Текст книги "Вивьетта"
Автор книги: Уильям Локк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Уильям Локк
Вивьетта
I
– Дику, – сказала Вивьетта, – следовало бы ходить одетым в звериные шкуры наподобие первобытного человека.
Екатерина Гольройд отвела глаза от своего рукоделья и взглянула на нее. Это была изящная женщина лет тридцати с прекрасными волосами и спокойными голубыми глазами. Она смотрела на девушку со смешанным чувством сожаления, покровительства и забавного удивления.
– Милая моя, когда мне приходится видеть, как красивая девушка дурачит первобытного человека, я всегда вспоминаю славную мартышку, которую я когда-то знала и которая любила возиться с оболочкой бомбы. Ее хозяин пользовался этой оболочкой вместо пресс-папье, и никто не знал, что она заряжена. Однажды обезьяна ударила ее в ненадлежащем месте – и пропала наша мартышка. Не думайте, что Дик – пустая оболочка.
Сказав это, она вновь взялась за свою работу, и несколько минут тишину летнего дня нарушал лишь звон иголки о наперсток. Вивьетта лениво раскинулась на садовом кресле, любуясь изящными коричневыми туфлями, которые она ловкими движениями ног вертела на некотором расстоянии от своего носа. В ответ на замечание миссис Гольройд она самодовольно рассмеялась грудным музыкальным смехом, гармонировавшим с голубым июньским небом, каштанами в цвету и пением дроздов.
– Мои намерения по отношению к Дику вполне честны, – заметила она. – Мы обручились одиннадцать лет тому назад, и я до сих пор храню его обручальное кольцо. Оно стоит три шиллинга с половиной.
– Я лишь хотела предостеречь вас, – возразила миссис Гольройд. – Всякий заметит, что Дик влюблен в вас, и, если вы не примете мер, Остин тоже в вас влюбится.
Вивьетта снова рассмеялась.
– Но он уже влюбился! Не думаю, что он это сам знает, но он влюбился, это факт. Как забавно быть женщиной, не правда ли?
– Мне думается, я никогда этого не находила, – со вздохом ответила Екатерина. Она была вдова, любила своего мужа, и ее небо все еще оставалось затянутым облаками.
Вивьетта, сразу уловившая в ее голосе нотки грусти, ничего не ответила и снова принялась за созерцание своих туфелек.
– Боюсь, вы – отъявленная маленькая кокетка, – заметила Екатерина.
– Лорд Банстед называет меня чертенком, – со смехом сказала Вивьетта.
Если она и была до некоторой степени кокеткой, ей это можно было простить. Какая женщина, впервые испытавшая волнующее чувство владычества своего пола над мужчинами, может удержаться от желания испробовать эту власть? Ей был всего двадцать один год, ее сердце еще не пробудилось, и она вернулась в дом, где провела свое детство, встретив здесь мужчин, когда-то качавших ее на своих коленях, а теперь склонявшихся перед ней и объявлявших себя ее покорными рабами. Это действовало опьяняюще. Она всегда смотрела на Остина со священным трепетом, как на нечто недоступное девичьей непочтительности. А теперь! Неудивительно, что женская душа ликовала и пела в ее груди.
До отъезда за границу для завершения своего образования она жила в старом, мрачном помещичьем доме, дремавшем на солнце, с того самого времени, как ее, трехлетней сиротой, привезли сюда. Миссис Уэйр, ее опекунша, стала для нее второй матерью; ее сыновья – Дик и Остин Уэйр – стали ей братьями; помолвка в ту пору, когда ей было десять лет, а Дику двадцать один год, совсем не изменила этих братских отношений. Она покинула их веселым, ласковым ребенком. Она вернулась женщиной, стройной, с высоким бюстом, грациозной, обольстительной, чаруя своей ранней зрелостью. Врачи говорили, что в ее жилах течет цыганская кровь. Если это и правда, то примесь эта имела место очень, очень давно, ибо ее родственники гордились своим происхождением не меньше, чем сами Уэйры из Уэйр-Хауза. Однако, при всем том о чем-то экзотическом говорил оливковый цвет ее лица и его овал, заканчивающийся подбородком с ямочкой; о вольной жизни в лесах напоминала ее гибкая фигура и непринужденные движения; ее влажные темные глаза заставляли подозревать нечто жестокое и неукротимое за ее веселой безмятежностью. Екатерина Гольройд называла ее кокеткой, Остин подыскивал ей различные прозвища, черпая их в своей культурной фантазии, а лорд Банстед называл чертенком. Что касается Дика, то он никак не называл ее: его любовь была слишком велика, а словарь его – слишком беден.
Лорд Банстед, их сосед, за три месяца несколько раз просил руки Вивьетты.
– Я не весьма привлекателен, – заметил он в первый раз (он был худосочный, бледный юноша двадцати шести лет), – и мой титул не очень древнего происхождения, должен сознаться. Отец мой просто ученый работник, прославленный химик, знаете, открывший какой-то дьявольский газ и за это сделанный пэром. Но я могу заседать вместе с другими старыми развалинами в палате лордов, если хочу. И у меня достаточно средств, чтобы вести такую жизнь, если вы возьметесь удерживать меня от транжирства. Если вы выйдете за меня, это будет великолепно, даю вам слово.
– Еще до того, как я захочу иметь с вами дело, – ответила Вивьетта, слыхавшая, как Дик в самых резких выражениях высказывал свое мнение о лорде Банстеде, – вам придется навсегда отказаться от бутылки и… и еще одно и большими буквами…
Лорд Банстед, не будучи искушен в литературных намеках, выпучил глаза. Вивьетта расхохоталась.
– Я вам переведу, если хотите. Вам придется отказаться от чрезмерного употребления шампанского и виски и вести внешне приличную жизнь.
В ответ на это лорд Банстед назвал ее чертенком и в гневе уехал в Лондон, где возил ужинать в рестораны кудрявых девиц. Вернувшись в имение, он снова предложил Вивьетте свой титул и, будучи вторично отвергнут, опять назвал ее чертенком и вернулся к отдельным кабинетам ресторанов. Он повторил свое предложение в третий и четвертый раз; и теперь до Вивьетты дошли сведения, что он живет в Фарфельде, скучая до последней степени в ученой библиотеке своего отца.
– Я думаю, он приедет сюда сегодня, – сказала Вивьетта.
– Зачем вы поощряете его? – спросила Екатерина.
– Я совсем не поощряю, – возразила Вивьетта. – Я немилосердно браню его. Если я бываю кокеткой, то только с настоящими мужчинами, а не с каким-то продуктом химической лаборатории.
Екатерина опустила свою работу и с упреком посмотрела своими голубыми глазами на девушку.
– Вивьетта!
– Ах, она шокирована! Святая Нитуш шокирована! – затем она вскочила и, наклонившись над Екатериной, поцеловала ее. – Простите, дорогая, – сказала она с милым раскаянием. – Я знаю, так не годится говорить, это отвратительно и неженственно, но мой язык иногда не слушается моих мыслей. Простите меня.
В это время мужчина в грубой шерстяной куртке и высоких сапогах, появившийся со стороны конюшен, пересек площадку и, спустившись с лестницы, направился через лужайку к обеим женщинам. У него были массивные плечи и толстая, сильная шея, жесткие рыжеватые волосы и несколько более светлые усы. Его голубые глаза своим странным детским выражением выделялись на загорелом и обветренном лице. Он слегка волочил ноги, как человек, привыкший к седлу. Это был Дик Уэйр, старший из братьев и наследник былого состояния, заложенной усадьбы и земель; он выглядел неудачником, человеком, неспособным, несмотря на свои мускулы и мышцы, бороться с обстоятельствами.
Вивьетта оставила Екатерину за ее рукодельем и пошла навстречу ему. Это непроизвольное движение заставило просветлеть его глаза. Он вынул изо рта коротенькую трубку, которую курил.
– Я только что осматривал новую кобылу. Она одно великолепие. Я сознаю, что не должен был покупать ее, но она стоила так дешево… А что поделаешь, когда лошадь предлагают за четверть цены?
– Ничего другого, милый Дик, как заплатить за нее вчетверо больше того, что можешь затратить.
– Но нам все равно надо было купить новую лошадь, – стал серьезно доказывать он. – Мы не можем разъезжать по округе в тележке с ослом. Если бы я не купил лошадь, это сделал бы Остин, заботясь о чести семьи. Я иногда люблю чувствовать себя независимым от Остина.
– Я бы хотела, чтобы вы были совсем независимы от Остина, – проговорила Вивьетта, шагая рядом с ним по лужайке.
– Не могу, пока живу тут, ничего не делая. Но если я отправлюсь в Канаду или Новую Зеландию, как собираюсь, кто будет заботиться о матери? Я связан по ногам.
– Я буду заботиться о ней, – сказала Вивьетта. – А вы станете писать мне милые длинные письма, рассказывая в них, как вам живется, а я буду посылать вам милые краткие бюллетени, и мы все будем очень счастливы.
– Вам хочется избавиться от меня, Вивьетта?
– Мне хочется, чтобы исполнились ваши задушевные желания.
– Вы хорошо знаете, чего хочет мое сердце, – сказал он нерешительно.
– Как же, разводить овец или охотиться, или рубить деревья в дремучих лесах, – ответила она, сдержанно приподняв брови. – Ах, Дик, не дурачьтесь. Смотрите, вот как раз идет мама.
С легким смешком она ускользнула от него и взбежала по ступенькам, чтобы встретить старую даму, болезненной наружности, которая, опираясь на палку, только что начала свою утреннюю прогулку по террасе. Дик угрюмо последовал за ней.
– Доброе утро, матушка, – сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.
Миссис Уэйр подставила щеку и без особенного удовольствия приняла его поцелуй.
– Ах, как от тебя пахнет табаком, Дик. Где Остин? Пожалуйста, отыщи его. Я хочу узнать, что скажет он о конюшне.
– Что может он сказать, матушка?
– Он может дать нам совет и помочь исправить это безобразие, – ответила миссис Уэйр.
Конюшня эта уже некоторое время служила предметом спора. Старая совсем развалилась, и Дик, превратившись в архитектора, самостоятельно построил новую. В качестве приюта для животных она была сравнительно недурна, но в виде пристройки к помещичьему дому елизаветинской эпохи она была доступна неблагоприятной критике. Остин, только что приехавший из Лондона провести свой праздничный отдых у домашнего очага, обещал матери осмотреть ее и дать свой отзыв.
– Но что понимает Остин в конюшнях? – спросила Вивьетта, когда Дик отошел, направляясь отыскивать брата.
– Остин понимает решительно все, моя милая, – убежденно ответила старуха. – Остин не только блестяще умный человек, но и выдающийся юрист, а юристы должны знать все. Дайте мне руку, голубушка, и пройдемся немного, пока они придут.
Через несколько минут Дик вернулся с Остином, которого он застал задумчиво курящим сигару перед конюшней. Дик выглядел угрюмо, тогда как лицо Остина сияло; он быстро подошел и, с сигарой в руке, наклонился к матери. Она обвила руками его шею, нежно поцеловала его и осведомилась, хорошо ли он спал, не испытывает ли каких-нибудь неудобств и понравился ли ему завтрак.
– А от Остина не пахнет табачным дымом, матушка? – спросил Дик.
– Остин, – ответила м-с Уэйр, – умеет так курить, чтобы от него не пахло.
Остин весело рассмеялся.
– Я уверен, что, если бы я упал в пруд, вы сказали бы, что я сумею вылезти из него сухим.
Дик обернулся к Вивьетте и пробормотал не без горечи:
– А если бы я упал в сухую яму, она сказала бы, что я вылез из нее весь в грязи.
Вивьетта, тронутая его огорчением, ласково сказала ему:
– Сухой или мокрый, вы остались бы тем же милым старым Диком.
– Ну, а как конюшня? – спросила м-с Уэйр.
– О, она не плоха. Она не без достоинств, но… – добавил Остин, с улыбкой обращаясь к брату, – матушка придирчива, ты знаешь, и архитектура несколько, скажем, в стиле рококо действует ей на нервы. Не лучше ли просто сломать эту штуку?
– Как хочешь, – угрюмо отозвался Дик. Он всю свою жизнь уступал Остину. Какой смысл спорить с ним в данном случае?
– Отлично. Я пришлю молодого Репсона, архитектора, он набросает проект. Не беспокойся, старина, я займусь этим делом.
Молодой, веселый, изящный, опьяненный удачей в жизни и сознанием своей независимости, он не заметил, как сдвинулись брови Дика и затем еще мрачнее нахмурились, когда он обратил свой откровенно восхищенный взор на Вивьетту и увлек ее в оживленный веселый разговор. Не обратил он внимания и на безнадежную и унылую походку Дика, ушедшего рассматривать с грустью развенчанную гордость его сердца – осужденную конюшню.
Но Вивьетта, в противоположность Остину подметившая разочарование Дика, скоро отошла и присоединилась к нему перед бесформенным деревянным сараем.
– Идем, пройдемся по саду.
Он дал увести себя через ворота двора конюшни. Вивьетта стала говорить ему о саженцах яблони. Дик молча слушал ее, потом не выдержал.
– Это возмутительное безобразие! – вскричал он.
– Да, безобразие, – согласилась Вивьетта. – Но вы не должны корчить такую кислую физиономию, раз я здесь специально для того, чтобы утешить вас. Если вы не рады видеть меня, я вернусь к Остину. Он гораздо интереснее вас.
– Согласен. Да, идите к нему. Я – глупец. Я – ничтожество. Нет, не уходите, Вивьетта, простите меня, – вскричал он, схватив ее за руку, когда она с некоторым высокомерием повернулась. – Я не хотел это сказать, но, право, у меня нет больше сил терпеть это.
Вивьетта села на скамейку под молодой яблоней.
– Что именно?
– Все. Свое положение. Непринужденные манеры Остина.
– Но они как раз делают его очаровательным.
– Да пропади он! А моя непринужденность делает меня похожим на гиппопотама. Послушайте, Вивьетта. Я люблю Остина, Бог свидетель… Но всегда во всю мою жизнь, его ставили на первое место передо мною. В его пользу были все шансы; на мою долю ничего не оставалось. И отец, пока он был жив, и мать всегда носились с Остином. Он шел первым в школе, когда я, старший брат, был неотесанным мальчишкой в одном из младших классов. Он блестяще окончил университет, вступил в свет и делает себе состояние. А я способен лишь ездить верхом, стрелять и вести жизнь в деревне. Я застрял здесь, обладая лишь этим заложенным домом и сотней фунтов в год, какие мне удается извлечь от арендаторов. Я даже не являюсь душеприказчиком отца. Эта роль предоставлена Остину. Остин выплачивает матери ее ренту, обусловленную ее брачным контрактом. Если дела идут плохо, посылают за Остином, чтобы он их наладил. Ему, по-видимому, никогда не приходит в голову, что это мой дом. Да, конечно, я знаю, что он платит проценты по закладной и оказывает матери денежную поддержку… в этом и унижение.
Он сидел, опершись локтями в колени и положив голову на руки, уставившись глазами в траву.
– Но ведь вы могли бы найти какую-нибудь работу, Дик?
Он пожал своими широкими плечами.
– Меня как-то засадили в контору в Лондоне. Я задыхался там, писал неправильные счета, говорил неправду лживым людям и кончил тем, что расшиб голову младшему хозяину.
– Вы, во всяком случае, получили, значит, некоторое удовлетворение, – засмеялась Вивьетта.
Слабая улыбка скользнула по его лицу.
– Помнится, что да. Но это не обеспечило мне успешной деловой карьеры. Нет. Мне следует заняться чем-нибудь в девственной стране. Я должен выбраться отсюда. Я не вынесу здешней жизни. А между тем… я уже объяснял вам, я связан… связан по рукам и ногам.
– Вы, значит, очень несчастны, Дик?
– Что я могу поделать?
Вивьетта чуточку отодвинулась от него и обидчиво проговорила:
– Не скажу, чтобы это было вежливо, принимая во внимание, что я вернулась сюда жить с вами.
Он резким движением повернулся к ней.
– Разве вы не видите, что ваше пребывание здесь делает мою жизнь еще более невыносимой? Разве я могу видеть вас изо дня в день и не желать вас? Всю свою жизнь я ни разу не подумал о другой какой-нибудь женщине. Я хочу так крепко сжать вас в своих объятиях, чтобы даже призрак другого мужчины не мог никогда встать между нами. Вы знаете это.
Вивьетта крошила цветок, упавший с яблони к ней на колени. Пальцы, перебиравшие лепестки, дрогнули, щеки ее порозовели.
– Я знаю это, – проговорила она тихо. – Вы всегда говорите мне это. Но, Дик, – и недобрым огоньком сверкнули ее глаза, – пока вы будете держать меня так, хотя это и будет очень мило, мы умрем с голоду.
– Что же, умрем! – с силой вскричал он.
– О, нет, ни за что! Смерть от голода так не изящна. Я превращусь в страшилище… в связку костей, обтянутых кожей… и вы придете в ужас… я не вынесу этого.
– Если бы только вы сказали, что хоть чуточку любите меня, мне стало бы легче, – умолял он.
– Я готова думать, что вам будет еще тяжелее.
– Все равно, скажите это… скажите это один раз… хоть один раз.
Она наклонила голову, скрывая улыбку, и сказала очаровательно нежным голосом:
– Дик, закройте глаза.
– Вивьетта! – вскричал он, осененный неожиданной надеждой.
– Нет. Закройте глаза. Повернитесь. Теперь скажите мне, – продолжала она, когда он послушно обернулся, – во что я одета… Нет! – она удержала его за плечи, – не шевелитесь.
Она была в белой блузке и синей юбке, в коричневых туфлях, и к груди ее была приколота желтая роза.
– Какое на мне платье?
– Что-то светлое, – сказал Дик.
– И чем оно обшито?
– Кружевами, – ответил бедняга. – Да, кружевами!
– А какого цвета ботинки?
– Черные, – отозвался наугад Дик.
– А какой на мне цветок?
– Не знаю… Розовая роза, кажется.
Вивьетта вскочила.
– Посмотрите, – вскричала она весело. – Ах, Дик! Я ни за что не выйду за вас, пока вы не научитесь элементарной вежливости – смотреть на меня… Слышите, ни за что, ни за что! Сегодня утром я нарядилась специально для того, чтобы доставить вам удовольствие. Ах, Дик, Дик! Вы упустили такой шанс…
Она стояла перед ним, посмеиваясь, заложив руки за спину, как, должно быть, смотрела в первозданном саду на Адама праматерь Ева.
– Я прирожденный бездельник, – патетически заявил Дик. – Но я вижу только ваше лицо, когда смотрю на вас.
– Это очень мило, – возразила она, – но вы должны видеть больше. Но поговорим серьезно. Скажите, если я снова сяду на скамейку, будете ли вы говорить серьезно?
Дик вздохнул.
– Охотно.
Такова была вся история его ухаживания. Она доводила его до страстных излияний, а потом, с легкой шуткой на устах и шелестя юбками, ускользала от него. И когда она оказывалась таким образом недосягаемой для него, он каждый раз чувствовал себя пристыженным. Какое право имеет он, скучный, бесполезный, неповоротливый, безземельный помещик, просить руки такой женщины, как Вивьетта? Разве может он содержать жену? Фактически, он живет на средства Остина. Разве он может требовать, чтобы Остин кормил также его жену и детей? Мысль эта, всегда приходившая ему в голову, как только остывала его страсть, совсем унижала его в собственных глазах. Вивьетта была права, предложив говорить серьезно.
Он проклял свою судьбу и несколько минут в молчании теребил свои тощие усы. Потом Вивьетта заговорила с ним о разных мелочах его деревенской жизни, о его собаках, о саде, о соседях. Скоро она сумела заставить его смеяться, что доставило ей удовольствие и польстило ей, так как свидетельствовало о силе ее влияния на первобытного человека. В такие минуты она чувствовала к нему большую нежность, и ей хотелось гладить его щеки, осыпать его цветами, своими ласками демонстрируя благоволение к нему. Но она сдерживала себя, зная, что первобытные люди слишком грубоваты и потому способны истолковывать подобные проявления нежности в превратном смысле. Она ограничивалась в таких случаях менее опасными словами.
– Я хочу сообщить вам один секрет, – конфузливо проговорил наконец Дик. – Только не смейтесь надо мною, обещайте мне это.
– Обещаю, – торжественно произнесла Вивьетта.
– Я подумываю принять участие в местной политической жизни, войти в сельский окружной Совет.
Вивьетта одобрительно кивнула головой.
– Сельский Гемпден, в одежде тори?
– Здесь всюду вносят политику. В Уэстгемптоне преобладают радикалы, которые наводняют Совет посторонними элементами. Ввиду этого возник консервативный комитет. Он собирается принять участие в дополнительных выборах, выдвинув кандидатом надежного честного человека. Я дал им понять, что готов принять кандидатуру, если они остановятся на мне. Мне приятно было бы явиться кандидатом. Это пустяки, но, право, это внесло бы хотя некоторый интерес в мою жизнь.
– Я совсем не думаю, что это пустяки, – возразила Вивьетта. – Сельский дворянин должен участвовать в местном самоуправлении. Надеюсь, что вы пройдете. Когда вы узнаете, что комитет остановил свой выбор на вас?
– Сегодня вечером он заседает. Я должен узнать сегодня же или завтра утром.
– Вы очень интересуетесь этим?
– Очень, – ответил Дик, прибавив не без гордости: – Это моя собственная идея.
– Но вы стремитесь к этому не так, как уехать за границу?
– Ах это! – вскричал Дик. – Отъезд за границу, это самое сокровенное желание моей души, если, впрочем, не считать еще одну мечту. И кто знает? Может быть, он даст мне возможность осуществить эту мечту…
Звон гонга в доме прозвучал в тихом июньском воздухе. Вивьетта поднялась со скамейки.
– Мне надо привести себя в порядок к завтраку.
Они вместе направились к дому. Расставаясь с Диком, Вивьетта положила ему руки на плечи.
– Будьте благоразумны, Дик, и не огорчайтесь при виде манер Остина, которые вы называете непринужденными. Он страшно любит вас и ни за что на свете не захочет вас обидеть.
За завтраком, однако, Остин, совершенно этого не подозревая, огорчил его тем, что царил в собравшемся обществе, что вел оживленную беседу с Вивьеттой о предметах, которые Дик не понимал, о местах, в каких он не бывал, о книгах, какие ему не приходилось читать, и о картинах, какие он никогда не видал. Это была не зависть – ему просто было больно. Он не сердился на Остина за его ученость и блестящие качества. Но сердце его совсем упало при виде того, как близки друг к другу Остин и Вивьетта в их веселом мирке и как далеки они от него. Миссис Уэйр занимала Екатерину Гольройд тихим разговором о кухарках и причетниках, тогда как другие двое вели оживленную беседу, то легкомысленную, то серьезную, перескакивая с одной темы на другую, а бедняга Дик оставался все время немым, как рыба и та котлета, которую он ел. Он сидел в верхнем конце стола, а миссис Уэйр напротив него. По правую руку от него сидела Екатерина Гольройд, налево – Вивьетта, а между нею и матерью поместился Остин. Среди разговора Вивьетты с Остином и м-с Уэйр с Екатериной он чувствовал себя одиноким и заброшенным. Екатерине как-то удалось прервать бессодержательную болтовню м-с Уэйр, и она, охваченная жалостью к нему, спросила, когда он думает выполнить свое обещание и показать ей свою коллекцию оружия и доспехов. Дик просветлел. Эта коллекция была единственным живым интересом в его жизни, если не считать природы. Ему досталась по наследству недурная фамильная коллекция, и он при случае пополнял ее, насколько позволяли это его скудные средства. Он много читал в этой области и хорошо знал свой предмет.
– Когда вам угодно, Екатерина, – сказал он.
– Сегодня днем?
– Боюсь, вещи надо почистить и привести в порядок. Я в последнее время запустил их. Назначим на завтра днем. Тогда все будет блестеть и в полной красе для вас.
Екатерина согласилась.
– Я так часто бываю здесь и еще ни разу не видела вашу коллекцию, – сказала она. – Это кажется странным, если иметь в виду, как давно мы знаем друг друга.
– Я получил ее только после смерти отца, – объяснил Дик. – А с того времени вы не так часто бывали здесь.
– Только в последний свой приезд я открыла, что вы интересуетесь коллекцией. Вы держали это про себя. Вернувшись в Лондон, я услыхала, что вы слывете большим авторитетом в этой области.
Загорелое лицо Дика покраснело от удовольствия.
– Я кое-что знаю о предмете. Видите ли, ружья, сабли, пистолеты – это в моем духе. Я люблю убивать. Мне следовало бы быть военным, только я не мог выдержать экзамены, так что мне осталось заинтересоваться старым оружием и убивать лишь в своем воображении.
– Вы прочтете подробную лекцию, не так ли?
– Хорошо, знаете ли, – сказал Дик скромно, – многие из этих вещей имеют историческое значение. Так, например, в коллекции есть палица, принадлежавшая епископу, нашему предку. Он не мог пользоваться в бою мечом, а потому обзавелся ею; чтобы успокоить свою совесть, он, прежде чем пускать ее в дело, кричал: „берегись! берегись!.." Этот епископ был нашим родоначальником, хотя, конечно, ему не полагалось бы это. Затем, тут у меня имеются дуэльные пистолеты, одним из которых мой прадед убил лорда Исткорта. Это великолепная вещь – они лежат в ящике в том самом виде, как он оставил их после дуэли, с порохом, пулями, пистонами. Это романтическая история…
– Дорогой Дик, – вмешалась тут миссис Уэйр, подняв свою хрупкую руку, – пожалуйста, не оскорбляй наш слух этими ужасными семейными скандалами. Екатерина, милая, вы пойдете сегодня к викарию? Если пойдете, то не возьмете ли от меня поручение к миссис Кук?
Екатерина снова оказалась монополизированной, и Дик вынужден был замолчать; и так как Остин и Вивьетта оживленно, но непонятно беседовали о какой-то вещи, пьесе или лошади, носящей название Ницше, то ему не оставалось ничего другого, как отдаться еде с аппетитом здорового человека, и молча переживать испытываемую им сердечную боль.
Когда дамы встали из-за стола, был подан кофе и мужчины закурили сигары. Остин сказал:
– Каким удивительно прекрасным созданием стала она.
– О ком ты говоришь? – спросил Дик.
– О Вивьетте, разумеется. Она самое обворожительное существо, какое только я встречал когда-либо.
– Ты так думаешь? – отрывисто заметил Дик.
– А ты нет?
Дик пожал плечами. Остин рассмеялся.
– Ну, какой же ты чурбан! Для тебя она та самая девочка, которая бегала здесь в коротеньких юбочках. Будь это лошадь, ты составил бы длиннейший каталог ее качеств и статей.
– Но так как она леди, – возразил Дик, теребя усы, – то я не считаю нужным составлять такой каталог.
Остин снова рассмеялся.
– Ловко отрезано! – Он поднес чашку к губам, выпил глоток и вновь поставил ее на стол.
– Ради всего святого, – проговорил он ворчливо, – неужели матушка не может давать нам приличного кофе?
