Текст книги "Взлет и падение третьего рейха (Том 2)"

Автор книги: Уильям Ширер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

К моменту следующего совещания, которое состоялось в Бергхофе 31 июля 1940 года, перспектива вторжения на Британские острова стала еще более неопределенной, и это подтолкнуло Гитлера впервые во всеуслышание заявить руководителям армии о своем решении напасть на Россию. Гальдер присутствовал на этом совещании и затем со стенографической точностью зафиксировал все, что сказал диктатор. Эти записи свидетельствуют, что Гитлер не только принял окончательное решение вторгнуться в Россию будущей весной, но и выработал основные стратегические цели кампании.

"Надежда Англии – Россия и Америка, – заявил он. – Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии".

Чем больше Гитлер думал об этом, тем больше убеждался, что упорная решимость Англии продолжать войну связана с надеждами на Россию.

"В Лондоне что-то произошло! Англичане совсем было пали духом, теперь они вдруг снова воспрянули.

Подслушанные разговоры. Россия недовольна быстрым развитием событий в Западной Европе. Достаточно России сказать Англии, что она не хочет видеть Германию слишком сильной, чтобы англичане уцепились за это заявление, как утопающий за соломинку, и начали надеяться, что через шесть-восемь месяцев дела обернутся совсем по-другому.

Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия.

Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 года.

Чем скорее мы разобьем Россию, тем лучше".

Затем нацистский диктатор подробно остановился на своих стратегических планах, которые, как это было очевидно для генералов, давно зрели в его голове, несмотря на огромную занятость в связи с ведением войны на Западе.

"Операция будет иметь смысл только в том случае, если мы одним стремительным ударом разгромим все государство целиком. Только захвата какой-то части территории недостаточно...

Цель – уничтожение жизненной силы России. Операция распадается на:

1-й удар: Киев, выход на Днепр; авиация разрушает переправы. Одесса.

2-й удар: через Прибалтийские государства на Москву; в дальнейшем двусторонний удар с севера и юга; позже – частная операция по овладению районом Баку".

Сама мысль о подобных завоеваниях приводила Гитлера в возбуждение; мысленно он уже решил, что будет делать с вновь завоеванными землями. Он сразу же аннексирует Украину, Белоруссию и Прибалтийские страны, а территорию Финляндии расширит до Белого моря. Для проведения кампании на Востоке он выделит 120 дивизий, оставив 60 дивизий для обороны на Западе и в Скандинавии. Наступление начнется в мае 1941 года, для полного же осуществления кампании потребуется до пяти месяцев. К зиме она должна завершиться. Он предпочел бы провести кампанию в этом году, но это оказалось невозможно.

На следующий день, 1 августа, Гальдер с офицерами генерального штаба приступил к разработке планов новой операции. Хотя позднее он утверждал, что противился самой идее нападения на Советский Союз, считая ее безумной, его дневниковые записи показывают, что он с большим энтузиазмом взялся за новую, захватывающую задачу. Теперь планирование шло с типичной немецкой тщательностью на трех уровнях: на уровне генерального штаба сухопутных войск, в оперативном отделе Варлимонта в ОКБ и в секторе экономики и вооружений ОКБ под руководством генерала Томаса. 14 августа Геринг проинструктировал Томаса, сообщив ему, что по желанию фюрера поставки в Россию заказанных ею товаров должны продолжаться "только до весны 1941 года" {В своем докладе по этому вопросу Томас подчеркивает, насколько точно производились советские поставки в Германию. Не без удивления он замечает, что фактически они продолжались до самого момента вторжения, даже в последние несколько дней велись поставки индийского каучука с Дальнего Востока по скоростным дорогам (предположительно – по Транссибирской магистрали). – Прим. авт.}. Между тем служба Томаса обязана была подготовить детальный обзор советской промышленности, транспорта и нефтеносных центров в качестве руководства при выборе целей, а позднее – в помощь по административному управлению Россией.

За несколько дней до этого, 9 августа, Варлимонт выпустил свою первую директиву по подготовке районов развертывания на Востоке для прыжка на Советский Союз. Кодовое наименование – "Строительство на Востоке". 26 августа Гитлер приказал перебросить с Запада в Польшу десять пехотных и две танковые дивизии. Танковые части, уточнил Гитлер, должны быть сосредоточены в юго-восточной части Польши, с тем чтобы они могли вмешаться в случае необходимости и защитить румынские нефтеносные районы. Перевод крупных кон-тингентов на Восток невозможно было осуществить, не вызвав подозрений у Сталина, и немцы прибегли к многочисленным ухищрениям, чтобы этого не допустить. Поскольку некоторые передвижения войск скрыть просто невозможно, то военному атташе в Москве генералу Эрнсту Кестрингу было поручено проинформировать советский Генеральный штаб, что это всего-навсего замена более возрастных контингентов молодыми. 6 сентября Йодль издал директиву по маскировке и введению противника в заблуждение {Немцы держали в Польше только семь дивизий, две из которых были переброшены на Запад во время весенней кампании. Гальдер сострил, что этих войск едва хватало для обеспечения таможенной службы. Если бы Сталин развернул наступление на Германию в июне 1940 года, то Красная Армия, вероятно, дошла бы до Берлина,, прежде чем немцы сумели бы организовать более или менее серьезное сопротивление. – Прим. авт.}: "Из этих наших перегруппировок у России ни в коем случае не должно сложиться впечатление, что мы подготавливаем наступление на Восток".

Чтобы командование вооруженных сил не почивало на лаврах после крупных летних побед, Гитлер издал 12 ноября 1940 года совершенно секретную директиву, изложив новые военные задачи по всей Европе и за ее пределами. Мы еще вернемся к некоторым из них. Нас же здесь интересует часть, относящаяся к Советскому Союзу:

"Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начаты. Независимо от того, какие результаты будут иметь переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока, приказ о которых уже был отдан ранее устно..."

Кстати, буквально в тот самый день, 12 ноября, Молотов прибыл в Берлин, чтобы продолжить вышеупомянутые политические переговоры с самим Гитлером.

Молотов в Берлине

Отношения между Берлином и Москвой в последние несколько месяцев стали портиться. Одно дело, когда Сталин и Гитлер обманывали третью сторону, и совсем иное – когда они начали обманывать друг друга. В тот момент Гитлер не смог предотвратить захват русскими Прибалтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины, и досада по этому поводу лишь усиливала его неприязнь. Необходимо было остановить продвижение русских в западном направлении, прежде всего в сторону Румынии, нефтяные ресурсы которой имели исключительно важное значение для Германии, из-за английской блокады не имевшей возможности импортировать нефть по морю.

Еще больше осложняли эту проблему Гитлера притязания Венгрии и Болгарии на куски румынской территории. К концу лета 1940 года Венгрия фактически была готова пойти войной против Румынии, которая по итогам первой мировой войны получила Трансильванию за счет Венгрии. Такая война, как понимал Гитлер, отрезала бы Германию от главного источника сырой нефти и, вероятно, привела бы к тому, что Россия оккупировала Румынию и навсегда лишила рейх румынской нефти.

К 28 августа обстановка приняла настолько угрожающий характер, что Гитлер приказал привести в боевую готовность пять танковых и три моторизованные дивизии плюс парашютные и воздушно-десантные войска, чтобы 1 сентября захватить румынские нефтеносные районы. В тот же день он совещался в Бергхофе с Риббентропом и Чиано и затем направил их в Вену, где они должны были изложить безапелляционным тоном министрам иностранных дел Венгрии и Румынии точку зрения Германии и заставить их принять посредничество держав оси. Эта миссия была выполнена без особых осложнений, после того как Риббентроп запугал обе стороны. И 30 августа в Бель-ведерском дворце в Вене венгры и румыны приняли предложенное державами оси решение. Когда Михай Манулеску, министр иностранных дел Румынии, увидел карту, на которой было отмечено, что почти половина Трансильвании переходит к Венгрии, он без сознания упал на стол, где предстояло подписать соглашения, и пришел в себя только после вмешательства врача {Королю Каролю это стоило трона. 6 сентября он отрекся в пользу своего 18-летнего сына Михая и, прихватив с собой рыжеволосую любовницу Магду Лупеску, укатил в специальном поезде, составленном из десяти вагонов, забитых не чем иным, как "награбленным добром", через Югославию в Швейцарию. Генерал Ион Антонеску, начальник фашистской "железной гвардии" и друг Гитлера, стал диктатором. – Прим. авт.}. Якобы взывая к благоразумию румын, а в действительности для того, чтобы Гитлер получил юридическое обоснование для осуществления своих дальнейших замыслов, Германия и Италия гарантировали целостность сохранившихся за Румынией территорий, за исключением Южной Добруджи, которую Румыния была вынуждена уступить Болгарии.

Дальнейшие планы фюрера стали ясны три недели спустя. 20 сентября в совершенно секретной директиве Гитлер приказал направить в Румынию военную миссию.

"Для внешнего мира ее задача состоит в том, чтобы помогать дружественной Румынии в организации и обучении вооруженных сил. Подлинные же задачи, которые не должны стать очевидными ни румынам, ни нашим собственным войскам, будут состоять в следующем:

защищать нефтеносные районы...

подготовиться для развертывания на румынских базах немецких и румынских войск, если нам будет навязана война с Россией". Он уже заботился об обеспечении южного фланга нового фронта. Венские переговоры и особенно немецкие гарантии Румынии вызвали у Москвы крайне негативную реакцию, поскольку с ней не проконсультировались. Когда Шуленбург 1 сентября пришел к Молотову, чтобы вручить пустую по содержанию памятную записку от Риббентропа, в которой делалась попытка объяснить – и оправдать – то, что произошло в Вене, комиссар по иностранным делам, по словам посла, "был сдержан вопреки своей обычной манере". Однако он не слишком сдерживался, выражая резкий протест в устной форме. Он обвинил правительство Германии в том, что оно поставило Россию перед свершившимся фактом, а это противоречило статье III нацистско-советского пакта, согласно которой обе стороны обязаны были консультироваться по "вопросам, представляющим обоюдный интерес".

...В последующие дни взаимные обвинения приняли еще более резкий характер. 3 сентября Риббентроп телеграфом направил в Москву длинный меморандум, отрицая нарушение Германией Московского пакта и обвиняя в нарушении этого пакта Россию, которая проглотила Прибалтийские страны и две румынские провинции, не проконсультировавшись с Берлином. Меморандум был составлен в сильных выражениях, и русские ответили на него 21 сентября в столь же жестком тоне – на этот раз обе стороны изъяснялись в письменной форме. В своем ответе русские вновь повторяли, что Германия нарушила пакт, предупреждали, что у России все еще есть интересы в Румынии, и в заключение с сарказмом выражали готовность Советского правительства, если статья, предусматривающая консультации, влечет за собой "определенные неудобства и ограничения" для рейха, внести поправки или убрать эту статью из договора.

Подозрения Кремля еще больше усилились после двух событий, произошедших в сентябре. 16 сентября Риббентроп телеграфом дал указание Шуленбургу посетить Молотова и "случайно проинформировать его, что немецкие подкрепления в Северную Норвегию будут направлены через Финляндию". Несколько дней спустя, 25 сентября, нацистский министр иностранных дел отправил еще одну телеграмму в посольство в Москве, на этот раз адресованную поверенному в делах, поскольку Шуленбург уехал в отпуск в Германию. Это была депеша, помеченная грифом "строго секретно, государственная тайна". Там говорилось, что содержащиеся в ней указания следует осуществить только в том случае, если завтра поверенный в делах получит из Берлина по телеграфу или по телефону условный сигнал.

Он должен был сообщить Молотову, что в "ближайшие несколько дней" Япония, Италия и Германия собираются скрепить договором в Берлине военный альянс. Он не направлен против России – это оговаривалось в специальной статье.

"Этот альянс, – пояснял Риббентроп, – направлен исключительно против американских поджигателей войны. Конечно, об этом, как принято, в договоре открыто не говорится, однако это можно безошибочно вывести из его условий... Его единственная цель – привести в чувство те элементы, которые оказывают давление на Америку, стремясь вовлечь ее в войну, убедительно показав им, что если они вступят в нынешнюю борьбу, то автоматически будут иметь в качестве противников три великие державы".

Неприветливый советский комиссар по иностранным делам, у которого подозрения в отношении немцев росли, точно цветы в июне, воспринял новость, принесенную ему Вернером фон Типпельскирхом вечером 26 сентября, крайне скептически. С присущей ему педантичной внимательностью к деталям, что так раздражало всех, кто вел с ним переговоры, будь то друг или недруг, он тут же заметил, что, согласно статье IV Московского пакта, Советское правительство имеет право ознакомиться с текстом этого тройственного военного альянса до того, как он будет подписан, в том числе и с "любыми секретными протоколами".

Молотов хотел знать больше относительно немецкого соглашения с Финляндией по транспортировке войск через эту страну, о чем ему стало известно из печати, в частности из сообщения агентства "Юнайтед Пресс" из Берлина. За последние три дня, сказал Молотов, Москва получила сообщения о высадке немецких войск по меньшей мере в трех финских портах, хотя Германия не уведомила об этом Советский Союз.

"Советское правительство, – продолжал Молотов, – хочет получить текст соглашения о пропуске войск через Финляндию, в том числе текст секретной части соглашения... и получить информацию... против кого оно направлено и каким целям служит".

Русских нужно было успокоить – этого не мог не понимать даже тупоголовый Риббентроп, и 2 октября он передал по телеграфу текст, который, по его словам, и составлял суть соглашения с Финляндией. Он также вновь повторил, что тройственный пакт, между прочим, уже подписанный {Пакт был подписан в Берлине 27 сентября 1940 года (церемонию его подписания я отразил в своем "Берлинском дневнике"). В статьях 1 и 2 соответственно Япония признавала лидерство Германии и Италии в установлении "нового порядка" в Европе, а эти две страны признавали лидерство Японии в Восточной Азии. Статья 3 предусматривала взаимную помощь в случае, если одна из трех держав подвергнется нападению со стороны Соединенных Штатов (хотя Америка не упоминалась, но на нее прозрачно, намекалось). Самым значительным в пакте, как я тогда отметил в своем дневнике, было то, что Гитлер уже смирился с мыслью о длительной войне. Чиано, подписавший пакт от имени Италии, пришел к такому же выводу (см. : Чиано Г. Дневники, с. 296). Итак, вопреки утверждениям пакт явился как бы предупреждением Советскому Союзу. – Прим. авт.}, не был направлен против Советского Союза, и торжественно заявил, что "не было никаких секретных протоколов, никаких других секретных соглашений". В соответствии с его инструкциями Типпельскирх 7 октября как бы между прочим сообщил Молотову, что в Румынию направляется немецкая военная миссия. Молотов отреагировал на эту очередную новость скептически: "Сколько войск вы направляете в Румынию?" Поэтому 13 октября Риббентроп послал длинное письмо Сталину с целью воспрепятствовать усилению тревоги в Москве по поводу действий Германии.

Это письмо, как и следовало ожидать, являло собой глупое и высокомерное сочинение, изобиловавшее несуразностями, ложью и отговорками. Вину за продолжение войны и ее последствия он возлагал на Англию, причем ему совершенно ясно одно: "Война, как таковая, нами выиграна. Вопрос только в том, как долго она продлится, прежде чем Англия... признает свой крах". Шаги, направленные против России, предпринятые в Финляндии и Румынии, а также тройственный пакт преподносятся в письме как подлинное благо для нее. Между тем английская дипломатия и агенты английских секретных служб пытаются вызвать осложнения в отношениях между Россией и Германией. И далее Риббентроп спрашивал Сталина, почему бы ему не послать в Берлин Молотова, с тем чтобы фюрер мог "лично изложить свои взгляды относительно будущих отношений между нашими странами".

При этом Риббентроп прозрачно намекал, что это за взгляды: разделение мира между четырьмя тоталитарными державами.

"По-видимому, миссией четырех держав – Советского Союза, Италии, Японии и Германии, – писал он, – является принятие долгосрочной политики... путем разграничения своих интересов в мировом масштабе".

В немецком посольстве в Москве произошла некоторая задержка с доставкой этого письма по назначению, что вызвало у Риббентропа ярость и побудило его отправить сердитую телеграмму Шуленбургу, в которой он требовал объяснить, почему письмо было передано только 17 октября и почему, "учитывая важность его содержания", оно не было вручено лично Сталину (посол вручил его Молотову). Сталин ответил 22 октября в весьма благожелательном тоне. "Молотов считает, – писал он, – что обязан нанести вам визит в Берлине, и принимает ваше приглашение". Благожелательность Сталина была, по-видимому, всего лишь маской. Несколько дней спустя Шуленбург телеграфировал в Берлин, что русские протестуют против отказа Германии поставлять им военные материалы, в то время как немецкое оружие морем доставляется в Финляндию. "Советы впервые упомянули о наших поставках оружия в Финляндию", – сообщал Шуленбург в Берлин.

"Молотов прибыл в Берлин в пасмурный, дождливый день; его встреча носила строго официальный характер. Когда он проезжал по Унтер-ден-Линден к советскому посольству, то показался мне старательным провинциальным школьным учителем. Но он, вероятно, обладал какими-то способностями, если сумел выжить в условиях той резни, которая была развязана кремлевскими головорезами. Немцы бойко судачили о том, что, пусть Москва осуществит свою давнишнюю мечту о Босфоре и Дарданеллах, тогда им достанется остальная часть Балкан – Румыния, Югославия, Болгария..."

Так начинаются мои дневниковые записи, сделанные в Берлине 12 ноября 1940 года. Сообщения немцев об этих переговорах были довольно точными. Сегодня мы знаем значительно больше об этой странной и, как оказалось, роковой встрече благодаря захваченным документам германского министерства иностранных дел, в которых была обнаружена секретная запись о двухдневном пребывании Молотова, сделанная, за исключением одного случая обмена мнениями, вездесущим доктором Шмидтом {Их точность позднее была подтверждена самим Сталиным, хотя и непреднамеренно. Черчилль утверждает, что в августе 1942 года он получил от Сталина подробную информацию о переговорах Молотова в Берлине, которая в основном не отличалась от немецкого варианта, хотя была изложена более сжато. – Прим. авт.}.

На первом совещании двух министров иностранных дел, состоявшемся днем 12 ноября, Риббентроп принялся было с напыщенным видом разглагольствовать о пустяках, но Молотов быстро раскусил его и разгадал игру немцев. "Англия, начал Риббентроп, – разбита, , и только вопрос времени – когда она признает свое поражение... Пришло время начала конца Британской империи". Англичане действительно надеются на помощь Америки, но "вступление Соединенных Штатов в войну Германию не волнует. Германия и Италия не позволят больше ни одному англосаксу высадиться на Европейском континенте... Это вообще не военная проблема... Поэтому державы оси думают не о том, как выиграть войну, а скорее о том, как покончить с последствиями войны, которую они выиграли".

Исходя из этого, Риббентроп пояснил, что подошло время определить четырем великим державам – России, Германии, Италии и Японии – сферы их интересов. Фюрер, по его словам, пришел к заключению, что все четыре державы будут, естественно, расширяться "в южном направлении". Япония уже обратила свои взоры на юг, как и Италия, в то время как Германия после установления в Западной Европе "нового порядка" найдет для себя дополнительное жизненное пространство (из всех мест!) в Центральной Африке. Ему, Риббентропу, хотелось бы знать, собирается ли Россия "обратить свои взоры на юг в поисках естественного выхода к морю, что так важно для нее". "К какому морю?" холодно уточнил Молотов.

Это был неуклюже поставленный, но кардинальный вопрос, как осознают немцы в ходе последующих 36-часовых непрерывных переговоров с этим упрямым, прозаически настроенным, педантичным большевиком. Такой вопрос смутил до некоторой степени Риббентропа, и он не смог придумать ответа. Вместо этого он стал перескакивать с одной темы на другую, заговорил о "больших изменениях, которые произойдут во всем мире после войны", о том, как важно, чтобы "оба партнера по германо-русскому пакту плодотворно сотрудничали" и "продолжали бы делать дела". Однако, когда Молотов стал настаивать на ответе на его простой вопрос, Риббентроп заявил, что "в конечном счете наиболее удобный доступ к морю для России можно было бы поискать в направлении Персидского залива и Аравийского моря".

Доктор Шмидт, который вел стенографическую запись беседы, отмечает, что Молотов сидел "с непроницаемым лицом". Говорил он мало, лишь изредка делал замечания, в частности о том, что "точность и осмотрительность" необходимы при разграничении сфер интересов, "особенно между Германией и Россией". Хитрый советский партнер приберегал свое главное оружие для переговоров с Гитлером, которые должны были состояться днем. Для всемогущего нацистского диктатора эта встреча совершенно неожиданно обернулась трепкой нервов, неприятной и даже непривычной.

Речь Гитлера была столь же туманной и расплывчатой, как и речь его министра иностранных дел, но более торжественной. Как только улучшится погода, заявил он, Германия нанесет "завершающий удар по Англии". Конечно, "проблема Америки" существует. Однако "Соединенные Штаты не смогут угрожать свободе других народов вплоть до 1970 или 1980 года... Им нет никакого дела до Европы, Африки или Азии". Здесь Молотов вставил фразу, что вполне согласен с заявлением фюрера. Однако он не согласился со многим из того, о чем говорил Гитлер. После того как нацистский лидер закончил пространное изложение общепринятых положений, подчеркнув, что нет фундаментальных разногласий между двумя странами в осуществлении их желаний и в их устремлении к океану, Молотов заметил, что "заявления фюрера носили общий характер". Теперь, сказал он, он изложит идеи Сталина, который перед отъездом из Москвы дал ему четкие указания. После этого он обрушил град вопросов на немецкого диктатора, который, как явствует из стенографической записи, едва ли был к этому готов. "Вопросы Гитлеру так и сыпались, вспоминал впоследствии Шмидт. – Ни один иностранный визитер никогда не разговаривал с ним так в моем присутствии".

Что замышляет Германия в Финляндии? Молотов хотел это знать. Что означает "новый порядок" в Европе и Азии и какая роль отводится Советскому Союзу? Каково значение тройственного пакта? "Более того, – продолжал Молотов, – существуют требующие ясности вопросы, затрагивающие интересы России на Балканах и ни Черном море (имелись в виду Болгария, Румыния и Турция)". Он бы хотел услышать некоторые ответы и разъяснения.

Гитлер, пожалуй, впервые в жизни захваченный врасплох, не смог ответить ничего убедительного. И тогда он предложил отложить беседу "ввиду возможной воздушной тревоги", пообещав на следующий день обсудить все детально.

Решающий разговор удалось отложить, но предотвратить его было невозможно, а на следующее утро, когда переговоры между Гитлером и Молотовым возобновились, выявилась непримиримость русского комиссара. Начать с того, что по поводу Финляндии возник ожесточенный и язвительный спор и обе стороны пришли в сильное возбуждение. Молотов требовал, чтобы Германия вывела свои войска из Финляндии. Гитлер же отрицал, что "Финляндия оккупирована немецкими войсками": войска направляются в Норвегию транзитом через Финляндию. Но он хотел знать, "не собирается ли Россия начать войну против Финляндии". Согласно немецким записям, Молотов на этот вопрос ответил уклончиво, что не удовлетворило Гитлера.

"На Балтике не должно быть никакой войны, – настаивал Гитлер. – Это вызвало бы серьезную напряженность в германо-русских отношениях". К этой угрозе он тут же добавил, что такая напряженность могла бы привести к непредвиденным последствиям. Во всяком случае, что еще хочет Советский Союз в Финляндии? Гитлер желал это выяснить, и его визитер объяснил, что он хочет "урегулирования в таком же масштабе, как в Бессарабии", – это означало неприкрытую аннексию. Реакция Гитлера привела в смущение даже такого невозмутимого собеседника, как Молотов, который поспешил спросить мнение фюрера.

В свою очередь диктатор отвечал уклончиво: он может лишь повторить, что "не должно быть никакой войны с Финляндией, потому что такой конфликт способен привести к далеко идущим последствиям".

"Этой позицией в наше обсуждение вносится новый фактор", – резко и остроумно отвечал Молотов.

Спор становился настолько острым, что Риббентроп, должно быть, к этому времени основательно испугавшийся, вмешался в разговор, сказав, как явствует из немецких протокольных записей, "что фактически нет никаких оснований создавать проблему из финского вопроса. Скорее, это просто недоразумение".

Гитлер воспользовался этим своевременным вмешательством и быстро переменил тему. Его интересовало: смогут ли русские не поддаться соблазну поживиться добычей, учитывая, какие неограниченные возможности представятся в скором времени в связи с развалом Британской империи? И он предложил вернуться к более важным проблемам.

"После завоевания Англии, – заговорил он, – Британская империя будет разделена как гигантское, разбросанное по всему миру, обанкротившееся имение площадью 40 миллионов квадратных километров. В этом обанкротившемся имении русские получат доступ к незамерзающему океану. – До сих пор меньшинство 45 миллионов англичан – правило 600 миллионами жителей Британской империи. Пора разгромить это меньшинство... В этих условиях возникли бы перспективы мирового масштаба... Всем странам, которые, возможно, заинтересуются разделом обанкротившегося имения, придется забыть наконец о разногласиях и заняться исключительно разделом Британской империи. Это относится к Германии, Франции, Италии, России и Японии..."

Сухого, бесстрастного русского гостя, казалось, не воодушевили столь блестящие "перспективы мирового масштаба", не был он и так убежден, как немцы, – момент, который он подчеркнет позднее, – что Британская империя вскоре развалится. Он хотел бы, сказал русский дипломат, поговорить о проблемах, "более близких к Европе", – например, о Турции, Болгарии, Румынии.

"Советское правительство, – сказал Молотов, – придерживается мнения, что немецкие гарантии Румынии нацелены, откровенно говоря, против интересов Советской России". Он целый день говорил откровенно, к досаде и раздражению хозяев. И теперь потребовал, чтобы Германия аннулировала свои гарантии. Гитлер это требование отклонил.

"Хорошо, – продолжал упорствовать Молотов, – учитывая заинтересованность Москвы в проливах, что сказала бы Германия, если бы Россия дала Болгарии... гарантии на точно таких же условиях, как Германия и Италия Румынии?"

Можно представить, как помрачнел и нахмурился Гитлер. Он поинтересовался, обращалась ли Болгария к русским за гарантиями, как это сделала Румыния. Фюрер, как цитируется в немецком меморандуме, добавил: "Нам неизвестно о каком-либо запросе со стороны Болгарии". Во всяком случае желательно было бы посоветоваться с Муссолини, прежде чем давать русским более определенный ответ. И он зловеще добавил, что если бы Германия "искала источников трений с Россией, то для этого ей не понадобились бы проливы".

Однако, всегда столь разговорчивый, фюрер на сей раз не испытывал особого желания говорить с этим невозможным русским.

"В этот момент, – говорится в немецких записях, – фюрер обратил внимание собеседника на поздний час и сказал, что в связи с вероятностью налета английской авиации целесообразно прервать переговоры, поскольку основные вопросы в достаточной мере уже удалось обсудить".

В тот вечер Молотов устроил торжественный банкет в честь своих гостей в русском посольстве на Унтер-ден-Линден. Гитлер, очевидно измученный и все еще раздраженный после выпавших ему в тот день испытаний, на банкете не присутствовал.

А англичане пожаловали. Я удивлялся, почему их бомбардировщики не появлялись над Берлином, как делали это обычно почти каждый вечер, чтобы напомнить советскому комиссару в первый же вечер его пребывания в столице: что бы ни говорили немцы, Англия все еще не сложила оружия и довольно больно лягалась. Кое-кто из нас, должен признаться, с надеждой ждал английских самолетов, но они не появлялись. Официальные лица на Вильгельм-штрассе, которые больше всех боялись английских бомбардировщиков, испытывали в эти дни явное облегчение. Однако это длилось недолго.

Вечером 13 ноября англичане появились в небе раньше обычного {Черчилль уверяет, что налет по времени был приурочен к этому событию. "Нас заранее известили о проходивших совещаниях, – писал он позднее, – и хотя мы не были приглашены на переговоры, оставаться совсем в стороне от них не захотели" (Черчилль У. Их звездный час, с. 584). – Прим. авт.}. В это время года в Берлине темнеет примерно в 4 часа, а вскоре после 9 часов вечера завыли сирены противовоздушной обороны, затем загрохотали зенитные орудия и между залпами можно было услышать гул бомбардировщиков. Как утверждает доктор Шмидт, присутствовавший на банкете в советском посольстве, Молотов только что предложил дружеский тост и Риббентроп поднялся, чтобы ответить ему тем же, как прозвучала тревога, возвещая о начавшемся воздушном налете, и гости поспешили в укрытие. Я помню, как стремительно бежали вниз по Унтер-ден-Линден, сворачивая за угол на Вильгельмштрассе, немцы и русские, торопясь в подземное укрытие министерства иностранных дел. Некоторые из чиновников, в их числе доктор Шмидт, нырнули в отель "Адлон", а мы, сидя напротив, не могли попасть на импровизированное совещание, которое открыли два министра иностранных дел в подвалах министерства иностранных дел. Протокол этого совещания из-за вынужденного отсутствия доктора Шмидта вел Густав Хилгер, советник германского посольства в Москве, который выступал во время совещаний в роли одного из переводчиков.