Текст книги "Заблуждения толпы"

Автор книги: Уильям Бернстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

К тому времени отдельные опрометчивые поступки, которые раньше прощались великому Хадсону, стали привлекать повышенное внимание. Два его конкурента с фондовой биржи внимательно изучили сведения о торгах и заявили, что одна из компаний «железнодорожного короля» выкупила акции другой, принадлежавшей, как ни странно, тоже Хадсону, причем закупку осуществили по цене выше рыночной; иными словами, Хадсона подловили с поличным на обмане собственных пайщиков. Вскоре обнаружились и прочие, более серьезные нарушения, которые, не подпадая под уголовную ответственность, сделали его уязвимым для общественного осуждения.

Хадсон извлек из рукава последний козырь – поддержку избирателей Сандерленда, которая позволяла провести в парламенте еще десять лет; пока длилась текущая сессия палаты общин, арест за долги ему не грозил. Далее последовали метания в стиле оперы-буфф на континент и обратно. Пока парламент работал, Хадсон жил на родине и отчаянно пытался спасти свои предприятия, а по завершении сессии он перебирался в Париж. После поражения на выборах 1859 года все закончилось; брошенный всеми друзьями, зато осаждаемый кредиторами, он расстался с последними значимыми активами и в конечном счете стал жить на пожертвования тех, кто продолжал восторгаться его талантами²⁶².

В 1863 году Чарльз Диккенс, возвращаясь в Великобританию через порт Фолкстон, встретил своего приятеля Чарльза Мэнби. Диккенс вспоминал:

«С Мэнби прощался какой-то оборванец, смутно мне знакомый, но я, как ни старался, не мог вспомнить, кто это такой. Когда мы вышли из гавани, я заметил, что он стоит на краю причала и машет шляпой, как безумец. Я сказал Мэнби: “По-моему, я знаю этого человека”. Он отвечал: “Уж вам ли не знать! Это же Хадсон!” Он прозябает – именно так – в Париже, и Мэнби его навещал. На прощание он сказал Мэнби: “Пока вы не вернетесь снова, хорошей еды мне не видать”»²⁶³.

Два из трех пузырей железных дорог разорили инвесторов, зато обеспечили Великобританию необходимой, пускай убыточной, инфраструктурой. С 1838 по 1848 год общая длина путей увеличилась десятикратно, а карта железных дорог 1848 года удивительно похожа на сегодняшнюю; минуло еще почти столетие, прежде чем протяженность путей выросла вдвое по сравнению с тем годом.

Несчастные пайщики железных дорог на самом деле принесли Англии бесценное общественное благо – первую высокоскоростную транспортную сеть с немалой пропускной способностью. До начала девятнадцатого столетия английский ВВП на душу населения практически не рос, но затем стал прибавляться приблизительно на 2 процента в год (грубо говоря, удваиваясь за поколение), причем не только в Англии, но и в других развитых западных странах. Это превращение было в немалой степени обусловлено эффективностью наземного и морского транспорта на паровой тяге²⁶⁴. Далеко не в последний раз инвесторы в технологии, разоряясь, снабжали экономику своей страны инфраструктурой, необходимой для развития.

* * *

Чарльз Маккей выпустил первое издание книги «Распространенные массовые заблуждения» в 1841 году, незадолго до того, как железнодорожная мания достигла своего пика. Пожалуй, именно Маккей мог бы лучше всех в Англии оценить этот бум и его последствия. Как журналист и популярный автор, он имел все возможности для того, чтобы предостеречь публику.

Однако он этого не сделал, лишь мимоходом упомянул о железнодорожной мании в невнятной сноске из двух предложений ко второму изданию книги в 1852 году²⁶⁵. В молодости (1830-е годы) Маккей трудился в двух лондонских газетах, «Сан» и «Морнинг кроникл»; в 1844 году, накануне краха железнодорожного пузыря, он стал редактором газеты «Глазго Аргус» и занимал эту должность три года, воочию наблюдая за бумом и крахом. Тщательный анализ материалов «Аргуса», в особенности передовиц, то есть главных статей, которые нередко перепечатывались другими газетами, показывает, что сам Маккей довольно одобрительно воспринимал эту манию железнодорожного строительства. Скорее всего, он мыслил в духе своего времени, когда превозносили идею невмешательства в экономику: все радовались отмене протекционистских хлебных законов, которые обогащали землевладельческую аристократию, но обрекали на голод городскую бедноту, поддерживая высокие цены на зерно; на этом фоне железные дороги вызывали куда меньше интереса у Маккея и его окружения²⁶⁶.

Под редакцией Маккея в передовицах «Аргуса» исправно помещались мрачные предупреждения насчет пузыря, заимствованные из «Таймс», но одновременно «Аргус» публиковал и хвалебные статьи о железнодорожных компаниях из других газет. При этом создается впечатление, что Маккей, чья фамилия созвучна отчасти со словом «мания», фактически не обратил внимания на железнодорожную аферу, современником которой ему выпало быть. В передовой статье за октябрь 1845 года он прямо заявлял, что воодушевление публики по поводу акций железных дорог имеет мало общего с «пузырем Южных морей», который «опирался не на прочную, а на полностью вымышленную основу». Он считал, что это воодушевление объясняется «насущными потребностями нашей эпохи. Эти потребности сами по себе суть реальное, вполне материальное имущество… Тихий философ и активный деловой человек в равной степени осознают, что нет и не может быть более благородного или более выгодного применения британского капитала, чем в этих проектах»²⁶⁷.

Не существует никаких доказательств того, что Маккей потерял деньги из-за железнодорожной мании, но слепота самого проницательного наблюдателя за финансовой иррациональностью человеческого поведения служит свидетельством соблазнительности финансовых пузырей. Даже в девятнадцатом столетии об этом уже догадывались: век назад Исаак Ньютон показал, что обширные знания и экстраординарный интеллект не в силах уберечь вкладчика от складкоголосых сирен махинаций. Ньютон довольно сносно разбирался в финансах, к моменту возникновения пузыря Южных морей он почти четверть века возглавлял монетный двор. Он получил изрядную прибыль от акций компании Южных морей, приобретенных в 1712 году и проданных – намного дороже – в начале 1720 года, но позже в том же году вдруг словно лишился разума – и выкупил акции обратно по гораздо более высокой цене. В итоге он потерял около 20 000 фунтов стерлингов, а потому изрек (во всяком случае, эти слова ему приписывают), что можно вычислить движения небесных тел, но нельзя исчислить людское безумие²⁶⁸.

Железнодорожный пузырь в Англии отражал то технологическое «брожение», которое обещало революционизировать саму ткань повседневной жизни. Почти одновременно на другом континенте «брожение» совершенно иного рода породило уникальную американскую манию конца света.

Глава пятая

Паства Миллера

В середине 1950-х годов повезло психологу Леону Фестингеру.

Сын эмигрантов из России (отец – политический радикал и атеист, мать – вышивальщица), Фестингер сделал выдающуюся академическую карьеру, блеснув интеллектом в зарождающейся области социальной психологии, а удача пришла к нему в облике мании летающих тарелок на Среднем Западе (ему выпало преподавать в тех краях). Группу пострадавших возглавляла женщина по имени Дороти Мартин, которая утверждала, что может говорить с духами, предупреждающими о сильных землетрясениях и наводнениях; эти духи якобы сообщили ей, что Северную Америку 21 декабря 1954 года ожидает двойной катаклизм²⁶⁹.

Социальные психологи, осведомленные об экспериментах Соломона Аша с длиной прямых линий, давно осознали, что социальное давление способно стирать различия во мнениях между людьми до такой степени, что малые группы и даже целые общества начинают создавать и продуцировать собственные культурные, моральные и религиозные ценности. Кроме того, было доказано, что подобные изменения ценностей нередко происходят взрывным образом, а само их быстрое распространение напоминает распространение заразных болезней.

С 1920-х годов эпидемиологи математически моделируют распространение болезней, принимая во внимание прежде всего два ключевых параметра – скорость передачи (заразность) патогена и скорость его исчезновения благодаря лечению или вымиранию. Социальные ученые предположили, что точно так же возможно трактовать распространение идей и убеждений. Фестингер счел, что Дороти Мартин и ее сторонники будут для него своего рода лабораторией, в которой процесс заражения будет доступен для наблюдения в реальном времени. Что еще важнее, группа Мартин предоставила ученому редкую возможность увидеть воочию, что происходит внутри круга единомышленников после неизбежного провала пророчеств о конце времен.

Молодой исследователь разработал план, который сегодня не одобрила бы ни одна институциональная наблюдательная комиссия: его помощники проникли в окружение Мартин «без ведома или согласия членов группы»²⁷⁰. Проект Фестингера также противоречил этическому кодексу экспериментальных исследований, согласно которому полевые исследователи не должны вмешиваться в деятельность изучаемых сообществ и в принятие решений. Всякий раз, когда Мартин и ее последователи неосознанно прислушивались к советам внедренных наблюдателей, помощникам Фестингера приходилось нарушать это требование невмешательства.

Будучи одной из первых сторонниц сайентологии, Дороти Мартин тяготела к общению с «запредельным» и даже прошла сайентологическую процедуру «освобождения», которая позволила ей вспомнить, среди прочего, свое зачатие, рождение и более ранние реинкарнации. Ведущий соратник Мартин, доктор Чарльз Лоухед, обрел убеждения относительно конца времен более традиционным путем. Сотрудник службы здравоохранения в университете штата Мичиган, он неоднократно участвовал в зарубежных медицинских «миссиях» одной протестантской секты; когда его жена начала страдать от невроза, лишавшего ее дееспособности, поиски исцеления привели Лоухеда к спонтанному общению с энтузиастами НЛО, а уже те познакомили его с мисс Мартин.

Приблизительно за год до предреченного апокалипсиса Мартин объявила себя пророчицей. Однажды она проснулась с покалыванием в правой руке: «У меня было ощущение, что кто-то пытается привлечь мое внимание»²⁷¹. Она взяла карандаш – и обнаружила, что непроизвольно пишет на листе бумаги странным почерком. Поначалу, в отличие от библейских пророков, она воспринимала послания не от Бога, а от кого-то, так сказать, более близкого: когда Мартин обратилась к собственной непослушной конечности и предложила назваться, дух представился ее покойным отцом.

Она быстро освоилась с этой разновидностью ченнелинга ^[87]; покалывание в правой руке, сжимающей карандаш, означало передачу сообщения от неких возвышенных сущностей – от кого-то по прозвищу Старший брат, который излагал духовные потребности ее покойного отца, и от существ с планет Церус и Кларион: среди последних особняком стоял некий Сананда, который именовал себя современным материальным воплощением Иисуса.

Этот Сананда, подлинный современный мессия, в настоящее время, как он сказал, старательно исследовал территорию США и уже связался с другими пророками помимо мисс Мартин. Военно-промышленный комплекс Америки, как выразился позже Дуайт Эйзенхауэр, пугал и злил Сананду и его соратников, известных как Стражи; потому они вознамерились нанести удар возмездия, раздробить Американский континент и затопить его мощным наводнением ближе к концу года. Стражи велели Мартин встретить их летающие тарелки в ночь на 1 августа 1954 года. Никто не явился ни ей самой, ни одиннадцати последователям, которых она привела (среди них не было ни одного из «подсадных» Фестингера), зато объявился обычного вида мужчина; Мартин хотела угостить его фруктовым соком и бутербродом, но он вежливо отказался и ушел.

Отсутствие НЛО стало для группы Мартин первым поводом к прекращению деятельности, сразу семь участников немедленно покинули компанию. Мартин и остальные четверо, сохранившие веру, стали ждать новых вестей, и два дня спустя Сананда сообщил Мартин, что это был он в облике мужчины, отвергнувшего угощение; удовлетворенный моральными качествами оставшихся членов группы, он посулил Мартин спасение в рядах немногих избранных, которых НЛО заберут за несколько дней до апокалипсиса²⁷².

Подобно почти всем миллениалистам и апокалиптикам, Дороти Мартин искренне заблуждалась и никому не лгала. Она тратила свое время и состояние на благо последователей, и вера дорого ей обошлась. Когда детям в Оук-парке, пригороде Чикаго, услышавшим от родителей о неминуемом конце света, начали снится кошмары, полиция выдвинула обвинения в «подстрекательстве к беспорядкам» и поместила Мартин под психиатрическое наблюдение. Тогда она бежала из Чикаго. Лоухед тоже лишился работы из-за своей причастности к группе²⁷³.

Перспектива зрелищного распада системы убеждений группы в конце 1954 года, когда стало почти ясно, что спасительные НЛО не появятся, а апокалипсис не случится, стала главной причиной того, что Фестингер принялся изучать Мартин и ее соратников: ему хотелось выяснить, как на практике ведут себя люди, когда их глубоко укоренившиеся убеждения опровергаются фактами. Книга Фестингера «Когда пророчество не сбывается» стала классической не только в психологии и социологии, но также среди экономистов и политологов ^[88]. Позже Фестингер ввел в употребление ныне обиходный термин «когнитивный диссонанс» для описания эмоционально неприятного конфликта между верой и фактом или, уточняя, между фактом и нарративом. Когда убедительный нарратив сталкивается с объективными фактами, он часто выживает, и этот результат висит проклятием над человечеством с незапамятных времен.

Последующая история Дороти Мартин показательна для понимания того, насколько велико число людей, подверженных когнитивному диссонансу. Вместо того чтобы изменить свои убеждения в свете свидетельств обратного, она и ее группа, которые исходно старались хранить в тайне собственные взгляды, начали вдруг открыто проповедовать «пришествие» летающих тарелок. Покинув Чикаго, Дороти Мартин провела остаток жизни в активном пропагандировании духовности и альтернативного образа жизни в Южной Америке, северной Калифорнии и в Седоне, штат Аризона, где почти через полвека после обещанного апокалипсиса 1954 года и умерла под именем сестры Тедры²⁷⁴.

Велик соблазн усмотреть в фигуре Дороти Мартин карикатуру доверчивости поклонников Нью-эйдж, но не будем забывать, что все мы, люди, в той или иной степени являемся рабами «демона Фестингера». Пыл, выказанный Мартин и ее последователями, кажется почти обязательной составляющей человеческого поведения. Когда анабаптисты Мюнстера неоднократно убеждались, что пророчества Бокельсона о конце света не сбываются, их вера, по крайней мере на какое-то время, становилась крепче, и они принимались еще более ревностно обращать в свою веру население соседних городов. То же самое происходило в «пророческих» группах протестантов-евангелистов в середине девятнадцатого столетия.

Это противоречивое поведение опирается на определенный извращенный смысл. Отказ от глубоко укоренившихся убеждений причиняет сильную психическую травму; для избавления от нее отлично подходит компания новообретенных сторонников. По словам Фестингера, «если убеждать все больше и больше людей, что система верований верна, то очевидно, что она в конце концов станет таковой»²⁷⁵.

* * *

С 1620 года пуритане, тесно связанные с движением пятых монархистов, отправляли колонистов в Массачусетс. Десять лет спустя новый лидер колонии Массачусетского залива Джон Уинтроп сулил своим товарищам, что им суждено обрести «град на холме», за успехом и благополучием которого будет с восхищением следить весь мир²⁷⁶. Нация, которая выросла из этой колонии, сумела, без государственной церкви и с непредставимой до тех пор степенью религиозной и идеологической свободы, обеспечить плодородную почву для распространения и роста боговдохновенных движений.

В начале восемнадцатого и девятнадцатого столетий случились соответственно Первое и Второе великие пробуждения, то есть религиозные возрождения, охватившие будущие Соединенные Штаты Америки и Англию; в обоих случаях возникло множество неортодоксальных теологий, которые, как и предшествовавшая им Реформация, ценили индивидуальную духовность, отказывая в праве на существование организованным религиозным иерархиям.

Мрачный взгляд с лица на банкноте Федеральной резервной системы достоинством в 20 долларов отражает ту историческую иронию, которая непосредственно связана со Вторым великим пробуждением. Эндрю Джексон отвергал саму идею центрального банка и допускал отмену устава Второго банка Соединенных Штатов Америки в 1837 году. Пожалуй, срока хуже он не сумел бы подобрать при всем желании: почти одновременно страна увидела громкий крах пузыря, обернувшийся массовыми продажами государственной земли, спекуляциями с недвижимостью, взлетом и падением цен на хлопок. Когда пузырь лопнул, ни один национальный банк не смог выступить в качестве кредитора, чтобы спасти положение дел. Стала ощущаться нехватка валюты, которая погрузила страну в болезненную депрессию почти на десять лет и оставила без работы около 25 процентов населения. Точных экономических данных по той эпохе не сохранилось, однако можно предположить, что безрассудство Джексона обошлось стране крайне дорого и было вполне сопоставимо по последствиям с Великой депрессией сто лет спустя. Английский писатель Фредерик Марриет делился впечатлениями от Нью-Йорка после паники 1837 года: «Городом овладели подозрительность, страх и ощущение беды. Не ведай я истинной причины, то вообразил бы, что вокруг лютует чума, о которой до меня столь красочно писал Дефо ^[89]. Ни единой улыбки на лицах прохожих на улицах, поспешные шаги, озабоченные взгляды, скорый обмен приветствиями или поспешные разговоры о неминуемой гибели до захода солнца… Механики, лишившиеся работы, расхаживают взад и вперед с видом голодных волков. Глубокое потрясение передается подобно электрическому току всей стране, на расстояние в сотни миль. Каналы, железные дороги и все общественные работы замерли; ирландский переселенец сидит у своей лачуги с лопатой в руке и умирает от голода, а мысли его обращены к родному Изумрудному острову»²⁷⁷.

Второе великое пробуждение, которое к тому времени уже шло полным ходом, значительно ускорилось благодаря панике 1837 года. Вдобавок на свет появились многочисленные «раскольнические» движения, от мормонства до откровенно мошеннических духовных практик вроде «учения» сестер Фокс ^[90], якобы общавшихся с умершими и обманувших в том числе великого писателя и политика Горация (Хораса) Грили²⁷⁸.

Самым поразительным выглядит тот факт, что около ста тысяч американцев поверили в конец света 22 октября 1844 года. Это массовое заблуждение восходит к наиболее неожиданному из лидеров милленаристов – к скромному, непритязательному и склонному к самокопанию человеку по имени Уильям Миллер.

* * *

Миллер родился в 1782 году в городке Лоу-Гемптон, в восточной оконечности штата Нью-Йорк, был первым из шестнадцати детей в семье, прозябавшей в крайней нищете. Семья исповедовала баптизм и была крайне религиозной. Мать научила мальчика читать, однако бедность не позволила ему получить надлежащее образование. Подобно многим отпрыскам фермеров того времени он в промежутке с девяти до четырнадцати лет посещал школу только три месяца в году, от завершения сбора урожая до следующей посевной. Дома мальчик, полюбивший чтение, имел доступ лишь к отцовской Библии, сборнику гимнов и Псалтырю; щедрые соседи порой оделяли его популярной литературой – скажем, экземпляром «Робинзона Крузо». Отцу не нравились сыновьи пристрастия, он считал, что это помеха фермерским занятиям, так что юный Уильям обычно прокрадывался к очагу под покровом ночи, чтобы немного почитать при свете тлеющих углей²⁷⁹.

В возрасте двадцати одного года он женился и перебрался на несколько миль восточнее, через границу штата Вермонт, чтобы заниматься сельским хозяйством в доме своей жены недалеко от Поултни. Судьба распорядилась так, что этот городок был рассадником деизма, философии, которая предполагала наличие особого высшего существа, «Божественного часовщика», что наблюдает за своим творением на расстоянии; Библия для деистов – обыкновенная книга, в которой нет ничего боговдохновенного, не более чем полезный справочник по древней истории.

Обширная городская библиотека отражала эту свободу мысли: в ней имелись сочинения Вольтера, Юма, Пейна и многих других авторов, к творениям которых Миллер приобщался, сам постепенно становясь деистом. Вдобавок в Поултни он попал под влияние самого известного горожанина, Мэтью Лайона, конгрессмена, ветерана войны за независимость, ярого соратника Итана Аллена ^[91] и известного агностика²⁸⁰.

Чем усерднее Миллер знакомился с философией эпохи Просвещения, тем больше вопросов вызывала у него Библия. Почему Господь наделил человечество столь невнятной книгой, почему Он обрекал на смерть, муки, изгнание и голод несчастные души, неспособные верно истолковать этот текст? По мнению Миллера, само человечество тоже не оправдывало ожиданий:

«Чем глубже я погружаюсь в чтение, тем все страшнее открывается мне развращенная природа человечества. Невозможно отыскать ни единого светлого пятна в нашем прошлом. Эти завоеватели мира и славные герои истории, очевидно, были сущими демонами в человеческом обличье. Все горести, страдания и невзгоды мира, казалось, возрастали пропорционально той власти, которую означенные мужи обретали над своими собратьями. Я стал крайне недоверчивым к людям вокруг себя»²⁸¹.

Иконоборчество Поултни вполне устраивало молодого фермера; освободившись наконец от удушающей религиозной атмосферы в семье, он восстал и принялся безжалостно высмеивать семейное благочестие, прилюдно пародируя витиеватые проповеди своего деда-проповедника²⁸².

Достойным похвалы Миллеру виделся разве что единственный эпизод семейной истории – его отец участвовал в войне за независимость, и потому сын искал убежища от развращенного человечества в патриотизме и военной службе. В 1810 году, когда казалась неизбежной война с Великобританией, ополчение Вермонта присвоило ему чин лейтенанта; с началом войны в 1812 году Миллера повысили до капитана ополчения, а в следующем году он перешел в регулярную армию в чине лейтенанта. Даже при понижении звания этот переход считался продвижением по службе, а к началу 1814 года он сумел восстановить капитанский чин. В конце лета он оказался в Платтсбурге, на берегах озера Шамплейн, где уступавшие в численности и вооружении американские силы нанесли поражение британским захватчикам в яростном сражении на суше и на море.

Военные действия привели Миллера в смятение, и 11 сентября он написал жене, что из трехсот солдат и моряков на борту одного из американских кораблей уцелело всего двадцать пять человек. «Некоторые наши офицеры из тех, кто был на борту, говорят, что кровь заливала по колени». На следующий день он отправил новое письмо:

«Боже мой! Что за бойня со всех сторон!.. Моего красноречия недостанет передать всеобщую радость. На закате наши форты дали победный салют под пение «Янки Дудл» ^[92]… Морское и сухопутное сражение в пределах одной-двух миль, пятнадцать или двадцать тысяч человек бились одновременно… Это превосходит все, что я видел когда-либо ранее. Сколь грандиозно, сколь возвышенно и сколь прискорбно сие зрелище!»²⁸³

Эта битва не только уничтожила британские силы вторжения, но и покончила с деизмом Миллера; как еще было объяснить, помимо прямого вмешательства Высшего Промысла на стороне Америки, поражение пятнадцати тысяч британских солдат, закаленных в Наполеоновских войнах, от собранных наспех полутора тысяч регуляров и четырех тысяч добровольцев? «Столь удивительный результат, достигнутый вопреки всему, действительно показался мне проявлением воли, более могущественной, нежели человеческая»²⁸⁴.

Вскоре после войны он вернулся на ферму в Лоу-Гемптоне, где от него, уважаемого ветерана и мелкого городского чиновника, ожидали, что он станет активнее посещать местную баптистскую церковь.

Его военный опыт и возвращение в консервативную религиозную среду детства спровоцировали духовный конфликт; не утративший любви к чтению, он применил литературный анализ к осмыслению предшествующего неверия и своего будто бы сверхъестественного впечатления от боев. Около 1816 года Миллер приступил к трудоемкому и пословному анализу Библии. Если, например, ему встречалось слово «зверь» в контексте, который предполагал, что оно символизирует языческую империю, как в книге пророка Даниила или в Откровении, он настойчиво искал это слово в том же значении в остальной Библии.

После нескольких лет усердного изучения Священного Писания он посчитал, что отыскал способ примирить свое прежнее неверие и боевой опыт. Из четырех царств, описанных Даниилом, уцелел лишь Рим, воплощенный в католической церкви. Особенно Миллера поразили следующие строки: (Дан 8:14): «И сказал мне: “на две тысячи триста вечеров и утр; и тогда святилище очистится”».

Теперь Миллеру все стало ясно: в главе 7 Первой книги Ездры персидский царь Артаксеркс повелевает израильтянам вернуться в Иудею и построить «жилище Бога» в седьмой год его царствования, то есть, по подсчетам историков, в 457 году до н. э. В этом году, по эсхатологии Миллера, начали тикать апокалиптические часы. Значит, если принять во внимание тождество библейского дня и календарного года, установленное библеистами, мир должен закончиться 2300 лет спустя, в 1843 году.

Миллер наследовал давней интеллектуальной традиции «числового мистицизма», которая столь очаровала Иоахима Флорского и притягательность которой не ослабевает по сей день. Наиболее ярким современным примером этой приверженности может служить исследование Джона Тейлора и Чарльза Пьяцци Смита ^[93] в конце девятнадцатого столетия: они выявили ряд математических совпадений в структуре пирамид, скажем, тот факт, что отношение периметра пирамиды к удвоенной ее высоте близко по значению к числу π, что периметр в 365 раз превышает размерами отдельный блок пирамиды или что расстояние от Земли до Солнца почти в миллиард раз больше высоты пирамиды ^[94]. Смит позднее опубликовал бестселлер «Наше наследие в Великой пирамиде», подробно изложив эти удивительные открытия²⁸⁵.

Спустя столетие швейцарец по имени Эрих фон Дэникен прибегнул к аналогичным вычислениям, чтобы доказать, что инопланетяне посещали Землю, в своем бестселлере «Колесницы богов»²⁸⁶. А богословы уже почти тысячелетие используют схожие математические совпадения и библейскую хронологию для предсказаний о конце света. Не далее как в 2011 году ведущий христианской радиостанции Гарольд Кэмпинг заявил, что конец света наступит 21 октября. В 2012 году он признал свою ошибку и смиренно процитировал увещевание евангелиста Матфея (24:36): «О дне же том и часе никто не знает»²⁸⁷.

Блестящий популяризатор математики, создатель головоломок и социальный реформатор Мартин Гарднер писал о книге Смита: «Его работа – это классика в своем роде. Немногие книги настолько ярко иллюстрируют ту легкость, с которой умный человек, страстно убежденный в некой теории, может манипулировать предметом обсуждения таким образом, чтобы подыскать обоснования четко выраженному мнению»²⁸⁸. (По иронии судьбы Гарднер вырос среди адвентистов седьмого дня, то есть прямых потомков вероучения, которое одобрил бы Миллер²⁸⁹.) Как часто с ним бывало, покойный enfant terrible литературы Кристофер Хитченс ^[95] подобрал более резкое определение для подобной мнимой хронологии библейского толка: «одометр для идиотов»²⁹⁰.

Мистицизм библейских чисел подпитывается явлением «упорядоченности» (patternicity) ^[96]. Библия изобилует разнообразными числами и сюжетами, нередко дает совершенно противоречивые датировки, и все это позволяет прилежным миллениалистам находить доказательства практически для любой даты грядущего конца света. Миллер отнюдь не первым обратился к библейским числам и не первым обозначил 1843 год как год апокалипсиса; в 1946 году проповедник из адвентистов седьмого дня Лерой Эдвин Фрум опубликовал книгу «Пророческая вера наших отцов», и в этой четырехтомной истории вычислений даты Судного дня перечисляются десятки прогнозов, связанных с 1843 годом. При этом не подлежит сомнению, что никакое другое «числовое» пророчество не навлекло столько бед, сколько их причинило апокалиптическое видение Уильяма Миллера²⁹¹.

Числовой мистицизм неминуемо усугубляется другим хорошо известным психологическим феноменом, так называемой «убежденной предвзятостью», когда люди, выбрав некую гипотезу или систему верований, впредь обращают внимание только на факты, подтверждающие их убеждения, но избегают всего, что этим фактам противоречит.

Этот термин ввел в употребление психолог Питер Уэйсон. В ходе классического эксперимента конца 1950-х годов он предлагал испытуемым последовательности из трех чисел, к примеру 2–4–6, и просил их вывести правило образования конкретной последовательности, а затем проверить это правило на других рядах²⁹².

Наиболее очевидное правило для вышеприведенного триплета – это «последовательность четных чисел», так что испытуемые чаще всего приводили в доказательство ряды 8–10–12 и т. д., а экспериментатор подтверждал соответствие выведенному правилу, которое работало и для больших последовательностей, скажем, 24–26–28.

После нескольких «подтверждений» правоты выбора «последовательных четных чисел» делалось разумное заключение об истинности правила.

Но дело в том, что все три перечисленные последовательности согласуются с множеством других правил, будь то «возрастание по порядку» или «только положительные числа по возрастанию». Иными словами, испытуемые лишь старались подкрепить собственные гипотезы, тогда как на самом деле более эффективная стратегия предусматривала проверку триплетов, эти гипотезы опровергавших, например, ряда 5–7–9. Если будет сказано, что этот триплет тоже соответствует правилу, значит, правило «последовательности четных чисел» ошибочно, зато правила «возрастания по порядку» или «возрастания с шагом в две единицы» по-прежнему остаются верными.

Большинство испытуемых чаще всего принимало в расчет триплеты, соответствующие их собственным гипотетическим правилам, а не те, что оказывались несовместимыми с этими правилами. Подбирая доказательства в подтверждение своих гипотез, они редко выявляли правильные последовательности, положенные в основание числовых рядов Уэйсона.