Текст книги "Спуск к океану (ЛП)"

Автор книги: Уильям P. Форстен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Тогда создайте их.

Джурак рассмеялся. – Как? Где во имя богов мне начать? Построить школу? Кто будет учить? Что мы будем учить? Я всего лишь один из другого мира. У вас янки были сотни умов чтобы начать. Чтобы выполнить то, что вы предлагаете понадобится сотня лет, которых у меня нет. Я беспокоюсь о том, что случится, когда снова придет зима.

– Так что же вы просите?

– Покинуть это место, возобновить скачку.

Винсент покачал головой. – Вы не можете скакать на запад. Чин никогда не пойдет на это. Вы смешаете ваших всадников с моими людьми и начнется резня с обеих сторон и мы оба знаем это. Если вы пойдете на восток, конгресс никогда не согласится с этим. Там живут люди. Они пока еще не часть Республики, но скоро станут ею. Это их земля и мы поклялись защищать их.

– Так вы говорите мне, что мы застряли здесь.

Готорн посмотрел вниз на землю, рассеянно пиная муравейник носком сапога.

– Мерки почти все мертвы. Они попытались продолжить движение. Куда бы они не приходили, там сразу же вспыхивало восстание и начиналась резня, сотни тысяч людей и всадников погибло далеко на западе за последние двадцать лет. Тугары осели в великом лесе и выжили.

– Выжили?

Гарва презрительно фыркнул и снова Джурак оставил выходку парня без внимания. Люди полностью понимали, что к тугарам относились с презрением за их предательство мерков в битве у Испании. Если когда-либо двум ордам будет суждено встретиться, то не взирая на угрозы людей, начнется война возмездия.

– Мы двое старых воинов, – произнес Винсент, его снова вперил взгляд в Джурака. – Мы можем говорить напрямик. Конгресс и президент Республики приказали мне проинформировать вас, что границы ваших земель бессрочно закреплены договором, который вы сами подписали. Любая попытка выйти за их пределы будет расцениваться как акт войны, и мы оба знаем, что это означает.

– Вы вырежете нас, – ответил Джурак, его голос похолодел. – Если бы у меня была тысяча таких штук, – он указал на самолет, кружащий над головой, – не эти примитивные машины, а такие, какие я знал в моем мире, вы бы не говорили так легко о войне. Вы так говорите теперь, потому что знаете, что с вашими броневиками, поездами, и с вашими самолетами, это будет не война, а избиение.

Винсент кивнул. – Я говорю с вами сейчас как кто-то, кто уважает вас. Я пришел в этот мир чужаком. Сначала я ненавидел вашу расу и все, что с ней связано. Я убивал как и вы.

– Да, я знаю. Вы легенда, Винсент Готорн, когда дело доходит до убийства.

Винсент замолчал на минуту, лицо побледнело, как будто темное видение захватило его. Он опустил голову, едва заметная волна дрожи мелькнула на его лице.

– Да, я убивал до такой степени, что даже ваши старейшие воины испытывали восхищение. Я не хочу этого больше. Сражение в поле, как это было когда-то, линия против линии, в такой кровавой бойне, по меньшей мере, была хоть какая-то честь. Это изменилось. Как долго смогут выстоять ваши воины против наших броневиков, гатлингов, бомб, падающих с наших самолетов?

– Вы проследили, чтобы мы не могли по договору. Помните, что мы лишены возможности создавать такое оружие.

– Что, черт возьми, еще нам было делать? Если бы роли поменялись, осмелюсь сказать, что вы не были бы так щедры. Вы бы отправили всех нас в убойные ямы.

Когда он говорил это его лицо покраснело, гнев вылезал на поверхность.

– Да, – тихо ответил Джурак. – Мои люди требовали именно это, для каждого из нас осознается теперь существеннейший факт. Только одна раса выживет в этом мире.

– Сэр, так не должно быть.

Они оба посмотрели на Абрахама Кина, который на протяжении всего разговора стоял в почтительном молчании позади Винсента.

Винсент собрался сделать суровое взыскание, но Джурак протянул руку. – Прости его. Между прочим он сын Кина. Продолжай, мальчик, говори.

Абрахам вспыхнул. – Мой отец часто говорит, что он надеется, что однажды мы сможем наконец научиться сосуществовать, рядом друг с другом.

– И ты веришь в это?

– Я хочу верить.

– Я достаточно знаю о твоем отце, чтобы верить ему и тебе, по крайней мере в то, что касается вашего возможного желания.

– Это то, чего многие из нас хотят, – вставил Винсент.

– Желания, всегда желания, – резко ответил Джурак. – Я должен этой зимой иметь дело с фактами.

– Мы можем послать вам пищу.

– О, так теперь мы опустились до нищеты. Следует ли нам прийти к складу и кланяться в благодарность? Предложите это моим воинам выше по холму и увидите, что они скажут. Они выберут одно из двух в ответ на это: либо перережут свои собственные горла, либо ваши. Предки плюнут на них за такой позор.

– То есть, вы говорите мне что будет война? – спросил Винсент.

Джурак откинулся назад и закрыл глаза, затем в конечном итоге покачал головой.

– Нет. Но я говорю вам, что если ничего не изменится, не зависимо от того, что мы желаем, обстоятельства станут невыносимыми. Либо нам позволят расширить наши границы на новые земли, либо мы будем голодать. Ни одна другая альтернатива, которую вы можете предложить не сработает.

– И с чем я вернусь в Конгресс?

– Расскажите вашему Конгрессу, пусть придут в наши лагеря и увидят голодную смерть. Затем спросите их, что должно быть сделано.

– Джурак, я надеюсь, вы достаточно знаете меня, чтобы понимать, что я честно расскажу им правду, касающуюся вашей ситуации.

Джурак кивнул. – Да, я верю.

– Но я ничего не обещаю. Я предложу расширение на север. Это земля принадлежит Ниппону, которая все еще не используется. Они очень раздражительны в таких вопросах, но если мы сможем дать вам доступ к Великому северному лесу, то там изобилие дичи. Возможно это сможет помочь.

– Для настоящего времени, по крайней мере. Голос Джурака был холоден и отстранен.

Винсент заерзал и Джурак ощутил, что тот хочет поговорить о чем-то еще.

Он кивнул сыну, который снова наполнил чашу кумысом.

– У нас есть донесения, – продолжил Винсент.

– О чем?

– Казаны.

Джурак посмотрел прямо вперед, думая о том, как отреагировал его сын. Его взгляд сфокусировался на сыне Кина, стоящего позади Готорна. Мальчик взирал прямо на него, проникающими бледно-голубыми глазами, которые, если бы он был бантагом, отмечали бы его как духохода.

Каким-то образом он почувствовал, что мальчик знает, и это было тревожащим.

Готорн обернулся через плечо на Кина. – Абрахам, не мог бы ты сходить за той вещью, которую таскаешь для меня.

Мальчик зашевелился и отвернулся.

Абрахам Кин открыл седельную сумку у своего коня. Когда он засунул руку вовнутрь, он обернулся на Джурака, который по-прежнему взирал на него.

«Что-то не дает ему покоя», подумал Абрахам. Всё внимание кар-карта было приковано к нему.

«Почему?»

Он вытащил сверток, завернутый в пропитанную маслом обертку, и принес его Винсенту, который жестом показал ему открыть. Развязав завязку, Абрахам откинул ткань. Он подхватил револьвер, корпус которого был настолько велик, что он почувствовал, что ему следует держать его двумя руками.

Сталь была отполирована почти до серебристого блеска, цевьё изготовлено из слоновой кости. Это не было старое капсюльное оружие, заряжаемое шаровидной пулей, а оружие с вставленной обоймой, барабаном содержащим восемь патронов тяжелого калибра. Пока он держал его перед собой, он снова посмотрел на Джурака.

Абрахам задумался, на что походило бы сделать так, как делал его отец. Не раз его отец поднимал револьвер на уровень лица одного из всадников орды и стрелял, так близко, что, как рассказывали ветераны, их гривы вспыхивали пламенем.

«Каково это – убивать?» задумался он.

Джурак уставился на него, проблеск улыбки пересек его черты. – Когда-нибудь участвовал в битве, мальчик?

Слова представляли собой глубокое ворчание, произнесенные на диалекте рабов, который преподавался в академии молодым курсантам, местом назначения которых станет кавалерия на границе.

– Нет, сэр.

– Твой отец убил множество моих воинов своими собственными руками.

– Я знаю.

– Вы гордитесь им за это?

Абрахам заволновался.

– Говори как есть.

Абрахам кивнул. – Была война. Ваша раса уничтожила бы и сожрала мою. Он рассказывал мне, что сражался за то, чтобы я вырос в безопасности, так оно и есть.

Джурак тихо рассмеялся. – Он делал это не только ради нее. Он делал это, потому что ему это нравилось.

Абрахам заерзал. Ствол по-прежнему находился в его руках, не прямо в направлении Джурака, но в близком направлении.

«Что этот бантаг знает обо мне, о моем отце?» задумался Абрахам. Правда ли, что мой отец любит войну, что он гордится этим? Он подумал о Пэте О’Дональде и Уильяме Вебстере, который являлся теперь министром финансов и обладателем Почетной медали за то, что возглавил атаку. И он подумал о еще нескольких ветеранах из 35-го Мэнского и 44-й Нью-Йорской, которые все еще были живы. Они приходили в их дом вечером и никогда не было и ночи, чтобы они не говорили о «старых деньках». И всегда присутствовал блеск в их глазах, печальные улыбки, и их братство в которое никто кроме них не мог быть включен. Является ли то, что они любят, воспоминания о былом? Или этот вождь павшей расы был прав, что они любили войну за убийство?

– А разве вы не любите это? – спросил Абрахам. – Я слышал, что после того, как вы победили нас у Капуа, вы скакали перед вашими воинами, неся один из наших боевых штандартов, стоя в стременах во весь рост, приветствуя вопли ваших воинов. Вы любили тот момент?

Джурак, застигнутый врасплох, опустил взгляд на несколько секунд. Готорн, который наблюдал за обменом любезностями, протянул руку и взял тяжелый револьвер из рук Абрахама и перевернул его, удерживая рукоять в направлении Джурака.

– Давайте, возьмите его.

Джурак, улыбаясь, принял револьвер, оценил его вес, почти взвел курок оружия и покрутил барабан. Он поднял его вверх, нацеливаясь на самолет, который по-прежнему жужжал над головой.

– Подарок? – спросил Джурак.

– Нет, возврат.

Джурак тихо рассмеялся. – Вы говорите загадками, Готорн.

– Я думаю вы знаете, что я подразумеваю, кар-карт Джурак.

– Тогда просветите меня.

– Это оружие захвачено у одного из ваших мертвецов после битвы у Тамиры. Вы видите, что оно превосходного мастерства исполнения. Его точность, согласно заключению моего конструктора вооружений, превосходит всё, что мы сейчас можем изготовить. Очевидно, что оно, не оружие оставшееся от нашей войны.

– Итак?

– Откуда он взялся?

– Вы сказали, что он был захвачен у одного из моих погибших воинов.

– Командир десяти тысяч, насколько мы смогли судить по его униформе и штандарту.

Джурак молчал.

– Это одно из двух, Джурак. Во-первых, если вы сейчас производите такие вещи, это нарушение нашего договора.

– Вы, тем не менее, можете производить любые машины, какие пожелаете, – вставил Гарва, голосом, наполненным злобой. Он шагнул вперед, встав рядом с отцом. Почти такой же высокий, как и его отец, он угрожающе посмотрел свысока на Абрахама.

Абрахам старался сохранить самообладание, не желая позволить этому бантагу увидеть страх, и все же он внезапно ощутил боязнь. Это было первобытное чувство, как будто он стоял лицом к лицу ужасающего хищника в темноте. Внезапно ему пришло на ум, пробовал ли этот бантаг когда-либо человеческую плоть, и он понял со страшной уверенностью, что если дать шанс, то Гарва сделает такое без колебаний.

Он заставил себя посмотреть прямо в глаза Гарвы и не отступить.

Джурак вытянул руку. – Продолжайте, Готорн.

– Вы произвели это оружие?

Джурак покачал головой. – Требуется металлообрабатывающее оборудование, токарные станки, что бы вырезать барабан до такого совершенства, и это лишь для обработки стали – вы знаете, мы не можем изготовить их и постараться скрывать так долго.

– Тогда, если не вы произвели его, то как один из ваших воинов овладел им? По размеру он не подходит человеку, однако прекрасно подходит вашей руке.

Джурак посмотрел прямо на Винсента, но не ответил.

– Казаны. Это их?

Наступило долгое молчание. Абрахам отвернул взгляд от Гарвы, снова фокусируясь на Джураке. Он задумался, как человек может научиться читать их, чтобы понимать нюансы жестов, и решил, что это невозможно. Он слышал, как его отец очень часто говорил, о всегда существующей непроницаемости.

– Они отсюда примерно в пятнадцати сотнях лиг, – наконец ответил Джурак, махнув куда-то в сторону юга.

– И двенадцать сотен из этих лиг, это океан, который они знают, как свои пять пальцев. Вы контактируете с ними?

Джурак по-настоящему улыбнулся, но не ответил.

– Эта вещь – казанов? – надавил Винсент, и хотя знание Абрахама в рабском диалекте бантагов было далеко до хорошего, он явно уловил тон злобы и даже угрозы в голосе Винсента.

– Учитывая то, как идет этот разговор, я, конечно, с удовольствием встречусь с этими казанами, – ответил Джурак, грозно наклонившись вперед, теперь револьвер в его руке указывал почти на Винсента.

Абрахам посмотрел вверх на всадников, которые на протяжении всей встречи оставались неподвижными на линии водораздела позади них. Он видел, что они внимательно наблюдали за встречей и некоторые зашевелились. Они вытащили из седельных сумок несколько старых винтовок, оставшихся от войны. Он чувствовал их готовность, их надежду, что что-то должно произойти.

– Обладание этим оружием… – продолжил Винсент, не обращая внимания на скрытую угрозу в жесте Джурака, – если между вами и казанами есть контакт, я обязан призвать вас отступить.

– Почему? Между вами и ними что-то намечается? – ответил Джурак, со слегка насмешливой тональностью в голосе. – Если это так, это может оказаться весьма интересным для бантагов.

– Не ввязывайтесь в это, – ответил Винсент. Его голос звучал так, словно он умолял, и Абрахам посчитал это тревожным и неловким моментом, но затем он понял, что это было предупреждение, идущее от души.

– Я не желаю еще одной войны с вами. Мы уже отвоевали нашу битву. Нам не нужно еще одно такое кровопролитие, потому что если оно случится, мы оба знаем конечный результат.

Джурак закряхтел и покачал головой. Словно склонившись от своего бессилия, он медленно поднялся и вытянулся, затем подошел ближе к Винсенту.

Абрахам понял, что, наконец, он увидел гнев – плоские ноздри расширились, грива вдоль шеи слегка ощетинилась, коричневая морщинистая кожа изменилась в цвете до светлого оттенка.

– Человек, мы не рабы. Мы не скот.

Он произнес последнее слово на древнем языке, имеющее весьма точное значение.

Винсент также поднялся, хотя эффект просто сделал разницу в их размерах более ярко выраженной. Готорн едва доставал до груди кар-карта.

– Если они здесь, – произнес Винсент, – держитесь подальше. Если мы обнаружим их и начнется война, держитесь подальше. Я говорю вам это не в качестве представителя нашего правительства, а как солдат, который когда-то противостоял вам лицом к лицу в сражении. Мы не хотим еще одной войны с вами. Вы ничего не добьетесь за исключением кровавого побоища.

– У нас есть наша гордость, – встрял Гарва.

– Молчать! – развернулся Джурак, вперив взгляд на короткое мгновение в своего сына, и все же Абрахам задался вопросом, была ли на самом деле злоба, ведь сын не говорил ничего такого, чего Джурак не чувствовал.

Джурак направил ствол прямо на Винсента. – Это оружие ничего не подтверждает мне, кроме ваших страхов. Ваш страх орды вы даже не можете определить; страх нас, страх себя. – Он мрачно рассмеялся. – Вы боитесь стать такими же как мы когда-то, не так ли? Ваша жалость остановила вашу руку, а теперь вы боитесь.

– Жалость? – выкрикнул Винсент. – Именем бога, мы все пресытились убийствами. Помните, это был человек, скот, который спас вашу жизнь от этого безумного животного, кар-карта мерков.

На лице Джурака мелькнуло сомнение, грусть. – Да, Ганс, – тихо произнес он.

– Тогда его именем, не вмешивайтесь в это. Я посмотрю, что можно сделать насчет расширения ваших территорий, возможно даже послабления ограничений на производство машин, настолько, насколько их нельзя будет использовать для производства оружия. Я сделаю это, именем Ганса и моей честью, как солдата.

– Вы сделаете так, Готорн. Я слышал об этой религии, в которую вы когда-то верили, она называлась «квакер». Расскажите мне, у вас по-прежнему кошмары из-за всех, кого вы убили?

Винсент замер, а затем отступил. – Я забуду этот вопрос, – произнес он, его голос наполнился леденящей угрозой.

Джурак кивнул. – Я приношу извинения.

Винсент, пытаясь сохранить контроль, смог лишь резко кивнуть в ответ.

– Больше нет ничего, о чем можно говорить здесь и сейчас, – заявил Джурак. – Мы понимаем друг друга. Я просил, а вы угрожали, и теперь мы понимаем.

– Я не угрожал, – наконец ответил Винсент, натянутым голосом, – Я пытался объяснять вещи такими, какие они есть.

– Как и я.

– Мой адъютант завтра доставит официальный отчет в рукописной форме, в деталях описывающий наше понимание того, что происходило сегодня. Давайте тщательно взвесим всё, что мы обсуждали, и согласимся встретиться вновь завтра или послезавтра.

– Вы так обожаете все записывать, вы люди. Мой старый мир был похож. Это одна из нескольких вещей в нем, по которым я на самом деле не скучаю.

– Если существует что-то еще, что бы вы хотели оговорить, я останусь в лагере на некоторое время.

Джурак настороженно посмотрел на него.

– По договору, подписанному нами, я и соответствующий эскорт имеем право проехать по вашей территории, однако я бы предпочел делать это в качестве приглашенного гостя, который получил ваше разрешение.

– Моё разрешение? – тихо рассмеялся Джурак.

– Это, несмотря на всё, ваша земля.

– Вашей милостью.

– Я хочу, чтобы вы смотрели на это по-другому.

– Как я могу? – послышался различимый на слух вздох. – Вы люди, как вы можете знать, что я думаю? Вы ничего не знаете из того, что существует в мире, из которого я пришел, где мы были единственными хозяевами. Вещи, которые я знал там, о истории нашего величия, полусформировавшиеся знания об оружии, которые я по-прежнему храню, оружии, которое может смести вас прочь за один день, но которое я не понимаю как изготовить. Расскажите мне, разве на вашем старом мире, у вас были нации, которые подчиняли и уничтожали других, единственно потому, что они могли это сделать?

Винсент не ответил.

– Я вижу это здесь и сейчас. Не важно, каковы ваши побуждения, ваше чувство чести, как вы это называете – тот факт, что мы оба можем в некоторой степени уважать друг друга, как два бывших врага – не изменит неизбежного. Я знаю, чем такие вещи всегда должны заканчиваться.

Винсент грустно покачал головой. – Лучшие ангелы нашей природы, – прошептал он.

– Что?

– Сказанное нашим президентом, там дома, этот юный офицер – он кивнул в сторону Абрахама – был назван в его честь. Я хочу, чтобы они касались нас сейчас, Джурак.

Но затем он указал на револьвер, все еще находящийся в руке кар-карта.

– Если он, и то, что он подразумевает, не разрушит всё.

Не ожидая ответ, он развернулся и пошел к своему коню.

Абрахам оставался там, где он стоял на несколько секунд дольше, смотря на двух бантагов.

Гарва стоял неподвижно, уставившись в спину Готорна, и он чувствовал, что если бы револьвер находился в его руке, Винсент наверняка стал бы мертвецом. Гарва, осознавая, что за ним наблюдают, посмотрел на Абрахама.

– Наступит день, – прошипел он и развернулся.

Абрахам посмотрел на рядом стоящего Джурака, но не смог прочитать его. Задумавшись о том, как ретироваться, он на мгновение заволновался, затем просто встал по стойке смирно и отдал честь.

Джурак, с еще одним проблеском улыбки на лице, кивнул. – По меньшей мере, я скажу кое-что, – произнес он медленно, – у вашего Генерала Готорна есть дух воина, и я верю, что в своём сердце, он знает нас и видит трагедию всего, что было и всего, что будет.

– И что, сэр, вы сделаете в ответ? – спросил Абрахам.

– Сделаю? Выживать, человек, выживать, – Джурак повернулся и пошел прочь.

Абрахам подошел и встал рядом с Винсентом и мягко помог ему взобраться на лошадь, затем заскочил в собственное седло.

– Быть войне, не так ли, сэр? – спросил он.

Винсент, ничего не ответив, поскакал обратно, туда, где полк окапывался на ночную стоянку.

Абрахам посмотрел на кроваво-красное закатывающееся солнце, которое низко висело над горизонтом огромной, пустой степи, купающейся в его кровавых лучах. Как странно, это было такое великолепное зрелище, даже при том, что оно было наполнено дурным предзнаменованием.

Случайная мысль пришла ему в голову. Он задумался, где находились его друзья Ричард и Шон. Возможно, на огромном, открытом море, такой закат на самом деле являлся источником наслаждения для матроса; предвестие, по крайней мере, еще одного дня мира.

Глава 5

Он проснулся в аду.

Когда сознание вернулось, он услышал низкое дребезжащее дыхание Шона О’Дональда. Хорошо, он был еще жив.

И было ли это хорошо? Нет. Смерть сейчас была единственным выходом, лучше бы Шон умер после последнего избиения.

Распухшие глаза почти не открывались. Ричард повернул голову и посмотрел на товарища, цепи, свисающие с потолка затемненной каюты, обвивали их запястья.

Когда корабль поднимался и падал, они качались взад вперед, Шон стонал, когда задевал стенку каюты, затем его отбрасывало прочь.

Единственное освещение поступало через узкую световую щель от слегка приоткрытой деревянной крышки орудийного порта.

Ричард Кромвель хотел, чтобы помещение было полностью погружено в темноту, чтобы он не мог видеть стол напротив них. Ножи, клещи, кнуты лежали на этом столе, единственном предмете обстановки кроме цепей, которыми привязали их.

Как долго это продолжалось? Он не был уверен. Возможно день. Прошла ли ночь? Если так, теперь он не мог вспомнить. Его вселенная была сфокусирована на боли; мучительная жажда, которая была почти такой же страшной; осознание, что выхода нет, что они были пленниками казанов и конечным итогом будет смерть.

Он попытался отрешиться, вспомнить как было когда-то. Он смутно помнил – или же это просто ему мама рассказывала? – о времени, когда они были избавлены от всего ужаса меркской оккупации Карфагена. Ей, как пассии Тобиаса Кромвеля, было позволено иметь хорошее жилье, неплохую еду, и избавление от праздников луны и шахт.

Но затем Кромвель умер и мерки послали их в шахты. Даже дети двух, трех лет проползали в узкие пропластки и доставали рыхлую породу.

Таким образом он жил и рос до самого окончания войны. Он научился быть жестким, смотреть холодными глазами на неописуемый ужас, наблюдать как другие умирают самыми кошмарными смертями и ничего не чувствовать.

Он задумался, как такое может быть, что он не был похож на столь многих других, кто пережил то время; бродяги, бедняки, пьяницы и убийцы, которые наводнили Карфаген после войны и прихода янки.

Материнская любовь стала щитом между ним и такой судьбой. Он помнил ее нежное прикосновение, ее рассказы о своей семье, предводителях Карфагена до Великой войны. Её любовь образовала щит вокруг него и как-то сохранила зернышко внутри его сердца живым и теплым.

Она умерла в последней день, когда мерки бежали от приближающихся к берегу канонерок янки, освобождение было рядом. Мерки вырезали почти всех. Но даже среди этой ужасающей гонки нашлось место жалости. Их господин приказал зарезать всех, он подарил ей легкую смерть, одним ударом. Затем он посмотрел вниз, поднял лезвие и заколебался.

– Спрячься под своей матерью, малыш, – прошептал он и вышел.

Он так и сделал, спрятался под материнским телом, чувствуя как тепло, которое накрывало его, становится все слабее и слабее.

Так он и оставался, пока его не нашел русский солдат, который взял его на воспитание. Старик был достаточно дружелюбным, и жил один. Он научил его ходить под парусом, работать, читать и писать. Старик редко говорил, из-за ранения в горло от тугарской стрелы, которое сделало его речь почти неразборчивой, но внутри него был скрыт острый ум и спокойная сила. Они выводили их маленькую лодку во Внутреннее море, и часто не обменивались ни словом в течение нескольких дней, но Ричард, по меньшей мере благодаря этому одинокому старику, узнал силу молчания и терпения.

Он умер когда Ричарду было восемнадцать, и только тогда Ричард узнал, что этот тихий, одинокий человек был героем Великой войны, войны о которой старик ничего не говорил, кроме того, что вся его семья погибла в великой осаде Суздаля и Перм послал ему Ричарда, чтобы заменить тех, кого он потерял.

На похороны пришли несколько ветеранов, один из них янки – генерал Готорн. Он был тем, кто посоветовал Ричарду посетить академию и предложил дать рекомендательное письмо, вообще не зная, кто на самом деле был отец Ричарда.

Старый Василий часто предлагал чтобы Ричард взял его фамилию, но что-то внутри всегда останавливало его, вызов против мира, нежелание отказываться от этой единственной последней связи. Это не могло не вызвать ничего иного, кроме взрыва, когда он предстал перед контрольной комиссией, чтобы сдать экзамены, и в форме указал свою истинную фамилию.

Дело дошло до Эндрю Кина, который в то время не был президентом, но заседал в Верховном суде. Четыре года в академии, из-за его непокорности, были не слишком приятными. Не один инструктор обвинял его отца в предательстве и открыто глумился над его именем. И все же его спокойное противление, в конечном итоге, принесло ему определенную долю невольного уважения.

Василий наставлял его никогда не признавать, что что-то невозможно. Однажды их сеть запуталась в нескольких обломках, и старик сказал ему нырнуть и ослабить ее. Сеть была слишком ценной, чтобы срезать ее или бросить. Он пытался и не мог добраться до нее, а Василий откинулся на сиденье, закурил трубку и сказал, что у них есть много дней если потребуется, но он распутает сеть.

Это заняло день, он почти пошел ко дну, делая это, но он научился.

А теперь настало время умереть, подумал он. Я должен был погибнуть почти двадцать лет назад. Каждый день с тех пор был лишь дополнительным заимствованием дыхания. Порой он наполовину верил в бога, Перма и Кесуса, как их называл старый Василий. В остальных случаях, перед лицом всей жестокости, которой он был свидетелем, было невозможно поверить в какой-либо здравый смысл или порядок во вселенной, поскольку если и был бог, то он должно быть был сумасшедшим, раз позволил существовать такому миру как этот.

Корабль поднялся на волне и штопором рухнул вниз, ударив их обоих о переборку. Шон застонал, судорожное рыдание сотрясало его тело.

– Ричард?

– Я здесь.

Шон посмотрел на него, лицо искажено в муках. – Я не смогу стерпеть это снова.

Ричард ничего не ответил. Он научился блокировать избиения. В шахтах они были основным способом заставить работать детей четырех, пяти лет или просто чтобы развлечь скучающего хозяина мерка. Однажды он видел как медленно избивали ребенка до смерти в течении целого дня, так же как человеческие дети мучили бы муху.

Побои предыдущего дня, тем не менее, выполнялись не для развлечения, но с простой целью – сломать его. Он понимал этот метод достаточно хорошо, довести страдания до предела выносливости, и это было еще более невыносимо, поскольку никакие вопросы, пока еще, не задавались, и ничего не требовалось. Боль просто причинялась, плети скользили по их обнаженным телам, пока оба они не превратились в окровавленные массы ободранной плоти.

Он знал, что далее последует допрос. Они предложат или еще больше пыток или быстрое освобождение от боли, если они заговорят.

Он вновь посмотрел на Шона и увидел ужас в его глазах. Он задался вопросом, а Шон, в свою очередь, мог ли так же чувствовать страх внутри его собственной души.

– Послушай меня, – выдохнул он, подождав, чтобы облизать разбитые кровоточащие губы. Он сглотнул, прочищая горло. – Солги им. Нам придется говорить, но мы можем лгать. Он шептал тихо, полагая, что позади наполовину закрытого ставня и иллюминатора их слушает охранник. Вот почему он говорил на английском, сомневаясь, что кто-то из их пленителей знает этот язык.

– Наш корабль, «Геттисберг» – это старый корабль. У нас в три, четыре раза больше кораблей. Давай скажем, двадцать. Мы видели, что они вытаскивали обломки нашего самолета, так расскажи им правду о нем, но скажи, что это наш самый маленький дирижабль. Расскажи им, что в нашей армии полмиллиона человек под ружьем, и мы можем вызвать еще полмиллиона. Мы должны договориться об этом сейчас. Они, скорее всего вскоре разделят нас.

Шон, остекленевшими глазами уставился на него. – Почему? – прошептал он.

Почему? Он настолько не верил своим глазам, что с минуту не мог ответить.

– Это наша обязанность, вот почему, – наконец ответил он.

– Долг? Долг втянул нас в это. Я присоединился, потому что должен был. Я сын проклятого сенатора О’Дональда. Теперь посмотри на нас.

Судорожное рыдание вырвалось у него и он опустил голову.

– Черт возьми, Шон, нам следует договориться об этом. Нам обоим от этого будет легче.

– Легче?

– Я знаю как эти создания думают. Они уважают силу. Покажи слабость и они растянут агонию для собственного развлечения.

– Когда они начнут снова, старайся висеть ровно столько, сколько это возможно. Когда ты просто не сможешь держаться ни коим образом, действуй как будто ты ломаешься, затем быстро выболтай.

Он посмотрел на стол, где были аккуратно расположены орудия мучений.

– Иногда они становятся неосторожны. Если у тебя выпадет шанс, бросайся на один из их кинжалов.

Он видел такое довольно часто, и хотя так сказать было легко, он задумался, а будет ли у него мужество сделать так, если возникнет шанс.

– Что потом?

«Если мы счастливчики, они просто перережут нам горла», подумал Ричард, но взглянув на Шона, он понял, что лучше промолчит.

– Праздник луны. Вот что они планируют для нас, не так ли?

Ричард покачал головой. – Такое они делают только со свежими жертвами.

Шон застонал, когда еще одна волна прокатилась под лодкой, качнув его обратно по переборке.

Вспышка света затопила помещение и, поразившись, он поднял глаза. Дверь была открыта. Там стояли двое, оба в белых одеяниях, в отличие от их более ранних мучителей, которые были раздеты до пояса и носили черные брюки.

Пара вошла. Второй из них был намного выше, чем обычный представитель орды, глаза необычного бледно-голубого цвета, диковинка среди их расы. Его взгляд пронизывал насквозь, вонзаясь прямо в душу.

Ричард знал, что кое-кто был способен на такое. Ужасающий Тамука, падший кар-карт мерков, был таким, хотя те, кто обладал такой силой обычно стояли позади карта или даже кар-карта в качестве советника.

Этот казан, он чувствовал, развил способность видеть внутри за пределами всего, что любой из орд севера знал или понимал.