Текст книги "Нейромант (сборник)"

Автор книги: Уильям Гибсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Континуум Гернсбека[30]30
  Перевод А. Гузмана


[Закрыть]

Кажется, меня начинает отпускать; еще немного – и все, тьфу-тьфу-тьфу, останется в прошлом. Порой что-то еще мерещится – хромированный отблеск из приемной безумного доктора, – но лишь в уголке глаза. На прошлой неделе над Сан-Франциско проплыло это летающее крыло, но авиалайнер был почти прозрачным. И родстеры с «плавниками» проявляются все реже, и автострады стесняются разворачиваться в восьмидесятиполосных чудовищ типа того, на которое мою арендованную красную «тойоту» вынесло месяц назад. И я уверен, что до Нью-Йорка это не доживет; диапазон моего зрения сужается до одной-единственной вероятности. Для чего понадобилось изрядно попотеть. Очень помог телевизор.

Началось все, видимо, в Лондоне, в той псевдогреческой таверне на Баттерси-Парк-роуд; за ланч платил Коэн из своих представительских расходов. Мертвое мясо, преющее в мармите, а ведерко со льдом для рецины искали полчаса. Коэн работает в издательстве «Баррис-Уотфорд», они делают «трендовые» альбомы – иллюстрированная история неоновых вывесок, пинбол, японские заводные игрушки периода оккупации. В Англию меня пригласили снимать рекламу обуви; калифорнийские девушки в ярких, вырвиглаз, беговых кроссовках на загорелых ногах выкидывали для меня коленца на эскалаторах Сент-Джонс-Вуда и платформах Тутинг-Бека. Поджарое, голодное молодое агентство решило, что именно тайна лондонского общественного транспорта поможет продать побольше нейлоновых кедов. Решать им – снимать мне. А Коэн, с которым я был шапочно знаком еще в Нью-Йорке, пригласил меня на ланч накануне моего отлета из Хитроу. С ним вместе явилась ультрамодно прикинутая дамочка – без намека на подбородок и, судя по всему, видный историк поп-арта; звали ее Диальта Даунс. Вспоминая, как она входит в таверну рядом с Коэном, я так и вижу у нее над головой мигающую неоновую вывеску: «Прямо пойдешь – с ума сойдешь» – заглавными буквами без засечек.

Коэн представил нас друг другу и объяснил, что Диальта – главный вдохновитель нового «баррис-уотфордовского» проекта, иллюстрированной истории «американского стримлайн-модерна» (термин ее). Рабочее название проекта было следующим: «Аэродинамический футурополис: Будущее, которое не наступило».

Британцы сходят с ума по особо выморочным элементам американской поп-культуры – как западные немцы превратили в странный фетиш ковбоев с индейцами, а французы питают извращенную тягу к старым фильмам с Джерри Льюисом.[31]31
  Джерри Льюис (Джозеф Левитч, р. 1926) – американский актер, прославившийся в 1950-е гг. своим грубовато-туповатым юмором в составе комического дуэта с Дином Мартином.


[Закрыть] А Диальта Даунс зациклилась на специфически американской разновидности архитектуры, о которой большинство американцев и представления не имеют. Сперва я даже не понял, о чем это она, но постепенно до меня начало доходить. И вот я уже вспоминал утреннее воскресное телевидение пятидесятых.

Наш местный телеканал, заполняя паузы между передачами, иногда крутил старую, в пятнах и царапинах, кинохронику. Сидишь себе, жуешь бутерброд с арахисовым маслом, запиваешь молоком, а хорошо поставленный голливудский баритон вещает сквозь помехи, что В Будущем Тебя Ждет Летающий Автомобиль. И три механика из Детройта прикручивают в гараже крылья к неуклюжему старому «нэшу», а потом он бешено газует на пустой взлетной полосе где-нибудь в Мичигане. Отрыва от земли ни разу не показывали, но «нэш» улетел в страну-небывалию Диальты Даунс, на истинную родину поколения самозабвенных технофилов. Диальта рассказывала об этих реликтах «футуристической» архитектуры тридцатых—сороковых, мимо которых проходишь в американских городах каждый день и не замечаешь: ребристые фасады кинотеатров, будто призванные излучать некую неведомую энергию, витрины мелочных лавок, отделанные желобчатым алюминием, стулья из хромированных трубок, пылящиеся в гостиничных вестибюлях. Во всем этом она видела остатки мира грез, позабытые в равнодушном настоящем; их-то она и просила меня сфотографировать.

Американский промышленный дизайн родился в тридцатые годы; прежде все точилки для карандашей выглядели как точилки для карандашей – незамысловатый викторианский механизм – возможно, с каким-нибудь декоративным завитком. Но с появлением первого поколения дизайнеров некоторые точилки стали выглядеть так, будто их собирали в аэродинамической трубе. Как правило, метаморфоза не заходила слишком глубоко: обтекаемый хромированный кожух скрывал все тот же викторианский механизм. Что было вполне логично: успешные американские дизайнеры в большинстве своем раньше трудились бродвейскими декораторами. И теперь они проектировали не столько вещи, сколько реквизит, замысловатые декорации, призванные изображать жизнь в будущем.

Когда принесли кофе, Коэн достал толстый конверт, набитый глянцевыми фотографиями. Я увидел крылатые статуи, охраняющие Плотину Гувера, они стойко кренились навстречу воображаемому урагану, как украшения на автомобильном капоте, только бетонные и десятиметровые. Я увидел с десяток снимков построенного Фрэнком Ллойдом Райтом[32]32
  Фрэнк Ллойд Райт (1867–1959) – американский архитектор-новатор, отец «органической архитектуры». Штаб-квартиру компании «Джонсон Вакс» построил в 1936–1939 гг. в Расине, штат Висконсин; основа конструкции – центральный зал с «древовидной» колоннадой, в которой каждая колонна расширяется кверху.


[Закрыть] здания компании «Джонсон Вакс», сопоставленных с обложками старых номеров «Эмейзинг сториз» работы некоего Фрэнка Р. Пауля;[33]33
  Фрэнк Рудольф Пауль (1884–1963) – американский художник австрийского происхождения, прозванный «отцом фантастической иллюстрации». С 1914 г. и до конца 1940-х гг. сотрудничал с Хьюго Гернсбеком в большинстве его журнальных проектов («Electrical Experimenter», «Science and Invention», «Amazing Stories», «Air Wonder Stories», «Science Wonder Stories» и др.).


[Закрыть] небось «джонсон-ваксовцам» каждое утро казалось, будто перед ними распахивается пульверизаторная фрэнк-паулевская утопия. Здание Райта выглядело так, словно проектировал он его для людей в белых тогах и люцитовых сандалиях. Мой взгляд остановила схема исполинского винтового авиалайнера – сплошное крыло, без фюзеляжа, наподобие толстого симметричного бумеранга с иллюминаторами в самых неожиданных местах. Стрелочки с подписями указывали расположение бальной залы и двух теннисных кортов. Датирован рисунок был тридцать шестым годом.

– Эта штука ведь не могла бы летать?.. – И я перевел взгляд на Диальту Даунс.

– Нет-нет, абсолютно исключено, даже с дюжиной таких огромных пропеллеров. Но тогда очень нравилось, как это выглядит, понимаете? От Нью-Йорка до Лондона за неполных два дня, столовые первого класса, отдельные каюты, солнечные палубы, а вечером джаз-банд и танцы… Конструкторы же были просто популистами, они пытались дать публике то, чего она хотела. А публика хотела будущего.

* * *

Посылка от Коэна догнала меня в Бербанке, где я застрял на три дня, – пытался наделить какой-никакой харизмой одного до жути унылого рокера. Фотографировать то, чего нет, надо уметь, это редкий талант – и, соответственно, высокооплачиваемый; я, например, умею, хотя есть в этом деле мастера и почище меня. Бедолага-рокер испытывал терпение моего «Никона» буквально на износ. Как-то я в итоге выкрутился – с тяжелым сердцем, поскольку не люблю халтурить, но не с таким уж неподъемно-тяжелым, поскольку удостоверился, что за халтуру заплачено, – и решил в качестве профилактики заняться «баррис-уотфордовским» заказом, этим апофеозом художественности. Коэн прислал мне книжки по дизайну тридцатых, еще стопку фотографий «аэродинамических» зданий и составленный Диальтой Даунс перечень характерных для Калифорнии образчиков этого стиля, на полсотни позиций.

С архитектурной фотосъемкой приходится иногда подолгу ждать; здание превращается в своего рода солнечные часы, а ты сидишь и считаешь минуты, пока тень не отползет от нужной тебе детали или пока масса и баланс постройки не проявятся определенным образом. Просиживая таким образом штаны, я мысленно настраивался на Америку Диальты Даунс. Некоторые фабричные здания фокусировались на матовом стекле моего «Хассельблада» со зловещей тоталитарной величественностью, наподобие стадионов, которые Альберт Шпеер строил для Гитлера. Но в общем и целом весь этот «стримлайн-модерн» выглядел довольно убого: чудеса-однодневки, вытесненные коллективным бессознательным Америки тридцатых годов, сохранившиеся главным образом на депрессивных обочинах между пыльными мотелями, оптовыми складами матрасов и пятачками-стоянками торговцев подержанными автомобилями. Я решил сосредоточиться на бензоколонках.

В зените Эпохи Диальты строить калифорнийские бензоколонки явно поручили Мингу Безжалостному.[34]34
  Минг Безжалостный – диктатор планеты Монго, антагонист Флэша Гордона в комиксах и киносериале 1930-х гг.


[Закрыть] Ностальгически вспоминая архитектуру своей родной планеты Монго, он курсировал вдоль побережья и возводил из белой лепнины огневые позиции для лучевых орудий. Многие из них увенчивались чисто декоративной центральной башенкой, окруженной спиралью странных радиаторных ребер, характерных для всего этого стиля, так что казалось: стоит найти правильный рубильник – и вспыхнут лучи беспримесного научно-технического энтузиазма. Одну такую колонку я сфотографировал в Сан-Хосе за час до того, как приехали бульдозеры и насквозь пропахали эту зодческую истину из штукатурки, железной сетки и дешевого бетона.

– Представьте себе как бы альтернативную Америку, – говорила Диальта Даунс, – восьмидесятые, которые мы потеряли. Архитектуру несбывшихся грез.

С такой вот внутренней установкой двинулся я замысловатым зигзагом в красной «тойоте» по всему этому социоархитектурному крестному пути; мало-помалу я настраивался на Диальтин образ теневой мифической Америки с заводами «Кока-Колы», напоминающими выброшенные на берег субмарины, и захудалыми кинотеатрами, похожими на храмы вымершей секты, поклонявшейся синим зеркалам и геометрии. Шагая по тайным руинам, я гадал, что бы подумали обитатели этого несбывшегося будущего о мире, в котором я живу. В тридцатых грезили о белом мраморе и обтекаемом хроме, однако ракеты с обложек дешевых журналов Гернсбека[35]35
  Хьюго Гернсбек (1884–1967) – основатель журнала «Amazing Stories», считающегося первым в мире журналом научной фантастики (выходил с 1926 г.).


[Закрыть] и компании обрушились, завывая, на ночной Лондон. После войны у каждого и вправду была машина, хоть и без крыльев, и обетованная суперавтострада, кати – не хочу, так что само небо потемнело от выхлопных газов, которые разъели мрамор и чудесный кристалл…

И вот однажды под Болинасом, готовясь снимать особенно изощренный образчик минговского архитектурного милитаризма, я пронизал тонкую мембрану, мембрану возможного…

Незаметно, шажок за шажком, я ступил за Грань…

И, подняв голову, увидел двенадцатимоторное летающее крыло; гудя пропеллерами, толстый бумеранг со слоновьей грацией летел к востоку, летел так низко, что я мог сосчитать заклепки на его тускло-серой обшивке и, кажется, даже слышал отзвук джаз-банда.

* * *

Я обратился к Кину.

Мерв Кин – журналист-фрилансер, большой специалист по техасским птеродактилям, контактерам-реднекам, лох-несским чудовищам низшей лиги и топ-десятке теорий заговора, особенно котирующихся в самых завиральных закоулках американского массового сознания.

– Неплохо, неплохо, – сказал Кин, протирая охотничьи очки из желтого поляроидного стекла подолом своей гавайской рубашки, – но ничего психического в этом нет, шарики с роликами на месте.

– Но я видел его, Мервин.

Мы сидели на ослепительном аризонском солнце у бассейна. Кин дожидался в Тусоне группы лас-вегасских госпенсионеров, лидерша которых получала сообщения от Них на микроволновку. Я всю ночь провел за рулем, что хорошо чувствовалось.

– Естественно, видел. Никто и не спорит. Ты же меня читал – знаешь, как я подхожу ко всей этой уфологической хрени. Все очень просто. – Он тщательно водрузил очки на свой орлиный шнобель и пригвоздил меня к шезлонгу отработанным взглядом василиска. – Людям мерещится разное, только и всего. Ничего там нет, но людям все равно мерещится. Наверное, потому, что им это нужно. Ты же читал Юнга, должен понимать… В твоем-то случае все совсем очевидно: сам говоришь, что думал об этой свихнутой архитектуре, воображал себе невесть что… Слушай, наверняка же ты пробовал в свое время кучу разной дури? Кто вообще в Калифорнии пережил шестидесятые без того, чтобы увидеть галлюцинацию-другую, а? Сидишь себе и вдруг понимаешь: кто-то нанял целые армии диснеевских техников, чтобы вплетали мультголограммы египетских иероглифов в ткань твоих джинсов, или…

– Не так же все было.

– Кто бы спорил. Дело было совсем иначе, да? Как наяву? Все как обычно, и вдруг бац – возникает этот монстр, эта мандала, эта неоновая сигара. У тебя вот – огромный самолет от Тома Свифта.[36]36
  Том Свифт – юный гений-изобретатель, герой книг для подростков, выпускавшихся издательским синдикатом Стратемейера с 1910 г. под коллективным псевдонимом Виктор Эпплтон.


[Закрыть] Это случается сплошь и рядом. Ты даже не спятил. Понимаешь, да?

Он выудил пиво из потрепанного пенопластового кулера, стоявшего рядом с шезлонгом, и продолжил:

– На той неделе я был в Виргинии. Округ Грейсон. Беседовал с шестнадцатилеткой, на которую напала ведмежья бо́шка.

– Что-что?

– Медвежья голова. Отдельно от тела, как охотничий трофей. Так вот, эта ведмежья бо́шка порхала на собственной летающей тарелочке вроде колесного колпака с винтажной тачки кузена Уэйна. Глаза мерцали, как сигарные окурки, а из-за ушей торчали хромированные телескопические антенны.

Он раскатисто рыгнул.

– Голова на нее напала? Как это?

– Лучше тебе и не знать, ты у нас натура явно впечатлительная. «Оно было холодное, – снова изобразил он южный акцент, и так же топорно, – и как будто железное». И пищало по-электронному. Вот это, дружище, натуральный продукт, прямиком из бездн коллективного бессознательного. Девчонка – чистая ведьма. В нашем нынешнем обществе ей места нет. Не смотрела бы она с пеленок старый «Звездный путь» и «Бионического человека»,[37]37
  Имеется в виду сериал «Человек за шесть миллионов долларов» (The Six Million Dollar Man, 1974–1978).


[Закрыть] ей бы дьявол мерещился. Она подключена к главной жиле. И уверена, что с ней это действительно случилось. На все про все у меня было десять минут, пока не приехали настоящие уфологи с детектором лжи.

Я, должно быть, скривился, потому что он осторожно отставил пиво рядом с кулером и сел в шезлонге повыше.

– Если хочешь более высокоштильное объяснение – пожалуйста: ты видел семиотического призрака. Все контактерские истории, например, опираются на эти научно-фантастические образы, которыми наша культура пронизана сверху донизу. В принципе, инопланетян я еще могу допустить – но не инопланетян же из комиксов пятидесятых. Это всё семиотические фантомы, шматки глубоких культурных образов, которые откололись и зажили самостоятельно. Ну, как те жюль-верновские дирижабли, что вечно мерещились канзасским фермерам. А ты увидел призрак другого типа, вот и все. Когда-то этот самолет являлся частью коллективного бессознательного. Ты каким-то образом настроился на ту волну. Так что главное – не волноваться.

Но я-то волновался.

Кин пригладил свой редеющий блондинистый хайр и отправился выяснять, что новенького Они имеют сказать на дальних рубежах, а я задернул шторы в своем номере и улегся в наполненной гудением кондиционера темноте волноваться дальше. Когда я проснулся, волнение никуда не делось. Кин оставил на моей двери записку: ему надо было срочно лететь на север, спецрейсом, проверить слух о массовом увечье скота («увечники», так он их называл) – еще одна его журналистская специализация.

Я поужинал, принял душ, проглотил крошащуюся таблетку для похудения, которая года три болталась на дне моего бритвенного набора, и отправился назад в Лос-Анджелес.

Спид сузил мое поле зрения до туннеля, высвеченного фарами «тойоты». Тело пусть ведет машину, сказал я себе, а рассудок – несет вахту. Несет вахту и держится подальше от фантасмагорических периферийных декораций, порожденных изнурением и амфетамином, от фосфоресцирующей фантомной флоры, что вырастает вдоль полночных автострад в углу мысленного взора. Но у рассудка свои резоны, и киновское толкование моего «эпизода», как я уже стал называть происшедшее, бесконечно крутилось у меня в голове по узкой перекошенной орбите. Семиотические призраки. Мелькание фрагментов Коллективной Грезы в набегающем воздушном потоке. Почему-то эта петля обратной связи усугубила действие таблетки, спидовая придорожная растительность окрасилась в цвета инфракрасных спутниковых снимков – тлеющие обрывки, разлетающиеся в кильватере «тойоты».

Тогда я свернул на обочину и заглушил мотор, и с полдюжины алюминиевых пивных банок промигали мне «спокойной ночи», когда я вырубил фары. Интересно, подумал я, который час нынче в Лондоне, и попытался представить, как Диальта Даунс завтракает в своей хэмпстедской квартире, окруженная обтекаемыми хромированными статуэтками и книгами по американской культуре.

Ночи в пустыне у нас неимоверны, Луна – ближе к Земле. Я долго наблюдал за Луной и наконец решил, что Кин прав. Главное – это не волноваться. По всему континенту абсолютно нормальные, нормальнее любых моих потуг на нормальность, люди каждый божий день видят гигантских птиц, реликтовых гоминоидов и летающие нефтезаводы, не давая Кину скучать и бедствовать. Так чего я нервничаю из-за куска поп-воображения полувековой давности, разлетавшегося над Болинасом? Короче, можно и поспать, бояться-то нечего, кроме разве что хиппи-людоедов да гремучих змей, вокруг – знакомый придорожный мусор моего родного континуума. Завтра утром скатаюсь наконец в Ногалес и поснимаю старые бордели, а то который год уже никак не соберусь. Тут и таблетка отпустила.

* * *

Разбудил меня свет, потом я услышал голоса.

Источник света был где-то сзади, по салону «тойоты» бегали тени. Голоса звучали спокойно и неразборчиво, мужской и женский: поглощенная беседой пара.

У меня затекла шея, в глаза как будто песка насыпали. Нога, прижатая к рулевой колонке, совершенно одеревенела. Я принялся нашаривать очки в кармане рубашки и наконец водрузил их на нос.

Потом обернулся и увидел город.

Альбомы по дизайну тридцатых лежали в багажнике; в одном из них был эскиз города-мечты, вдохновленный «Метрополисом»[38]38
  «Metropolis» (1927) – фильм-антиутопия Фрица Ланга, вершина немецкого киноэкспрессионизма.


[Закрыть] и «Обликом грядущего»,[39]39
  «Things to Come» (1936) – английский фантастический фильм Уильяма Камерона Мензиса по сценарию Герберта Уэллса, продюсер Александр Корда.


[Закрыть] но пошедший гораздо дальше: небоскребы взмывали сквозь идеальные, намеченные штрихами облака, увенчанные безумными неоновыми шпилями и швартовыми мачтами для аэростатов. Так этот город из альбома был уменьшенной копией того, что высился сейчас позади меня. Шпиль громоздился на шпиль ступенями блистающего зиккурата, карабкавшимися к золотой башне центрального храма, окруженной спиралью радиаторных ребер, как на автозаправках планеты Монго. В самой маленькой из этих башен легко спрятался бы Эмпайр-стейт-билдинг. Между шпилями петляли хрустальные эстакады, по ним бежали обтекаемые серебристые точки, будто капельки ртути. Небо кишело воздушными судами: огромные лайнеры – летающие крылья, юркие блестящие невелички (то и дело какая-нибудь из серебристых капель грациозно взмывала с эстакады и присоединялась к небесному танцу), километровые дирижабли, по-стрекозьи недвижно зависающие автожиры…

Я зажмурился и крутанулся волчком. Открыв глаза, приказал себе увидеть спидометр, пыльную торпеду из черного пластика, переполненную пепельницу. Снова зажмурился.

– Амфетаминовый психоз, – произнес я и открыл глаза.

Торпеда была на месте, и пыль, и мятые бычки в пепельнице. Очень осторожно, не шевеля головой, я включил фары.

И увидел их.

Они были светловолосые. Они стояли рядом со своим автомобилем – алюминиевым плодом авокадо с высоким, как акулий плавник, килем и с гладкими черными шинами, как у игрушечной машинки. Он обнимал ее за талию, а другой рукой указывал на город. Оба они были в белом: свободные одежды, голые ноги, белые, без единого пятнышка, сандалии. Лучей моих фар они словно не видели. Он говорил что-то мудрое и сильное, а она кивала, и вдруг мне стало страшно – страшно по-другому, совсем не так, как прежде. Потерять рассудок я уже не боялся; откуда-то я понял, что город позади – это Тусон: Тусон-мечта, порожденный коллективными чаяниями эпохи; что он реален, абсолютно реален. Но стоявшая передо мной пара жила в нем – и они меня пугали.

Они были детьми несбывшихся восьмидесятых Диальты Даунс; они были Наследниками Мечты. Белокожие, светловолосые и, возможно, голубоглазые. Американцы. Диальта говорила, что Будущее пришло сперва в Америку, но затем оставило ее позади. Только не здесь, не в сердце Мечты. Здесь мы двигались только вперед, и логике этой грезы были неведомы загрязнение природы, истощение ископаемых ресурсов, войны на чужой территории, которые возможно проиграть. Счастливые Наследники Мечты были совершенно довольны собой и своим миром. И в сердце Мечты это и вправду был их мир.

Позади меня – город в блеске иллюминации; прожектора шарили по небу просто так, от избытка чувств. Я представил себе, как Наследники Мечты наводняют беломраморные площади, чинно и бодро, а в их глазах горит восторженное преклонение перед широкими, залитыми огнями проспектами и серебристыми автомобилями.

Как по́шло и как зловеще в своей пошлости, ну вылитая гитлерюгендовская пропаганда.

Я включил передачу и медленно тронулся; вот уже мой бампер в трех футах от них. Они меня так и не видели. Я опустил стекло в дверце и прислушался, о чем там толкует мужчина. Пустая и звонкая, как призывы торговой палаты, говорильня – и он явно верил каждому своему слову. Свято верил.

– Джон, – донеслись до меня слова женщины, – мы забыли принять завтрак.

Она выщелкнула из какого-то устройства на поясе две яркие облатки и передала одну мужчине. Я поморщился, вырулил задним ходом на шоссе и, качая головой, направился к Лос-Анджелесу.

* * *

С заправки я позвонил Кину. С новой аляповатой заправки в стиле испанского модерна. Кин уже вернулся из своей вылазки и не возражал побеседовать.

– Да, неплохо так накрыло. Ты не пытался, кстати, сфотографировать? Ничего, конечно, никогда не выходит, но остроты твоему рассказу это добавило бы – то, что фотографии не вышли.

Но что мне делать-то?

– Побольше смотреть ящик, особенно викторины и мыльные оперы. Порнуха тоже годится. Видел когда-нибудь «Бордель под свастикой»? У нас тут его крутят по кабелю. Редкостное дерьмо. Как раз то, что тебе надо.

О чем это он вообще?

– Кончай вопить и слушай сюда. Открою тебе профессиональную тайну: семиотических призраков можно изгнать всякой медийной херотенью, и чем херовее, тем лучше. Я так отгоняю маленьких зеленых человечков – так, может, и ты своих ар-декошных футуроидов отгонишь. Попробуй. Чего тебе терять-то?

Тут он сказал, что ему пора спать, – мол, с утра пораньше предстоит рандеву с Избранными.

– С кем с кем?

– Ну, эти старички из Вегаса, с микроволновками.

Я подумал, не позвонить ли в Лондон коллект-коллом за счет «Баррис-Уотфорда» и не сообщить ли Коэну, что его фотограф отправляется на затяжной срок в «Сумеречную зону».[40]40
  «The Twilight Zone» (1959–1964) – классический телесериал Рода Серлинга в жанре фантастики и мистики, дважды возобновлявшийся (1985–1989, 2002–2003).


[Закрыть] В итоге я взял в кофейном автомате чашку чего-то невообразимого без сахара и сливок, забрался в «тойоту» и покатил в Лос-Анджелес.

Лос-Анджелес – это была плохая мысль, и я провел там две недели. Лос-Анджелес – Диальтина страна в чистом виде, родина Мечты, натуральное минное поле, где можно подорваться на осколках Мечты в любой миг. Я чуть не разбился на виадуке у Диснейленда, когда шоссе развернулось, как оригами, в несколько десятков полос и я принялся лихорадочно лавировать между стремительными хромированными каплями с акульими плавниками. Хуже того, Голливуд кишел людьми, слишком уж напоминающими ту пару, которую я видел в Аризоне. В итоге я нанял итальянского режиссера, который, дожидаясь у моря погоды, подрабатывал печатью-проявкой и кафельными работами; он распечатал все пленки, которые скопились у меня по Диальтиному проекту. Сам я и смотреть на негативы не хотел. Но Леонардо ничего не почувствовал, и я, перетасовав отпечатки, как колоду карт, отправил их авиапочтой в Лондон. Потом вызвал такси и поехал в ближайший кинотеатр, где крутили «Бордель под свастикой», и всю дорогу дотуда сидел зажмурившись.

Поздравительная телеграмма от Коэна догнала меня через неделю в Сан-Франциско. Диальта была в восторге от фотографий. Коэну особенно понравилось, как я «проникся проектом», и он был бы, мол, очень не прочь при случае поработать со мной еще раз. В тот же день я заметил над Кастро-стрит летающее крыло, но какое-то не очень убедительное – тут и в то же время не тут. Я метнулся к ближайшему киоску и набрал столько газет, сколько смог унести, с передовицами о бензиновом кризисе и опасностях атомной энергетики. Я вдруг решил, что надо срочно лететь в Нью-Йорк.

– Куда катится мир, а? – сказал киоскер, тощий негр с плохими зубами и в явном парике.

Я кивнул, нащупывая мелочь в кармане джинсов; думал я лишь о том, как бы поскорее найти в парке свободную скамейку и погрузиться в убедительные свидетельства нашей нынешней почти антиутопии.

– Но могло быть и хуже, – добавил он.

– Ну да, – сказал я, – могло быть куда хуже. Идеальный мир – вот чума.

И я зашагал по улице с пачкой концентрированной катастрофы под мышкой, а он все смотрел мне вслед.