Текст книги "Кэтрин"

Автор книги: Уильям Теккерей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА II,

в коей описаны прелести любовных уз

Для целей нашего рассказа нет надобности излагать подробно все приключения мисс Кэтрин, начиная с того дня, когда она покинула "Охотничий Рог", чтобы стать любезной капитана; нам, право, не стоило бы труда изобразить, как наша героиня, последовав за избранником своего сердца, лишь поддалась невинному порыву, а не желая в дальнейшем расстаться с ним, доказала тем глубину и силу своего чувства; и мы вполне сумели бы подыскать трогательные и красноречивые слова в оправдание роковой сшибки, совершенной обеими сторонами; но мы побоялись, не покоробило бы читателя от подобных описаний и рассуждений; к тому же, при желании, он может найти их в изобилии на страницах уже упоминавшегося "Эрнеста Мальтраверса".

Все поведение Густава Адольфа с Кэтрин, равно как и его мгновенный и блистательный успех, без сомнения, убедили читателя в том, что, во-первых, названный джентльмен едва ли воспылал к мисс Кэт истинной любовью; во-вторых, что покорение женских сердец было для него привычным занятием и рано или поздно он должен был к этому занятию возвратиться; и, наконец, в-третьих, что подобный союз в силу природы вещей не мог не распасться в самом непродолжительном времени.

Справедливость требует признать, что так бы оно и случилось, если б граф мог следовать своим непосредственным побуждениям; ибо, как многие молодые люди в его положении (не к чести их будь сказано), через неделю он остыл, через месяц стал тяготиться этой связью, через два потерял терпенье, через три дело дошло до побоев и брани; и он уже проклинал тот час, когда его дернуло предложить мисс Кэтрин свою ногу в качестве опоры, чтобы помочь ей взобраться на лошадь.

– Дьявольщина! – сказал он однажды капралу, поверяя ему свои огорчения. – Жаль, что мне не отрубили ногу прежде, чем она послужила ступенькой для этой ведьмы.

– А что, если той же ногой дать ей пинка и спустить с лестницы, ваша честь? – деликатно подсказал мистер Брок.

– Это ее-то? Да она бы так вцепилась в перила, что мне бы ее и с места не сдвинуть! Скажу тебе по секрету, Брок, я уже пробовал – ну, не то чтобы спустить с лестницы, это было бы не по-джентльменски, – но добиться, чтобы она убралась восвояси в тот дрянной кабак, где мы ее повстречали. Уж я ей намекал, намекал...

– Как же, ваша честь, не далее чем вчера вы при мне намекнули ей кружкой пива. Клянусь преисподней, когда пиво потекло по ее лицу и она бросилась на вас с кухонным ножом, я так и подумал: сущая чертовка! Вы с ней лучше не связывайтесь, ваша честь, такая и убить может.

– Убить – меня? Ну нет, Брок, это ты напрасно! Она волоску не даст упасть с моей головы, она меня боготворит! Да, черт возьми, капрал, боготворит; и скорей всадит нож в собственную грудь, нежели хоть оцарапает мне мизинец.

– Что ж, пожалуй, вы правы, – сказал мистер Брок.

– Можешь не сомневаться, – отвечал капитан. – Женщины – они как собаки: любят, чтобы с ними дурно обращались; да, да, сэр, любят, – мне ли не знать. Я немало перевидал женщин на своем веку, и всегда чем хуже я с ними обращался, тем больше они меня любили.

– В таком случае мисс Холл должна вас любить без памяти, сэр, – заметил капрал.

– Без памяти, – ха-ха, шутник ты, капрал! – именно так она меня и любит. Вчера, например, после этой истории с пивом и с ножом... кстати, не мудрено, что я выплеснул кружку ей в лицо, – никакой джентльмен не стал бы глотать это безвкусное пойло; я ей сто раз толковал, чтобы не нацеживала пива из бочки, пока я не сяду обедать...

– Так и ангела недолго привести в ярость! – поддакнул Брок.

– ...И вот после этой истории, после того, как ты вырвал у нее из" рук нож, она кинулась в свою комнату, не стала обедать и часа два просидела взаперти. Но в третьем часу пополудни (я в это время сидел за бутылкой вина) гляжу – явилась, чертовка; лицо бледное, глаза распухли, кончик носа весь красный от сморканья и слез. Ловит мою руку. "Макс, говорит, простишь ли ты меня?" – "Как? – воскликнул я. – Простить убийцу? Нет, говорю, будь я проклят, если прощу!" – "Ты, – говорит она тогда, – убьешь меня своей жестокостью", – и в слезы. "Ах, так я же еще и жесток? – говорю. – А кто нацедил мне пива за час до обеда?" На это ей нечего было ответить, а я еще пригрозил, что всякий раз, как она подаст мне такое пиво, я снова выплесну ей всю кружку в лицо. Тут она опять убежала в свою комнату, где ревела и бесновалась до самой ночи.

– А ночью вы все-таки простили ее?

– Верно, простил. Я, видишь ли, ужинал в "Розе" в обществе Тома Триппета и еще нескольких славных малых; и случился там один толстый чурбан из уорикширских ланд-юнкеров, – сквайров, так это, кажется, здесь называется? – у которого я выиграл сорок золотых. А я, когда выигрываю, всегда сразу же добрею, вот мы с Кэт и помирились. Но все-таки я ее отучил подавать мне выдохшееся пиво – ха-ха-ха!

Из этой беседы читатель уяснит себе лучше, чем из самых красноречивых авторских описаний, как складывалась жизнь у графа Максимилиана и мисс Кэтрин и каковы были их взаимные чувства. Спору нет, она его любила. В предшествующей главе мы пытались показать, что Джон Хэйс, человек ничтожный и жалкий, истинный пигмей во всех страстях человеческих, вырастал в исполина, когда дело касалось любовной страсти, и преследовал мисс Кэтрин с неистовством, казалось бы, вовсе чуждым его натуре; вот так же и мисс Холл, на свою беду, влюбилась в капитана, и – тут он был прав – чем больше он ее оскорблял и мучил, тем больше нравился ей. Ибо любовь, на мой взгляд, сударыня, есть не что иное, как телесный недуг, против которого человечество так же бессильно, как против оспы, и который поражает нас всех, от знатнейшего из пэров королевства до Джека Кетча включительно; ей нет дела до звания человека и до его добродетелей или пороков, каждый должен переболеть в свой черед; она вспыхивает вдруг, невесть почему и с чего, и бушует положенный срок, заставляя существо одного пола томиться слепым и яростным влечением к существу другого пола (чистому, прекрасному, синеокому, кроткому и нежному – а может быть, злому, сварливому, горбатому, косоглазому и противному, – это уж как повезет); и, отбушевав свое, угаснет тихо и мирно, если не нарушать ее естественный ход, но, встретив противодействие, лишь разбушуется еще сильнее. Не полна ли история, и до и после Троянской войны, примеров подобной необъяснимой страсти? Ведь Елене по самым скромным подсчетам было лет девяносто, когда она сбежала с его королевским высочеством принцем Парисом! А мадам Лавальер была худа, кривобока, с дурным цветом лица, глаза у нее слезились, а волосы походили на паклю. А безобразный Уилкс не знал себе равных по успеху у женщин! Примеров можно еще привести столько, что хватило бы на увесистый том, – но cui bono? {К чему? (лат.).} Любовью управляет рок, а не воля человека; ее возникновение не объяснишь, а ее рост не остановишь. Хотите доказательств? Ступайте хоть нынче на Боу-стрит и спросите тамошних приставов, где чаще всего удается изловить преступника, – вам скажут: в доме у женщины. Он спешит к своей милой, хоть знает, что может поплатиться за это жизнью; он не откажется от любви, хоть на шее у него уже захлестнута петля. А что касается сказанного выше, что дурное обращение мужчины не ослабляет привязанности женщин, – не полны ли полицейские протоколы рассказов о случаях, когда прохожий, вступившийся за жену, избиваемую мужем, сам был избит мужем и женой, дружно ополчившимися на непрошеного защитника?

Итак, после всестороннего разбора этого вопроса, читатель едва ли станет спорить против утверждения, что мисс Холл в самом деле любила доблестного графа и что прав был мистер Брок, уподобляя ее бифштексу, который чем больше бьют, тем он мягче. Ах, бедняжка, бедняжка! Красивое лицо и показная любезность покорили ее за один час; впрочем, больше и не нужно, чтобы потерять свое сердце; больше и не нужно, чтобы полюбить в первый раз, – а первая любовь женщины длится всю жизнь (у мужчины прочней всего двадцать четвертая или двадцать пятая); ее не истребишь ничем; она пускает корни, укрепляется и даже растет, какая бы ни случилась почва, какая бы не трепала непогода, – растет подчас, как желтофиоль: прямо из камня.

Первое время граф был хотя бы щедр к Кэтрин: подарил ей лошадь, накупил дорогих нарядов и на людях оказывал то лестное внимание, которое она так высоко ценила. Но вскоре ему не повезло в игре, или пришлось уплатить кое-какие долги, или его кошелек отощал по другой причине, – и жизнь на широкую ногу кончилась очень быстро. Мисс Кэтрин, рассудил он, сызмальства привыкла прислуживать другим и потому отлично может прислуживать ему, а уж о себе самой и подавно сумеет позаботиться; и ко времени происшествия с пивной кружкой она уже давно несла все обязанности домоправительницы графа, включая попечение об его белье, об его погребе и обо всех тех удобствах, заботу о которых холостяк всегда рад переложить на женские плечи. И надо ей, горемычной, отдать справедливость, – она держала графское хозяйство в отменном порядке, не допускала никаких излишеств – разве только в украшении своей особы, когда Густав Адольф удостаивал ее чести вместе с ней показаться в люди (что бывало очень редко), или в выражении своих чувств во время очередной ссоры (что бывало гораздо чаще). Но при тех отношениях, какие связывали эту милую парочку, подобные слабости не диво в женщине. Она наверняка глупа и тщеславна, а отсюда страсть к нарядам, и к тому же втайне несчастна и горько сожалеет о своем падении, а это делает ее запальчивой и сварливой.

Так, по крайней мере, обстояло дело с мисс Холл; и бедняжка очень рано начала пожинать, что посеяла.

Мужчине в подобных случаях редко приходится раскаиваться. Его не клеймят за вероломство; он не знает мук раненого честолюбия; ближние не глядят на него с оскорбительным превосходством; общество не выносит ему уничтожающий приговор; это все – доля той, что поддалась искушению, а искуситель выходит сухим из воды. Если мужчина сумел ловко обмануть женщину, это прежде всего учит его презирать жертву своего обмана. И успех и слава (пусть даже сомнительная) достаются ему, а она только несет кару. Задумайтесь об этом, сударыня, когда молодые красавцы станут нашептывать вам сладкие речи. Вас не ждет ничего, кроме горя, обиды и одиночества. Задумайтесь об этом и будьте благодарны вашему другу Соломонсу за предостережение.

Итак, дошло до того, что граф стал совершенно равнодушен к Кэтрин и даже почувствовал к ней презрение, – да и можно ли было ждать от него иных чувств по отношению к молодой особе, так легко ему уступившей? – а потому был бы весьма рад случаю от нее избавиться. Но какие-то слабые остатки совести мешали ему прямо и недвусмысленно сказать: "Убирайся вон!" А бедняжка упорно не желала понимать намеков, роняемых им в разговорах и перебранках. Так у них и шло: он продолжал ее оскорблять, а она отчаянно цеплялась за любую самую тоненькую веточку, только бы не оторваться от скалы, за которой, казалось ей, ждет небытие или смерть.

Но вот, после вечера в "Розе" с Томом Триипетом и другими славными малыми, упомянутыми графом в приведенной выше беседе, фортуна словно бы заулыбалась ему: уорикширский сквайр, которому этот вечер обошелся в сорок золотых, назавтра пожелал отыграться; и дело, как ни странно, кончилось тем, что в кошелек его сиятельства перекочевало еще полтораста монет. Столь изрядная сумма поправила дела молодого аристократа и вернула ему душевное равновесие, сильно поколебленное денежными затруднениями последних месяцев. Эту удачу на известное время и до известной степени разделила и бедная Кэт; правда, в доме не прибавилось прислуги, и она по-прежнему сама занималась стряпней, не имея других помощников, кроме девчонки на побегушках, исполнявшей также обязанности поваренка и судомойки; но граф теперь обходился со своей любовницей помягче, точней сказать – не грубее, чем можно было ожидать от человека его склада в обращении с женщиной ее положения. К тому же ожидалось некое событие, вполне естественное при подобных обстоятельствах, и срок его был не за горами.

Капитан, имея все основания не слишком полагаться на глубину своих родительских чувств, великодушно занялся приисканием отца для будущего дитяти и для этой цели вступил в переговоры с мистером Буллоком, напомнив ему о его былом увлечении и уведомив, что мисс Кэт получит в приданое двадцать гиней; но Томмж отклонил предложенную честь, божась, что вполне доволен своим холостяцким положением. На сцену выступил было мистер Брок, выразивший готовность стать обладателем мисс Холл и ее двадцати гиней; и, быть может, дело бы на том и уладилось, если бы его не расстроила сама Кэтрин, которая, услыхав об этом, тут же в гневе и ярости – о, какой ярости! – бросилась к мировому судье и под присягой сообщила, кто отец ее будущего ребенка.

К ее великому удивлению, ее господин и повелитель, вместо того чтобы возмутиться этим поступком, принял весть о нем с неожиданным добродушием; он только чертыхнулся по поводу шутки, которую с ним сыграла негодница, а последовавшая за ее возвращением буря страстных, неистовых упреков и горькие, горькие слезы отчаяния оскорбленной души явно позабавили его. Мистер Брок был отвергнут с гадливым презрением; что же до мистера Буллока, то мысль о возможном союзе с ним вызвала у мисс Кэт негодование, еще более яростное. Чем не муженек, в самом деле! Нищий из приюта, да еще в солдатском мундире! Лучше она умрет или пойдет грабить на большую дорогу! И можно поверить, что она в самом деле предпочла бы такую участь, ибо в целом свете трудно было найти существо более тщеславное, а тщеславие (как всякий, я полагаю, знает) некоторым женщинам заменяет все, – оно – те очки, сквозь которые они смотрят на мир, оно их совесть, их хлеб насущный, их единственное мерило добра и зла.

Мистер Томми, как мы уже видели, отнесся к брачному предложению не менее враждебно, чем сама Кэт; что же до капрала, то он с притворным унынием объявил, что, раз его заветная мечта неосуществима, ему остается лишь напиться с горя, что он и сделал.

– Пойдем, друг Томас, – сказал он мистеру Буллоку. – Наша желанная нам не досталась, так давай хоть выпьем, черт возьми, за ее здоровье! – Каковое предложение было Буллоком одобрено.

Столь тяжким явилось для честного капрала Брока испытанное разочарование, что, даже когда выпитое без счету пиво почти лишило его дара речи, он, проливая слезы, клял заплетающимся языком злую судьбу, которая отняла у него не только жену, но и ребенка, – ему так хотелось иметь сыночка, утешенье на старости лет.

Меж тем подоспел назначенный природой срок, и Кэтрин благополучно разрешилась от бремени, произведя на свет здорового младенца мужского пола, наделенного правом на герб Гальгенштейнов, только с поперечной полосой в левом поле. Новые заботы и обязанности оставляли ей сравнительно мало времени для ссор с графом; впрочем, этот последний, то ли из уважения к ее материнству, то ли справедливо полагая, что она нуждается в покое, не бывал теперь дома ни утром, ни днем, ни вечером.

Следует признать, что все это время капитан не терял понапрасну, а проводил в игре; и так как после первой победы над уорикширским сквайром фортуна продолжала ому благоприятствовать, он мало-помалу накопил почти тысячу фунтов. Выигранные деньги он приносил домой и запирал в железный ящик, для верности привинченный к полу под его кроватью. Разумеется, мисс Кэтрин, стлавшая ему постель, очень скоро проникла в тайну этого сокровища. Но ключ благородный граф всегда носил при себе, а кроме того, он самыми страшными заклятьями (пополам с проклятьями) обязал ее никому не рассказывать о железном ящике и его содержимом.

Но не в натуре женщины хранить подобную тайну; а капитан, целыми днями пропадая на стороне, не подумал о том, что она станет искать, с кем отвести душу в его отсутствие. За неимением женского общества, ей пришлось осчастливить своей дружбой капрала Брока, который в качестве приближенного к графу лица постоянно бывал в доме и который уже оправился от удара, нанесенного ему отказом мисс Кэтрин выйти за него замуж.

Когда ребенку было два месяца, капитан, устав от детского писка, отдал его на воспитание в деревню и отпустил ходившую за ним няньку. Мисс Кэтрин вернулась к своим обязанностям, вновь совместив в своей особе служанку и хозяйку дома. В ее распоряжении находились ключи от погреба, где хранилось пиво, и это обстоятельство служило надежным залогом преданности капрала, сделавшегося, как уже было сказано, ее другом и наперсником. Верная женской природе, она вскоре поверила ему все домашние секреты и открыла причины недавних своих огорчений, рассказав о том, как дурно обращался с ней граф; какой бранью он ее осыпал; каких денег стоили ее наряды; как он даже бил ее; какую крупную игру он вел; как ей однажды пришлось снести в заклад его кафтан; как недавно он приобрел четыре новых, расшитых золотом, и уплатил за них сполна; как лучше всего чистить и сохранять золотое шитье, готовить вишневую наливку, солить рыбу и проч. и проч. Все эти confidences {Откровенности (франц.).} следовали подряд одна за другой, и скоро мистер Брок знал историю жизни графа за последний год едва ли не лучше, его самого, – граф был небрежен и многое забывал, а женщины не забывают ничего. Они хранят в памяти все слова и ничтожнейшие поступки того, кого любят, вплоть до самых пустяков, помнят, когда у него болела голова, какое и когда он носил платье, что и когда заказывал на обед, – подробности, которые сразу же вылетают из памяти мужчины, но навсегда остаются в памяти женщины.

Тому же Броку, и лишь ему одному (поскольку больше некому было) Кэтрин под строжайшим секретом поведала о выигранных графом деньгах и о том, что он прячет их в железный ящик, привинченный к полу в спальне; и Брок подивился удаче своего командира, сделавшей его обладателем столь крупной суммы. Они с Кэт даже осмотрели ящик; он был невелик, но на редкость прочен и надежно защищен от кражи или взлома. Ну что ж, кто-кто, а капитан заслуживает богатства ("однако ж не купил мне хоть несколько ярдов кружев, которые я так люблю", – перебила Кэт) – капитан заслуживает богатства, потому что умеет тратить деньги с княжеской широтой и всегда готов их тратить.

Пришло время сказать, что, пока Кэт сидела в одиночестве, внимание monsieur де Гальгенштейна привлекла к себе некая молодая особа, наследница изрядного состояния, часто посещавшая бирмингемские ассамблеи, и что он, в свою очередь, произвел на нее немалое впечатление своим титулом и своей изящной наружностью. "Четыре новых кафтана, расшитых золотом", о которых упоминала мисс Кэт, без сомнения, были приобретены для того, чтобы окончательно пленить наследницу; и в короткий срок графу и его кафтанам удалось добиться признания в нежных чувствах и готовности вступить в брак, если папенька даст согласие. Последнее удалось получить без труда, ибо папенька был купец, а читателю, я думаю, и самому известно, сколь магическое действие оказывает титул на людей низшего сословия. Да, видит бог, ни одна деспотия Европы не знает такого духа угодничества, такого раболепного благоговения перед аристократией, какое присуще свободным сынам Британии. Только здесь да еще в Америке можно встретить что-либо подобное.

Обо всем этом Кэт не имела ни малейшего представления; и поскольку капитан твердо решил не поздней, чем через два месяца выбросить молодую женщину sur le pave {На улицу (франц.).}, он пока что сделался с ней необыкновенно ласков; так часто поступают, когда обманывают человека или замышляют против него подлость.

Бедная женщина была чересчур высокого мнения о своих чарах, чтобы допустить мысль о возможной неверности графа, и совершенно не догадывалась, какая против нее плетется интрига. Но мистер Брок оказался более догадлив; тем более что ему не раз уже случалось встречать в окрестностях города раззолоченную карету, запряженную парой сытых белых лошадей, а рядом с ней капитана, лихо гарцующего на своем вороном жеребце; видал он также, как по лестнице Собрания, опираясь на руку капитана, спускалась вперевалочку пухлая, белобрысая молодая особа. Все эти обстоятельства наводили мистера Брока на некоторые размышления. А однажды граф, будучи в отменном расположении духа, хлопнул его по плечу и сказал, что намерен в скором времени купить себе полк, и тогда – черт побери! – найдется и для капрала более подходящая должность. Быть может, именно памятуя это обещание, мистер Брок ничего не говорил Кэтрин; быть может, он так бы ей ничего и не сказал; и тогда эта повесть, быть может, вовсе не была бы написана, не случись тут одно маленькое происшествие.

– На что вам этот старый пьянчуга капрал, что вечно околачивается тут? – спросил как-то мистер Трипнет у графа во время приятной беседы за бутылкой вина, происходившей в доме последнего.

– Кто? Старичина Брок? – переспросил капитан. – Да от этого старого плута куда больше проку, чем от многих порядочных людей. В драке он отважен, как лев, в кознях хитер, как лисица, за десять миль учует нетерпеливого кредитора и сквозь семь каменных стен разглядит хорошенькую женщину. Готов рекомендовать его любому джентльмену, нуждающемуся в услугах прохвоста. Я, видите ли, собираюсь остепениться, и мне он больше не нужен.

– А красотка мисс Кэт?

– К дьяволу красотку мисс Кэт! Пусть убирается на все четыре стороны.

– А малец?

– Разве мало у вас, в Англии, приютов? Если дворянину заботиться самому обо всех прижитых им детях, как же тогда существовать? Нет, слуга покорный! Это и Крезу не по карману.

– Ваша правда, – сказал мистер Триппет. – Тут ничего не возразишь; а женатому человеку уже не подобает водиться с людьми простого звания, от которых может быть прок для холостого.

– Разумеется; я и перестану с ними водиться, как только очаровательная мисс Дриппинг станет моей. Что до Кэт, так, если она вам нравится, Том Триппет, можете взять ее себе; а капрал пусть остается в наследство тому, кто займет мое место в полку Каттса, – у меня ведь теперь будет собственный полк, это точно, и мне там вовсе ли к чему такой старый сводник, вор и пропойца, как этот краснорожий Брок. Черт побери! Он просто срамит воинский мундир. Я часто думаю: не пора ли вовсе уволить из армии эту старую развалину.

Хоть подобная аттестация вполне соответствовала природным и благоприобретенным свойствам мистера Брока, она едва ли была уместна в устах графа Густава Адольфа Максимилиана, которому эти свойства не раз оказывали услугу и который, верно, не стал бы отзываться о них столь пренебрежительно, знай он, что дверь столовой была в это время отворена и что доблестный капрал, проходивший по коридору, слышал каждое слово своего командира. Мы не станем, подобно другим сочинителям, расписывать, как при этом у мистера Брока сверкали глаза и раздувались ноздри, как бурно вздымалась его грудь, а рука, сама собой потянувшаяся к шпаге, нервно теребила ее медный эфес. Мистер Кин, доведись ему играть роль злодея, обманутого и взбешенного, подобно капралу Броку, не преминул бы произвести все эти эволюции; но сам капрал ничего такого делать не стал, а попросту на цыпочках удалился от двери. "Ах так, ты решил меня вышвырнуть из армии, – прошептал он pianissimo {Очень тихо (итал.).}, – и тут же добавил con espressione: {С большим выражением (итал.).} – Ну погоди же, ты мне поплатишься за это".

А опыт показывает, что в обстоятельствах, сходных с описанными, люди обычно держат свое слово.

ГЛАВА III,

в коей герой опоен зельем, а также уделено много внимания светскому

обществу

Когда капрал, спешно ретировавшийся после подслушанного им разговора, вновь явился в дом капитана, чтобы засвидетельствовать свое почтение мисс Кэтрин, он застал последнюю в наилучшем расположении духа. Она рассказала, что граф лишь недавно ушел от нее вместе со своим приятелем мистером Триппетом; что он пообещал купить ей двенадцать ярдов тех кружев, которые так ей нравились, да еще прибавить столько же на накидку для ребенка; что он провел с нею час, а то и больше, за пуншем собственного приготовления. Мистер Триппет также разделял их компанию.

– Очень любезный джентльмен, – сказала она, – только не слишком умен, и, как видно, был под хмельком.

– Нечего сказать, под хмельком! – воскликнул капрал. – Да он до того пьян, что едва на ногах стоит. Я сейчас видел его вместе с капитаном на рыночной площади; они разговаривали с Нэн Фантейл, и Триппет все лез к ней целоваться, а она в наказанье стащила у него с головы парик.

– И поделом негоднику! – сказала мисс Кэт. – Пусть не унижается до разговоров с какой-то там Нэн Фантейл. Поверите ли, капрал, всего лишь час назад мистер Триппет клялся, что сроду не видывал глаз, подобных моим, и что готов перерезать капитану глотку из-за меня. Нэн Фантейл – тоже еще!

– Нэн честная девушка, мисс Кэтрин, и пользовалась большим расположением капитана, пока кое-кто не перешел ей дорогу. Никто не вправе сказать дурное слово о Нэн – никто.

– Никто, кажется, и не говорит, – обиженно возразила мисс Кэт. Нахалка, дрянь и уродина! Не понимаю, что могут находить в ней мужчины.

– Девица она разбитная, это точно; мужчинам с ней весело, вот и...

– Вот и – что? Уж не хотите ли вы сказать, что мой Макс и сейчас к ней неравнодушен? – спросила Кэт, гневно сдвинув брови.

– О нет, что вы! К ней – нет... то есть...

– К ней – нет? – взвизгнула мисс Холл. – А к кому же в таком случае?

– Что за вздор! К вам, разумеется, голубушка, к кому ж еще. А впрочем, мне-то какое дело? – И капрал принялся насвистывать, словно в знак своего нежелания продолжать разговор. Но не так-то просто было отделаться от мисс Кэт – она пристала к нему с расспросами, и капрал, сперва упорно уклонявшийся от объяснений, наконец сказал:

– Ладно, Кэтрин, раз уж я, старый дурак, проболтался – так тому и быть. Я молчал, потому что капитан всегда был моим лучшим другом, но больше молчать но могу – вот разрази меня бог, не могу! Уж очень бессовестно он с вами поступает; он вас обманывает, Кэтрин; он подлец, мисс Холл, вот, если хотите знать.

Кэтрин стала упрашивать его, чтобы он открыл ей все, что знает, и он продолжал:

– Он хочет от вас избавиться; вы ему надоели, вот он и привел сюда этого болвана Триппета, которому вы приглянулись. У него недостает духу выгнать вас вон по-человечески, хоть он и не стесняется обходиться с вами по-скотски. Но я вам расскажу, что он задумал. Через месяц он отправится в Ковентри по вербовочным делам, верней, так он вам скажет. А на самом деле, мисс Холл, он поедет по брачным делам; а вас оставит без единого фартинга, чтобы вы не могли прокормиться. Верьте мне, таков его план. Через месяц нужда и голод заставят вас стать любовницей Тома Триппета; а его честь в это время женится на мисс Дриппинг из Лондона и на ее двадцати тысячах фунтов, и купит себе полк, и добьется, чтобы старого Брока вовсе уволили из армии, добавил капрал себе под нос. Впрочем, он мог бы произнести это и в полный голос, ибо несчастная рухнула наземь в самом настоящем, непритворном обмороке.

– Но ведь надо же было ей сказать, – пробурчал мистер Брок, уложив ее на диван и сбрызнув водой, за которой успел сбегать. – Фу ты, черт! До чего ж она хороша.

* * *

Когда мисс Кэтрин пришла в себя, Брок заговорил с нею ласково, даже почти сочувственно. А что касается самой бедняжки, то дело обошлось без истерик и нервических содроганий, каковые обыкновенно следуют за обмороком у особ более высокого звания. Она потребовала от капрала подробностей и выслушала их с полным спокойствием, не плакала, не вздыхала, не испускала ни горестных стонов, ни воплей ярости, но когда он, прощаясь, спросил ее без обиняков: "Так что же вы намерены делать, мисс Кэтрин? – она промолчала, но так взглянула на него, что он, затворив за собой дверь, воскликнул: Клянусь небом, у красотки недоброе на уме! Не желал бы я быть тем Олоферном, что ляжет рядом с такой Юдифью, – нет, слуга покорный!" – и удалился, погруженный в глубокое раздумье.

Вечером, когда капитан воротился домой, она не промолвила ни слова, а когда он стал бранить ее за надутый вид, сослалась на нездоровье, сказав, что у нее невыносимо болит голова; и Густав Адольф, удовлетворившись этим объяснением, оставил ее в покое.

Утром он почти не взглянул на нее: торопился на охоту.

В отличие от героинь трагедий и романов, Кэтрин не зналась ни с какой таинственной ведуньей, которая могла бы снабдить ее ядом; поэтому она просто обошла нескольких аптекарей, жалуясь на невыносимую зубную боль, и в конце концов набрала такое количество настойки опия, которое показалось ей достаточным для задуманного ею дела.

Домой она пришла почти веселая. Мистер Брок похвалил ее за столь благоприятную перемену в расположении духа; а капитана, вернувшегося с охоты, она встретила так приветливо, что он ей дозволил отужинать вместе с ним и его друзьями – раз уж она перестала дуться, – только пусть не вздумает начинать сначала. Ужин не заставил себя ждать; а потом, когда со стола была убрана посуда, джентльмены уселись за пунш, который мисс Кэтрин сама приготовляла им своими нежными ручками.

Не стоит пересказывать, какие при этом велись беседы, или подсчитывать, сколько раз на стол ставилась новая чаша пунша взамен опустевшей, или же распространяться о поведении мистера Триппета, который, когда на столе появились карты, отказался принять участие в игре, предпочтя сидеть возле мисс Кэтрин и любезничать с нею напропалую. Обо всем этом можно было бы рассказать подробно, на рассказ, хоть и вполне достоверный, едва ли вышел бы приятным. Куда там! Хоть еще только начата третья глава нашей повести, нам уже довольно опротивели и действующие лица, и те приключения, которые им суждены. Но что поделаешь! Публику интересуют одни лишь висельники, а бедному сочинителю нужно как-то существовать; и если он не хочет погрешить ни перед публикой, ни перед самим собой, для этого есть один только способ: изображать негодяев такими, каковы они на самом деле. Пусть это будут не романтические, изящные, велеречивые хищники, а откровенные мерзавцы; пусть они пьянствуют, распутничают, воруют, лгут, словом, живут жизнью настоящих мерзавцев, которые не цитируют Платона, как Юджин Арам; не поют поэтичнейшие в мире баллады, как веселый Дик Терпин; не разглагольствуют с утра до ночи о to calon {Прекрасном (греч.).}, как лицемер и ханжа Мальтраверс, о ком все мы читали с умиленьем и сочувствием; и не умирают в ореоле новообретенной святости, как бедняжка мисс Нэнси в "Оливере Твисте". Да, милостивая государыня, нельзя, чтоб вы и ваши дочери восхищались подобными личностями и сострадали им, будь то в жизни или в литературе; глубочайшее отвращение, гнев, презрение – вот те чувства, которые должна вызывать в вас эта порода людей. Талантливым сочинителям, вроде тех, кого мы только что приводили в пример, не должно наделять персонажей, принадлежащих к этой породе, чертами привлекательными и симпатичными, тем потворствуя прихотям своего воображения и давая пищу – чудовищную пищу! – нездоровым наклонностям вашего. Что же лично до нас, то мы просим наших молодых читательниц: сдерживайте себя, чтобы ни одна слезинка не пролилась над героями или героинями этой повести, ибо все они низкие люди, все до единого, и поступки их низки. Сберегите свое сострадание для тех, кто его достоин, и не тратьте его в Олд-Бейли, расчувствовавшись при виде кишащего там сброда.