Текст книги "Дурное влияние"

Автор книги: Уильям Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Парк

Мы с Олли на гоночном треке. На самом деле это не совсем трек, а просто кусок парка, который огородили и залили бетоном. Посредине – огромная восьмерка, тоже бетонная, но другого цвета. Мы считаем, что когда-то здесь и правда хотели устроить гоночный трек, но так и не закончили, а может, трек был здесь с самого начала, но потом его разобрали. Так или эдак, нам с Олли в общем-то без разницы. Главное, что он есть. Мы часто нарезаем здесь круги на великах, болтая о всякой ерунде, или отрабатываем торможение с заносом на гравии внутри восьмерки, а время от времени действительно устраиваем гонки. Иногда мы стартуем с противоположных концов, и когда ты достигаешь перекрестья в середине, то каждый раз рискуешь столкнуться с соперником, и вот тут самое главное – смотреть, у кого первого сдадут нервы. Первыми они всегда сдают у Олли.

Он рыжик. Рыжик-пыжик. Олли бесится, когда его так называют. Можно просто называть его «рыжим», но ему от этого не легче. Самое грустное, что вежливого слова тут не подобрать. Он такой рыжий, что вы даже представить себе не можете. Цвет волос, как у Олли, не часто встретишь. Наверное, такого цвета вообще почти не бывает. Лично я, кроме Олли, видел такое лишь один раз, на наклейке Донни «ОПАСНО! ВРЕДНЫЕ ОТХОДЫ!».

Поскольку Олли мой лучший друг, я дразню его за все что угодно, но только не за волосы. Он единственный человек в мире, кто мечтает поскорее облысеть.

В общем, мы с Олли на треке. Мы не делаем ничего особенного, просто типа пытаемся удержаться на одном месте, не касаясь ногами земли, но все это вроде как несерьезно. Мы не следим друг за другом, не засекаем время и ничего такого.

Олли замечает его первым. Он на дальней стороне трека. Он делает то же самое, что и мы, но только гораздо лучше. Он может удержаться целую вечность, не касаясь земли, не двигаясь вперед и даже не качаясь. На нас он не смотрит, он просто занимается своим делом. Он притворяется, будто не глядит на нас, но я-то вижу: парень прекрасно знает, что за ним наблюдают, потому что начинает еще активнее стараться удержать равновесие.

– Блин!

Я даже не знаю, почему это говорю. Как-то само вырвалось.

Последний раз мы виделись уже сто лет назад, но он по-прежнему в том же красном спортивном костюме. По идее, это форма «Арсенала», но только ненастоящая. Будь у меня такая, я повесил бы на спину цифру 7, как у Лайама Брэди, а Олли заставил бы нацепить 10, как у Фрэнка Стэплтона.

– В чем дело? – говорит Олли. – Ты его знаешь?

– Ага.

– Как его зовут?

– Без понятия.

– А кто он?

– Переехал на нашу улицу. Он чокнутый.

Но Олли уже крутит педали в его сторону. Вот уж чего бы я точно не сделал. Он вообще такой, Олли. Ему все интересно. Возможно, мне не следовало говорить «чокнутый», потому что я не имел в виду ничего хорошего. Наоборот, я имел в виду только плохое, но если сразу толком не объяснить, то может показаться, что это круто.

Я не могу оставаться на месте, пока Олли несется к нему, поэтому тоже жму на педали и пускаюсь следом, резко переключая скорость. Звездочки отвечают хрустом, потому что на высокой скорости трогаться нельзя, это плохо для сцепления.

– Привет, – говорит Олли.

Парень не отвечает, просто смотрит на Олли и слегка кивает.

– Классный велик, – говорит Олли.

Парень пожимает плечами и смотрит куда-то вдаль.

Будь у Олли хоть немного мозгов, он держал бы себя в руках, но это не по его части. И он спрашивает:

– Тебя как зовут?

Парень медленно поворачивает голову к Олли и осматривает нас обоих сверху донизу, каждого по очереди. Я не могу понять, узнал он меня или нет.

– Карл, – отвечает он. – Я – Карл.

– Олли, – говорит Олли. – А это – Бен.

Карл снова кивает, на этот раз мне. Кивок точь-в-точь такой же, каким он ответил Олли, как будто видит меня впервые в жизни.

– Айда покатаемся, – говорит он.

И срывается с места. Причем не просто быстро, а супербыстро. Это вызов. Обычно в таких случаях ты просто думаешь: «Да ну его!» – но он исчезает так стремительно, что мы понимаем: не рвани мы следом прямо сейчас, то отстанем так сильно, что никогда его не догоним. На решение у нас доля секунды.

Мы с Олли переглядываемся. Инстинкт велит жать на педали, но что-то мне мешает. Олли стартует первым, я за ним.

Карл уже далеко впереди. Он даже не оглядывается, будто ему все равно, едем мы за ним или нет. Несется по главной дорожке, мимо лужайки для боулинга, к воротам, но прямо перед выходом из парка вдруг резко ныряет влево, и мы сворачиваем за ним, подпрыгивая на кочках. За теннисными кортами мы снова вылетаем на дорожку, и Карл петляет влево, к футбольному полю, а затем вдруг резко тормозит с заносом и в следующий момент уже гонит прямо на нас, лоб в лоб, как камикадзе. Ни я, ни Олли к этому не готовы, и только поэтому мы не сворачиваем в сторону, но в последнюю секунду Карл резко меняет курс, крутит руль вправо и исчезает из виду. Там спуск. Самый крутой во всем парке. Никто еще ни разу не съезжал по нему на велике.

Вот теперь мы с Олли останавливаемся. Склонив головы набок, вслушиваемся. Сначала все тихо, а затем вдруг раздается боевой клич – такой вибрирующий клич, это все из-за кочек, по которым он несется вниз. Нам слышно, как он вылетает на главную дорожку, поскольку клич перестает вибрировать.

Ни грохота, ни треска. Он сделал это. Мы подъезжаем к краю склона. Он внизу, глядит на нас, задрав голову.

– За мной, – кричит он. И уезжает.

Когда-то мы торчали тут целыми днями, прикидывая, рискнуть или нет, но так и не решились. А тут Олли вдруг срывается с места, буквально перемахивает через край склона и несется вниз с победным криком. Он даже не тормозит у подножия спуска, а мчит прямо за Карлом.

– Фигня! – кричит он мне через плечо.

– Знаю! – кричу я в ответ.

В груди у меня все сжимается, а в глотке такое ощущение, будто там что-то застряло, хотя это не так. Олли уже у теннисных кортов. Он крутит педали, но то и дело оглядывается на меня. Я должен рискнуть.

Изо всех сил вцепляюсь в руль и ныряю вниз.

До середины спуска я не могу выдавить из себя нормальный крик. Все тело трясется так, будто я в падающем самолете и он вот-вот грохнется об землю, а живот остался там, на верху горы, потому что я разогнался так быстро, что он за мной не поспел, но ощущение просто супер, и я еще не добрался до низа, а мне уже хочется повторить, но сейчас некогда. Я должен их догнать.

Догоняю Олли у ворот парка. Одна его нога на земле, вторая на педали, велик наклонен. Он вертит головой по сторонам, глаза прищурены.

– Я его потерял, – сообщает он.

Оглядываю парк на триста шестьдесят градусов. Никаких следов. Ни на центральной дорожке в сторону трека, ни на дороге между продуктовыми палатками, и хотя отсюда не видно, но мы знаем, что на дорожке за теннисными кортами его быть тоже не может, иначе мы бы с ним обязательно столкнулись. Остается аллея. Обычно на великах туда никто не ездит, поскольку она упирается прямо в мост, а там ступеньки вышиной с дом, если не больше. Мост для того, чтобы переходить через железную дорогу, но только пешком, для машин он слишком узкий, а для великов слишком высокий. Но это единственное место, где может быть Карл.

Катим вниз по аллее, молча. Оба слегка возбуждены. Сам не знаю почему.

В конце аллеи поворот налево, за которым начинаются ступеньки. Мы добираемся до поворота и сразу же замечаем Карла – вон он, далеко-далеко, на самом верху лестницы. Просто стоит и смотрит вниз, прислонив велик к стене.

– Чем вы там занимались? – кричит он. Вышивали, что ли?

– Нет, – отвечаю я. Ответ не самый блестящий, но ничего лучшего в голову не лезет.

– Я вас тут уже три часа жду.

С этими словами он достает что-то из кармана и швыряет в нас. Это что-то ударяется об стену прямо у меня над головой и рикошетит к колесу моего велика. Это желудь. Чтобы поднять его, придется слезть с велосипеда. Но и оставить желудь просто так я не могу. А потому спешиваюсь, прислоняю велик к стене, поднимаю желудь и швыряю обратно в Карла, но без толку. Мне не удается добросить даже до средних ступенек. А все из-за силы тяжести. (См. Рис. 5.)

У него их полная пригоршня, и желуди обрушиваются на нас как пули. Олли тоже пытается отстреливаться, но не достает даже дотуда, куда добиваю я. Единственный выход – взять его штурмом.

Я поднимаю велик и взваливаю раму на плечо. Переднее колесо хоть как-то защищает от летящих желудей.

– В атаааааааааааккккууууууууууу! – кричу я и взбегаю по ступенькам так быстро, как только могу.

Олли делает то же самое. Желуди осыпают нас настоящим градом, но вдруг обстрел прекращается. Поднимаю глаза. Карл исчез.

Наверху мы снова седлаем велосипеды и проносимся через мост, что занимает у нас не больше пяти секунд. Рельсов с моста не видно, так как по обе стороны тянутся высокие стенки, что, на мой взгляд, неправильно. Обычно на середине мы останавливаемся и начинаем подпрыгивать, так как если одновременно подпрыгивать на мосту вдвоем, то его можно хорошенько раскачать, но сейчас нам не до того.

Когда мы добираемся до противоположного конца, Карл уже в седле, балансирует на середине лестницы, голова повернута назад. Будь у нас сейчас хоть немного желудей, мы могли бы запросто его обстрелять, но вместо того, чтобы запастись боеприпасами, мы сдуру выбросили все еще там, внизу.

– Секите, – говорит он.

И отпускает тормоз. В следующую секунду он уже грохочет вниз по лестнице. С середины. Совсем шизанутый! Ведь внизу один сплошной бетон. Нам с Олли даже в голову не приходилосъехать на велике по ступенькам моста. Нужно быть совсем без башни, чтобы додуматься до такого. И вот теперь Карл делает это прямо на наших глазах.

Его велосипед подскакивает вверх-вниз как припадочный, и чем ближе земля, тем быстрее вертятся колеса, как-то неестественно переваливаясь взад-вперед, а затем, когда до земли остается всего несколько ступенек, переднее колесо вдруг заносит влево, заднее подбрасывает вверх, Карл перелетает через руль и шлепается лицом о бетонную площадку, а велосипед с грохотом обрушивается на него сверху.

Это должно быть смешно, но нам не до смеха. Карл лежит ничком, без движения, и никто даже не улыбается.

Мы с Олли бросаем велики и кубарем несемся вниз. Когда мы добираемся до земли, Карл уже на ногах. Он разглядывает свои ладони, все исцарапанные и черные. Из кровоточащих порезов торчат мелкие камешки. А прямо над ухом – красный сгусток.

– Там на ступеньке был камень. Я налетел на камень.

Мы с Олли молча киваем.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

–  Да.

Голос злой, типа не лезь не в свое дело.

Мы смотрим, как он отряхивает руки и пробует пальцем рану на голове. Я поднимаю его велик и проверяю колеса. Восьмерок нет. Переднее, правда, слегка поскрипывает, но никаких серьезных повреждений вроде не видно. Он отбирает у меня велосипед и проверяет колесо сам.

Карл возится с великом целую вечность, а мы просто стоим и смотрим.

– На черта вы велики там оставили?

Вопрос звучит так, будто это не он, а мы сделали что-то не то. Причем так убедительно, что начинаешь верить сам.

Ничего не отвечая, мы с Олли взбираемся обратно по лестнице. Всю дорогу мы молчим и продолжаем молчать даже тогда, когда оказываемся так высоко, что Карл нас все равно не услышит.

А потом медленно спускаемся с великами вниз. Когда мы добираемся до бетонной площадки, Карл уже снова в седле.

– За мной, – говорит он и жмет на педали.

Не думаю, что кому-то из нас на самом деле хочется следовать за ним, но не сделать этого мы не можем. Странно, что он не едет домой, но мы по-прежнему помалкиваем.

Карл ведет нас вниз по Фрэнсис-роуд, в объезд муниципалок, где я никогда раньше не был, под железнодорожный мост и дальше по свалке, виляя между огромными контейнерами, а потом еще пару раз сквозь парк. Он больше не показывает трюков, но все равно это погоня, и нам по-настоящему весело. Удивительно, он едва переехал сюда, но уже знает места, где я никогда еще не был. А может, он просто едет наугад, куда глаза глядят, и считает, что никто его не остановит. И это круто. Не так круто, как когда он свалился, но все равно круто.

Время ужина, и мы перед домом Олли. Обычно в таких случаях я иду вместе с ним, но сегодня здесь Карл, и я не спешу за Олли. Мы прощаемся, и Карл спрашивает, будем ли мы на том же месте завтра.

Мы с Олли переглядываемся, и Олли отвечает «да», хотя я таращил глаза, подавая ему совсем другие знаки.

Я еду домой с Карлом. Сперва мы останавливаемся перед его домом, а затем я кручу педали к себе. Мама спрашивает, с кем я гулял, и я отвечаю, что с Олли.

Пилигримы

Завтрак едва заканчивается, как я срываюсь к Олли. Дверь открывает его мама. Вот от кого у Олли «рыжиковые» гены. Гены – это такие крошечные частички тебя, которые ты получил от своих родителей, и, по словам ученых, это практически весь ты, целиком, так что если родители начнут тебя за что-нибудь ругать, можно списать все на гены и переложить вину на них же самих.

На маме Олли рыжий смотрится красиво. С женщинами вообще все по-другому. Когда мой папа с ней разговаривает, то становится красным и взмокшим, словно пытается починить розетку или настроить видик.

– Его нет.

Мама Олли никогда не говорит «здрасьте» или «до свиданья», зато иногда может вынести тарелку с печеньем. Отца Олли я немного побаиваюсь, к тому же он все время молчит. Когда дверь открывает он (правда, такое случается крайне редко), то всегда кажется, будто он недоволен моим появлением, но, с другой стороны, он вечно чем-нибудь недоволен, так что я здесь, скорее всего, ни при чем.

– А где он?

– Не знаю. За ним зашел какой-то мальчик. Я его раньше не видела. И они вместе уехали на велосипедах.

Внезапно мое сердце начинает колотиться так сильно, что я натурально слышу его биение. Словно мне только что вмазали в челюсть. Я разворачиваюсь, чтобы ехать в парк, но калитка у Олли такая, что с великом между ног открыть ее не так-то просто. Пока я пытаюсь протиснуться в щель, мама Олли говорит:

– Ну, пока.

Она улыбается, словно происходит что-то очень смешное, чего я не понимаю. Типичный случай: «пока» она говорит только тогда, когда совершенно не имеет этого в виду.

– Пока.

Я стараюсь придать голосу естественность, но она уже закрыла дверь.

Я жму изо всех сил, как на велогонках, и даже не обращаю внимания на жжение в ногах, которое дает о себе знать еще до того, как я преодолеваю половину пути, но, едва въехав в парк, резко даю по тормозам. Я вижу их издалека. Они на треке, на великах, в том самом углу, где обычно тусуемся мы с Олли, где можно сидеть, поставив обе ноги на педали, и держать равновесие, прислонившись к столбам ограды. Глядя на них, можно подумать, что эта парочка знакома уже сто лет.

Мне тут же хочется развернуться и рвануть обратно домой.

Так и надо было сделать. Выждать, пока Олли приползет первым. Показать ему, как подло он поступил. Но оставить их вдвоем я тоже не могу. Не могу проторчать целый день в одиночку, зная, что они сейчас вместе и чем-то там занимаются без меня. Я должен подъехать к ним, хотя меня и тошнит от одной лишь мысли, что придется встревать в разговор со своим «привет», как будто новенький в их компании – я.

Я разгоняюсь и сворачиваю на трек, не снижая скорости. Нацеливаюсь на Олли и жму прямо на него, ноги качают вверх-вниз изо всех сил. Напрочь игнорируя бетонную «восьмерку», я мчусь так, словно хочу врезаться в ноги Олли на полном газу, но в самый последний момент с силой сжимаю передний тормоз и резко давлю на задний. Наклон в сторону, нога в землю и резкий занос прямо перед ним, подгаданный так идеально, что Олли невольно дергается назад, ему кажется, что мне ни за что не остановиться вовремя, но я останавливаюсь, чуть не сбив его, и наши шины едва касаются друг друга, будто в легком поцелуе. Даже профи не подгадал бы лучше.

По-моему, после такого трюка здороваться уже незачем. Перевожу взгляд на Карла, посмотреть на произведенный эффект.

Похоже, тот совершенно не впечатлен.

– Идиот, – ругается Олли. – Ты мне чуть ноги не переломал.

– Но не переломал же?

Олли недовольно хмыкает.

Все молчат. Мне сказать нечего, Олли, похоже, тоже. Мне хочется узнать, о чем они тут без меня говорили, но просто взять и спросить я не могу.

В конце концов Карл нарушает молчание первым:

– Мы собираемся в путешествие.

– Когда? – спрашиваю я.

– Сейчас. В Уэмбли.

– В Уэмбли?

– Ага. К стадиону «Уэмбли».

До Уэмбли десятки миль. В буквальном смысле. Даже на машине это целая вечность. На велике же это вообще нереально. Раз в сто дальше, чем мы с Олли когда-либо забирались.

– Мы будем как эти… ну, как их там? – вступает Олли. – Когда отправляешься посмотреть на что-то, потому что это знаменитое место. Как они называются?

– Мы не доедем до Уэмбли, – перебиваю его я. – Дотуда жуть как далеко.

Но Карл не уступает:

– Подумаешь, далеко. Фигня какая. Велики для того и существуют, чтобы гонять как можно дальше.

– Да… но…

Я хочу сказать, что это невозможно, что нам здорово влетит, что это просто нельзя, но не могу придумать, как все это выложить и не показаться трусом.

– Как мы найдем его? – спрашиваю я.

Карл поворачивается и указывает рукой.

Где-то там, далеко-далеко, почти на горизонте, над теннисными кортами, как две большие меренги, – башни-близнецы Уэмбли.

– И что? – говорю я. – Отсюда-то их видно, но это еще не значит, что мы их найдем.

– Почему?

– Да потому, что мы не знаем дороги.

– Нет, знаем. Вон туда.

– Это не дорога. Это направление.

– Один хрен.

– Мы не знаем, какая дорога правильная.

– Если направление правильное, то и дорога правильная.

– Но ведь стадион видно не всегда. А когда его не видно, мы не будем знать, куда ехать.

– Он же никуда не денется, так? Не сбежит, если на него не смотреть?

– Да, но его вообще почти не видно. Там слишком много домов.

– В этом-то и прикол! Мы поедем в том направлении и посмотрим, сможем мы до него добраться или нет.

– А что, если мы заблудимся?

Карл пожимает плечами.

Я смотрю на Олли. Лицо у него серьезное, но я не могу понять, страшно ему или нет.

– Это слишком далеко, – заключаю я.

– Олли говорит, это примерно полчаса на машине, и если машина идет где-то под тридцать, значит, это пятнадцать миль. Фигня.

– Но это займет весь день. А как же обед?

Карл вынимает из кармана что-то маленькое и мятое и двумя руками рывком разворачивает у меня перед носом. Банкнота в десять фунтов.

– Откуда это у тебя?

– Оттуда же, откуда и все остальное.

Ненавижу, когда люди так себя ведут. Вроде и отвечают на твой вопрос, но без ответа – специально, чтоб ты задавал еще больше вопросов, чтобы в конце концов довести тебя до белого каления. Я не собираюсь играть в эти игры, а потому просто смотрю на него в упор. И тут замечаю кое-что странное. Место над ухом, где он ударился головой о бетонку, по-прежнему в спекшейся крови. Склеенные волосы свисают тонкими красными сосульками. Украдкой кошусь на его руки. Правая ладонь лежит на бедре, и она абсолютно не изменилась со вчерашнего дня. Ее не мыли, царапины по-прежнему все в грязи. И пластыря тоже нет.

Карл замечает мой взгляд и резко отдергивает руку.

Олли мечтательно смотрит на башни-близнецы.

– Как же это называется? пытается вспомнить он. – Есть же какое-то слово. Как-то на «п».

Порой Олли бывает настолько тупым, что не просекает, когда надо испугаться. Вытворяя вместе со мной всякие рискованные штуки, он пугался обычно только через день. В травмопункт он попадает гораздо чаще, чем большинство людей ходят к зубному врачу.

– Тебя никто не заставляет, – говорит Карл. – Можешь не ехать, если ты такое ссыкло. Без тебя обойдемся.

Мне хочется спросить у Олли, действительно ли он уверен, что нам не влетит, но при Карле я не могу. И говорю:

– Пилигримы. Это называется «пилигримы».

– Неправильное какое-то слово, – отвечает Олли.

Все это не просто трёп. Они и вправду собираются это сделать. И я не могу допустить, чтобы они сделали это без меня. Не могу сидеть сложа руки, пока Карл уводит Олли у меня из-под носа. Выбора нет, я должен поехать с ними. А если вы думаете, что выбор есть всегда, – если считаете, что мне следовало развернуться и ехать домой, – это лишний раз доказывает вашу тупость и то, что вы ни черта ни в чем не смыслите.

Согласиться поехать, но при этом трястись от страха, ненамного лучше, чем выйти из игры в самом начале. И коль уж я решился влезть в это дело, надо выглядеть уверенным. Вести себя так, типа я и сам мог бы предложить такую идею.

– Так чего стоите? – спрашиваю я. – Поехали.

И первым жму на педали. Им приходится рвать следом.

Мне не хочется, чтобы они решили, будто я специально жму что есть мочи, но вообще-то так оно и есть. Однако мы еще не выехали из парка, а Карл меня уже обгоняет. Я слышу, как скрипит его переднее колесо, когда он вырывается вперед.

Кентон-роуд – это две полосы в каждую сторону, дорога очень скоростная и всегда забитая машинами. То, что мне нельзя здесь ездить на велосипеде, настолько очевидно, что никому даже и в голову не приходило мне об этом говорить. Но Карл не раздумывает ни секунды. Он ныряет прямо в поток, словно обычный автомобиль. Нам с Олли ничего не остается, как нырнуть за ним.

Автобусы и грузовики проносятся мимо с такой скоростью, что тебя качает от каждого из них: воздушная стена сперва толкает к обочине, а затем так же всасывает обратно. Ни один из люков не уложен вровень с дорогой, и когда ты видишь, как приближается очередной из них, у тебя не больше секунды, чтобы принять решение: проскочить между машинами или нестись вперед и перемахнуть через впадину, рискуя вылететь из седла. Это реально страшно, и весельем тут даже не пахнет.

Карл оборачивается с ухмылкой. По всему видно, что ему это нравится. Он что-то кричит, но мне не слышно, и машет рукой через дорогу – туда, где мы видели башни стадиона в последний раз, а затем вдруг резко бросает велик наперерез потоку и уходит к скоростной полосе. Без единой мысли в башке я делаю то же самое, следом за мной Олли. Большой грузовик громко гудит, сигналит фарами и визжит тормозами, но нам уже по барабану. Карл останавливается прямо посреди дороги и ждет нас.

– Туда, – говорит он.

Автомобили со свистом проносятся с обеих сторон. Нам нужно направо, но мы не подъезжаем к светофору, как делают все велосипедисты, мы стоим на разделительной полосе и ждем, пока во встречном потоке не образуется брешь. Поскольку же мы на великах, никто нас не пропускает. Машины пролетают мимо, оглушительно сигналя и виляя в сторону в самый последний момент. Это немного напоминает кегельбан. Где кегли, разумеется, мы.

Мы ждем целую вечность, но бреши все нет. Никто не говорит ни слова. Наши ноги наготове – одна на земле, другая поддавливает педаль, головы наклонены в одном направлении, мы напряженно всматриваемся в нескончаемый шумный поток, дожидаясь подходящего момента. Но один за другим выпадают лишь полумоменты: я почти уверен, что сумею проскочить, но в последний миг останавливаюсь и снова вглядываюсь в пролетающие мимо автомобили, прикидывая, успел бы я все-таки или нет.

В один из таких полумоментов Карл решает рискнуть. Скоростной ряд пуст, но по левому прет «вольво», причем совсем рядом, и как только Карл срывается с места, всем становится ясно, что пути назад нет. К тому же он переключил не на ту скорость, потому что не ускоряется вообще, и все как будто в замедленной съемке – он вот-вот влепится в передний бампер «вольво», и пусть этого еще не случилось, но машина так близко, так неотвратимо близко, что Карл уже может считать себя трупом. Я даже вижу, в какой именно точке это произойдет: Карл будет ровно на середине полосы, когда там же окажется «вольво». Карл не останавливается, а «вольво» прет слишком быстро и уже просто не успеет остановиться, но водитель все равно бьет по тормозам, и машина уходит в юз, колеса заклинивает, шины с визгом скользят по асфальту. Впечатление, что Карлу осталось жить не больше полсекунды, но тут визг вдруг прекращается, колеса вновь начинают крутиться, машина, дико накреняясь, оказывается на скоростной полосе, глаза водителя буквально выпрыгивают из орбит, когда он проносится мимо нас, втискиваясь в зазор между задним колесом Карла и моим передним, и вот все уже позади, и Карл стоит там, на противоположной стороне дороги, целый и невредимый, с улыбкой до ушей.

В воздухе пахнет жженой резиной, точь-в-точь как тогда, когда мы пытались расплавить мяч Карла.

Он слезает с велосипеда и исполняет победный танец, размахивает руками и вихляет задом. Кажется почти невероятным, что он там, живой и здоровый, да еще и танцует, и я ничего не могу с собой поделать, я стою и пялюсь на Карла, как он в своем красном тренировочном костюме вертит задницей на противоположной стороне дороги, и все остальное разом перестает для меня существовать. Он слюнявит кончик пальца и рисует в воздухе, на воображаемой доске, цифру «1», а затем складывает большой и указательный пальцы буквой «О» и показывает нам. Машины с шумом проносятся между нами, и от этого чудится, что он где-то совсем в другом мире. Будто я смотрю на него сквозь экран, типа он в телевизоре, а я – реальный.

Я знаю, нет ничего опаснее безбашенного человека, и знаю, что должен его опасаться, но одно дело знать, и совсем другое – чувствовать. А я этого не чувствую. Единственное, что я сейчас чувствую, сильнее всего на свете, так это кураж. И это странно, ведь я не такой, как он, и я знаю, что он плохой, но мне все равно хочется быть с ним. Быть там, на той стороне, и так же танцевать, глядя на торчащего посреди дороги Олли.

Но Олли меня опережает. Я перевожу взгляд на дорогу, вижу большую брешь и мчусь следом за ним. Будь даже брешь самой маленькой на свете, я все равно рванул бы вперед.

– Видел его рожу? – кричу я. – Того, в «вольве»?

Я раздуваю щеки насколько хватает мочи и сдвигаю брови до самого носа.

Олли с Карлом хохочут, и мы принимаемся корчить рожи наперебой, соревнуясь, у кого смешнее, а затем вновь отправляемся в путь. Теперь это самая обычная дорога: дома по обе стороны и почти без машин. После Кентон-роуд просто санаторий. Где мы только не колесим. Иногда мы поворачиваемся и пытаемся рассмешить друг друга, строя «вольвовские» рожи тому, кто едет сзади. Мы возбуждены, будто только что победили в какой-нибудь суперигре, и любая мелочь заставляет нас едва не лопаться от смеха. Даже стукаясь великами, мы хохочем. Наверное, все потому, что мы и в самом деле едва не погибли.

Улица, по которой мы едем, точь-в-точь как наша, только спуск здесь другой. Свою улицу не спутаешь ни с чем. Очень скоро мы оказываемся у перекрестка. На асфальте стоп-линия, она показывает, что остановиться должны именно мы. Мне кажется, что я уже был здесь когда-то раньше, на машине, но я все равно не могу сообразить, где мы находимся. На велике сюда я точно не заезжал. Наверняка я знаю лишь одно: наш дом остался где-то сзади.

Башен-близнецов Уэмбли не видно с самого парка.

– Туда, – Карл указывает через перекресток.

Он не снижает скорости перед белой линией и не ждет, согласимся мы с ним или нет, он просто едет вперед, и мы торопимся следом.

Улицы петляют и извиваются, и целую вечность на стадион нет даже намека. Половину времени мы колесим по тихим улочкам с домами, вторую половину – по большим дорогам с магазинами, но после Кентон-роуд не страшно уже ничего. Точно мы стали невидимками.

Когда мы добираемся до развязки, – на велосипеде я такой никогда не пересекал, машины несутся на тебя со всех сторон, как в видеоигре, – нам остается лишь действовать наугад, поскольку даже Карл признается, что не уверен, в какую сторону сворачивать.

Но тут мы замечаем железную дорогу и едем вдоль нее, в нужном, как нам кажется, направлении. Рельсы приводят нас на станцию «Престон-роуд», что означает: курс верный, поскольку «Престон-роуд» станция между нашей и Уэмбли. Сразу за ней мы снова видим башни стадиона, и это кажется чудом, поскольку теперь они намного ближе. И намного выше.

Оказывается, можно доехать куда угодно, и для этого не надо ни у кого отпрашиваться, и ничего плохого с тобой не случится. Это все равно что вдруг научиться играть в самую чумовую игру на свете. Ты вдруг понимаешь: может, что-то и находится от тебя далеко-далеко, но это вовсе не означает, что там опаснее, чем на твоей улице. В общем, ты вдруг просекаешь, что мысль, будто твой крошечный мирок – единственный безопасный на свете, полная чушь. Очень далеко от тебя – это очень близко для тех, кто живет там, а твой собственный дом – край света для них. Люди живут повсюду, и получается, что далекое для одних – близкое для других, а значит, ничего страшного в этом далеком нет и в помине.

Если хорошенько подумать, то все это вроде как само собой разумеется, просто для меня это совершенно поразительное открытие.

За все это время я ни разу не взглянул на часы и почти не чувствую усталости, когда мы сворачиваем за угол и перед нами открывается длинная, прямая дорожка, ведущая прямо к башням-близнецам. Мы видели эту дорожку по телику. Любой человек на Земле наверняка видел ее по телику, в день финала розыгрыша кубка, когда тысячи болельщиков, расталкивая друг дружку, устремляются к стадиону и такое впечатление, будто перед тобой длинная ковровая дорожка из тысяч и тысяч людей. И вот мы здесь. Только мы одни. И все это только наше.

Олли издает крик первым, но стоит ему открыть рот, как мы тоже начинаем громко вопить, пока хватает дыхалки. Мы несемся вниз по дорожке, и сердца колотятся как чокнутые, а мы катим все быстрее и быстрее, прямо к лестницам стадиона, как бы наперегонки и вроде как не наперегонки – просто мчимся со всей мочи, радуясь, что добились своего, что добрались-таки до Уэмбли. И это самое потрясающее чувство на свете.

Мы болтаемся у стадиона целую вечность, взбираясь на всевозможные пандусы, съезжая с них, разгоняясь и тормозя с заносом прямо в лужах (огромных-преогромных). Парковка перед стадионом такая здоровенная, что, глядя на нее, просто невозможно удержаться от желания пронестись от края до края на самой зверской скорости. Там никого кроме нас, нас и голубей, тучей взмывающих вверх, если ты несешься прямо на них. Карл предложил задавить хотя бы одного, но нам не удается даже приблизиться к птицам.

Мы так увлеклись, что начисто забыли про обед. И просто вдруг обнаруживаем, что крутим педали в сторону дома, хотя никто из нас даже не заикался, что пора назад. Несмотря на то что прежде я таких далеких путешествий на велике не совершал, дорога словно впечаталась в мозг, и обратный путь мы преодолеваем на автомате. Все перекрестки запечатлелись в памяти, и ты, не задумываясь, сворачиваешь куда надо. Нам даже не нужно об этом говорить. Мы просто едем в одну и ту же сторону.