Текст книги "История секретных служб"

Автор книги: Уильям Роэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Подошел, наконец, момент, когда шпиона нужно было либо арестовать, либо убедиться в том, что он исчез из Англии. Да, злополучный Розенталь выехал, но не исчез. Его разыскали на пароходе, который должен был вот-вот отплыть из Ньюкасла. Еще немного – и он стоял бы на палубе нейтрального судна за трехмильной полосой территориальных вод и, чего доброго, издевался бы над английскими властями, бессильными его достать. Но этого не случилось, и он отправился в Лондон в наручниках. Допрошенный Базилем Томпсоном в Скотленд-Ярде, он отрицал свою принадлежность к немецкой нации и свое немецкое подданство и охотно демонстрировал образцы своего почерка. Почерк оказался таким же, как в письме, по ошибке засланном в Англию из Дании.

Письмо это прочли ему вслух. Он тотчас же поднялся, щелкнул каблуками, стал навытяжку и замер.

– Сознаюсь во всем! – воскликнул он. – Я солдат Германии.

По какому-то внезапному побуждению он пытался драматизировать свое критическое положение; в действительности же он ни дня не состоял ни в какой воинской части. Он был осужден за шпионаж, после приговора впал в истерику и дважды пытался покончить с собой. Его не расстреляли, а повесили.

Цензор, работающий, так сказать, за кулисами войны, должен быть не просто бдительным, но и абсолютно беспристрастным. Ничья подпись не могла смягчить суровости цензуры. Греческая королева София – "Мадам Тино" (сестра германского кайзера), шведская королева (бывшая принцесса Баденская) и испанская королева-мать – все трое были настроены явно германофильски. София, в частности, так откровенно интриговала, что попала во все союзные списки подозрительных лиц. Письма, адресованные этим дамам и отправлявшиеся ими, подвергали тщательному обследованию, задерживали, если того требовали обстоятельства, и нередко, как случалось с королевой греческой, вовсе не отправляли по назначению.

Испанская королева-мать склоняла придворные круги Испании на сторону немцев, хотя жена Альфонса и была английской принцессой. Еще откровеннее действовала сестра Вильгельма в Афинах: в противовес царившим в Греции симпатиям к союзникам она сотрудничала с бароном Шенком и полковником фон Фалькенхаузеном. Но когда обнаружилось, что приказы германским агентам и германским подводным лодкам передаются по кабелям в Южную Америку шведским правительственным кодом, нужно было принять какие-то меры. Британская разведка устроила так, что поведение сестры Вильгельма стало известно в Стокгольме, и столицу Швеции потряс громкий скандал.

Перлюстрация частной переписки международных знаменитостей, банкиров, спекулянтов и коммерческих организаций, предпринимаемая для того, чтобы отыскать полезные для контрразведки нити, была делом не только занимательным и выгодным, но и нетрудным. Что касается просмотра банальной и огромной по количеству корреспонденции обычной публики, то он выпал на долю военных цензоров и явился для них поистине страшным бременем. Письма солдат, проходивших военную подготовку, как и уже находившихся в армии, исчислявшиеся миллионами, Письма военнопленных, число которых достигало сотен тысяч, нужно было прочитывать столь же прилежно, как и подозрительные послания и печатный материал распространявшейся немцами якобы "нейтральной" пропаганды.

Нужная немцам информация могла просачиваться через почту, получаемую американской экспедиционной армией, Два миллиона молодых людей, представителей многих рас, были совершенно не искушены в войне и в европейских делах. Трезво настроенных американских солдат трудно было убедить, что они защищают свои очаги, находящиеся на расстоянии 6 000 миль от театра войны; но, вполне естественно, всем им хотелось писать домой обо всем, что они делали и видели.

По терпеливому разъяснению ставки, находившейся в Шомоне, "...без основательного знания того, что самые тривиальные на первый взгляд мелочи, если их собрать воедино, дают информацию величайшей важности, никто не вправе определить, что является, а что не является военной информацией. Иллюстрированные открытки, плохо цензурованные письма, найденные чинами разведки, подчас давали нить к разрешению самых сложных проблем и в конечном счете решали исход сражений".

Люди, инстинктивно недоверчиво относящиеся к иностранным фамилиям и "чужеземным" элементам, боялись серьезных нарушений долга и даже сознательного предательства. Но американская экспедиционная армия оказалась самой лойяльной армией в американской истории. Главный цензор за 20 месяцев обнаружил лишь один случай нелойяльности, когда рядовой солдат Джозеф Бентивольо тайно сообщал своим родственникам в Италии новости, располагая их между строчками двух писем. Бентивольо, который, к счастью для себя, казался слишком глупым, чтобы состоять в сговоре с неприятельскими пропагандистами, пользовался фруктовыми соками для тайного сообщения такого рода сведений: "Наши дела здесь плохи. Еда дрянь. Не верь тому, что печатается в газетах. Нас тут всех укокошат". За это его предали военно-полевому суду. Американская цензура во Франции в 1917-1918 годах указала всего на 143 других случая, вызвавших необходимость дисциплинарных мер; в частности, некий штабной офицер отдал понравившейся женщине целую пачку конвертов с заранее проставленными штампами: "Просмотрено военной цензурой". В таких конвертах она могла бы посылать куда угодно любые письма.

Имея дело с армией, отправленной за океан, американский цензор доказал, что не только умеет задердивать письма, содержащие запрещенную военную информацию, но и понимает, что может вредно влиять на дух армии, на отношение солдат к неполадкам или злоупотреблениям, от которых им приходится страдать, и кто из лиц, с которыми они могут вступить в контакт, внушает подозрения.

Многоязычная американская экспедиционная армия пользовалась 51 наречием, включая диалекты индейцев, кельтские языки и эсперанто, Неудивительно поэтому, что цензурное бюро во Франции, даже располагая 33 офицерами, 183 рядовыми и 27 вольнонаемными штатскими служащими, всегда нуждалось в людях. Написанное по-английски письмо рядового солдата на родину мог прочитать, процензуровать и снабдить разрешением на отправку какой-нибудь из офицеров его части. Но, помимо этого, ежедневно поступало огромное количество почты, требовавшей самого пристального внимания.

Был обнаружен, например, германский агент, писавший тайнописью на папиросной бумаге, которой обвертывали фрукты, поступавшие из Южной Франции и Италии. Цензор обязан был предотвращать распространение такого рода уловок на другие районы.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Зильбер и Зиверт, цензоры-шпионы

Жюль-Крофорд Зильбер и Карл Зиверт были германскими секретными агентами, которые так долго находились вдали от своего отечества, что могли выдавать себя за искренних патриотов тех стран, где они обитали. Зильбер во многих отношениях был самым умным и удачливым германским шпионом в период мировой войны 1914-1918 годов. Австрийский агент Зиверт так же ловко окопался в России, как Зильбер в Англии. Зиверт, однако, во многом утсупал Зильберу. Последнего ничто не стесняло в его "работе" на английской земле, и он исчез в самый подходящий для этого момент, когда германским агентам уже больше нечего было делать в Англии. Зиверт же долго держался в России; то, что мы знаем о нем, заимствовано из протоколов его процесса.

Зильбер хорошо знал Британскую империю, большую часть своей жизни в зрелом возрасте провел за границей и во время Англо-бурской войны сумел оказать англичанам кое-какие услуги. Когда в 1914 году началась мировая война, он, безупречно говоривший по-английски, англичанин по внешности и манерам, мог свободно проникнуть в Англию через Америку и Канаду. У Зильбера имелись документы, удостоверявшие его деятельность в пользу англичан против буров, и его просьба о выдаче паспорта в тот первый период войны не могла показаться необычной. Ему разрешили въезд в Англию. Английские чиновники поверили его документам и ухватились за его знание иностранных языков. Его определили в быстро разраставшееся бюро цензуры, и до конца войны этот агент Германии сражался за неё на посту английского почтового цензора. Человек обходительный, он легко приобрел друзей, и это прибавляло кое-что к его регулярным рапортам, хотя и требовало затраты части досуга. А тот нужен был ему для изучения приемов секретной службы.

В немецких разведшколах он не учился. Из Америки он лишь тайно связался с германскими властями. Он не пытался сотрудничать с другими шпионами, и главную опасность для него представляли, похоже, периодические порывы шефов германской разведки "помочь" ему активной поддержкой или советами. Как цензор, Зильбер имел возможность отсылать свои шпионские донесения совершенно свободно. Чтобы заручиться нужными почтовыми штемпелями, он сам отправлял себе письма из разных пунктов Лондона, пользуясь коммерческими конвертами с "прозрачным окошком" (т. е. промасленным четырехугольником) на лицевой стороне. Это давало ему возможность менять адрес, вкладывая новое письмо по вскрытии конверта. Затем он ставил на конверте свою метку и цензорский штемпель и отправлял письмо по назначению на континент.

Зильбер не подвергал себя риску, как это свойственно шпионам-дилетантам, и не использовал один и тот же адрес. Наоборот, он искусно разнообразил свою переписку, справляясь со "Списком подозрительных лиц" самого последнего издания, всегда имевшимся в Цензурном ведомстве, и выбирая оттуда нейтральные адреса лиц, известных британской разведке в качестве поддерживающих связь с немцами. В каждом из этих случаев получатель письма спешно доставлял его донесение в германскую ставку. Одной из лучших "явок" Зильбера был несуществующий бельгийский военнопленный, которому он писал на протяжении многих месяцев. Позднее, когда Зильбера перевели в ливерпульское бюро цензуры, он отправлял секретные сообщения через Нью-Йорк в попадавших к нему пакетах, адресованных видным банкирским фирмам. В такой пакет нетрудно было сунуть письмо с пометкой "прошу переслать", хотя к такому способу Зильбер из осторожности прибегал только по одному разу в отношении каждой банкирской фирмы.

Как цензору, ему пришлось невозмутимо наблюдать за тем, как английская петля медленно захлестывалась вокруг немецких шпионов, которым удавалось проникать в Соединенное Королевство. Он не мог ни предостеречь их, ни придумать для них какой-нибудь способ спасения. Его внимание привлекали и английские шпионы в Германии; но превратиться в контрразведчика и предупредить Николаи и германскую разведку значило бы скомпрометировать свое исключительно выгодное положение. Зильбер убедился, что британские агенты не утруждают себя поисками "явочного" адреса, а просто пишут на адрес действительного или вымышленного знакомого, зная, что их письмо первым делом попадет в цензуру, а затем будет отправлено в соответствующий отдел разведки.

Просматривавшиеся Зильбером письма содержали в себе немало нужных Зильберу, как шпиону, сведений; но он не мог делать записи в присутствии других цензоров, сидевших рядом, и ему каждый день приходилось задавать огромную работу своей памяти. Он никогда не составлял рапортов в той квартире, в которой жил; и для того, чтобы объяснять свои вечерние отлучки в другие места, где он писал шпионские донесения, он регулярно покупал билеты в театры и концерты и по утрам ронял их на пол, как якобы использованные. Он уносил на ночь из своего бюро немало документов и делал с них фотоснимки. Зильбер расходовал сотни метров фотопленки, но остерегался покупать её в количествах, которые заставили бы предположить в нем фанатического любителя фотографии. Материалы такого рода он понемногу закупал в разных концах Лондона.

По собственному признанию Зильбера, единственным человеком в Англии, серьезно заподозрившим его и доставившим ему немало беспокойства, был некий лавочник, которому показались подозрительными некоторые его покупки. Этот патриот, случайно напавший на след самого талантливого из скрывавшихся в Англии врагов, принялся следить за Зильбером. Но тот пожаловался своему начальнику, и лавочнику посоветовали заняться своими делами и оставить цензора в покое.

Настал день, когда Зильбер вскрыл конверт, надписанный женской рукой, и сделал величайшее открытие за все четыре года своей напряженной шпионской работы. Женщина делилась своей радостью: её брат, морской офицер, получил назначение в порт, расположенный близко к дому. Она имеет возможность часто видеть его, хотя он работает над каким-то таинственным делом, имеющим отношение к вооружению старых торговых судов.

Зильбер сразу не догадался, что это первое сообщение о "судах-ловушках", которые вскоре превратили рейды германских подводных лодок в рискованное предприятие. Однако он понял, что дело идет о чем-то очень важном, и потому при первой же возможности поехал в город, где жила отправительница письма, явился к ней официально в качестве правительственного цензора и объяснил ей всю опасность допущенной ею откровенности. Молодая англичанка не на шутку огорчилась и умоляла Зильбера не сообщать о случившемся её брату и не портить его карьеры. В разговоре с нею он узнал все, что хотел, о "судах-ловушках", ибо брат этой девушки был у себя дома ещё более нескромен, чем его сестра в письме к своей школьной подруге. В тот же вечер первый обстоятельный рапорт о готовящейся контратаке "судов-ловушеу" был готов для срочной отправки на континент и в Германию. Это был один из самых мастерских ходов секретной службы за все время войны.

Полностью обезопасить себя от умного и осторожного шпиона, оседло живущего в какой-либо стране, вояд ли возможно. Карл Зиверт принадлежал именно к такого рода шпионам. Он фактически всю жизнь провел в России, получая жалование из двух источников: из одного – в качестве русского чиновника, из другого – в качестве австрийского шпиона, а ещё субсидии из Берлина после объявления войны. Свыше 40 лет под эгидой царского министерства внутренних дел он служил в Киеве тайным цензором почты. В результате он имел возможность вскрывать корреспонденцию, адресованную генералу Михаилу Алексееву, начальнику русского генерального штаба, читать письма госпожи Брусиловой жене другого генерала, командующего Киевским военным округом. Он осмеливался даже перлюстрировать официальную переписку военного министра Сухомлинова и графа Бобринского, русского губернатора оккупированной австрийской территории в Галиции. Прирожденный бюрократ Зиверт сделался австро-германским шпионом лишь случайно; он добрался до самых вершин киевского отдела почтового шпионажа (романовское подражание "Черному кабинету" Бурбонов) благодаря долгому и умелому шпионажу за высокопоставленными русскими по поручению и в интересах других высокопоставленных русских.

Русские называли работу этого "Черного кабинета" перлюстрацией. Граф Игнатьев, в бытность киевским губернатором, неизменно отправлял свои письма с надежными людьми, словно был замешан в заговорах. Дипломатическая карьера известного министра Витте, говорят, была подорвана в самом начале по причине его откровенных высказываний в письмах по ряду вопросов государственной важности. От почтового шпионажа не были защищены даже члены императорской семьи – династии Романовых.

Во время мировой войны 1914-1918 годов шпионы, работавшие в "Черном кабинете", были разоблачены и арестованы. Главным из них оказался Зиверт, проработавший в почтовой цензуре почти пять десятилетий. Он с одинаковым рвением работал одновременно на двух и более хозяев и вообще обнаружил поразительное "беспристрастие" ко всем политическим лагерям в России. Три его главных помощника – Макс Шульц, Эдуард Хардак и Конрад Гузандер – по рождению были немцами, но долго жили в России. Защитники приводили в их пользу то обстоятельство, что Плеве – глава царской полиции – смог подавить в Киеве военный заговор, раскрытый "Черным кабинетом".

И Зиверт, и его сообщники были осуждены. Военные тайны России, связанные с Киевским округом, Зиверт сообщал в Вену ещё до начала войны. Сын его Эрих, служивший офицером в русской армии, попал в австрийский плен. Согласно донесениям контрразведки, с ним там обращались отнюдь не сурово.

На суде Зиверт признал, что все приспособления, которыми он пользовался при вскрытии писем и для шпионской работы, равно как и фотографические аппараты, которыми пользовались русские цензоры, были немецкими.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Источники победы

Американская секретная служба вступила в первую мировую войну почти за два года до мобилизации американской армии. И когда дело дошло до решающих схваток с германскими секретными агентами и диверсантами, Америка не намного отстала от стран Антанты. К тому времени, как война была, наконец, объявлена, Америка уже имела крупного специалиста по разведке – полковника Рольфа ван Демана. Этот усердный и образованный офицер – "отец американской военной разведки" – долго и тщетно боролся за признание разведки особым отделом генерального штаба.

В 1916 году, когда вся Европа корчилась в судорогах войны, в Вашингтоне лишь один военный думал о разведке, и этим человеком был ван Деман, тогда ещё майор. В виде особой уступки напряженности мировой обстановки ему разрешили взять к себе в помощники канцеляриста. Как это ни странно, Америка в данном случае лишь повторила опыт англичан, у которых в свое время капитан Холл заменял собой всю морскую разведку величайшего в мире флота, а Хоужер – всю военную разведку империи, опоясывающей своими владениями земной шар.

В 1917 году ван Деман и подполковник Александр Кокс составляли весь личный состав главного штаба разведки армии Соединенных Штатов. Такое положение продолжалось до тех пор, пока, в подражание союзникам и при участии иностранных советников не началось коренное и быстрое расширение разведывательной службы. К этому моменту ван Деман готовился 30 лет, и ему, наперекор инерции Вашингтона, удалось приобрести опыт фактически во всех известных отраслях секретной службы. Создавая, наконец, самостоятельную военную разведку, военное министерство назначило начальником американской ставки во Франции полковника – позднее генерала – Денниса Нолана, а начальником разведки в Вашингтоне – бригадного генерала Мальборо Черчилля.

Это не означало смещения ван Демана, ибо во время войны он нес другие, не менее важные обязанности. Генерал Нолан – опытный военачальник, пользовавшийся доверием главнокомандующего генерала Першинга, верил только в разведку боем, которая почти автоматически исключала шпионаж и секретную службу. Исход кампании 1918 года говорит о том, что генерал Нолам, по-видимому, был прав. Накануне перемирия его горячее желание перейти в армейские части было удовлетворено, и он получил под свое командование дивизию. Военная секретная служба начала развивать свою деятельность в американской экспедиционной армии лишь перед самым окончанием войны.

Любопытно, что наиболее успешной отраслью американской контрразведки во Франции было наблюдение за... американцами. В каждой роте любого батальона, отправленного за море, был свой осведомитель, ответственный не перед своим командиром, а только перед другим офицером, обязанным следить за состоянием духа и лояльностью солдат, за неприятельским шпионажем и т. п. В многоязычной армии, находящейся на расстоянии нескольких тысяч миль от дома и набранной лишь частично на основе всеобщей воинской повинности, можно было предвидеть случаи измены, шпионажа и неповиновения. Правда, ничего особо серьезного в этом отношении не произошло: но это обстоятельство, пожалуй, больше свидетельствовало о нравах самих солдат, чем о бдительности молчаливых наблюдателей.

Подозрительность – эта "душа контрразведки" – являлась, разумеется, и основой деятельности американской секретной службы за границей. Американская морская разведка состязалась с армейской разведкой и секретными службами всех стран Антанты в составлении всевозможных списков "подозрительных лиц". В одном таком списке, который составлялся во Франции целым отрядом работников контрразведки, ответственных за контроль портов, значилось не менее 145 000 фамилий. Американский морской список побил рекорд для Западного полушария: в нем было 105 000 фамилий. Когда этот исполинский каталог подозрений был отпечатан на казенный счет, президент Вильсон приказал его уничтожить. После этого некий гражданин, исполненный патриотического пыла, пожертвовал более 10 000 долларов на снабжение морской разведки четырнадцатью карточными каталогами; их печатали пятьдесят особо проверенных машинисток. Таким образом и драгоценные списки были спасены, и приказ, отданный свыше, исполнен...

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Нечаянный успех американской секретной службы

За 18 месяцев участия в европейском конфликте американцы не раз выражали союзникам благодарность за помощь в области военного обучения и материалов. Но что касается наблюдения за методами ведения боевых действий и обучения резервов в лагере общего врага, то здесь американская экспедиционная армия располагала офицерами, более осведомленными на сей счет, чем большинство офицеров Антанты.

Летом 1914 года капитан береговой артиллерии Ричард Вильяме вместе с группой американских военных наблюдателей был послан за границу; он испытал весь риск разведки в тылу врага, в ледяной атмосфере тевтонской подозрительности, и наблюдая за ходом войны в течение трех лет, вплоть до того момента, когда сам стал её участником. Он прибыл в Бельгию для оказания помощи американцам, застрявшим в Европе, и находился там, когда армия фон Клука и фон Бюлова оккупировали эту страну. Потом на борту американского судна "Северная Каролина" он отправился в Константинополь в качестве военного атташе при после Генри Моргентау. Он был единственным американцем, наблюдавшим из лагеря обороняющихся отчаянные попытки высадки, предпринятые британскими колониальными войсками под командованием сэра Гамильтона.

После этого полковник Вильяме сопровождал болгарскую армию в Добруджу. В январе 1917 года военное министерство США отозвало своего многоопытного атташе. Германское правительство уже знало, что подводная воина будет продолжаться и что президент Вильсон вынужден будет потребовать объявления войны. Вильямс изучил войска Германии и её союзников в боевой обстановке, и немцам не хотелось, чтобы он получил возможность использовать накопленные им сведения. Но так как Германия все ещё пребывала в состоянии мира с Америкой, его нельзя было лишить права на выезд. Тогда от него столь же незаконно, сколь настоятельно, потребовали, чтобы, направляясь из Европы в Америку, он проехал через Берлин. Здесь его задержали на восемь суток, в течение которых секретные агенты едва ли не просвечивали его рентгеновскими лучами.

Добравшись, наконец, до Копенгагена, Вильяме убедился, что пароходы не курсируют из-за подводной блокады. Прождав три месяца, он купил билет на датский пароход, направляющийся в Швецию; но в это время Соединенные Штаты вступили в войну, и Вильямса частным образом предупредили, что германскому миноносцу отдано распоряжение перехватить пароход, на котором он будет плыть, и взять его в плен. Миноносец действительно остановил пароход, и германские матросы обшарили паром вдоль и поперек. Американца не нашли, и он благополучно очутился в Швейции, никому не раскрыв секрета своего прибытия туда. В конце концов он попал в Америку из Норвегии кружным путем через Исландию.

Американская ставка во Франции очень нуждалась в Вильямсе, столь хорошо изучившем врага, и его немедленно направили туда, командировав в разведывательный отдел штаба генерала Першинга.

В октябре 1917 года он все ещё находился в Шомоне, когда немцы готовили один из крупнейших налетов своих цеппелинов на Англию. Тринадцать огромных дирижаблей вылетели из Бельгии. Двум пришлось вернуться из-за отказа моторов, но одиннадцать благополучно проплыли над портами и промышленными центрами Англии и вызвали своими бомбами немало жертв и разрушений. Но на обратном пути победоносный воздушный флот был рассеян сильной бурей. Шести дирижаблям удалось добраться до Германии; что касается остальных пяти, то во время полета над Францией на них обледенели моторы, и они стали жертвой союзных самолетов, зениток или собственной беспомощности. Два из них – L-49 и L-51 – прибило к земле в 40 милях от американской ставки. L-49 был захвачен невредимым; а L-51 ударился оземь передней гондолой или рубкой управления, подпрыгнул вверх, опять ударился, и так его несло над землей до тех пор, пока рубка управления не оторвалась и не повисла на вершине дерева. Освобожденный от этого груза, дирижабль понесся вперед и погиб в Средиземном море вместе с большинством экипажа.

Полковник Вильяме первым из штабных офицеров разведки явился к месту падения дирижабля L-49. Там уже находились другие офицеры, французы и американцы, от которых он узнал, что ни на борту L-49, ни в рубке управления L-51 не оказалось никаких карт или документов. Они уже собирались прекратить поиски, когда Вильяме предложил своему английскому коллеге, приехавшему вместе с ним из Шомона, двинуться по еле заметному следу, оставленному поврежденным L-51. Так они и сделали, но след вскоре явственно оборвался у края болота. Однако Вильяме с присущим ему упрямством полез прямо в болото и был вознагражден находкой – обрывком немецкой карты. Он продолжал двигаться дальше, обнаруживая все новые обрывки, и так обследовал всю площадь болота.

Когда он показал найденные клочки английскому офицеру, тот сразу оценил все их огромное значение. Вильямс взобрался даже на дерево, где рлвисла оторванная гондола L-51, и в ветвях его нашел ещё один обрывок неприятельской карты. После этого он всю ночь проработал в ставке вместе с капитаном Хаббардом-младшим. В конце концов он доказал, что собранные с таким трудом кусочки составляют фрагемнт германской кодированной карты Северного моря, Ирландского моря, Скагеррака и Каттегата; недоставало только Ла-Манша. Все это, бесспорно, имело непосредственное отношение к немецкой подводной войне, но использовать карту без специального германского кода было невозможно.

В то же утро другой офицер американской ставки сообщил, что он видел на месте крушения дирижабля нечто, показавшееся ему "интереснейшим военным сувениром". Отвечая на расспросы Вильямса, он сказал, что, по-видимому, это был "какой-то альбом" с печатным текстом и "фотографиями всех типов германских морских судов и воздушных кораблей тяжелее и легче воздуха". Полковник Вильяме сразу заподозрил, что "сувенир" представляет собой германский код с фотографиями, дающими возможность по внешнему виду опознавать морские и воздушные суда. Он приказал своему подчиненному немедленно разыскать "альбом" и доставить ему.

Вскоре выяснилось, что два молодых американских офицера очутились вблизи беспомощного L-49 сразу же после его приземления и сдачи. Они забрались в каюту цеппелина до прибытия чинов разведки, и когда один из них обнаружил загадочную немецкую книгу, он тотчас же забрал её как диковинку и законную военную добычу.

Перелистав эту книгу – код, Вильяме получил возможность оценить все огромное значение своей находки в болоте. У него в руках был ключ к текущим операциям вражеских подводных лодок! По его предложению книга и карта тотчас же были отправлены в Лондон для вручения адмиралу Вильямсу Симсу. Это дело было поручено капитану Хаббарду. Но адмирал оказался на конференции в Париже. Тогда Хаббард поднял с постели больного адьютанта Симса, командора Бабкока, и объяснил ему все значение того, что он привез из Шомона. Бабкок, забыв предписания врача, бросился к телефону и позвонил в британскую морскую разведку.

На следующей неделе – ещё до того, как германскому морскому министерству стало известно, что германский код и карта подводных операций попали в руки союзников, – британские морские патрули мог похвалиться обильнейшим за все время "уловом" германских подводных лодок. Чины британской морской разведки регулярно перехватывали германские приказы, передававшиеся по радио. Располагая книгой кодов, они тотчас же расшифровали эти приказы и, пользуясь картой Вильямса, захватили врасплох немало подводных хищников в заранее указанных местах. Это был разительнейший пример и образец согласованной работы союзников. Французы вынудили к сдаче неповрежденный L-49; американская и британская военные разведки разыскали секретные карты и код, после чего британские военные корабли полностью использовали все выгоды создавшегося положения.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

К ГЛАВЕ ДЕСЯТОЙ

1 (стр 52).

Натан Хэйл – один из самых популярных в истории Америки шпионов, действовавший из патриотических побуждений. Несмотря на неудачу, которую он потерпел в своей деятельности, Хэйл считается "отцом" американской военной разведки.

2 (стр. 56).

Джеймс Джой, брат Джона Джоя, первого верховного судьи Соединенных Штатов, претендовал на первенство в изобретении чернил, которыми впоследствии пользовались и продолжают пользоваться агенты секретной службы (так называемые симпатические чернила). Сообщая Конгрессу о решении британского кабинета привести заатлантические колонии в состояние безоговорочной покорности, Джеймс Джой использовал изобретенные им чернила. Он так рассказывал о своих приемах тайнописи:

"Чтобы устранить подозрения, я написал черными чернилами коротенькое письмецо моему брату Джону, который был членом Конгресса, и ещё одному-двум членам нашей семьи, каждое не больше чем в три-четыре строчки. Остальное же пространство бумаги я заполнил с помощью невидимых чернил сведениями и сообщениями, которые считал полезными для дела Америки Все эти письма отправлены были незапечатанными".

К ГЛАВЕ ДВЕНАДЦАТОЙ

1 (стр. 74).

Вся система сообщений между Англией и Францией, будь то обмен письмами или контрабандный провоз пассажиров через Ламанш, именовалась собирательным термином "корреспонденция" – "Lа Соггеsроndаnсе".

К ГЛАВЕ ТРИНАДЦАТОЙ

1 (стр. 77).

Французы, если судить по отчетам полицейских архивов, были убеждены, что этот американский консульский чиновник, подданство которого было весьма неопределенным, ведал рейсами корабля "Юнгфрау Элизабет" между Дюнкерком и Кале; это был один из кораблей, на которых были устроены специальные тайники для перевозки писем и пакетов.

2 (стр. 91).

Хотя Леклерк перенес свои линии коммуникации на остров Джерси лишь после того, как его цепочка была порвана набегами на Трепор – Аббевиль, острова в Ла-Манше, особенно Джерси и Гарней, использовались разведкой с первых же месяцев французской революции. Говорят, с этих удобных баз вплоть до 1814 года поддерживался постоянный контакт со шпионскими бюро Шербура и Сен-Мало, которые были давно созданы чинами британской разведки, посещавшими эти порты под предлогом организации обмена пленными.