Текст книги "Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 2)"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

В дни, предшествовавшие подношению пальмы, мистер Клайв почти все время сидел дома, глядел довольным, был очень нежен и заботлив с женой, и в семье царили мир и согласие. Доктора то и дело приезжали навещать миссис Клайв Ньюком, а добряк полковник был для нее наилучшей нянькой – укрывал и укутывал ее, поудобней укладывал ее ножки на софе и подсаживал ее в экипаж. Полковая дама примчалась из Эдинбурга, оставив дядю Джеймса в преудобной квартире на Пикарди-Плейс в окружении приятного общества, – словом, все семейство полковника как-то вдруг сблизилось и повеселело. Но, увы! Заветной мечте Томаса Ньюкома на сей раз не дано было сбыться: его маленький внук, едва появившись на свет, покинул его. Пришлось с душевной болью убирать все приданое – крошечные распашонки и чепчики, эти милые батистовые и муслиновые вещицы, над которыми забывались заботы и печали, возносились к богу, пусть безмолвные, но горячие молитвы. Бедная малютка Рози! Она остро почувствовала свое горе, но очень скоро о нем забыла. Через несколько месяцев ее щечки снова порозовели, на лице заиграли улыбки, появились ямочки, и она уже опять говорила там, что нынче у нее "съезд случайных гостей".

Полковая дама еще до того возвратилась на северный театр своих действий, хотя, боюсь, не совсем добровольно. Взяв под свою команду хозяйство до поправки дочери, достойная миссис Маккензи заставила возроптать и взбунтоваться весь дом. Она успела обидеть дворецкого, разозлить ключницу, уязвить самолюбие лакеев, оскорбить доктора и задеть за живое сиделку. Оставалось только удивляться, до чего изменился нрав полковой дамы и как мало знал ее прежде полковник Ньюком. К ней вполне применимы были слова императора Наполеона I о наших общих недругах – русских: "Поскоблите русского, и обнаружится татарин". Клайв и его родитель на время объединились, строя план кампании по выдворению миссис Маккензи. Сам старик никогда бы на это не отважился, однако был очень доволен доблестью и мужеством сына в решающей битве, которая началась в будуаре, у кушетки Рози, затем продолжилась в гостиной, возобновилась яростной атакой врага в столовой и закончилась ко всеобщему ликованию домочадцев уже за порогом.

Когда разбитые татарские орды бежали на родной Север, Рози сделала мужу признание, которое тот впоследствии с горьким смехом пересказал мне.

– Вы с папочкой, кажется, очень все это приняли к сердцу, – сказала Рози (в отсутствии полковой дамы она называла полковника "папочкой"), – а я так нисколько, разве что сначала немножко разволновалась. Маменька всегда была такая; в Шотландии она с утра до ночи бранила нас с Джози, пока бабушка не отослала ее прочь; а на Фицрой-сквер и потом в Брюсселе она била меня по щекам и закатывала скандалы. По-моему, перед тем, как ей к нам приехать, добавляет Рози с обычной своей милой улыбкой, – она поссорилась с дядей Джеймсом.

– Она била Рози по щекам! – восклицает бедный Клайв. – И закатывала скандалы на Фицрой-сквер и в Брюсселе, а потом они, обнявшись, с безмятежными улыбками сходили в гостиную, точно весь век только и делали, что целовались и миловались! Вот как мы знаем женщин! Мы думаем, что женимся на добрых бесхитростных малютках, а со временем выясняется совсем иное. Ужели все вы такие лицемерки, миссис Пенденнис? – И он с яростью дернул себя за ус.

– Бедный мой Клайв! – ласково говорит Лора. – Вы же не хотели бы, чтобы она сплетничала про свою мать?

– Ну конечно, – отвечает Клайв, – вы вот всегда так. Лицемерите из лучших побуждений.

Впервые за долгий срок Лора вновь назвала его просто Клайвом. Он опять обретал ее милость. У нас было собственное мнение о семейной жизни Клайва Ньюкома.

Короче говоря, однажды я увидел упомянутого молодого джентльмена на Пэл-Мэл, когда он высаживался из кеба у крыльца "Стяга", и мне вдруг показалось, что в голове у мистера Клайва Ньюкома бродят какие-то тайные подозрения относительно Хоби. Угрюмо, как Отелло, глядел он вслед этому безмятежному Кассио, который как раз поднимался по ступенькам клуба в своих до блеска начищенных сапогах.

^TГлава LXIV^U

Absit omen {Да не сбудется предзнаменование (лат.).}

На первом Блекуоллском банкете присутствовал также и Хобсон Ньюком, невзирая на распрю его сводного брата с главою их фирмы. Ведь это всего только личная ссора между Барнсом и Томасом, их частное дело; а у Бунделкундского банка нет никаких разногласий с его главными лондонскими агентами. Никто из присутствующих на торжественном обеде не пил за процветание Бунделкундской банкирской компании с большим воодушевлением, чем Хобсон Ньюком, позволивший себе мимоходом упомянуть в своей краткой благодарственной речи о некой размолвке между полковником Ньюкомом и его племянником, добавив, что молит бога о скорейшем их примирении, а покуда выражает надежду, что разногласия эти не ослабят доверия между почтенным Индийским банком и его столичными агентами, чем привел в полный восторг тридцать шесть джентльменов, преисполненных энтузиазма и винных паров и находящихся в том блаженном состоянии, когда люди приходят в восторг от всего на свете.

Второй обед, на котором состоялось вручение кокосовой пальмы, Хобсон уже не почтил своим присутствием. Не было его имени и среди подписей, выгравированных на серебряном стволе аллегорического древа. На это обратил мое внимание Фред Бейхем, когда мы ехали с ним в омнибусе домой.

– Я просмотрел подряд все подписи, – говорит он, – и на стволе, сэр, и в списке, что свернут в трубочку и покоится в одном из гнезд на макушке пальмы. Почему там нет имени Хобсона? Не нравится мне это, Пенденнис!

Ф. Б. был теперь большим докой в биржевых делах; авторитетно рассуждал об акциях и компаниях и попутно дал мне понять, что с немалым успехом на свой страх и риск провел в Чэпел-Корт две-три небольшие сделки, сулившие ему еще порядочные барыши. Действительно, долг Бейхема мистеру Ридли был полностью выплачен, а гардероб его, хотя по-прежнему эксцентричный, был теперь опрятен, приличен и разнообразен. Обитал он нынче в комнатах, принадлежавших некогда любезному Хани-мену, и наслаждался покоем и уютом.

– Неужто вы думаете, – говорит он, – что я могу вести такой образ жизни на жалкие гроши, которые мне платят в "Пэл-Мэл"? Ф. Б. теперь фигура, сэр. Он вращается среди дельцов и банкиров и ест кебабы с богатыми набобами. Он может жениться, сэр, и устроить свою жизнь.

Мы от души пожелали честному Ф. Б. успеха во всех его начинаниях.

Но однажды, повстречав его в Парке, я заметил, что лицо у него какое-то трагичное и зловещее; выражение это еще усилилось, когда он приблизился ко мне. Я решил, что он тут любезничал с молодой нянюшкой, которая стояла в окружении своих маленьких питомцев и глядела, как плывут по Серпентайну игрушечные лодочки. Как бы то ни было, но, заметив меня, Ф. Б. тотчас покинул девицу и ее беспечных спутников и двинулся навстречу старому знакомому, с каждым шагом приобретая все более похоронный вид.

– Это детишки моего доброго друга – полковника Хакебека из бомбейской флотилия. "Увы, малюткам невдомек, что им судьба готовит". Я наблюдал за их играми. Присматривает за этими бедняжками одна очень милая девица. Они тут пускали лодочки но Серпентайну, бегали, смеялись и веселились, а я гляжу кораблик-то Хастингса Хакебека пошел ко дну. Absit omen, Пенденнис! Меня это очень взволновало. Надеюсь, что судно его батюшки не постигнет такая же участь!

– Это не тот ли маленький человек с желтым лицом, которого мы встречали у полковника Ньюкома? – спрашивает мистер Пенденнис.

– Он самый, сэр, – пробурчал Ф. Б. – Вам, наверно, известно, что он, как и наш полковник, – один из директоров Бунделкундского банка.

– Господи! – вскричал я с искренней тревогой. – Надеюсь, с Бунделкундсквм банком ничего не случилось?

– Нет, – отвечает Ф. Б., – ничего не случилось. Наше славное судно пока в целости, сэр. Но оно было близко к гибели. Оно с честью выдержало бурю, Пендеянис! – восклицает он и с силой вцепляется мне в руку. – В команде оказался предатель. Он вел корабль на скалы, сэр, хотел потопить его среди ночи.

– О, пожалуйста, оставьте эти морские метафоры и объясните по-человечески, что случилось?! – требует собеседник Ф. Б., и Бейхем продолжает свой рассказ.

– Если б вы были хоть немного сведущи в биржевых делах, – говорит он, или изволили посещать то место, где обычно собираются коммерсанты, вы бы уже слышали историю, которая вчера всполошила Сити и нагнала страху на всю округу от Треднидл-стрит до Леденхолла. Дело в том, что банкирская фирма "Братья Хобсон и Ньюком" отказалась вчера учесть векселя Бунделкундского индийского банка на сумму в тридцать тысяч фунтов.

Эта новость была как гром среди ясного неба для лондонского совета директоров, не получившего от братьев Хобсон никакого предуведомления, и вот среди акционеров поднялась страшная паника. Правление осаждали полковники, капитаны, вдовы и сироты; в течение часа опротестованные векселя были оплачены, и сегодня вечером в биржевой хронике "Глобуса" вы прочтете объявление о том, что отныне всю ответственность за обязательства Бунделкундского индийского банка берет на себя контора Джолли и Бейнза на Фог-Корт, располагающая для этого вполне достаточными фондами. Однако акции упали, сэр, из-за паники. Надеюсь, они еще поднимутся. Верю в это и желаю этого. Ради нашего доброго полковника и его близких. Ради этих беспечных малюток, резвящихся у вод Серпентайна.

– Я почуял недоброе еще когда подносили эту пальму, – продолжал Ф. Б. Жизненный опыт научил меня опасаться всяких чествований, сэр. Если кому-то устраивают подобное торжество – через месяц жди банкротства! И опять я скажу: Absit omen! Не нравится мне, что потонула эта лодочка!

И действительно, в вечернем выпуске "Глобуса" появилась заметка об описанных Бейхемом событиях и вызванной ими временной панике, а также сообщение о том, что отныне агентами Бунделкундского банка будут господа Джолли и Бейнз. Поверенные Индийской компании пригрозили не медля подать в суд на банкирский дом, причинивший ей такие убытки. Во время всех этих происшествий мистер Хобсон находился за границей, и поэтому было ясно, что историю с векселями надо целиком приписать деятельности его компаньона и племянника. Однако прекращение деловых связей между двумя фирмами повлекло за собой полный разрыв между семьями Хобсона и Томаса Ньюкома. Разгневанный полковник клялся, что его брат – такой же предатель, как племянник, и он не желает больше иметь ничего общего ни с тем, ни с другим. Даже бедный, ни в чем не повинный Сэм Ньюком, вернувшийся в Лондон из Оксфорда, где он провалился на экзаменах, удостоился только хмурого взгляда дядюшки, когда подошел поздороваться с Клайвом; Томас Ньюком отчитал сына за то, что тот водится с этим юным предателем.

Наш полковник изменился, изменился в своих помыслах, в своем .отношении к людям, а главное – к сыну, которому в прежние дни приносил столько бескорыстных жертв. Мы уже говорили, что со времени женитьбы Клайва между отцом и сыном шел какой-то безмолвный спор. То, что мальчик, очевидно, несчастлив, отец воспринимал как укор себе. Молчаливость сына злила старика, а постоянная замкнутость раздражала и нервировала. Имея теперь большое состояние и щедро тратя его, полковник сердился на себя за то, что не испытывал от этого радости, сердился на Клайва, что тот не был ему помощником в управлении их новым домом и оставался равнодушным и бесполезным членом семьи, живым протестом против всех планов, выношенных некогда добрым стариком. Катастрофа в Сити опять несколько сблизила отца и сына, ибо предательство Барнса разбудило в обоих мстительное чувство. В былое время полковник отнесся бы к племяннику снисходительней, однако судьба и обстоятельства ожесточили его от природы благородную и мягкую душу; им владели теперь ненависть и подозрительность, и хотя нельзя утверждать, будто новая жизнь его полностью изменила, она, несомненно, выявила его недостатки, которым раньше не было случая обнаружиться, и дремавшие в нем прежде качества. Уж так ли мы знаем себя, чтоб догадываться обо всем дурном и хорошем, на что способны? Разве ведал Каин, играя у ног матери с младшим братом, что когда-нибудь, возмужав, этой самой рукой, которая нынче ласкает Авеля, схватит головню и убьет брата? Трижды блажен тот, кому сужден легкий путь, кого всечасно не испытывает судьба, а милосердное небо хранит от многих соблазнов.

На том этапе семейной распри, который приходится сейчас описывать биографу Ньюкомов, один кроткий моралист в юбке решительно осудил действия полковника и его сына; а другой – философ-циник и мой приятель, к чьим словам я прежде всегда прислушивался, безоговорочно их поддержал.

– Борьба за справедливость – это прекрасно, – заявляет Джордж Уорингтон, ударяя кулаком по столу. – Я за это, как и все здравомыслящее человечество, что бы там ни проповедовали всякие слезливые Ханимены. Меня нисколько не огорчает, когда вешают мошенника. Если бьют мерзавца, я радуюсь и говорю – поделом. А потому, если кто-нибудь вздует Барнса Ньюкома, баронета, я не почувствую возмущения, я пойду домой и закажу на обед лишнюю баранью отбивную.

– Нет, Пен, мстить – дурно, – выступает другой адвокат. – Не говоря уж о том, что высший и мудрейший Судия запрещает нам мщение. Оно ожесточает людские сердца. Извращает наше представление о справедливости. Толкает на злые дела. Побуждает ложно судить о ближних. Месть не самый благородный ответ на обиду, не самый мужественный способ отразить ее. Настоящая стойкость в том, чтобы стерпеть гонение, смолчать, когда тебя оскорбляют, простить, когда тебе творят зло. Я с грустью слушаю про то, что вы зовете победой полковника и унижением его врага. Какой Барнс ни подлец, полковник не должен был унижать брата Этель; это слабодушие. И другие джентльмены тоже слабодушны, мистер Пен, хотя вы значительно умнее женщин. Я сердита на полковника и прошу тебя передать ему (даже если он не спросит), что он утратил мою любовь, и я не стану ликовать по случаю того, что его друзья и льстецы называют его победой. По-моему, в этом деле он вел себя не так, как подобало бы нашему милому, благодушному полковнику и доброму христианину, каким я доселе его считала.

А теперь вам следует рассказать о том, какие, действия предприняли Клайв с полковником и чем именно заслужили они столь различные отзывы двух упомянутых критиков. Отказ лондонского банкирского дома учесть векселя славной Индийской компании, разумеется, сильно подорвал ее кредит в Англии. Совет лондонских директоров разослал повсюду успокоительные сообщения; опубликовал блистательные отчеты о заграничных операциях Компании; представил бесспорные доказательства того, что Бунделкундский банк никогда еще так не процветал, как во дни, когда "Братья Хобсон" отказались учесть его векселя. И все же не подлежало сомнению, что действия лондонской фирмы сильно поколебали положение Компании и нанесли ей жестокий, если не сокрушительный удар.

Продажа акций приняла характер эпидемии среди пайщиков. Все спешили вернуть свои деньги. Из тридцати человек, чьи имена украшали злополучную кокосовую пальму миссис Клайв, не меньше двадцати оказались дезертирами или готовы были сбежать, если удастся спасти при этом оружие и амуницию. С ожесточением вычеркивал наш добряк имена изменников из памятной книжки невестки и надменно проходил мимо них на улице: бросить Бунделкундский банк в час опасности было, по его мнению, равносильно просьбе об отпуске накануне битвы. Полковник не понимал, что речь здесь идет совсем не о чувствах, а о прибылях и потерях, и не мог спокойно слышать имена людей, покидающих корабль, как он говорил.

– Пусть себе уходят, сэр, – добавлял он, – только больше им со мной не служить!

Нескольким знакомым, вознамерившимся бежать, он с гневом и презрением выплатил стоимость акций из собственного кармана. Но карман этот не был достаточно туго набит для подобного рода забав. Все свои деньги полковник давно уже вложил в Бундедкундское предприятие и к тому же скрепил своей подписью обязательства, от уплаты по которым отказались лондонские банкиры.

А эти джентльмены говорили о своих разногласиях с индийским банком как о чем-то совершенно естественном и смеялись над вздорными утверждениями бедного Томаса Ньюкома, повсюду обвинявшего их в личной вражде.

– До чего же горяч этот старый индийский драгун! – заявляет сэр Барнс. – Он же больше смыслит в финансовых делах, чем я в кавалерийской тактике или индусском наречии. Набрал себе в Компанию разных вояк и умников, служивших в Индии, да еще хитрющих туземных дельцов, и вот они учредили банк и стали выплачивать огромные дивиденды. Конечно, мы согласны вести с ними дела, но лишь до тех пор, пока у нас есть определенные гарантии; я с самого начала предупредил их управляющего, что рисковать мы ни в коем случае не станем и закроем им счет, как только это сотрудничество станет нам невыгодно; мы так и поступили шесть недель назад, когда у них началась паника, которой немало способствовал полковник Ньюком своими дурацкими выходками и глупым фанфаронством. Он утверждает, будто я ему враг. Допустим. В частной жизни мы действительно не ладим, но это никак не касается коммерции. В делах, уж поверьте, я не знаю ни друзей, ни врагов. Отправляясь в Сити, я оставляю свои симпатии и антипатии по ту сторону Темпл-Бара.

Итак, Томас Ньюком и Клайв, сын Томаса, кипели ненавистью к Барнсу, своему родичу, мечтали отомстить ему, жаждали его крови и только ждали случая встретиться с ним и посрамить его в схватке.

Когда люди находятся в подобном состоянии, подле них, как я слышал, всегда крутится некто, готовый помочь им удовлетворить их заветное желание. Человек, одержимый жаждой мести, склонен принимать свое чувство за порыв оскорбленной добродетели и не только дает себе волю, но подчас даже гордится собой. Если бы Томас Ньюком, движимый стремлением отомстить Барнсу, понимал истинную природу своих чувств, он, я ручаюсь, повел бы себя иначе, и мы не услышали бы о развернувшихся вскоре военных действиях.

^TГлава LXV,^U

в которой миссис Клайв получает наследство

Всякий раз, когда речь заходила о делах Бунделкундской банкирской компании, сэр Барнс Ньюком не упускал случая выразить свое искреннее изумление. Это он-то распускает о ней дурные слухи? Пытается причинить ей вред? Какой вздор! Разумеется, если кто-нибудь из знакомых спросит его (а спрашивали почему-то на удивление многие), стоит ли, на его взгляд, вкладывать деньги в эту Компанию, он, конечно, ответит, что думает. По совести говоря, он считает, что нет, не стоит – он всегда держался этого мнения и так прямо и заявлял даже во дни их сотрудничества, на которое пошел исключительно из любезности к дядюшке. Это – сборище разных самодуров и солдафонов, привыкших дышать пороховым дымом и питаться похлебкой, приправленной карри. Это с ними-то враждовать? Ну и выдумки! Бывают такие компании, что без всяких врагов обойдутся – сами лопнут, уж поверьте!

С такой вот подкупающей прямотой говорил Барнс об этом коммерческом предприятии, на что имел не меньшее право, чем всякий другой британец. Что до дядюшки Хобсона, то его поведение отличалось робостью, весьма неожиданной для этого цветущего и деятельного джентльмена с веселым лицом и весьма решительными манерами. Он, как мы знаем, уклонился от подношения кокосовой пальмы, частным образом заверил полковника, что по-прежнему исполнен к нему добрых чувств и очень сожалеет об этой неприятности с Бунделкундским банком, случившейся без его ведома во время его поездки на континент, – черт бы побрал этот континент, все ведь жене не сидится дома! Полковник слушал оправдания брата сдержанно, по временам насмешливо кивая, а под конец разразился смехом.

– Милейший Хобсон, – сказал он с убийственной учтивостью, – конечно же, ты мне желаешь добра, и, конечно, все это делалось без твоего ведома. Я ведь понимаю, в чем тут секрет. Лондонские банкиры – бездушные господа. За целые пятьдесят лет, что я знаю тебя, твоего брата и моего восхитительного племянничка, нынешнего вашего главу, вы ни единым своим поступком не побудили меня усомниться в этом. – Тут полковник Ньюком рассмеялся. Его смех был не очень приятен для слуха. Почтенный Хобсон взял шляпу и пошел прочь, стряхивая с полей несуществующие пылинки и выражая всем своим видом глубочайшее смущение. Полковник проводил его до парадных дверей и здесь отвесил ему насмешливый поклон. Больше Хобсон Ньюком не показывался в особняке близ Тайберна.

В течение всего сезона под сенью серебряной пальмы происходили бесчисленные банкеты. Полковник был гостеприимней, чем когда-либо, а туалеты миссис Клайв еще ослепительней, чем прежде. Клайв же в кругу друзей не скрывал своего мрачного настроения. Когда я спрашивал о биржевых новостях у нашего весьма осведомленного друга, Ф. Б., лицо его, сознаюсь, приобретало похоронное выражение. Акции Бунделкундского банка, еще год назад ценившиеся много выше номинальной стоимости, сейчас медленно, но неуклонно падали.

– Полковнику надо бы, не теряя времени, продать сейчас свои акции, говорил мне мистер Шеррик. – Как сделал мистер Крысси: бежал с корабля, зато сохранил сто тысяч фунтов.

– Бежать с корабля! Плохо же вы знаете полковника, мистер Шеррик, если думаете, что он когда-нибудь так поступит!

Этот мистер Крысси, хоть и вернулся в Европу, распространял о Бунделкундской банкирской компании самые обнадеживающие сведения. Она процветает, как никогда. Ее акции непременно поднимутся. Сам он продал их только из-за печени. Пришлось вернуться на родину: доктора велели.

Через несколько месяцев в Англию возвратился еще один директор – мистер Хеджес. Оба эти джентльмена, как известно, приняты в высшем обществе, избраны в парламент, обзавелись поместьями и весьма уважаемы. Мистер Хеджес вышел из Компании, зато в нее вступил его состоятельный компаньон по фирме мистер Макгаспи. Впрочем, его вступление в Бунделкундскую банкирскую компанию, как видно, не произвело большого впечатления на английских пайщиков. Акции продолжали медленно падать. Между тем был отличный урожай на индиго, и лондонский управляющий ходил в превосходном настроении. Вопреки всему – огорчениям, изменам, тревожным слухам и ненадежным друзьям, Томас Ньюком высоко держал голову, и лицо его неизменно сияло доброй улыбкой, кроме тех случаев, когда при нем упоминали некоторых врагов его дома, – тут он мрачнел, как Юпитер во гневе.

Мы уже знаем, как любила малютка Рози свою маменьку, своего дядю Джеймса Бинни, а теперь своего папочку (так она нежно звала Томаса Ньюкома). Оба джентльмена, без сомнения, всей душой отвечали на ее привязанность, и, не будь они столь благородны и простодушны, можно было бы только удивляться, как эти добряки не приревновали ее друг к другу. Однако такого чувства они не питали; по крайней мере, ничто не мешало их давней дружбе; Клайв был для обоих сыном, и каждый из них довольствовался своей долей любви этой улыбчивой малютки.

Скажем прямо, маленькая миссис Клайв всегда очень привязывалась к тем, кто находился поблизости, была уступчива, послушна, весела, резва, мила и всем довольна.

Своих старичков она ублажала песенками, улыбками, милыми услугами и ласковыми заботами; только успеет подать Томасу Ньюкому сигару – да притом так мило, так изящно, – и уже летит кататься с Бинни, или, если он не расположен гулять, сидит с ним, пока он обедает, такая веселая, ловкая, услужливая и ласковая малютка – любому старику утешение.

Расставаясь с маменькой, она не выказала особого огорчения, и полковая дама впоследствии жаловалась знакомым на такую бесчувственность дочери. Возможно, у Рози были свои причины не очень жалеть о разлуке с матерью; зато уж, наверно, она пролила слезу, прощаясь с нашим милым стариком Джеймсом Бинни? Ничуть не бывало. Голос старика дрогнул, ее же – нисколько. Она чмокнула его в щеку, такая сияющая, румяная и счастливая; села в вагон с мужем и свекром и укатила из Брюсселя, оставив бедного дядюшку в грусти и печали. Наши дамы почему-то утверждали, будто у малютки Рози совсем нет сердца. Дамы часто высказывают подобное суждение о молодых женах своих друзей. Должен добавить (и спешу это сделать, пока мистера Клайва Ньюкома нет в Англии, иначе бы я не решился на такое признание), что иные мужчины разделяли мнение дам относительно миссис Клайв. Например, капитаны Гоби и Хоби считают, что она бессовестно обошлась с последним – всячески поощряла его, а потом пренебрегла им, когда Клайв сделал ей предложение.

Но ведь Рози в то время еще не имела своей воли. Добрая и послушная девочка, она должна была всецело повиноваться милой маменьке. Как же ей еще было выказать свое добродушие и покорность, если не безропотным подчинением матери? И вот она по приказу многоопытной полковой дамы рассталась с Бобби Хоби и вернулась в Англию, чтобы поселиться в роскошном особняке, быть представленной ко двору и наслаждаться житейскими благами в обществе красивого молодого мужа и доброго свекра. Стоит ли дивиться, что она без особой грусти простилась с дядей Джеймсом? Этим и старался утешить себя старик, возвратившись в опустелый дом, где она еще недавно танцевала, смеялась и щебетала; и он поглядывал на ее стул, на трюмо, так часто отражавшее ее милое, свежее личико, – на это огромное бесстрастное стекло, чья сияющая гладь сейчас являла его взору только тюрбан с гроздьями локончиков и решительную улыбку нашей пышной и стареющей полковой дамы.

Расставшись с дядюшкой на Брюссельском вокзале, Рози уже никогда больше не увиделась с ним. Он попал под опеку своей сестры, от которой его избавил только приход Старухи с косой. Он встретил ее с философским спокойствием; сердито отверг все утешения, какие счел уместным предложить ему в смертный час супруг его племянницы Джози, преподобный Макзоб, и еще высказал при этом некоторые суждения, повергшие в ужас этого служителя церкви. И поскольку дядя завещал миссис Мак-зоб всего лишь пятьсот фунтов, да еще сестре своей полторы тысячи, остальные же деньги отписал любимой племяннице Рози Маккензи, ныне Рози Ньюком, будем надеяться, что пастор, оскорбленный несправедливостью, проявленной к его жене, его третьей молодой жене, бесценной Джози, а также помнивший, с каким раздражением покойник всегда слушал его проповеди, будем, повторяю, надеяться, что его преподобие ошибся, определяя нынешнее местопребывание души мистера Бинни, и что на небе и для старого Джеймса сыщется пристанище, в которое не проник еще умственный взор доктора Макзоба. Подумайте сами, господа! Ведь редкая неделя обходится без того, чтобы в небесах не обнаружили какой-нибудь новой кометы или звезды, смутно мерцающей из неведомых далей и только сейчас открывшейся людям, хоть она и горит веки вечные. Судем же надеяться, что сияют где-то высшие истины и существует обитель любви и света, недоступная женевским стеклам и римским телескопам.

Известие о смерти Джеймса куда больше, по-моему, потрясло полковника и его сына, нежели Рози, чьей отменной выдержкой восхищался добряк Томас Ньюком, когда миссис Пежденнис, решив, что жена моего друга нуждается в участии и поддержке, отправилась к ней с визитом в обществе своего супруга.

– В нынешнем году нам, конечно, уже нельзя будет устраивать приемы! вздыхала Рози. Ей было очень к лицу ее траурное платье. Клайв, тот с обычной своей сердечностью высказал много прочувствованных и добрых слов об усопшем их друге. Так же нежно и с искренней болью вспоминал его Томас Ньюком.

– Но поглядите, – говорит он, – как, движимая чувством долга, наша малютка прячет свое горе! Она очень страдает, но не показывает вида. Я знаю, она грустит потихоньку. Но стоит мне к ней обратиться, и она уже улыбается.

– Мне кажется, – сказала Лора, когда мы вернулись домой, – что в этом браке всю нежность и заботливость взял на себя полковник, а Клайв... Бедный Клайв! Хотя он очень благородно и искренне говорил про мистера Бинни, по-моему, не одна лишь кончина старого друга так печалит его.

А бедный Клайв милостью жены превратился тем временем в богатого Клайва; эта маленькая леди получила после смерти своего доброго дядюшки весьма значительное состояние. Еще в самом начале нашей повести говорилось о небольшой сумме, приносившей сто фунтов годового дохода, которую полковник положил на имя сына, когда отправил его в Англию. Эту маленькую сумму мистер Клайв перед свадьбой записал на жену – другой собственности у него не было: ибо акции знаменитой Компании были переданы в его владение лишь формально, когда он после свадьбы вернулся в Лондон и стал по настойчивой просьбе родителя никчемнейшим из всех директоров Бунделкундского банка. Однако теперь миссис Ньюком была обладательницей не только бунделкундских акций, но также банковских вкладов и акций Ост-Индской компании, так что Клайв, от лица жены, заседал на собраниях пайщиков этой прославленной компании и участвовал в выборах ее директоров. Миссис Клайв сделалась важной персоной. Она ходила с высоко поднятой головой и держалась с апломбом, над чем кое-кто из нас порядком потешался. Ф. Б. почтительно склонил перед ней свою голову; он бегал по ее порученьям и удостаивался приглашения на обед. Он снова повеселел.

– Тучи, грозившие закрыть солнце Ньюкомов, – говорил Бейхем, "скрылись бесследно в пучине морской" благодаря щедрому завещанию Джеймса Бинни.

Став акционером Ост-Индской компании, Клайв мог участвовать в выборах ее директоров, а кто же больше подходил на этот пост, чем Томас Ньюком, эсквайр, кавалер ордена Бани, много лет с почетом прослуживший в Бенгальской армии? Еще совсем недавно попасть в директоры Ост-Индской компании было заветной мечтой всякого джентльмена, вернувшегося из Индии. Полковник Ньюком не раз подумывал предложить себя в кандидаты, и сейчас он внес свое имя в списки и публично объявил о своем намерении. Его шансы увеличивало то обстоятельство, что он участвовал в руководстве Бунделкундским банком; среди пайщиков которого было немало акционеров Ост-Индской компании. Присутствие директора Б. Б. К. в совете дельцов на Леденхолл-стрит, разумеется, весьма укрепило бы позицию представляемого им товарищества. Итак, Томас Ньюком подал свои бумаги, и кандидатура его была встречена довольно благожелательно.

Но вскоре на поле боя появилась другая фигура – некий отставной стряпчий из Бомбея с солидной репутацией и большими деньгами; его сторонников возглавляли представители банкирского дома "Братья Хобсон и Ньюком", имевшие огромное влияние в правлении Ост-Индской компании: они вели с ней дела уже в течение полувека, причем имя почтенной старой дамы, основавшей это семейство или, во всяком случае, упрочившей его положение, отмечено было в списках акционеров тремя звездочками, перешедшими по наследству к ее сыну, сэру Брайену, а затем внуку – сэру Барнсу.