмбли; страшнее, чем прыжки через железнодорожные рельсы; страшнее, чем «костяшки», но я должен это сделать. Выбора нет. Я должен войти внутрь.

Когда я толкаю входные двери, рука у меня трясется и я едва дышу. Внутри привычный уютный запах, типа как если смешать в одном ведре жареную картошку, сласти, хлорку и блевотину. У меня еще есть время подготовиться к встрече, поскольку столики находятся на втором этаже. И тут до меня доходит: надо что-то взять. У меня всего пятьдесят пенсов, так что я покупаю маленький пакетик картошки – самое дешевое, что здесь есть после кетчупа, но навряд ли тебе разрешат сесть за стол, если ты взял лишь крошечный пакетик кетчупа.

С картошкой на подносе и оттягивающим плечо рюкзаком, набитым учебниками, я медленно тащусь вверх по лестнице. Это все равно как идти в кабинет директора.

Перед тем как повернуть за угол, напускаю на лицо самое расслабленное из всех возможных выражений. Типа у меня такой расслабон, что аж противно.

Они в самом дальнем углу ресторана, развалились на пластмассовых стульях, посасывают кока-колу из бумажных стаканчиков, а может, молочный коктейль. Я жалею, что не заказал то же самое, но возвращаться уже поздно, да и денег у меня все равно больше нет. Я замечаю их раньше, чем они меня, что уже хорошо, и направляюсь прямо к ним: сама уверенность, взгляд устремлен в их сторону, но стараясь не смотреть в глаза ни тому ни другому. Грохаю подносом об стол и сажусь.

Для начала я отправляю в рот пару картошек и лишь потом спрашиваю:

– Как дела?

Смотрю сперва на Олли. Тот пожимает плечами – видно, что он смущен. Перевожу взгляд на Карла. Невозможно понять, о чем он думает. И вдруг, без всякого предупреждения, Карл улыбается. Такой широкой, лучистой улыбкой.

– Картошечка! То, что доктор прописал!

И запускает руку в пакетик. Вообще-то маленькая порция немногим больше пригоршни, но я не возражаю. Старт вроде неплохой.

– И часто ты картошкой завтракаешь? – спрашивает он.

– Бывает. – Хотя это наглая ложь. Застань меня мама за завтраком в «Макдоналдсе», она бы меня точно убила. – А ты, значит, молочным коктейлем? – По тени внутри соломинки я вижу, что это не кола. – И часто ты так завтракаешь?

– Бывает.

За столом повисает молчание. Я добиваю остатки картошки, Олли – свой коктейль. Он явно не желает смотреть на меня, пока не разберется в раскладе. По тому, как он булькает соломинкой в стакане, понятно, что Олли дико нервничает. Я стараюсь тоже особо на него не глазеть и полностью сосредотачиваюсь на картошке, как будто это единственная интересная вещь во всем зале. Как можно медленнее доедаю остатки.

В конце концов Карл не выдерживает:

– А ты чего не в школе?

Я пожимаю плечами:

– Да так, неохота. А тычего не в школе?

Я намеренно говорю «в школе», а не «в отряде».

Прежде чем пожать плечами, он на секунду задумывается, а затем ухмыляется:

– Да так, неохота.

И когда он это произносит, я понимаю, что все в порядке. Я сыграл по его правилам, не слишком дергался, но и не выглядел жалким, и, похоже, фокус сработал. Облегчение такое, как будто в животе развязался узел.

В голову вдруг приходит новая мысль: а может, все это время Карлу как раз хотелось, чтобы я вернулся? Нет, в самом деле, мысль очень даже разумная. Если тебе хочется командовать, то командовать двумя в два раза лучше, чем одним. И если в твоей банде всего один Олли, это, в общем-то, совсем даже и не банда. Со мной Карлу гораздо выгоднее, чем без меня. По сути, ему и хотелось-то всего лишь одного – быть боссом.

Ну и пусть. Подумаешь, не буду командовать. Может, это не так уж и плохо. А по сравнению с одиночеством так вообще супер.

– А как ты нас нашел?

Он спрашивает без всякого подвоха. Кажется, он даже впечатлен.

– Да так, догадался, – отвечаю я. Похоже, Карл верит. Все лучше, чем сказать, что я следил.

– Чем собираешься заняться?

Он смотрит на меня из жуткой голубой бездны своих глаз. Я пожимаю плечами.

– Мы идем воровать, – объявляет он. – Хочешь с нами?

По тому, как дергается голова Олли, я понимаю, что для него это новость. Должно быть, планы изменились из-за меня. Вот только странно, почему Олли так удивлен. Даже дураку ясно, что Карл хочет заставить меня сделать нечто большее, чем просто сачкануть с уроков. Ему нужны более весомые доказательства того, что я снова с ними.

Либо так, либо это ловушка. Возможно, он просто решил меня подставить. Меня возьмут с поличным, и это станет его последней победой. Возможно, он не успокоится до тех пор, пока меня не вытурят из школы и не отправят в спецуху, точь-в-точь как его самого. Возможно, именно так он хочет раздавить меня окончательно.

– Я пожимаю плечами – и не то чтобы «да», но и не совсем «нет». Я еще в жизни ничего не крал и не могу сказать, что особо горю желанием стать вором.

– Чего хочешь украсть? – спрашивает Карл.