Текст книги "Крах нацистской империи"
Автор книги: Уильям Ширер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)
«Мы готовы. Настало время для „Вспышки“», – сообщил Ольбрихт в конце февраля молодому Фабиану Шлабрендорфу, младшему офицеру в штабе генерала Трескова. В начале марта заговорщики собрались на последнее совещание в Смоленске, в штабе группы армий «Центр». Хотя адмирал Канарис, шеф абвера, и не участвовал в операции, он был в курсе событий и способствовал организации совещания, прихватив с собой в Смоленск на самолете офицеров штаба Ганса фон Донаньи и генерала Эрвина Лахузена – якобы на совещание офицеров разведки вермахта. Лахузен, бывший офицер разведки австрийской армии и единственный из заговорщиков абвера, переживший войну, привез с собой несколько бомб.
Шлабрендорф и Тресков после многочисленных испытаний пришли к выводу, что немецкие бомбы замедленного действия непригодны. Их взрыватели, как объяснил позднее молодой офицер, издавали перед взрывом низкий шипящий звук, который их выдавал. Англичане, как выяснилось, разработали более удачные бомбы этого типа. «Перед взрывом они не производили никакого шума», – отметил Шлабрендорф. Значительное число подобных подрывных устройств самолеты английских ВВС сбрасывали для своей агентуры в оккупированной Европе в целях проведения диверсий. Одно из них было использовано для покушения на Гейдриха. В распоряжении абвера имелось несколько таких бомб, которые теперь были переданы заговорщикам. Разработанный на совещании в Смоленске план состоял в том, чтобы заманить Гитлера в штаб группы армий и там покончить с ним. Это в свою очередь должно было послужить сигналом для переворота в Берлине.
Заманить же в ловушку верховного главнокомандующего, который с подозрительностью относился к большинству своих генералов, было делом непростым. Но Тресков уговорил своего старого друга генерала Шмундта, тогдашнего адъютанта Гитлера, обработать своего шефа. Фюрер некоторое время колебался, несколько раз отменял поездку, пока наконец не дал твердого согласия прибыть в Смоленск 13 марта 1943 года. Сам Шмундт ничего не знал о заговоре.
Тем временем Тресков энергично принялся убеждать Клюге взять в свои руки операцию по устранению Гитлера. Он подал фельдмаршалу мысль разрешить подполковнику барону фон Безелагеру[240]240
Казнен нацистами. – Прим. авт.
[Закрыть], который командовал кавалерийским подразделением при штабе, использовать его для ликвидации Гитлера и его личной охраны, как только они прибудут в Смоленск. Безелагер охотно согласился. Чтобы начать действовать, ему требовалось одно – получить приказ от фельдмаршала, но колеблющийся командующий не смог заставить себя отдать этот приказ. Поэтому Тресков и Шлабрендорф решили взять все в свои руки. Они попросту поместят бомбу замедленного действия в самолет Гитлера перед обратным вылетом. «Сходство с несчастным случаем, – объяснял позднее Шлабрендорф, – позволило бы избежать политических издержек убийства. Ибо в то время у Гитлера было еще много последователей, которые после такого события могли оказать сильное противодействие нашему мятежу».
Дважды – днем и вечером 13 марта – после прибытия Гитлера два антинацистски настроенных офицера готовы были поддаться искушению изменить план и взорвать бомбу: сначала в кабинете Клюге, где Гитлер беседовал с генералами армейской группы, а позднее в офицерской столовой, где для них был устроен ужин[241]241
При первой встрече, по словам Шлабрендорфа, он имел возможность подержать в руках фуражку Гитлера необычно большого размера. Его поразил ее вес. Осмотрев ее внимательнее, он обнаружил, что она имеет стальную подкладку весом около полутора килограммов. – Прим. авт.
[Закрыть]. Но такое изменение плана привело бы к гибели ряда тех самых генералов, которые, освободившись от присяги на верность фюреру, должны были содействовать заговорщикам в захвате власти в рейхе.
Оставалась еще проблема – пронести бомбу в самолет фюрера, который должен был взлететь сразу после обеда. Шлабрендорф собрал то, что он назвал двумя взрывпакетами, завернул так, чтобы это походило на две бутылки коньяка. За обедом Тресков невинно спросил полковника Гейнца Брандта из главного штаба сухопутных войск, находившегося в числе сопровождавших Гитлера лиц, не окажет ли он любезность, не захватит ли с собой презент – две бутылки коньяка для своего старого друга генерала Хельмута Штиффа[242]242
Казнен нацистами. – Прим. авт.
[Закрыть] начальника оргуправления главного командования сухопутных войск. Ничего не подозревавший Брандт сказал, что будет рад исполнить просьбу.
На аэродроме Шлабрендорф, нервно просунув палец в небольшое отверстие в свертке, запустил механизм замедленного действия и вручил посылку Брандту, входившему в самолет фюрера. Взрывное устройство было сконструировано довольно хитро – в него был встроен часовой механизм. Молодой офицер нажал на кнопку – она раздавила небольшую ампулу с химическим раствором, который разъедал проволочку, удерживавшую сжатую пружину. Когда проволочка обрывалась, пружина ударяла по бойку, а тот ударял по детонатору, подрывавшему бомбу. Взрыв, как объяснял Шлабрендорф, должен был произойти вскоре после того, как Гитлер пролетит Минск, примерно через тридцать минут после взлета в Смоленске. Дрожа от возбуждения, Шлабрендорф позвонил в Берлин и кодом предупредил заговорщиков о том, что «Вспышка» началась. Затем он и Тресков, затаив дыхание, стали ждать грандиозной новости. Они предполагали, что первое известие поступит по радио от одного из истребителей, сопровождавших самолет фюрера, и вели счет минутам. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут, час… Однако известий все не поступало. Прошло более двух часов, прежде чем поступило обычное сообщение. Оно гласило, что самолет Гитлера приземлился в Растенбурге.
«Мы были ошеломлены и не могли постичь причину неудачи, – рассказывал позднее Шлабрендорф. – Я немедленно позвонил в Берлин и условной фразой сообщил, что попытка провалилась. Затем мы с Тресковом посоветовались, что предпринять далее. Мы оба были глубоко потрясены. Положение казалось достаточно серьезным, поскольку попытка не удалась. Однако оно ухудшилось бы после обнаружения бомбы, которая безошибочно вывела бы следствие на нас, а это повлекло бы гибель широкого круга прямых участников заговора».
Но бомба так и не была обнаружена. В тот же вечер Тресков позвонил полковнику Брандту и между прочим поинтересовался, нашлось ли у него время передать сверток генералу Штиффу. Брандт ответил, что у него еще руки до этого не дошли. Тогда Тресков попросил его не беспокоиться, поскольку в бутылках не тот коньяк, и заверил, что Шлабрендорф приедет завтра по делам и заодно прихватит поистине отменный коньяк, тот, который он и намеревался послать.
Собрав все мужество, Шлабрендорф отправился в ставку Гитлера и обменял пару бутылок коньяка на бомбу. Позднее он рассказывал:
«Я до сих пор с ужасом вспоминаю, как Брандт передал мне сверток, тряхнув его, и как я похолодел, ожидая запоздалого взрыва. Притворившись спокойным, я взял бомбу и тут же вышел к машине. Нажав на газ, двинулся к соседнему железнодорожному разъезду Коршен».
Там он сел в ночной поезд на Берлин и, запершись в купе, разобрал бомбу. При этом быстро обнаружилось, что случилось, точнее, почему ничего не случилось.
«Механизм сработал: маленькая ампула была раздавлена, жидкость разъела проволочку, боек пробил капсюль, но детонатор не воспламенился».
Разочарованные, но не обескураженные берлинские заговорщики решили готовить новое покушение на Гитлера. И вскоре подходящий случай подвернулся. 21 марта Гитлер в сопровождении Геринга, Гиммлера и Кейтеля должен был присутствовать в Цойгхаусе, в Берлине, на поминовении павших героев. Представлялась возможность разделаться не только с фюрером, но и с его ближайшими пособниками. Как позднее отметил начальник разведки при штабе Клюге полковник барон фон Герсдорф, это был шанс, который дважды не повторяется. Именно Герсдорфу поручил Тресков бросить бомбу. На этот раз, однако, пришлось бы жертвовать жизнью. План заключался в том, что полковник, спрятав в карман шинели две бомбы, должен был взвести их, встать во время церемонии как можно ближе к Гитлеру и взорвать фюрера и его окружение, отправив всех, в том числе и самого себя, на тот свет. Герсдорф проявил мужество и добровольно выразил готовность пожертвовать собой.
Вечером 20 марта он встретился со Шлабрендорфом в его номере в берлинском отеле «Эдем». Шлабрендорф принес две бомбы со взрывателями, установленными на десять минут. Но ввиду низкой температуры в застекленном дворе Цойгхауса взрыв мог произойти лишь через 15–20 минут. По программе церемонии после произнесения речи Гитлер в течение получаса знакомился на этом же дворе с организованной штабом Герсдорфа выставкой русской трофейной техники. Выставка была единственным местом, где полковник мог подойти к Гитлеру достаточно близко, чтобы убить его.
Позднее Герсдорф рассказывал, что там произошло:
«На следующий день я пронес в обоих карманах шинели по бомбе со взрывателем, установленным на 10 минут. Я стремился подойти как можно ближе к Гитлеру, чтобы взрыв разнес его в клочья. Когда Гитлер… вошел в выставочный зал, Шмундт пересек помещение и подошел ко мне, чтобы сказать, что на осмотр экспонатов отводится от восьми до десяти минут. Таким образом, осуществить покушение снова оказалось невозможно, поскольку даже при нормальной температуре требовалось не менее десяти минут, чтобы сработал взрыватель. Это изменение программы в последнюю минуту было типичным для Гитлера приемом самосохранения, который снова спас ему жизнь»[243]243
Одна из трудностей сведения воедино всех действий заговорщиков состоит в том, что воспоминания немногих уцелевших из них далеко не совершенны, так как они не только различны, но и подчас противоречат друг другу. Например, Шлабрендорф, который доставил бомбу Герсдорфу, пишет в своей книге, что, поскольку они не смогли найти взрыватель с достаточно коротким временем срабатывания, им пришлось «отказаться от попытки покушения в Цойгхаусе». Очевидно, он не знал или забыл, что Герсдорф в действительности поехал в Цойгхаус, чтобы попытаться выполнить задание, да и сам полковник свидетельствует, что накануне вечером тот сообщил ему, что полон решимости «совершить это» с имеющимися взрывателями. – Прим. авт.
[Закрыть].
Находясь в Смоленске, генерал Тресков, по словам Герсдорфа, с тревогой и надеждой слушал радиопередачу об этой церемонии, держа в руках секундомер. Когда диктор сказал, что Гитлер покинул зал выставки через восемь минут после того, как вошел туда, генерал понял, что сорвалась еще одна попытка покушения.
По меньшей мере было предпринято три «шинельных» попытки, как называли их заговорщики, и каждая из них, как мы убедимся, оканчивалась неудачей.
В начале 1943 года в Германии произошло еще одно стихийное выступление, хотя и небольшое по масштабу. Оно помогло поднять упавший было дух Сопротивления, все попытки которого устранить Гитлера до сих пор кончались провалом. Это также послужило предупреждением, насколько беспощаден нацистский режим в своем стремлении подавить малейшее проявление оппозиции.
Как мы видели, в начале тридцатых годов из среды студентов немецких университетов выходили самые фанатичные нацисты. Но десятилетие гитлеровского правления привело к массовому разочарованию, обострившемуся в результате неспособности Германии выиграть войну, особенно в начале 1943 года, после катастрофы под Сталинградом. Очагом студенческих выступлений стал университет в Мюнхене – городе, породившем нацизм. Возглавили их 25-летний студент-медик Ганс Шолль и его сестра Софья, 21 года, изучавшая биологию. Идейным руководителем стал Курт Хубер, профессор философии. Посредством так называемых «Писем белой розы» они вели антинацистскую пропаганду и в других университетах. Им удалось установить связи с заговорщиками в Берлине. Однажды, в феврале 1943 года, гаулейтер Баварии Пауль Гислер, которому гестапо доставило пачку писем, созвал студентов и объявил, что юноши, признанные негодными по своему физическому состоянию для военной службы (годные были призваны в армию), отныне будут заниматься более полезным для войны делом, и, плотоядно улыбаясь, добавил, что студенткам придется ежегодно рожать по ребенку на благо фатерланда. Если же иные девицы не обладают достаточным очарованием, чтобы найти себе партнера, он пообещал приставить к каждой из них по одному из своих подчиненных для в высшей степени приятного времяпрепровождения. Выходцы из Баварии славятся своим грубоватым юмором, но эта откровенная пошлость вывела студентов из терпения. Их крики заглушили голос гаулейтера, его вытолкали из зала вместе с гестаповцами и эсэсовцами, которым было поручено его охранять. Вечером впервые на улицах Мюнхена прошли антинацистские студенческие демонстрации. Студенты во главе с братом и сестрой Шолль стали распространять листовки, открыто призывавшие немецкую молодежь к восстанию. 19 февраля какой-то служащий с соседней стройки видел, как Ганс и Софья Шолль разбрасывали листовки с балкона университета, и донес на них в гестапо.
Расправа была скорой и необычайно жестокой. Доставленные в наводивший страх Народный суд под председательством Роланда Фрейслера (о нем речь пойдет ниже), самого зловещего и кровожадного после Гейдриха нациста в третьем рейхе, они были признаны виновными в измене и приговорены к смерти. С Софьей Шолль в гестапо обращались так жестоко, что в суд она была доставлена со сломанной ногой. Но дух ее не был сломлен. На свирепые угрозы Фрейслера она отвечала совершенно спокойно: «Вы так же хорошо знаете, что война проиграна. Почему же вы настолько трусливы, что не хотите признать этого?» Прихрамывая, она на костылях поднялась на эшафот и умерла так же гордо и мужественно, как и ее брат. Профессор Хубер и еще несколько студентов были казнены через несколько дней.
Все это послужило предостережением заговорщикам в Берлине, напомнило им, что неосторожность некоторых их руководителей могла стать источником опасности для остальных. Сам Гёрделер отличался крайней болтливостью. Попытки Попитца прощупать Гиммлера и других высокопоставленных офицеров на предмет присоединения к заговору были чрезвычайно рискованными. Неподражаемый Вайцзекер, который после войны любил изображать себя этаким стойким бойцом Сопротивления, так испугался, что порвал всякие отношения со своим близким другом Хасселем, обвинив его вместе с фрау фон Хассель в «непостижимом неблагоразумии», ведь он предупреждал, что за ними тайно следило гестапо[244]244
Хассель описывает в своем дневнике тягостную сцену: «Он попросил меня избавить его от неудобств, которые вызывало мое присутствие. Когда я начал было протестовать, он резко оборвал меня» (Дневники фон Хасселя, с. 256–257). Лишь позднее, когда Вайцзекер благополучно устроился в Ватикане в качестве немецкого посла, он принялся побуждать заговорщиков к действию. «Это, конечно, легче делать из Ватикана», – заметил Хассель. Вайцзекер уцелел, что позволило ему написать довольно жалкие мемуары. Дневники Хасселя были опубликованы после его казни. – Прим. авт.
[Закрыть].
Гестапо вело слежку за многими, особенно за беззаботным и самоуверенным Гёрделером. Но удар, который оно нанесло по заговорщикам сразу после злополучного марта 1943 года, когда провалились две попытки убить Гитлера, по иронии судьбы был результатом не столько умелой слежки, сколько соперничества между двумя разведслужбами: абвера вермахта и гиммлеровского РСХА – главного управления имперской безопасности, которое руководило секретной службой СС и которое стремилось сместить адмирала Канариса и подчинить себе находившийся в его ведении абвер.
Осенью 1942 года мюнхенский делец по имени Шмидтхубер был арестован за контрабандный провоз валюты в Швейцарию. В действительности он был агентом абвера, а деньги, которые он долгое время провозил через границу, поступали группе еврейских беженцев в Швейцарии. Для немца третьего рейха это считалось тягчайшим преступлением, даже если он был агентом абвера. Когда Канарис оказался бессилен прикрыть дело Шмидтхубера, агент начал рассказывать гестапо все, что ему было известно об абвере. Он указал на Ганса Донаньи, который вместе с полковником Остером входил в ядро заговорщиков. Одновременно он сообщил сотрудникам Гиммлера о миссии д-ра Йозефа Мюллера в Ватикан в 1940 году, когда через папу римского был установлен контакт с англичанами. Он сообщил о визите пастора Бонхеффера к епископу Чичестерскому в Стокгольм в 1942 году по подложному паспорту, выданному абвером. Он намекнул на замыслы Остера по устранению Гитлера.
После расследования, продолжавшегося не один месяц, гестапо приступило к действиям. 5 апреля 1943 года Донаньи, Мюллер и Бонхеффер были арестованы, а Остер, который сумел уничтожить большую часть компрометирующих бумаг, был вынужден уйти в декабре в отставку.
Его посадили под домашний арест в Лейпциге[245]245
Бонхеффер, Донаньи и Остер были казнены 9 апреля 1945 года, менее чем за месяц до капитуляции Германии. Их ликвидация представляется актом мести со стороны Гиммлера. Уцелел лишь один Мюллер. – Прим. авт.
[Закрыть]. Это был сокрушительный удар по заговору. Как отзывался об Остере Шлабрендорф, он обладал ясным умом, был невозмутим в минуту опасности и с 1938 года являлся одной из ключевых фигур среди пытавшихся устранить Гитлера. Донаньи, юрист по профессии, стал его изобретательным помощником. Протестант Бонхеффер, католик Мюллер не только придали движению Сопротивления большую духовную силу, но и подали примеры личного мужества, когда выполняли различные миссии за границей и когда даже под пытками, которым их подвергали, отказывались выдать своих товарищей.
Но самой серьезной в связи с упразднением абвера была утрата заговорщиками «крыши» и надежной связи как друг с другом, так и с колеблющимися генералами и друзьями на Западе.
Другие следы, на которые напали гиммлеровские ищейки, позволили вывести абвер и его шефа Канариса из игры в течение нескольких месяцев.
Одной из таких находок оказался аристократический салон, известный в нацистских кругах под названием «Чайный салон фрау Зольф». Произошло это 10 сентября 1943 года. Фрау Анна Зольф, вдова бывшего министра колоний в правительстве Вильгельма И, который был также послом Германии в Японии во времена Веймарской республики, долго стояла во главе антинацистского салона в Берлине. Сюда часто наведывались именитые гости, в числе которых были графиня Ханна фон Бредов, внучка Бисмарка, граф Альбрехт фон Берншторф, племянник немецкого посла в Соединенных Штатах во время первой мировой войны, отец Эркслебен, известный иезуитский священник, Отто Кип, важный чиновник в министерстве иностранных дел, которого уволили с поста генерального консула в Нью-Йорке за присутствие на званом обеде в честь профессора Эйнштейна, но затем восстановили на дипломатической службе, а также Елизавета фон Тадден, блестящая и глубоко религиозная дама, которая содержала известную женскую школу в Вейнблингене близ Гейдельберга.
На чай к фрау Зольф 10 сентября фрейлейн фон Тадден привела с собой молодого симпатичного доктора из Швейцарии по имени Рексе, который имел практику при госпитале Шарите (благотворительное учреждение) в Берлине, руководимом профессором Зауэрбрухом. Подобно большинству швейцарцев, д-р Рексе высказывал резкие антинацистские суждения, в чем нашел поддержку у других гостей, особенно у Кипа. Незадолго до того, как чаепитие завершилось, добрый доктор вызвался доставить любые вести или письма, которые фрау Зольф и ее гости пожелали бы послать своим друзьям в Швейцарии – немецким эмигрантам-антифашистам, английским или американским дипломатам. Предложение нашло отклик у многих.
К несчастью для них, д-р Рексе оказался агентом гестапо, которому он и передал несколько компрометирующих писем, как и отчет о чае.
Граф фон Мольтке узнал об этом через друга в министерстве авиации, который подслушал несколько телефонных разговоров между швейцарским доктором и гестапо. Он быстро предупредил своего друга Кипа, а тот в свою очередь остальных гостей салона фрау Зольф. Но у Гиммлера теперь были в руках улики. Он ждал четыре месяца, чтобы расставить пошире свои сети и пустить улики в ход. 12 января все присутствовавшие на чае были арестованы, отданы под суд и казнены, за исключением фрау Зольф и ее дочери, графини Баллештрем[246]246
Очевидно, Гиммлер за прошедшие четыре месяца действительно широко расставил свои сети. По свидетельству Рейтлингера, примерно человека было арестовано по доносу д-ра Рексе (Рейтлингер. Та самая служба СС, с. 304). – Прим. авт.
[Закрыть]. Фрау Зольф и ее дочь были заключены в Равенсбрюк и чудом избежали смерти[247]247
Сначала вмешался посол Японии, пытаясь отсрочить суд над ними. Затем, 3 февраля 1945 года, во время дневного налета американской бомбой не только был убит Роланд Фрейслер, председательствовавший на одном из страшных процессов, спровоцированных предательством, но и было уничтожено судебное дело фрау Зольф и ее дочери, находившееся в канцелярии Народного суда. Тем не менее процесс над ними был назначен в этом же суде на 27 апреля. К этому времени русские уже вошли в Берлин. Практически фрау Зольф и ее дочь были освобождены из тюрьмы Моабит 23 апреля, скорее всего, по ошибке (Уилер-Беннет. Немезида, с. 595; Пехель. Дойчер видерштандт, с. 88–93). – Прим. авт.
[Закрыть]. Граф фон Мольтке, замешанный в этом деле вместе со своим другом Кипом, также был арестован. Но это было не единственное последствие ареста Кипа. Отзвуки этого дела докатились даже до Турции и предопределили ликвидацию абвера и передачу его функций Гиммлеру.
Среди антинацистски настроенных друзей Кипа были Эрих Вермерен и его потрясающе красивая жена, графиня Элизабет фон Плеттенберг, которые, подобно другим противникам режима, поступили на службу в абвер и работали там в качестве его агентов в Стамбуле. Для допроса по делу Кипа гестапо вызвало обоих в Берлин. Зная, что их ждет, они отказались повиноваться. В начале февраля 1944 года они вошли в контакт с английской секретной службой и были переброшены в Каир, а оттуда – в Англию.
В Берлине посчитали, хотя это оказалось неправдой, что Вермерены скрылись, прихватив с собой все секретные коды абвера, которые передали англичанам. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Гитлера. Вслед за арестами Донаньи и других сотрудников абвера, принимая во внимание его растущие подозрения против самого Канариса, 18 февраля 1944 года фюрер приказал упразднить абвер, а его функции передать РСХА. Таким образом, Гиммлер, борьба которого с офицерским корпусом началась с подтасовки обвинений против генерала Фрича еще в 1938 году, смог написать на свой счет еще одно очко. В соответствии с этим решением вооруженные силы лишались собственной разведки, а Гиммлер получил еще большую власть над генералами. Оно являлось новым ударом по заговорщикам, которые лишились возможности хоть как-то использовать секретную службу для продолжения своей работы[248]248
Канарис был назначен начальником управления коммерческой и экономической войны. С получением этого ничего не значащего титула «адмиралишка» исчез из немецкой истории. Он был настолько непонятной фигурой, что трудно найти два одинаковых мнения об этом человеке, о том, во что он верил и верил ли во что-нибудь вообще. Циник и фаталист, он ненавидел Веймарскую республику и тайно действовал против нее, а затем аналогичным образом обрушил свой гнев на третий рейх. Его дни, как и дни других известных в абвере лиц, за исключением генерала Лахузена, отныне были сочтены. – Прим. авт.
[Закрыть].
Они по-прежнему не прекращали своих попыток убить Гитлера. В период с сентября 1943 года по январь 1944 года было организовано еще полдюжины покушений. В августе Якоб Валленберг прибыл в Берлин для встречи с Гёрделером, который уверил его, что все готово к перевороту в сентябре и что Шлабрендорф направится затем в Стокгольм на встречу с представителем Черчилля для ведения переговоров о мире. «Я ждал наступления сентября с большой тревогой, – рассказывал позднее шведский банкир Аллену Даллесу. – Он прошел без каких-либо событий».
Месяц спустя генерал Штифф, острый на язык горбун, тот самый, которому Тресков посылал две бутылки «коньяка» и которого позднее Гиммлер назвал «ядовитым карликом», согласился организовать доставку бомбы замедленного действия на дневное совещание Гитлера в Растенбурге, но в последний момент струсил. А через несколько дней его склад английских бомб, которые он получил от абвера и спрятал под сторожевой башней в обнесенном колючей проволокой дворе ставки, взорвался, и лишь благодаря тому, что расследование этого происшествия Гитлер возложил на полковника абвера Вернера Шрадера, участника заговора, заговорщики не были раскрыты.
В ноябре была предпринята еще одна «шинельная» попытка. Для показа новой армейской шинели и предметов снаряжения, которые разрабатывались по приказу Гитлера и которые теперь он хотел увидеть, прежде чем утвердить для массового пошива, заговорщики выбрали в качестве манекена 24-летнего пехотного капитана Акселя фон дем Бусше. Во избежание неудачи, которая постигла Герсдорфа, Бусше решил спрятать в карманах образца шинели две немецкие бомбы, взрывавшиеся через несколько секунд после установки запала. Его план состоял в том, чтобы обхватить Гитлера в момент показа и подорваться вместе с ним.
Однако накануне показа бомба союзников, сброшенная во время воздушного налета, уничтожила все образцы одежды, и Бусше вернулся в свою роту на русском фронте. Вновь в ставке Гитлера он появился в декабре, чтобы во второй раз показать образцы военной формы, но фюрер неожиданно выехал на рождественские праздники в Берхтесгаден. А вскоре Бусше получил тяжелое ранение на фронте, и потому вместо него прислали другого молодого пехотного офицера. Это был Генрих фон Клейст, сын Эвальда фон Клейста, одного из старейших заговорщиков[249]249
Клейсты, отец и сын, позднее были арестованы. Отец был казнен 16 апреля 1945 года, сын же уцелел. – Прим. авт.
[Закрыть]. Демонстрация моделей была назначена на 11 февраля 1944 года, однако фюрер по какой-то причине не прибыл (как утверждает Даллес, из-за воздушного налета).
К этому времени заговорщики пришли к выводу, что тактика Гитлера постоянно менять свои программы требовала коренного пересмотра их собственных планов[250]250
Гитлер часто обсуждал эту тактику со своими старыми соратниками по нацистской партии. Сохранилась стенографическая запись его высказывания в ставке 3 мая 1942 года: «Я отдаю себе отчет в том, почему девяносто процентов исторических покушений оказались успешными. Единственная превентивная мера, к которой следует прибегать, – это не соблюдать в своей жизни регулярности – в прогулках, поездках, путешествиях. Все это лучше делать в разное время и неожиданно… Насколько это возможно, направляясь куда-либо на автомобиле, я выезжаю неожиданно, не предупреждая полицию» (Секретные беседы Гитлера, с. 366).
Гитлер всегда сознавал, как мы уже убедились, что на него может быть совершено покушение. На военном совете 22 августа 1939 года, накануне нападения на Польшу, он обратил внимание генералов на то, что, хотя он лично незаменим, его в любой момент может ликвидировать какой-нибудь преступник или идиот.
В своем довольно бессвязном выступлении 3 мая 1942 года он развил эту тему: «Обеспечить абсолютную безопасность от фанатиков и идеалистов невозможно… Если какой-нибудь фанатик пожелает выстрелить в меня или бросить бомбу, то, стою я или сижу, степень безопасности от этого не меняется». Он, однако, считал, что число фанатиков, способных совершить покушение на его жизнь по идейным соображениям, все уменьшается… «Единственно реально опасные элементы – это либо те фанатики, которых подстрекают трусливые подлые священники, либо националистически настроенные патриоты из той или иной оккупированной страны. Мой многолетний опыт весьма затрудняет деятельность даже подобных элементов». – Прим. авт.
[Закрыть]. Они пришли к выводу, что реально рассчитывать на встречу с Гитлером можно лишь во время проводимых им дважды в день военных совещаний (советов) с генералами из верховного главнокомандования и штаба сухопутных войск (ОКВ и ОКХ). И ликвидировать его следует непременно на одном из них. 26 декабря 1944 года молодой офицер по имени Штауфенберг, замещавший генерала Ольбрихта, прибыл в ставку в Растенбурге на дневное совещание, где должен был доложить о ходе подготовки пополнений для армий. В его портфеле лежала бомба замедленного действия. Совещание было отменено: Гитлер уехал отмечать Рождество в Оберзальцберге.
Это была первая попытка подобного рода со стороны красивого молодого подполковника, но не последняя, ибо Клаус Филип Шенк, граф фон Штауфенберг, был тем человеком, в котором заговорщики нашли наконец единомышленника. С этого момента он не только возложит на себя миссию по ликвидации Гитлера единственным казавшимся теперь возможным способом, но и вдохнет новую жизнь в сам заговор, став его фактическим, хотя отнюдь не номинальным главой.
Миссия графа фон Штауфенберга
Для профессионального армейского офицера это был человек удивительно одаренный. Родился он в 1907 году в старинной знатной семье из Южной Германии. По линии матери, графини фон Укскулль-Гилленбрандт, он приходился праправнуком Гнейзенау, одному из героев освободительной антинаполеоновской войны, ставшему совместно с Шарнхорстом основателем прусского генерального штаба, и потомком Йорка фон Вартенбурга, другого прославленного генерала эпохи Бонапарта. Отец Клауса был гофмейстером последнего короля Вюртемберга. Семья была дружной, приверженной римско-католической церкви и высокообразованной. В такой семье и в такой атмосфере вырос Клаус. По свидетельству всех, кто его знал, он обладал не только редкой красотой и отличным телосложением, но и блестящим, пытливым умом и рассудительностью. Он увлекался различными видами спорта, особенно любил лошадей, интересовался искусством и литературой, был начитан в разных областях, а в юности испытал на себе влияние известного поэта Стефана Георга и его романтического мистицизма. Одно время молодой человек хотел стать профессиональным музыкантом, затем увлекся архитектурой, но в 1926 году, в возрасте 19 лет, пошел на службу в армию кадетом – офицером прославленного 17-го Бамбергского кавалерийского полка.
В 1936 году он был направлен в военную академию в Берлине, где его блестящая эрудиция привлекла к нему внимание как преподавателей, так и высшего командования. Два года спустя, окончив академию, молодой офицер получил назначение в генеральный штаб. Монархист в душе, как и большинство офицеров его выпуска, он не был противником национал-социализма. Первые сомнения относительно Гитлера, очевидно, зародились у него в связи с еврейскими погромами 1938 года. Сомнения эти усилились, когда летом 1939 года он увидел, как фюрер втягивает Германию в войну, которая могла стать затяжной, обернуться страшными потерями и в конечном счете поражением.
Тем не менее с началом войны он включился в нее с присущей ему энергией, быстро выдвинулся как офицер штаба 6-й танковой дивизии генерала Гёпнера, участвовавшей в кампаниях в Польше и во Франции. Судя по всему, именно в России Штауфенберг полностью разуверился в третьем рейхе. В июне 1940 года его перевели в штаб главного командования сухопутных войск (ОКХ), как раз перед наступлением на Дюнкерк. Когда началась война с Россией, он первые полтора года находился преимущественно на советской территории, где среди прочих дел помогал сколачивать русские «добровольческие» части из военнопленных. В это время, по свидетельству друзей, Штауфенберг считал, что, пока немцы будут избавляться от гитлеровской тирании, эти русские формирования можно использовать для свержения тирании сталинской. Вероятно, в этом сказалось влияние гуманистических идей поэта Стефана Георга. Зверства СС в России, не говоря уже о прямом приказе Гитлера расстреливать большевистских комиссаров, открыли Штауфенбергу глаза на то, каков на самом деле хозяин, которому он служит. По воле случая в России он встретил двух ведущих заговорщиков, решивших покончить с этим хозяином, – генерала фон Трескова и Шлабрендорфа. Последний рассказывал: потребовалось всего несколько встреч со Штауфенбергом, чтобы понять, что это свой человек. Он стал активным заговорщиком.
Но хотя Штауфенберг был лишь младшим офицером, он вскоре убедился, что фельдмаршалы слишком нерешительны, если не сказать, слишком трусливы, чтобы предпринять хоть что-нибудь для упразднения Гитлера или прекращения ужасающего истребления евреев, русских и военнопленных на оккупированной территории. Ничем не оправданная катастрофа под Сталинградом вызвала у него отвращение. Сразу по ее окончании, в феврале 1943 года, он попросил направить его на фронт, был назначен в штаб 10-й танковой дивизии в Тунисе и прибыл туда к моменту завершения боев за Кассеринский перевал, в которых его дивизия вышибла оттуда американцев.
7 апреля его автомобиль наскочил на минное поле. Некоторые утверждают, что он был также атакован низко летящим самолетом союзников. Штауфенберга тяжело ранило: он потерял левый глаз, правую руку и два пальца на левой и получил ранения в голову, возле левого уха, и в колено. В течение нескольких недель казалось, что он полностью лишится зрения, если останется в живых. Но в мюнхенском госпитале под квалифицированным наблюдением профессора Зауэрбруха его вернули к жизни. Любой другой человек на его месте подал бы в отставку и отказался бы от участия в заговоре. Но уже в середине лета он писал генералу Ольбрихту, после упорных упражнений научившись держать ручку тремя пальцами левой руки, что рассчитывает вернуться на военную службу через три месяца. Пока он поправлялся, у него было достаточно времени для размышлений, и он пришел к выводу, что, несмотря на свои увечья, обязан взять на себя священную миссию.
«Я чувствую, что должен теперь что-то предпринять, чтобы спасти Германию, – сказал он своей жене, графине Нине, матери четырех маленьких детей, когда она приехала в госпиталь навестить его. – Мы, офицеры генерального штаба, обязаны взять на себя свою долю ответственности».
К концу сентября 1943 года он вернулся в Берлин в чине подполковника и получил назначение на должность начальника штаба у генерала Ольбрихта, в управлении сухопутных войск. А вскоре он, используя три пальца здоровой руки, начал учиться обращению с имевшимися в абвере бомбами английского производства. Но этим он не ограничился. Ясность мышления, религиозность, незаурядный организаторский талант вселили решимость в заговорщиков, однако породили и определенные разногласия, поскольку Штауфенберга не удовлетворял тот громоздкий, консервативный, бесцветный режим, который намеревались установить в Германии после падения национал-социализма престарелые, с заскорузлым умом, руководители заговора Бек, Гёрделер и Хассель.
Отличаясь большей практичностью, чем его друзья из кружка Крейсау, Штауфенберг ратовал за учреждение новой, динамичной социал-демократии и настаивал на том, чтобы в намечаемый состав антинацистского кабинета были включены его новый друг Юлиус Лебер, блестящий социалист, и бывший профсоюзный лидер Вильгельм Лойшнер – активные и деятельные участники заговора. Возникли серьезные разногласия, но Штауфенберг быстро доказал свое превосходство над политическим руководством готовящегося переворота.
В равной мере он добился успеха в отношениях с большинством военных лиц. Он признал генерала Бека их номинальным лидером и с восхищением относился к бывшему начальнику генерального штаба. Однако по возвращении в Берлин он увидел, что Бек после сложной онкологической операции превратился в подобие прежнего Бека: усталый, утративший боевой дух, не выработавший определенной политической концепции, он всецело полагался на Гёрделера. Прославленное в военных кругах имя Бека могло бы сослужить пользу при осуществлении путча, но для активного вовлечения в него войск и управления ими следовало мобилизовать молодых офицеров, находившихся в действующей армии. Вскоре Штауфенберг собрал вокруг себя большинство ключевых фигур из числа тех, кто был ему нужен.
