Текст книги "Человек, рожденный быть королем"

Автор книги: Уильям Моррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Где был он найден».

                                 Тут она

Сняла покров из полотна.

Но прежде чем покров был снять,

Король уж ведал, что за клад

Увидит он. Не отвечав

И вид рассеянный приняв,

Он мрачно оперся о стол

И по челу рукой провел.

Когда ж король не в духе встал, —

Взглянув на ящик, он узнал

Давно знакомый очерк льва,

Такой же красный, как сперва.

И он подумал: «Кто со мной

В то время был в избе лесной,

И видел эту колыбель?»

И тут же вспомнил, что Самьель

Один из всех его вельмож

Мог видеть красный тот чертеж,

Затем что он в лесу густом

Вез страшный короб под плащом

И лишь тогда открыл его,

Как не осталось никого

Из царской свиты подле них.

Исполнен мрачных дум таких

И вызвав снова в сердце боль,

Покинул мельницу король,

Гоним вновь встреченным лицом

Врага, забытого царем.

Так возвратился наконец

Властитель в древний свой дворец,

Стараясь скрыт терзанье мук

От любопытных взглядов слуг.

Но от очей их не ушло

Его смущенное чело,

И даже многим из числа

В лесу с ним бывших мысль пришла

О том событьи, хоть никто

Вслух говорить не смел про то,

Страшась, чтоб даже тайных грез

Кто не проник и не донес.

Настало утро. Властелин

С Самьелем заперся один.

Старик тогда еще был жив,

Как прежде зол и нечестив.

Он вскоре вышел из дворца

И с выраженьем злым лица

Ворчал: «О, будь ты милосерд

Ко мне, святый апостол Петр!

Лишь тот, кто не слуга царям,

Сам за себя ответит там!

Что вздумал? можно ль погубить

Того, кого нам утопить

Не удалось в пучине вод?»

Так проворчав, старик идет

В конюшню царскую, и там

Себе коня седлает сам,

И мчится к мельнице стрелой.

Здесь на плотине той порой

Лежал беспечно Михаил,

Следя глазами, как носил

Среди плотвы бурливый ток

Его летучий поплавок.

И легка думал он о том,

Как все в почтении немом

Вчера стояли пред своим

Монархом, мрачным и худым.

Не проронил он и того,

Что говорилось про него,

О чем не ведал он дотоль;

Заметил даже, что король

Смутился, Бог весть, почему,

Его увидя. И ему

Запала мысль глубоко в грудь

Стать королем когда-нибудь,

И он себя уж в мыслях зрел

Покрытым славой громких дел.

Среди таких-то дум застиг

Его тот самый злой старик,

Которым некогда он взят

Из бедной хижины, как клад.

На нем кафтан был царских слуг,

По рукавам до самых рук

Облитый золотом кругом;

На голове берет с пером;

На поясе булатный меч,

Гроза врагов сред бурных сеч,

И, по обычаю вельмож,

На шее острый царский нож.

Ножа красивый черенок

Блестел эмалью, и венок

Зеленых листьев был на нем,

На ярком поле золотом;

Вокруг же листьев, серебрясь,

Красиво лента обвилась

С девизом черным страшных слов:

«Рази! не бойся мертвецов!»

С биеньем сердца мальчик наш

Смотрел на всадника. Когда ж

Суровый всадник стал пред ним,

Дитя уж чудным снам своим

Готов был верить. Но Самьель

Ворчал вполголоса: «Досель

Твой рок умел тебя хранить,

И ты, я знаю, будешь жить,

Пока корону наяву

Себе возложишь на главу».

Затем с коня спрыгнул гонец

И крикнул: «Эй ты, молодец!

Скажи, где мельник? Послан я

К нему с письмом от короля,

И надо думать, милый мой,

К нему я послан за тобой».

Услышав это, Михаил

Вскочил с плотины и забыл

О поплавках и о плотве,

Играющей в речной траве.

«Сэр! – отвечал он, взор склоня, —

Отец мой с луга ждет коня,

Чтоб везть сейчас мучной товар

В соседний город на базар.

Позвольте, я вас проведу,

Он здесь близехонько, в виду».

Коня к забору привязав,

Пошел чрез мост с ребенком граф,

И видит мельника в дверях,

Который, шапку сняв и в прах

Повергнувшись, спешил спросить,

Чем может он ему служить.

Граф из-за пазухи достал

Тогда свой свиток и сказал:

«Читай, приятель! и затем

Сейчас исполни то, за чем

К тебе я послан».

                           «Сэр! – ему

Ответил мельник.  – Не пойму

Что здесь написано: учен

Я плохо грамоте. Но вон

Жена – позволь ее позвать;

Она сумеет прочитать

При нужде четкое письмо».

Но граф: «Зачем же звать ее!

На свитке можешь сам узнать

Его величества печать.

Так знай же, мельник, послан им

Я за найденышем твоим,

И я с собой его беру

В пажи сейчас же ко двору».

Потупя взор, стоял старик,

Вертя в руках свой пыльный шлык

«Милорд, конечно, будет так,

Как ты велишь, – сказал бедняк. —

Мне этот мальчик не родня;

Но тем не меньше думал я

Его оставить, как умру,

Наследником всему добру.

Он, правда, молод; но потом

Он свыкся б с нашим ремеслом

И век бы прожил не бедней

Других на мельнице моей.

К тому ж и девушку одну

Ему уж прочим мы в жену».

У Михаила от таких

Речей о почестях земных

Вдруг закружилась голова.

Он мнил, что графские слова

Всему готовы жизнь придать,

О чем любил он так мечтать,

И что волшебные тe сны

На деле сбыться уж должны.

И он забыл весь мир вокруг,

И эту мельницу, и луг,

И холм с рекою; он летел

Душой в неведомый предел,

В иную жизнь и в мир иной,

Ведом таинственной судьбой.

Но, громким смехом разразясь,

Самьель ответил: «Что за связь

Между тобой, мужик, и им,

Потомком княжеским, каким

Теперь он признан? Неужли

Ему таскать с мукой кули?

Но вот послушаем, что нам

На это скажет мальчик сам?»

От сна очнувшийся тогда,

Ребенок вспыхнул от стыда

И, заикаясь, дал ответ:

«Мне жить не скучно здесь, о, нет!

Наш старый Джоп, лесной стрелок.

Дает мне каждый день урок

В стрельбе из лука, и сказал,

Что я на столько ловок стал,

Что через год (я, сэр, не лгу!)

Явясь на стрельбище, могу

Взять приз, за коим в Юрьев день

Из всех соседних деревень

Валит народ в наш городок —

Добыть флоринов кошелек.

Здесь много дичи, всяких рыб!

Взгляните, сор, в любой изгиб

Реки; вы видите везде

Круги на зеркальной воде:

Ведь это сильный шереспер

Хватает мух, могуч и скор.

А там, под тенью камыша,

Лежат, не движась, чуть дыша,

Громады жадных щук. Когда жь

Исчезнут ласточки, в край наш

Летят бекасы, кулики,

И утки над руслом реки

Так низко тянут, что чуть-чуть

Что не купают в волнах грудь.

На нивах вьются чибис

а

И всюду слышны голоса

Скворцов. Поверьте, сэр, наш край

Весь круглый год небесный рай».

Взглянув сурово на него,

Самьель прервал вдруг речь его:

«Клянуся честью, парень глуп,

Лицом красив, да смыслом груб!

Но не робей! ты в лучший край

Идешь теперь. Ну, друг, прощай!

Смотри ж, соседям ни гу-гу

О том, что нового слугу

Нашел король. Чрез год, чрез два

Твой сын узнает их едва!

Но ты нашел не даром клад,

Ему ты вечно будешь рад.

Смотри, вот видишь кошелек:

Тебе он долго будет в прок!

Ступай же, мельник, распусти

Свою артель, гуляй, кути.

Тут столько денег, что куплю

Тебя и мельницу твою».

И он пошел. Но Михаил

Стоял, задумчив и уныл.

Исчез его волшебный сон;

Он был унижен, оскорблен

Насмешкой сквайра, и слеза

Ему туманила глаза.

Пока наш мельник слал вослед

Прощальный мальчику привет,

Самьель, еще угрюмей став,

Ногой притопнул, рвал рукав,

И Михаил, страшась угроз,

С глазами влажными от слез,

Навек покинул край родной

И дом с счастливой тишиной.

Но тут к нему из-за угла

Старушка тихо подошла

И, принимая на груди,

Сказала: «Милый мой, прости!

Мой сын! За то, что столько лет

Тобою красен был мне свет,

Теперь грущу всем сердцем я.

Да будет же вся жизнь твоя

Светла, счастлива! Не забудь,

Когда найдешь к величью путь,

Что в нашем доме, где опять

Былому счастью не бывать,

Имел ты все, что на земли

Тебе доставить мы могли;

Что в нас нашел ты мать, отца;

Что наши старые сердца

Ты молодил, и что теперь

Не знать нам радостей!»

                                     «Умерь,

Старушка, грусть свою! –  сказал

Суровый граф. – Я запоздал!

Король к обеду ждет его,

Что в знать попал из ничего!»

При этом слове вышел он,

И вслед за ним, полусмущен,

Полуиспуган и, меж тем,

Влеком в неведомый эдем,

Шел робко мальчик. Перейдя

Плотину, сквайр и с ним дитя

Уселись на лошадь, и граф

Поехал, слова не сказав.

Покуда мчались ездоки

Знакомым берегом реки

И раздавался в камыше

Простой, но сладостный душе

Напев осенних пташек в зной

Полудня осени златой, —

Видений чудных полный сон

Из дум ребенка выгнал вон

И страх, и горе. Слитком юн

Он был чтоб думать, что перун

Готов сразить его; притом

Он был и с жизнью не знаком.

Теперь весь мир пред ним лежал

Широк и ясен; не вселял

В него и сквайр тревожных дум,

Но ехал молча и угрюм.

Так проезжали здесь они

Пустынным берегом одни,

Пока открылся наконец

Им путь, ведущий во дворец.

Но сквайр с дороги повернул,

И вскоре серый конь шагнул,

Гремя копытами, на мост.

Отсюда путь их вел в погост,

Поросший вереском, где встарь

С Самьелем ехал государь.

Заметив это, Михаил

Вдруг с изумлением спросил:

«Милорд! скажите мне, давно ль

Стал жить в глухом лесу король?»

Но сквайр: «Глупец, молчать изволь!

Живет, где вздумает, король.

Теперь с монахами один

Живет в лесу твой властелин».

И нахлобуча свой берет,

Ворчал: «Будь проклят целый свет,

Король и ты! За вас за всех

Беру я на душу ваш грех.

Я стар, и мне пора б в тиши

Подумать о грехах души».

Сказав, коню он шпоры дал,

А сам вполголоса ворчал:

«Да, да! Будь проклят день и час,

Когда я в мире встретил вас».

При этом слове он вздохнул;

Он вдруг, казалось, вспомянул

Давно минувшее, когда

Была душа его чиста.

Как будто тех же полон дум,

Меж тем взбирался на о бум

Усталый конь на холм, и вот,

Когда достигнув он высот,

Очам открылся чудный вид,

Сияньем солнечным облит, —

Вид милой сельской стороны,

Где жизнь на лоне тишины

Незримо в радости неслась,

Где зелень с золотом слилась.

Меж тем деревья здесь и там

Путь заграждали ездокам.

И с тайным ужасом в груди

Ребенок видел впереди

Все лес, да лес один. Назад

Он, обернувшись, кинул взгляд;

Но и за ним стоят одни

Дерев бесчисленные пни

Сплошной стеною. Грустный звук

В смолистых елях шел вокруг.

Когда ж он к верху поднял взор,

Был распростерт над ним шатер

Густой листвы, где луч с небес

Едва скользил сквозь мрак древес.

Еще ни разу Михаил

В подобный лес не заходил

С родных смеющихся лугов,

Поросших купами дерев

И зеленевших от дождей,

От кротких солнечных лучей.

Теперь, вступив в дремучий лес,

Он с часу на час ждал чудес,

Слыхав на мельнице не раз

От старых бабушек рассказ

О том, что в тех лесах живет

Остаток древних их господ —

Семья гигантов-лесников

В одежде синих облаков.

И ждал он с трепетом, что вдруг

Услышит топоров их стук,

Или увидит пляску фей, —

Существ, которых нет милей,

Когда смотреть им прямо в грудь;

Но если в тыл им заглянуть,

То эта пестрая толпа —

Одна пустая скорлупа.

Так лесом ехали они,

Пока не замер ветр в тени

Густых дерев. И Михаил,

Среди видений адских сил,

Боязнью пробужденных в нем,

Вдруг задремал в лесу густом

И не заметил, как в тиши

Их конь из сумрачной глуши

К опушке ельника достиг.

Меж тем задумчивый старик

Невольно вспомнил день, когда

Другой дорогой вез сюда

Того, с кем ехал он теперь,

И, как пугливый, хищный зверь,

В душе почуял он испуг.

Тут ельник стад редеть вокруг

Крутого ската. Вел во мрак

Лесных трущоб под ним овраг.

Невзрачный, ливнями изрыт,

Он был кустарником покрыт,

А дальше гибким тростником;

На дне же самом рос на нем

Ольшняк, искривленный, густой,

И, весь заглохший осокой,

По почве глинистой струил

Ленивый ключ свой жидкий ил.

Поводья крепче натянув

И в глубь оврага заглянув,

Сквайр ищет взором, где на круть

Через овраг протоптан путь.

И видит – просека вперед

Меж лип и вязов в даль ведет,

И узнает он вмиг, куда

Ведет чрез лес дорога та.

Но, чу! спустясь в густую дичь,

В овраге страшно крикнул сыч.

Вставал, клубясь, с оврага пар,

И солнце, как каленый шар,

Светило низко меж дерев.

И сквайр, как ни был он суров

И груб душою, не посмел,

По окончаньи страшных дел,

Один остаться ночевать

В лесу и жизнью рисковать.

Меж тем повеял ветерок,

И бедный мальчик наш продрог.

К седлу прижавшись, он вокруг

Обводит робко взор, как вдруг

Сказал Самьель: «Приятель, слезь!

И без тебя увязнул здесь

Мой конь в трясине. Ну же, прочь!

Не то с тобой придется ночь

Провесть в лесу и до костей

Промокнуть от росы ночей».

Тогда спрыгнул с седла бедняк,

И стали медленно в овраг

Они спускаться. Бодр и смел,

Ребенок весело запел

Простую песню; а старик

Снял с шеи ножик свой, и вмиг

В глубоком рве коня сдержал

И хриплым голосом сказал:

«Мои подвязки, чорт возьми,

Ослабли! Друг мой, подтяни!»

При этом слове Михаил

Напев веселый прекратил,

И не заметя, как сердит

Был голос всадника, спешит

Не ослабевшую ничуть

Подвязку крепче затянуть.

И вот, пока он под коня

Нагнулся, голову склоня,

Сверкнул над ним стальной клинок

И пал, ему вонзившись в бок.

Назад отпрянув и вскричав,

На землю рухнулось стремглав,

Глаза в испуге обратя

К убийце, бедное дитя.

Тогда, весь бледен как мертвец,

С седла спрыгнул царев гонец

И, чтоб все кончить, перед ним

Стал на колена. Недвижим,

Лежал убитый; но еще

В нем было сердце горячо.

Свирепый сквайр, как лист дрожа,

Хватает рукоять ножа;

Но прежде чем извлечь успел,

Вдруг колокольчик прозвенел

Далеко где-то. Страх и дрожь

Его объемлют. Бросив нож,

К земле приникнул ухом он,

И – чу! все ближе, ближе звон

И ясно слышен наконец.

Тогда вскочил с земли гонец,

Подумав в ужасе, что в лес

Нисходит мстителем с небес

Хранитель-ангел душу взять

И злато Каина попрать.

А звон все ближе – страшный миг!

И вот, как бешеный, старик,

Прыгнув в седло и шпоры дав

Коню, пустился в лес стремглав.

И конь, испуган, в черный бор

По пням, по рвам, во весь опор

Помчал седого ездока

И мчал до той поры, пока

У моста мертвым пал под ним.

Грехом и ужасом гоним,

Бродил всю ночь в полях старик

И на рассвете лишь достиг

Ворот злосчастного дворца,

Имея образ мертвеца.

Тут, предъявив с гербом кольцо,

Самьель поднялся на крыльцо

И, быв допущен к королю,

Всю повесть страшную свою

Пересказал. «Король, поверь, —

Так кончил сквайр, – он мертв теперь;

И то, чем был испуган я,

Должн

о

лишь радовать тебя:

Tо с неба – верю я тому —

Звонили ангелы ему,

Чтоб душу в рай призвать. И вот

Каков пророчества исход!»

Но тот, не в духе, тяжело

Вздохнул, нахмуривши чело.

«Самьель! – так начал он, – я ждал,

Когда то дело поручал,

Что ты, как воин и герой,

Исполнить смело замысл мой.

А ты, испуган, поражен,

С пугливым взором слабых жен

И обезумлен, чуть дыша,

Приходишь, дела не сверша».

Тут он поднялся и ушел;

Потом, обдумавши, нашел,

Что это дело по всему

Не так уж дурно, как ему

Сперва казалось, и что он

Удержит в роде древний трон.

Почетом, золотом затем

Осыпал сквайра он, но тем

Его от смерти не сберег:

К зиме злой граф в постелю слег

И умер тихо в декабре.

И вот теперь в монастыре,

Под хорами, он мирно спит,

Под спудом из надгробных плит

С изображеньями святых,

Да будет сон злодея тих.

Так дни летели, годы шли,

И полным счастьем на земли

Король, как прежде, обладал

И одного лишь только ждал —

Иметь наследника, чтоб с ним

Делиться счастием земным.

Но дал Господь ему лишь дочь,

На свет рожденную в ту ночь,

Когда, отверженный от всех

И проклинаемый как грех,

Впервые бедный Михаил

Всю горечь жизни сей вкусил.

И меж красавиц краше всех,

Среди девических утех,

Ни с кем души не разделя,

Достигла дочерь короля

Своей осьмнадцатой весны.

Меж тем скончалась мать княжны.

Но мало царь об ней скорбел;

Давно он втайне мысль имел

Не столь неплодную опять

Себе принцессу в жены взять.

И в этих видах наконец

Был послан королем делец

В страны соседние, чтоб там

Между принцесс и знатных дам

Найти достойную ему

Жену по сердцу и уму.

И вот женился он опять,

И стал, как прежде, ожидать

Себе наследника. Так год

С женой прекрасной, без забот,

Он прожил в мире и любви.

Меж тем приблизились те дни,

Когда врага он вновь узнал,

Кого погибшим уж считал.

Пришла с тем вместе и пора

Княжну отправить от двора

(Таков обычай старины!)

В далекий замок той страны.

Какой-то очень древний царь

Построил замок этот встарь

Своей возлюбленной, от всех

Здесь скрыв ее в дому утех.

Здесь летом в зелени густой

Пленялся он ее игрой,

Когда она, любви предмет,

Как Эригона древних лет,

Являлась в ризах золотых

Меж виноградарей своих,

Благоговевших перед ней,

Как пред богинею своей.

Давно прошли те времена,

Забыты даже имена

Царей и царств, и сожжены

Деянья славной старины

В том горне времени, где жар

Из зла рождает добрый дар,

Из скорби радость нам творит

И жизнь развалинам дарит.

Но в древнем замке и досель

Стояли стены, цитадель

И башни красные, как кровь.

И с каждым летом вновь и вновь

Все улыбались и цвели,

Как и в давно минувши дни,

Сады, зеленые леса,

И не поблекла их краса.

Сюда Цецилию свою

Послать угодно королю.

Теперь, с летами, средь забот,

Смирив надменных дум полет,

Король для дочери своей

Меж королевских сыновей

Нашел красавца-жениха,

С которым, мнил он, без греха

Вступить в родство, затем что род

От царской крови принц ведет.

И вот, когда уже настал

Разлуки миг, король сказал:

«О, дочь! Чрез месяц, может быть,

К тебе приеду погостить

И осмотреть твои края;

Но не один приеду я.

Со мной приедет твой жених,

Кого из принцев молодых

Я избрал сам, кому я рад

Отдать мой лучший в жизни клад.

Не бойся юноши того:

Красивей в мире нет его,

И много женских он сердец

Пленил, как счастливый ловец.

Прощай, мой друг! Благослови

Тебя Господь».

                         И, полн любви,

Ее лобзает, и княжна,

Ничем в душе не смущена,

Ни ложным страхом, ни стыдом,

Покинула свой царский дом.

И то сказать: до сей поры

Среди младенческой игры

Не западала мысль ей в грудь

Делиться сердцем с кем-нибудь.

Ей с каждым утром жизнь несла

Веселья жизни без числа;

Широко мир пред нею был

Открыт, – мир счастья, свежих сил,

И, полный снов, он не был пуст.

Ее невинно-детских уст

Еще никто не лобызал…

И чистых дум в ней не смущал.

И смело взор ее очей

Встречал влюбленный взор пажей.

Так, безразлично всем мила,

Она богинею была,

Пред чьей красою в древний век

Благоговел в восторге Грек.

Толпою слуг окружена,

В свой замок ехала княжна.

Пред ней восток уже алел,

Над нивой жаворонок пел;

Но не любовью позлащен

В ее глазах был небосклон.

Сияло солнце с высоты;

В ней зрели гордые мечты,

Но не любовь рождала их.

Коснулось солнце волн морских;

Но не огнем любви зажглась

Звезда любви в вечерний час.

Взошла луна; но грустных дум

Не приходило ей на ум.

И ночь настала; но в тиши

Невозмутим в ней мир души.

Так, безмятежна, весела,

Она в свой древний дом вошла.

Но не успел он дочь свою

Отправить в путь, как королю

Доносят, что из темных недр

Густых лесов явился Петр,

Святый аббат монастыря,

И хочет видеть короля.

Король велит его принять,

Желая лично сам узнать,

Зачем пришел святый отец.

И Петр явился во дворец;

За ним вошел и капеллан,

Субприор патер Адриан

С пятью монахами, а вслед

За ними, в цвете юных лет,

Десяток рослых молодцов,

Телохранителей отцов,

В железных латах, в шишаках

И с алебардами в руках.

Аббат, явясь пред королем,

Просил о чем-то; но о чем —

Наш летописец умолчал.

И с благодушием внимал

Король словам его; потом

Сказал: «Прошу вас об одном

(И, верно, просьбу короля

Милорд уважит!) у меня

Остаться нынче и со мной

Откушать с братией святой;

И угостить я буду рад

И ваших латников-солдат».

Тут беглым взором он взглянул

На монастырский караул.

«Однако, нечего сказать,

У вас не маленькая рать!

Скажите, много ль средь лесов

У вас подобных молодцов?

В моих войсках я был бы рад

Иметь полки таких солдат

И слышать их воинский крик

При свисте стрел, при треске пик».

Так говорил король, смеясь;

Но громкий голос, изменясь,

Вдруг у владыки задрожал,

Так что уж он не расслыхал,

От звона страшного в ушах,

Что отвечал ему монах.

Из-за забрала, как гроза,

В него сверкнули вновь глаза

Того, кто кротко перед ним,

В златых кудрях, как херувим,

Под тенью яблонь в первый раз

Стоял, не потупляя глаз.

И убедившись в молодце,

Король смутился весь в лице,

И был он бледен, как мертвец.

Собравшись с духом наконец,

Он, беззаботен, как сперва,

Стал улыбаться на слова

Аббата, коих не слыхал.

Потом спиной он к лордам стал

И Михаилу пред людьми

Сказал, смеясь: «Приподыми

Стальной наличник свой с лица;

Хочу я видеть молодца,

С кем, помнится, уж я знаком.

Откуда ты?»

                      Пред королем

Наличник поднял тут солдат,

И золотых кудрей каскад

Упал с чела вокруг ланит,

Которых детски-нежный вид

Спалил горячий солнца луч.

И звонким голосом, как ключ,

Пересказал он королю

Всю повесть странную свою

До той минуты, когда он

В глухом овраге был сражен,

И кончил так: «Но что потом

Со мной случилось, сэр, – о том

Никто не может лучше знать,

Как тот, кто жизнь мою опять

Мне спас от смерти и от ран:

То наш субприор Адриан.»

«Так расскажи, отец», – король

Сказал, скрывая в сердце боль.

«Милорд! – ответил Адриан, —

Я, быв в то время капеллан

Прихожан бедных, как-то раз

Из стен аббатства, в поздний час,

Был позван мальчиком простым

Спешить с причастием святым

К его отцу: он умирал

И с нетерпеньем ожидал

Сподобиться небесных сил;

То старый угольщик наш был.

Не тратя дорогих минут,

Приял с Дарами я сосуд,

И колокольчик, Богу в честь,

Велел пред Ним ребенку несть.

К тому ж я думал звоном тем,

Хоть не воров – об них совсем

У нас не слышно! – но зверей

Спугнут с дороги поскорей.

Ну, вот, вступаем тихо мы

В наш лес еловый, полный тьмы;

А колокольчик на весь лес

Звенит, как благовест с небес.

Меж тем мой мальчик, оробев,

Мне говорит о кознях дев,

Живущих в темном том лесу;

Но я, напомнив что несу

Всех Искупителя в руках,

Его журил за грешный страх.

Когда уж из леса древних лет

Я вышел с ним на Божий свет,

И солнце, к вечеру клонясь,

Меж пней свой луч метнуло в нас, —

Вдруг к нам вечерний ветерок

Донес до слуха конский скок,

Причем, весь ужасом объят,

Мой паж попятился назад,

Почуя снова эльфов рой,

Всю вражью силу пред собой.

Но я заметил: «Неужель

Мы не исполним нашу цель

И опоздаем передать

Больному Божью благодать?

Не бойся, сын мой! Твердо верь,

Что с нами Божий Сын теперь».

Сказав, бичом моим, шутя,

Стегнул я мула, и дитя,

Боясь в густом лесу отстать,

Пустилось предо мной бежать.

Я еду дальше. У ручья

Вдруг вижу кровь… сказать ли, чья

Была то кровь? Ее мой сын

Струил из ран своих! Один,

Там брошен, он как труп лежал.

В боку кровавый нож торчал,

И кровью алою вокруг

Окрасились ручей и луг.

С седла я тотчас соскочил

И с помощью моих всех сил,

Подняв несчастного с земли,

Взвалил на мула, и пошли

Мы тихо просекой густой,

Между дубов и лип, к пустой

Избушке ветхой лесника,

Построенной из тростника.

Примкнут к плетню избушки той,

Полуразрушенный, гнилой,

Стоял без крыши тесный кров,

Где запирал лесник ослов.

Милорд! то место, верно, вам

Давно знакомо: много там

В соседстве водится вепрей,

Оленей, туров и лосей!

Здесь бедному пронженный бок

Перевязал я, как лишь мог;

И, угольщика причастя

(Он умер много лет спустя!),

Вернулся в ночь в наш древний бург,

Велев, чтоб утром наш хирург

Чуть свет к больному поспешил

И всем, чем нужно, пособил.

И вскоре рана между рёбр

В боку закрылась. Был он добр

И кроток сердцем, почему

Мы и дозволили ему

У нас в обители пожить.

Потом я стал его учить

Письму и чтенью, и постиг

Он вскоре смысл латинских книг

Не хуже нашего; но чин

Монашеский отверг мой сын.

А как он был могуч, плечист,

Душою добр и сердцем чист,

То и сказал милорд аббат:

«Пусть служит Господу наш брат

Десницей крепкой!» Оттого,

О, сир, и видишь ты его

С мечом, с копьем. Он верный щит

Для тех, кем не был он забыт,

Кем обучен, опасен от зла

Средь бедствий, им же несть числа!

Скажи, с тобой ли, Михаил,

Тот нож, что враг в тебя вонзил?

Представь милорду этот нож,

Чтоб слов моих не счел за ложь».

Взволнован, бледен, недвижим,

С лицом встревоженным, худым,

Склоня чело, король сидел

И многих слов не разумел.

Все смолкло. Наконец король

Возвысил голос свой; но столь

Дрожащ, неверен голос был,

Что слух монаха поразил.

«Аббат! – сказал он, – ваша рать

Так хороша, что потерять

Из сотни храбрых одного

Для вас, конечно ничего!

Ему ж приличнее носить

В щите мой розан, чем служить

У вас келейником простым,

Корпя над смыслом книг немым».

«О, сир! –  в ответ святый отец, —

Когда вам нужен молодец,

Извольте взять его сейчас;

Ведь красота солдат у нас —

Вещь лишняя; за что же нам

Таких красавцев брать у дам?»

Так говорил, смеясь, монах;

А тот улыбку на устах

Старался выразить, и вдруг,

Как в сновиденьи полном мук,

В руке, он видит, у пажа

Блеснула сталь того ножа,

Что выбран царскою рукой

Из древней стали боевой

И был вручен Самьелю в дар

Нанесть погибельный удар.

И вот, увидя на клинке

Венок зеленый и в венке

На ленте надпись страшных слов:

«Рази! не бойся мертвецов!»

–

Король еще упорней стал

И, вновь страдалец, замышлял

Измену новую тому,

Кто в третий раз уже ему

Является на этот свет

Виной всех мук его и бед.

И, после пиршества, аббат

В свой монастырь ушел назад

Со всем народом; наш же друг

Вступил в число придворных слуг,

И зависть возбуждал во всех

Его неслыханный успех.

Король, пождав еще дней пять,

Велит пажа к себе позвать

И говорит ему: «Мой друг,

Сейчас отправишься на юг

С моей ты грамотой. С тобой

Поедет Хью, урядник мой.

Сегодня целый день вдвоем

Вам ехать вместе; но потом

Тебе укажет он тот путь,

Куда ты должен повернуть.

На третий день, к полудню, ты

Достигнешь горной высоты,

Где в Замке Розы дочь моя

Живет. Но слушай, паж! Ничья

Душа на свете про письмо

Знать не должна, пока его

Не сдашь ты в руки одному

Там сенешалу моему.

Смотри же, друг, не выдай нас

И помни, что уж близок час,

Когда на память всех времен

Высоко будешь вознесен».

Так говоря, король не знал,

Что рок пажу предназначал.

Герой наш, выйдя из дворца,

Находит Хью уж у крыльца, —

Солдата грубого с лицом

Сурово-мрачным, с хмурым лбом.

Сев на коня, он с ним сам-друг

Поехал с севера на юг.

Послав с ним Хью, такую ль цель

Имел король, с какой Самьель

Однажды послан был – как знать?

Одно могу я лишь сказать,

Что вряд ли б выбрал для того

Король служаку своего

С умом столь пошлым, узким лбом,

Хитрить умевшего в одном

Лишь ратном деле, и с душой

Хотя и грубой, но не злой.

Другое дело, если б паж

Вступить с ним вздумал в рукопашь,

Иль дерзким словом пробудил

В груди солдата гневный пыл, —

Тогда, пришед в безумный гнев,

Опасней был бы он, чем лев.

Так вместе ехали они,

Пока открылись два пути:

Один на запад вел, другой

На юг. Тогда, с насмешкой злой,

Сняв шляпу с перьями, поклон

Пажу отвесил мирмидон,

Сказав: «Теперь, мой милый друг,

Мне путь на запад, вам на юг,

Чтоб там – так надо разуметь —

Коронку графскую надеть!

Прощай же, графчик! Впрочем, глаз

Не слишком пяль; не то как раз

Там в петлю шеей попадешь

И со стены, как лот, падешь».

Но в эти дерзкие слова

Герой наш вслушался едва,

Быв занят помыслом иным,

Когда солдат прощался с ним.

Меж огороженных полей

Скакал дорогой он своей,

И наконец, в исходе дня,

К таверне повернул коня,

Где ночь провел, забыв труды.

С рассветом, только что дрозды

Запели в утренней красе,

Он вновь пустился по росе,

И целый день в далекий путь

Скакал, не смея отдохнуть.

Но тут он был не одинок:

Вдали виднелся городок,

Куда тянулся караван

Крестьян, веселых горожан.

Там в капишоне шел монах;

Здесь, меж корзинок, на ослах

Хозяйки ехали верхом;

Там распевали соловьем

Толпы гулявших пышных дам;

А тут был слышен шум и гам:

Валили пестрые толпы

Мужчин и женщин, шли попы,

Солдаты, дети, длинный ряд

Одетых в праздничный наряд

Веселых девушек, кругом

Его встречавших с добрым днем

И с пожеланьями найти

Всех благ возможных на пути.

Так пролетел и день второй,

И он в таверне городской

Провел всю ночь, и утром, чуть

Лишь рассвело, пустился в путь.

Еще спал в городе народ,

А он уж солнечный восход

Встречал с восторгом. Трудный путь

Вился все выше, выше вкруть

На холм возвышенный. Назад

Он, оглянувшись, бросил взгляд

На город, пышно под холмом

Раскинутый: вот Божий дом,

Вот площадь, улица, а вот

Видна и ратуша с высот —

Все приютилось под холмом,

Поросшим липами кругом.

Был воздух свеж, прозрачен, чист:

Не трепетал на липах лист,

И лишь над кровлями церквей

Крутились стаи голубей.

Из труб струился ранний дым,

Столбом вставая голубым,

Как знак, что в городе за труд

Принялся деятельный люд.

Веселый, счастливый, живой.

И был так радостен душой,

Так чужд всех скорбей Михаил,

Что, мнилось, свыше получил

Удел бессмертия, где нет

Ни слез, ни горестей, ни бед.

Отсюда путь налево вел

В безлюдный и безлесный дол,

Где лишь в местах, по коим шли

Овраги темные, росли

Деревья тиса, и меж них,

Защищены от ветров злых,

Взвивались с песнями юлы.

Вокруг оврагов, полных мглы,

Пестрели пастбища овец.

И проезжавший здесь гонец

Уж был заслушаться готов

Веселых песен пастухов.

Он ехал долго и легко.

Взошло уж солнце высоко,

И вот, успел лишь он едва

С конем подняться изо рва,

Где тень деревьев в те часы

Еще хранила след росы, —

Как вдруг он видит пред собой

Конец возвышенности той.

Пред ним, одетый в блеск лучей

Прекрасной осени, во всей

Красе и славе, был простор

Долины, где терялся взор.

Ряд длинный золотых снопов,

Листва осенняя лесов,

Лугов зеленых чудный блеск,

Меж них ручьев игривых плеск —

Все тут на много миль вокруг

Слилось в пейзаж волшебный вдруг:

От этой горной высоты,

Где он стоял, до той черты

Изломанной по гребням скал,

Где виноградник восставал

Над виноградником, как лес,

Теряясь в синеве небес.

И за ручьем, в садах густых,

Он видел шпицев золотых

Блеск ослепительный: пред ним

Вставал над садом вековым

И каждый миг все выше рос

Предмет поездки – Замок Роз.

Когда ж спускаться стал с холмов,

Он за оградой из цветов

Мог слышать взмахи острых кос,

Срезавших на поле овес.

Пред ним ручей; в долине той

Он извивается змеей.

На нем был мост, и шагом паж

Проехал мост при звоне чаш

В руках хозяев этих нив.

Они под тенью старых из

Лежали на траве кругом,

И чаши, полные вином,

У них ходили по рукам.

При них лежали здесь и там

Серпы и косы, а предмет

Веселья их – простой обед:

Блестящий сыр, густой творог,

И хлеб пшеничный, лук, чеснок,

И груды яблок золотых,

Румяных, сладких, наливных,

И только что снятый с оград,

Прозрачный, зрелый виноград.

Услыша песни, Михаил

Косцов как братьев полюбил.

Он вспомнил детские лета

И благодатные места

У вечно памятной реки.

Как друг, глядя на ручейки,

В цветах кувшинок золотых,

Он мнил, что говор волн живых

Ему и всем, в ком сердце есть,

Приносит радостную весть.

Когда ж, ступив на парапет,

Косцов услышал он привет, —

Он в самом деле возмечтал,

Что он опять ребенком стал;

Что он в день жатвы у возов

Заснул в тени родных снопов;

Что все минувшее лишь сон:

Король и сквайр, и быстрый гон

Коня в неведомый овраг,

И боль внезапная, и мрак

В его очах, и долгий бред;

И, черной мантией одет,

Доминиканец, и уход

За ним, исполненный забот;

С аббатом их свиданья миг,

И дни над грудой пыльных книг,

Им прожитые; и опять

Король, завистливая знать,

И этот конь, и блеск одежд,

И путь без цели, без надежд.

О, как теперь желал бы он

Разрушить этот тяжкий сон!

Хоть раз на мельницу взглянуть

И под снопами вновь заснуть!