Текст книги "Взлет и падение третьего рейха (Том 2)"

Автор книги: Уильям Ширер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Хотя Уэллес на переговорах с немцами подчеркивал, что услышанное им из уст европейских государственных деятелей в ходе поездки предназначено только для ушей президента, тем не менее он посчитал разумным проявить некоторую неосторожность и рассказать и Гитлеру, и Герингу, что у него был "долгий, конструктивный и полезный" разговор с Муссолини и что, по мнению дуче, "все еще имеется возможность установить в Европе прочный и длительный мир". Если таковы были мысли итальянского диктатора, то немцы решили, что самое время поправить своего союзника. Мир – да, но только после оглушительной немецкой победы на Западе.

Отсутствие ответа от Гитлера на письмо Муссолини от 3 января вызывало у дуче все большее недовольство. В течение целого месяца посол Аттолико выяснял у Риббентропа, когда можно ожидать ответа, и намекал при этом, что отношения Италии с Францией и Англией, как и торговля с ними, улучшаются.

Эта торговля, включавшая продажу итальянских военных материалов, раздражала немцев, которые без конца заявляли в Риме протесты, утверждая, что она чрезмерно помогает западным союзникам. Посол фон Макензен по-прежнему докладывал своему другу Вайцзекеру о "серьезной обеспокоенности" по поводу отношений с Италией. Вайцзекер и сам опасался, что если ответ на письмо Муссолини задержится, то это предоставит дуче свободу действий и он и Италия могут быть потеряны для Германии навсегда.

И тут Гитлеру представился благоприятный случай. 1 марта англичане объявили, что заблокировали поставку немецкого угля морем через Роттердам в Италию. Это был тяжелый удар по итальянской экономике. Он вызвал у дуче яростное возмущение против англичан и в то же время дал толчок для потепления отношений с немцами, которые тут же пообещали изыскать средства доставки угля по железным дорогам. Воспользовавшись этими благоприятными для Германии обстоятельствами, Гитлер 8 марта подготовил ответное письмо Муссолини, которое Риббентроп через два дня лично доставил в Рим.

Фюрер не извинялся за задержку с ответом на письмо дуче, но в весьма корректном тоне детально излагал свои замыслы почти по каждому вопросу, проявив такое многословие, каким не отличался ни в одном предыдущем письме, адресованном итальянскому партнеру. Он оправдывал нацистский альянс с Россией, оставление финнов на произвол судьбы, полное уничтожение польского государства.

"Если бы я вывел германские войска из генерал-губернаторства, это не принесло бы умиротворения Польше, а вызвало бы страшный хаос. И церковь оказалась бы не в состоянии осуществлять свою функцию восхваления всевышнего, а священникам отрубили бы головы..."

Что касается визита Самнера Уэллеса, продолжал Гитлер, то американец ничего не добился. Фюрер по-прежнему полон решимости предпринять наступление на Западе. Он понимает, "что предстоящий поход не из легких, что это будет ожесточеннейшее в истории Германии сражение... сражение не на жизнь, а на смерть".

И тут, как опытный игрок, делающий хорошую подачу, Гитлер предлагает Муссолини вступить в войну:

"...Дуче, не может быть никаких сомнений в том, что исход войны решит также и будущее Италии... Наступит день, и Вы столкнетесь с теми самыми противниками, которые сегодня сражаются против Германии... Я также понимаю, что судьбы наших двух стран, наших народов, наших революций и наших режимов неразрывно связаны...

И наконец, позвольте заверить Вас, что, несмотря на все, я верю, рано или поздно судьба заставит нас сражаться бок о бок, то есть и Вам не избежать этого вооруженного столкновения независимо от того, как отдельные аспекты нынешней ситуации развиваются сегодня, и тогда Ваше место, как никогда раньше, будет рядом с нами, точно так же, как мое место – рядом с Вами".

Муссолини был польщен содержанием письма и тотчас заверил Риббентропа в своем глубоком убеждении, что его место "на огневом рубеже" на стороне Гитлера. Нацистский министр иностранных дел со своей стороны, не теряя времени, старался умаслить гостеприимного хозяина. Фюрер, сказал он, "глубоко возмущен последними шагами англичан, пытавшихся блокировать доставку в Италию немецкого угля морем". Сколько угля требуется итальянцам? От 500 до 700 тысяч тонн в месяц, отвечал Муссолини. Германия готова, бойко заверил Риббентроп, поставлять миллион тонн ежемесячно и обеспечить железнодорожный транспорт для его доставки.

11 и 12 марта состоялись две продолжительные встречи этих деятелей при участии Чиано, и стенографические записи доктора Шмидта свидетельствуют, что Риббентроп на них в полной мере проявил свою претенциозность. Хотя имелись и более важные вопросы, нуждавшиеся в согласовании, немецкий министр иностранных дел вытащил на свет перехваченные польские дипломатические депеши из западных столиц, чтобы показать "чудовищную вину Соединенных Штатов в этой войне".

"Министр иностранных дел пояснил, что эти документы показывают особо зловещую роль американских послов Буллита (Париж), Кеннеди (Лондон) и Дрекселя Биддла (Варшава)... Они дают лишь в общих чертах представление о тех махинациях еврейско-плутократических клик, под влиянием которых при поддержке Моргана и Рокфеллера оказались все, включая самого Рузвельта".

В течение нескольких часов надменный нацистский министр иностранных дел самовлюбленно витийствовал, выдавая при этом привычное для него незнание обстановки в мире, подчеркивая общность судеб двух фашистских государств, делая акцент на том, что Гитлер вскоре предпримет наступление на Западе, в течение лета разобьет французскую армию и выгонит англичан с континента еще "до окончания года". Муссолини в основном слушал, лишь изредка делая замечания, сарказм которых, очевидно, не доходил до нацистского министра. Когда, например, Риббентроп высокопарно заявил, что "Сталин отвергает идею мировой революции", дуче, как свидетельствует запись Шмидта, возразил: "И вы этому действительно поверили?" Когда Риббентроп сказал, что "нет ни одного немецкого солдата, который бы не верил, что победа будет достигнута в этом году", Муссолини заметил: "Это исключительно интересно". В тот вечер Чиано записал в своем дневнике:

"После беседы, когда мы остались вдвоем, Муссолини сказал, что не верит ни в немецкое наступление, ни в полный успех немцев".

Итальянский диктатор обещал изложить свою точку зрения на совещании, намеченном на следующий день. Риббентроп почувствовал некоторую обеспокоенность по поводу того, какой она, эта точка зрения, может оказаться, и телеграфировал фюреру, что ему не удалось хотя бы прояснить замыслы дуче.

Но оснований для беспокойства не было. Муссолини на следующий день предстал совсем другим человеком. Совершенно неожиданно, как замечает Шмидт, он "стал выступать в поддержку войны". Вопрос заключается не в том, говорил он Риббентропу, вступит ли Италия в войну на стороне Германии, а когда. Вопрос времени "крайне деликатен", ибо ему не следует вмешиваться, пока не будут завершены все приготовления у партнера, чтобы не обременять его дополнительными заботами.

"Во всяком случае он должен заявить на этот раз со всей ясностью, что Италия в финансовом отношении не в состоянии выдержать длительную войну. Он не может позволить себе расходовать по миллиарду лир ежедневно, как это делают Англия и Франция".

Это заявление на некоторое время привело, очевидно, в замешательство немецкого министра, и он попытался было вынудить дуче назвать конкретную дату вступления Италии в войну, но тот, проявляя осмотрительность, старался не связывать себя обязательствами. "Наступит момент, когда четко определятся отношения Италии с Францией и Англией, то есть произойдет разрыв отношений с этими странами", – сказал Муссолини и добавил, что спровоцировать такой разрыв не составит особого труда. Сколько ни упорствовал Риббентроп, он так и не добился, чтобы Муссолини назвал конкретную дату. Очевидно, Гитлеру самому придется вмешаться в это дело. Затем нацистский министр иностранных дел предложил провести очередную встречу между двумя вождями в Бреннере во второй половине марта, после 19-го, с чем Муссолини охотно согласился. Риббентроп, между прочим, даже словом не обмолвился о планах Гитлера оккупировать Данию и Норвегию. Существуют такие секреты, о которых не извещают своего союзника, даже если оказывают на него давление, чтобы перетянуть его на свою сторону.

Хотя ему и не удалось выяснить у Муссолини конкретную дату вступления в войну, все же немецкий министр вырвал у дуче обязательство вступить в нее. "Если он хотел усилить союз держав оси, – писал Чиано в дневнике, – то он этого добился". По возвращении Самнера Уэллеса в Рим после посещений Берлина, Парижа и Лондона он вновь встретился с Муссолини 16 марта и обнаружил в нем разительную перемену.

"Казалось, он сбросил с себя какой-то огромный груз, – писал позднее Уэллес. – ...Я часто размышлял, не решился ли он за две недели, прошедшие со времени моего первого визита в Рим, перейти Рубикон, а во время визита Риббентропа втянуть Италию в войну".

Уэллесу не было надобности удивляться этому. Как только Риббентроп в своем специальном поезде покинул Рим, колеблющийся итальянский диктатор стал сомневаться, правильно ли он вел себя с немецким министром иностранных дел. "Он опасается, – записал Чиано в своем дневнике 12 марта, – что зашел слишком далеко, дав обязательство вступить в войну против западных союзников. Теперь он хотел бы убедить Гитлера не предпринимать наступления на суше и надеется -добиться этого во время встречи на Бреннерском перевале". Однако Чиано, каким бы ограниченным он ни был, предвидел, чем все кончится. "Нельзя отрицать того, – писал он в дневнике, – что дуче восхищен Гитлером, причем восхищение это связано с какими-то глубоко укоренившимися в его мозгу понятиями. Фюрер добьется от дуче значительно больше, чем Риббентроп". Это было правдой, но с некоторыми оговорками, в чем мы вскоре убедимся.

Едва Риббентроп вернулся в Берлин, как тут же (13 марта) позвонил Чиано, передав просьбу провести встречу в Бреннере раньше, чем было договорено, а именно 18 марта. "Немцы просто невыносимы, – взорвался Муссолини. – Они не дают времени ни вздохнуть, ни обдумать вопрос". Тем не менее он согласился с новой датой.

"Дуче нервничает, – отмечает Чиано в дневнике. – До настоящего времени он питал иллюзии, что реальную войну вести не придется. Перспектива предстоящего столкновения, в котором он может остаться в стороне, беспокоила его и, выражаясь его словами, унижала". Падал снег, когда утром 18 марта 1940 года поезда двух диктаторов приближались к небольшой приграничной станции у Бреннерского перевала. Эта встреча, как некая уступка Муссолини, состоялась в его личном вагоне, но говорил почти все время только Гитлер. Вечером Чиано в своем дневнике подвел итоги этого совещания:

"Совещание скорее напоминает монолог... Все время говорит Гитлер... Муссолини слушает его с интересом и вниманием. Он говорит мало и подтверждает свое намерение идти вместе с Германией. Он оставляет за собой лишь выбор времени вступления в войну". Далее Муссолини сказал, когда ему наконец представилась возможность вставить хотя бы слово, что "невозможно оставаться нейтральным до окончания войны". Сотрудничество с Англией и Францией немыслимо. Мы их ненавидим. Поэтому вступление Италии в войну неизбежно". Гитлер потратил более часа на то, чтобы убедить дуче в этом, если, конечно, Италия не хочет остаться в стороне и, как он добавил, превратиться во "второстепенную державу". Но, ответив на главный вопрос, к удовлетворению фюрера, дуче начал выдвигать условия, позволявшие ему не связывать себя конкретными обязательствами.

...Большой проблемой являются сроки вступления... Для этого необходимо выполнить одно условие. Италии предстоит "очень хорошо подготовиться"... Финансовое положение не позволяет ей вести затяжную войну... Он спросил у фюрера, угрожает ли Германии какая-либо опасность, если наступление будет отсрочено. Он не думает, что такая опасность существует... Иначе он завершил бы свои военные приготовления в три-четыре месяца и не оказался в затруднительном положении, видя, как его товарищ сражается, а он обречен только демонстрировать силу... Ему хотелось бы предпринять нечто большее, но в настоящее время он не в состоянии это сделать.

Нацистский главарь не намеревался откладывать наступление на Западе он так прямо и сказал об этом. Но у него имелось "несколько теоретических соображений", которые помогли бы Муссолини разрешить его трудности, предприняв фронтальное наступление в гористой Южной Франции, поскольку этот конфликт, по его мнению, "будет стоить много крови". Фюрер предложил: а почему бы не выделить сильную итальянскую группировку, которая вместе с немецкими войсками будет наступать вдоль швейцарской границы в сторону долины реки Рона "для того, чтобы обойти французско-итальянский альпийский фронт"? Перед этим, разумеется, основные немецкие армии начнут теснить назад французские и английские силы на севере. Гитлер явно пытался облегчить положение итальянцев.

"Когда враг будет разгромлен (в Северной Франции), наступит момент для активного вмешательства Италии, и не на самом тяжелом участке альпийского фронта, а где-то в другом месте... – продолжал фюрер. – Исход войны будет решен во Франции. Покончив с Францией, Италия становится хозяйкой Средиземноморья, и Англии придется пойти на заключение мира".

Следует отметить, что Муссолини сразу же уловил забрезжившую перспективу получить так много после того, как немцы возьмут на себя основную тяжесть войны.

"Дуче ответил, что, как только Германия осуществит победоносное наступление, он немедленно вмешается... Он не станет терять времени... когда союзники окажутся настолько ошеломлены в ходе немецкого наступления, что потребуется только второй удар, чтобы поставить их на колени".

Но с другой стороны, если прогресс Германии будет медленным, то дуче со вступлением в войну повременит.

Эта грубая, трусливая сделка, очевидно, не вызывала особого беспокойства у Гитлера. Если личная привязанность Муссолини к фюреру, как говорит Чиано, была связана с "какими-то глубоко укоренившимися в его мозгу понятиями", то можно утверждать, что тяготение друг к другу было взаимным по тем же самым необъяснимым причинам. Вероломный, каким он показал себя по отношению к некоторым из самых близких друзей, Гитлер вместе с тем сохранял странную лояльность по отношению к своему ничтожному партнеру, которая не ослабевала, а усиливалась, когда превратности судьбы настигли чванливого и спесивого "римского цезаря", а затем наступила катастрофа. Это один из парадоксов нашего повествования.

Во всяком случае, очень немногие из немцев, особенно среди генералов, считали: очень важно, что наконец-то Италия торжественно обязалась вступить в войну. Нацистский главарь опять сумел направить помыслы дуче в сторону новых, предстоявших в скором времени завоеваний. Но о самом ближайшем завоевании, намечавшемся на Севере, Гитлер ни словом не обмолвился своему другу и союзнику.

Планы заговорщиков снова срываются

Еще раз участники антинацистского заговора попытались уговорить генералов сместить фюрера – на этот раз до того, как он предпримет новую агрессию на Севере, о которой они прознали. Гражданские заговорщики вновь хотели получить от английского правительства заверение в том, что оно заключит мир с антинацистским режимом и что при любом соглашении с новым правительством рейха за Германией сохранятся территории, приобретенные во время пребывания Гитлера у власти: Австрия, Судеты и польские земли в границах 1914 года, хотя последнее условие в прошлом было достигнуто путем истребления польского народа.

Именно с таким предложением Хассель, проявив большое личное мужество, отправился в Арозу, Швейцария, 21 февраля 1940 года на встречу с английским тайным посредником, которого он называет в своем дневнике мистером Икс и которым определенно был Лонсдейл Брайенс. 22 и 23 февраля они провели четыре совещания в обстановке строжайшей секретности. Брайенс был известен в дипломатических кругах Рима и слыл одним из тех самозваных и несколько наивных людей, которые пытались добиться мира путем переговоров. У него имелись связи с людьми на Даунинг-стрит, и на Хасселя, встретившегося с ним, он произвел сильное впечатление. После того как майор Стивенс и капитан Бест потерпели фиаско в своих попытках установить связь из Голландии с немецкими заговорщиками, англичане проявляли некоторый скептицизм в отношении всей этой затеи, и когда Брайенс стал настаивать, чтобы Хассель представил более надежную информацию о людях, от имени которых он говорил, немец возразил: "Я не могу назвать имена людей, которые поддерживают меня. Я могу только заверить вас, что переданное вами заявление Галифакса будет доведено до них".

Затем Хассель изложил в общих чертах точку зрения немецкой "оппозиции": подразумевалось, что Гитлера следует свергнуть "до того, как начнутся крупные военные операции"; что это должно быть "исключительно немецкое дело"; что должно последовать "авторитетное английское заявление" по поводу того, как относиться к новому антинацистскому режиму в Берлине, и что "принципиальным препятствием любому изменению режима являются события 1918 года, то есть обеспокоенность немцев, как бы события не стали развиваться так же, как после того, когда в жертву был принесен кайзер". Хассель и его друзья хотели получить гарантии, что, если они избавятся от Гитлера, к Германии отнесутся более великодушно, чем тогда, когда немцы избавились от Вильгельма II.

После этого он вручил Брайенсу меморандум, составленный им самим на английском языке. Это очень расплывчатый документ, полный благородных высказываний о будущем мире, "основанном на принципах христианской этики, справедливости и закона, социального благополучия, свободы мысли и совести". Хассель писал, что величайшей опасностью "этой сумасшедшей войны" является "большевизация Европы", – он считал, что это хуже, чем сохранение нацизма. А главное его условие сводилось к тому, чтобы за новой Германией остались почти все завоеванные Гитлером территории, которые тут же перечислялись. Присоединение к Германии Австрии и Судет не подлежало пересмотру при любом предложении мира; Германия должна была иметь границу с Польшей, как до 1914 года, что соответствовало, о чем он, разумеется, не упомянул, границе с Россией, поскольку в 1914 году Польша как самостоятельное государство не существовала.

Брайенс соглашался, что необходимо действовать быстро ввиду скорого немецкого наступления на Западе, и обещал доставить меморандум Хасселя лорду Галифаксу. Хассель вернулся в Берлин, чтобы ознакомить участников заговора с последними предпринятыми им мерами. Хотя они ждали большего от встречи Хасселя с мистером Икс, теперь их больше беспокоил так называемый "доклад X", разработанный одним из членов группы в абвере Гансом фон Донаньи на основе встречи доктора Мюллера с англичанами в Ватикане. В этом докладе говорилось, что папа римский готов обратиться к англичанам с просьбой предложить разумные мирные условия новому антинацистскому правительству Германии. В этой связи характерна точка зрения оппонентов Гитлера, ставивших в качестве одного из условий, которое, по их утверждению, согласен был поддержать папа римский, "урегулирование восточного вопроса в пользу Германии". Демонический нацистский диктатор добился урегулирования на Востоке "в пользу Германии" посредством вооруженной агрессии; добродетельные немецкие заговорщики хотели, чтобы то же самое сделали для них англичане с благословения папы римского.

В зиму 1939/40 года "доклад X" в умах заговорщиков приобретал преувеличенное значение. В конце октября генерал Томас показал "доклад X" Браухичу в надежде убедить главнокомандующего сухопутными войсками уговорить Гитлера отменить осеннее наступление на Западе. Однако Браухичу это не понравилось. Он пригрозил арестовать Томаса за "государственную измену", если тот еще раз обратится к нему с этим вопросом.

Теперь, в момент подготовки новой нацистской агрессии, Томас пришел с "докладом X" к генералу Гальдеру в надежде, что он возьмется за него. Но надежды оказались тщетными. Начальник генерального штаба ответил Герделеру, одному из наиболее активных заговорщиков, также умолявшему Гальдера возглавить заговор, поскольку слабовольный Браухич сделать это отказался, что, будучи солдатом, не может в такое время оправдать нарушение клятвы, данной на верность фюреру. А кроме того, Англия и Франция объявили Германии войну, и надо довести ее до победного конца. Мир на условиях компромисса был бы бессмыслен. Только в крайнем случае можно предпринять действия, желательные Герделеру.

"Стало быть, так! – записал Хассель в своем дневнике 6 апреля 1940 года, подробно фиксируя настроение Гальдера со слов Герделера. – Гальдер начал плакать во время обсуждения степени его ответственности и произвел впечатление слабого человека с расстроенными нервами".

Достоверность подобной реакции со стороны Гальдера вызывает большие сомнения. Когда я просматривал его дневниковые записи за первую неделю апреля, связанные с подготовкой гигантского наступления на Западе, у меня сложилось впечатление, что начальник генерального штаба, совещаясь с командующими войсками и уточняя детали наиболее дерзкой в немецкой военной истории операции, пребывал в жизнерадостном, бодром настроении. В его дневниках нет и намека на изменнические помыслы или какие-либо угрызения совести. Хотя у него и были сомнения в вопросах, связанных с подготовкой нападения на Данию и Норвегию, но они основывались на чисто военных соображениях. И нет в дневниках даже намека на угрызения совести по поводу нацистской агрессии против четырех маленьких нейтральных стран, неприкосновенность границ которых Германия торжественно гарантировала. Более того, он сам руководил разработкой планов агрессии против двух из них Бельгии и Голландии.

Так завершилась последняя попытка "добродетельных" немцев устранить Гитлера, пока не поздно. Это была последняя возможность заключить мир на выгодных условиях. Генералы, как это дали ясно понять Браухич и Гальдер, не были заинтересованы в мире, добытом путем переговоров. Теперь они, как и их фюрер, думали о мире, навязанном силой, – навязанном после победы немецкого оружия. И пока шансы на установление мира путем переговоров не улетучились окончательно, они всерьез не возвращались к своим старым изменническим замыслам устранить своего безумного диктатора, которым придавали огромное значение во времена Мюнхена и Цоссена.

Оккупация Дании и Норвегии

Приготовления Гитлера к захвату Дании и Норвегии многие авторы относят к немецким секретам, наиболее строго охранявшимся во время войны, но, как представляется автору, две скандинавские страны и даже англичане были застигнуты врасплох не потому, что их не предупреждали о надвигающейся опасности, а потому, что они никак не хотели поверить в реальность подобной опасности. За десять дней до катастрофы полковник Остер из абвера предупреждал своего близкого друга полковника Саса, голландского военного атташе в Берлине, о плане "Везерюбунг" и Сас немедленно сообщил об этом датскому военно-морскому атташе капитану Кельсену. Однако самодовольное датское правительство не поверило своему военно-морскому атташе, и, когда 4 апреля датский посол в Берлине отправил Кельсена в Копенгаген, чтобы тот лично предупредил правительство о нависшей угрозе, предупреждение не было воспринято всерьез. Даже накануне нападения, вечером 8 апреля, когда уже было получено сообщение о торпедировании немецкого военного транспорта у южного побережья Норвегии и когда датчане собственными глазами видели, как отплывает на север немецкая военно-морская армада, датский король, сидя за обеденным столом, ответил непринужденной улыбкой на замечание о том, что над его страной нависла угроза.

"Он действительно не поверил в это", – подтвердил позднее гвардейский офицер, присутствовавший при разговоре. После обеда король, по словам того же офицера, в самоуверенном и приподнятом настроении отправился в Королевский театр.

Норвежское правительство еще в марте получило от своего посла в Берлине и от шведов предупреждение о сосредоточении немецких войск и военных кораблей в Северном море и балтийских портах, а 5 апреля из Берлина поступили разведывательные данные о предстоящем десантировании немецких войск на южном побережье Норвегии. Однако самонадеянный норвежский кабинет отреагировал на подобного рода сигналы скептически. 7 апреля, когда были замечены немецкие крупные военные корабли, следовавшее курсом на север вдоль норвежского берега, и получены сообщения от английских пилотов, обстрелявших группу немецких военных кораблей у входа в Скагеррак, и даже 8 апреля, когда английское адмиралтейство проинформировало норвежское посольство в Лондоне, что большая группа немецких кораблей приближается к Нарвику, а газеты в Осло сообщили, что немецкие солдаты, спасенные с транспортного судна "Рио-де-Жанейро", торпедированного у норвежского берега возле Лиллесанн польской подводной лодкой, заявили, что они следовали в Берген, чтобы помочь оборонять его от англичан, – даже тогда норвежское правительство не нашло нужным провести такие элементарные мероприятия, как мобилизация армии, укомплектование личным составом фортов, охраняющих входы в важнейшие гавани, блокирование взлетно-посадочных полос на аэродромах и, самое важное, минирование узких проливов на подступах к столице и крупнейшим городам. Если бы оно осуществило эти мероприятия, история могла бы пойти по совершенно иному пути.

Зловещие известия, по выражению Черчилля, начали просачиваться в Лондон к 1 апреля, а 3 апреля британский военный кабинет обсуждал последние разведывательные данные, поступавшие прежде всего из Стокгольма, о значительном сосредоточении немецких войск и техники в портах Северной Германии с целью вторгнуться в Скандинавию. Спустя два дня, 5 апреля, когда первая волна немецких кораблей обеспечения и снабжения уже находилась в море, премьер-министр Чемберлен в своей речи заявил, что Гитлер, не сумев организовать наступление на Западе, когда англичане и французы не были подготовлены, "опоздал на автобус", – об этих словах ему очень скоро пришлось пожалеть {Первые три немецких транспорта отправились в Нарвик в 2 часа дня 3 апреля Крупнейший немецкий танкер, загруженный русской нефтью, вышел из Мурманска 6 апреля. – Прим. авт.}.

Английское правительство в этот момент, как утверждает Черчилль, было склонно поверить, будто немецкое наращивание сил в портах Балтики и Северного моря производилось, чтобы помочь Гитлеру нанести контрудар, если англичане, заминировав норвежские воды с целью перерезать пути доставки в Германию шведской руды из Нарвика, оккупируют этот и другие норвежские порты, расположенные к югу.

Действительно, английское правительство предусматривало возможность такой оккупации. После долгих месяцев безуспешных усилий Черчиллю, первому лорду адмиралтейства, в конце концов 8 апреля удалось получить одобрение военного кабинета и Высшего военного совета союзников заминировать норвежские водные пути – операция "Уилфред". Поскольку было очевидно, что последует яростная реакция немцев на блокирование путей доставки в Германию шведской железной руды – жесточайший для немецкой военной экономики удар, было решено послать небольшую англо-французскую оперативную группу в Нарвик и продвигаться в сторону ближайшей шведской границы. Другие контингента предполагалось высадить в Тронхейме, Бергене и Ставангере и далее к югу, чтобы, как объяснял Черчилль, "лишить противника возможности воспользоваться этими базами". Эти меры получили кодовое наименование "План Р-4".

Таким образом, в течение первой недели апреля, в то время как немецкие войска грузились на различные суда и боевые корабли для отправки в Норвегию, английские войска, хотя и в значительно меньшем количестве, грузились на военные транспорты в Клайде и на крейсера в Форте, чтобы отправиться туда же.

В полдень 2 апреля после долгого совещания с Герингом. Редером и Фалькенхорстом Гитлер издал официальную директиву, в которой предписывалось начать операцию "Везерюбунг" в 5.15 утра 9 апреля. В это же время он издал другую директиву, предупреждавшую, что "бегство королей Дании и Норвегии из своих стран во время оккупации необходимо предотвратить всеми доступными средствами". В этот же день ОКВ посвятило министерство иностранных дел в свою тайну: Риббентропу вручили длинную директиву с инструкцией, какие предпринять дипломатические шаги, чтобы убедить Данию и Норвегию капитулировать без боя, как только на их территориях появятся немецкие войска, и как состряпать какое-нибудь оправдание очередной агрессии Гитлера.

Но этот обман не ограничивался рамками министерства иностранных дел. Военно-морской флот также должен был прибегнуть к маскировочным трюкам. 3 апреля, после выхода в море первых судов, Йодль писал в своем дневнике, как ввести в заблуждение норвежцев, если у них возникнут подозрения в связи с присутствием столь большого количества немецких боевых кораблей. Корабли и транспорты получили указания выдать себя за английские, а если потребуется, идти под английскими флагами! В секретных приказах по частям и кораблям флота, участвовавшим в операции, были даны детальные указания по "введению в заблуждение противника и по маскировке во время вторжения в Норвегию".

Секретно, особой важности

Поведение во время входа в гавань

Все суда идут с погашенными огнями... Маскировку под английские корабли следует сохранять как можно дольше. На все запросы норвежских кораблей отвечать по-английски. В ответах выбирать что-либо вроде:

"Иду в Берген с кратким визитом. Враждебных намерений не имею".

...На запросы называться именами английских боевых кораблей:

"Кельн" – корабль Его Величества "Каир";

"Кенигсберг" – корабль Его Величества "Калькутта"... и т. д.

Принять заранее меры, чтобы при необходимости можно было освещать развевающийся английский флаг...

Для Бергена... руководствоваться следующими принципиальными указаниями, если одна из наших частей окажется вынуждена ответить на запрос проходящего корабля:

Отвечать на запрос (в случае с кораблем "Кельн"): "Корабль Его Величества "Каир".

На приказ остановиться: (1) "Пожалуйста, повторите последний сигнал". (2) "Невозможно понять ваш сигнал".

В случае предупредительного выстрела: "Прекратите огонь. Британский корабль. Добрый друг".