Текст книги "Погибшая леди"
Автор книги: Уилла Кэсер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Миссис Форрестер и мистеру Огдену предстояло играть против миссис Огден и капитана.
– Констанс! – позвала миссис Форрестер, усаживаясь за карточный стол, – может быть, вы сыграете с Нилом? Я слышала, он хороший игрок.
Мисс Огден вздернула свой короткий нос, линии, шедшие к углам губ, стали более резкими, и лицо сразу приняло обиженное выражение. Нил ясно видел, что не нравится ей, но не собирался покорно сдаваться.
– Мисс Огден, – сказал он, неторопливо тасуя карты и не садясь за стол, – мы с дядюшкой привыкли играть вместе. Наверно, и вы уже сыгрались с мистером Элингером? Может быть, нам так и распределить свои силы?
Быстро и подозрительно взглянув на него из-под светлых ресниц, Констанс уселась в кресло, даже не удостоив Нила ответом.
Фрэнк Элингер вернулся из столовой, где угощался французским коньяком капитана, и сел в свободное кресло напротив мисс Огден.
– Ага, Конни, мы, кажется, играем вместе? Ну что ж, прекрасно! – воскликнул он, снимая колоду, подвинутую Нилом.
Была уже почти полночь, когда Черный Том распахнул двери и объявил, что подан пунш и гоголь-моголь.
Игравшие перешли в столовую, где посреди стола дымилась чаша с пуншем.
– Констанс, вы поете? – спросил капитан Форрестер. – Люблю попивать пунш под старые песни.
– Очень сожалею, мистер Форрестер, но у меня совершенно нет голоса.
Нил заметил, что, обращаясь к капитану, Констанс старается говорить громче, хотя тот прекрасно слышал. Нил поспешил вмешаться.
– Если вы хорошенько попросите дядю, сэр, он для нас споет.
Судья Помрой пригладил серебряные усы, прокашлялся и запел старую шотландскую балладу. Остальные подхватили, но не успели допеть до конца, так как с моста донеслось гулкое громыханье. Все рассмеялись и бросились к окнам. Оказалось, что подали похоронный экипаж, нанятый судьей, он въезжал на холм, поблескивая единственным фонарем, второй почему-то не горел.
Миссис Форрестер послала Тома вынести кучеру стаканчик вина.
Когда судья с племянником надевали в холле пальто, она подошла к Нилу и вкрадчиво прошептала:
– Ты помнишь, что должен прийти сюда завтра после двух? Я задумала небольшую прогулку и рассчитываю, что ты возьмешь Констанс на себя.
Нил закусил губу и заглянул в смеющиеся, но непреклонные глаза миссис Форрестер.
– Только ради вас, так и знайте! – отрезал он.
– Понятно! Ради меня. Так и запомним.
Дядюшка с Нилом, покачиваясь на рессорах наемного экипажа, укатили. Огдены удалились наверх в отведенные им комнаты. Миссис Форрестер поспешила к капитану – помочь ему высвободиться из парадного сюртука, убрать сюртук в шкаф и взбить повыше подушки. После своего падения с лошади капитан спал на узкой железной кровати в алькове, где прежде у миссис Форрестер была туалетная комната. Раздеваясь, капитан пыхтел и отдувался, как будто сильно устал за день. Он принялся было неуклюже расстегивать запонки, остановился, подул на пальцы и снова взялся за дело. Миссис Форрестер пришла ему на помощь и быстро расстегнула все застежки. Капитан не стал благодарить жену, но с облегчением отдался ее заботам.
Когда железная кровать заскрипела под тяжестью капитана, миссис Форрестер окликнула его из спальни:
– Мистер Форрестер! Спокойной ночи! – и задернула плотные портьеры, отделявшие альков.
Она сняла кольца и серьги и начала расстегивать черное бархатное платье, но замерла, услышав, что где-то звякнул стакан. Снова застегнув на плече платье, она вышла в столовую, освещенную лишь огнем камина, горевшего в соседней гостиной. У буфета стоял Фрэнк Элингер и наливал себе бокал, намереваясь выпить на ночь. Старый французский коньяк у Форрестеров был крепок, как сердечные капли.
– Осторожно, – тихо предупредила миссис Форрестер, подходя к Элингеру. – Чутье меня не обманывает, на лестнице кто-то есть! Видишь, дверь приоткрыта? О, в наши дни у котяток цепкие коготки! Налей и мне капельку. Спасибо. Я выпью у камина.
Элингер последовал за ней в гостиную. Миссис Форрестер остановилась у самой решетки и в слабом свете голубых огоньков, вспыхивающих на углях, которые подбросили, чтобы камин не потух, всмотрелась в своего собеседника.
– Ты уже и так слишком много выпил, Фрэнк! – сказала она, глядя на его раскрасневшееся властное лицо.
– Ну, не так уж много. И мне это нужно: ведь сегодня такая ночь, – со значением ответил Элингер.
Миссис Форрестер нервно поправила выбившийся локон.
– Уже не ночь, а утро. Ложись и спи, пока не выспишься. Но будь осторожен. Я точно слышала – кто-то крался по лестнице в одних чулках. Спокойной ночи, – она положила руку на его рукав, белые пальцы прильнули к черному сукну, как кусочки бумаги к намагниченному железу. И хотя прикосновение было едва ощутимым, оно обожгло Элингера, пронзило каждую клеточку его существа. Он глубоко вздохнул, так что широкая грудь поднялась, и посмотрел на миссис Форрестер с высоты своего роста. Она опустила глаза.
– Спокойной ночи, – тихо повторила она и быстро повернулась к двери, но подол ее черного платья обвился вокруг его ноги, от трения бархата о сукно раздалось легкое потрескивание, высеклись искры.
Оба вздрогнули.
С минуту они стояли, глядя друг на друга, потом миссис Форрестер выскользнула за дверь. А Элингер, сложив на груди руки, остался у камина и, сжав капризные губы, устремил хмурый взгляд в огонь.
5
Когда на следующий день Нил поднялся на холм, из-за угла дома как раз выскочила пара черных пони, запряженных в легкие двухместные сани, и остановилась перед входом. На крыльце появилась миссис Форрестер, одетая для прогулки. За ней вышел Элингер, его длинное, подбитое мехом пальто с блестящим каракулевым воротником было красиво отделано спереди шнуром и застегнуто на все пуговицы. Он выглядел еще более самоуверенным и пышущим здоровьем, чем накануне. Румяное лицо под козырьком фуражки ясно выражало, что он доволен собой и жизнью.
Миссис Форрестер весело крикнула Нилу:
– Мы едем на реку за кедровыми ветками к Рождеству! Ты побудешь с Констанс? Она, кажется, немного обиделась, что мы ее не берем, но большие сани сломались. Уж пожалуйста, будь так добр, утешь ее!
Она сжала руку Нила, доверительно улыбнулась ему и села в сани. Элингер вскочил за ней, сел рядом, и они понеслись вниз с холма под веселый звон бубенчиков.
Мисс Огден оказалась в гостиной. Сидя у камина, она раскладывала пасьянс и явно была не в духе.
– Входите, мистер Герберт. Могли бы они и нас с вами взять с собой, вы не находите? Мне бы тоже хотелось посмотреть эту речку. Терпеть не могу сидеть взаперти.
– Так пойдемте, прогуляемся. Я могу показать вам город.
Констанс, казалось, не слышала Нила. Она то и дело морщила короткий нос, отчего складки у губ непрерывно подергивались.
– А почему бы нам с вами не нанять сани в городской конюшне? Мы бы тоже поехали на реку. Я надеюсь, Суит-Уотер не частная собственность? – возмущенная Констанс нервно хихикнула и выжидательно взглянула на Нила.
– Нет, в такое время в конюшне уже ничего не получишь. Все упряжки разобраны, – твердо ответил он.
Констанс посмотрела на него недоверчиво, склонилась над карточным столом и повела пухлыми плечами. Ее пушистые светлые волосы были уложены вокруг головы и скреплены сзади узкими черными бархатными лентами.
Пони миновали второй ручей и затрусили по проселочной дороге к реке. Миссис Форрестер дала выход своим чувствам и озорно рассмеялась:
– Ну, надеюсь, Констанс за нами не гонится? И с чего она взяла, что тоже поедет? Господи, какое счастье, что мы вырвались!
Она вздернула подбородок и втянула в себя воздух. День выдался пасмурный, солнце не проглядывало, воздух был сухой, мороз несильный.
– Бедный мистер Огден! – вздохнула миссис Форрестер. – Без своих дам он куда веселее! Они его совсем одолели. Признайся, ты рад, что не женился?
– Я рад, что не завел некрасивую жену. Зачем Огдену-то это понадобилось? Денег она не принесла, а у него они всегда водились, во всяком случае он никогда не нуждался.
– Ну ладно, завтра они уедут! Бедняжка Констанс! Из-за тебя она совсем в дурочку превратилась. Воображаю, как весело проведет с ней время Нил! – И она расхохоталась, будто печальная участь Нила очень ее забавляла.
– А что собой представляет этот юнец? – Элингер попросил миссис Форрестер подержать вожжи, пока он достанет из кармана сигару. – Зачем он тебе нужен?
– Он славный мальчик, застрял здесь не по своей воле, как мы все. Хочу его помуштровать, чтобы из него вышел толк. Он предан мистеру Форрестеру. Красивый юноша, правда?
– Как тебе сказать…
Они свернули на боковую дорогу, вьющуюся вдоль берега Суит-Уотер. Элингер придержал пони и опустил каракулевый воротник.
– Ну а теперь, Мариан, дай взглянуть на тебя.
Миссис Форрестер прикрывала лицо муфтой, защищаясь от хлопьев снега, летевших из-под лошадиных копыт. Не опуская муфты, она искоса взглянула на своего спутника.
– Ну и как? – задорно спросила она.
Он взял ее под руку и сел пониже в санях.
– Могла бы посмотреть на меня и поласковей. Я так давно не видел тебя. Черт знает сколько времени прошло.
– Может быть, даже слишком много, – тихо проговорила она. От его долгого пожатия насмешливый взгляд ее заметно смягчился. – Да, давненько мы не виделись, – повторила она беспечно.
– А почему ты не ответила на мое письмо? Я отправил его одиннадцатого.
– Не ответила? Но на телеграмму-то ты мой ответ получил?
Он нагнулся к ней, но она отстранилась.
– Смотри-ка лучше за пони, дорогой, а то они вывалят нас в снег.
– Ну и пусть! Я только рад буду, – сквозь стиснутые зубы ответил Элингер. – Так почему все-таки ты мне не написала?
– Ох, не помню! Да и ты ведь тоже не слишком часто мне пишешь.
– А чего ради писать? О моих чувствах ты упоминать запрещаешь. Считаешь, что это рискованно.
– Конечно, рискованно, да и глупо. Но теперь прочь осторожность! Во всяком случае, излишнюю! – она тихо засмеялась. – Раз мне суждено торчать здесь всю зиму одной и стареть, я бы хотела, – она накрыла его руку своей, – я бы хотела, чтобы мне было что вспомнить.
Элингер зубами стащил с руки перчатку, поглядел на уходящую вдаль дорогу, на заснеженные уступы берега, и в глазах его появился какой-то волчий блеск.
– Осторожней, Фрэнк. Кольца! Ты делаешь мне больно!
– Чего же ты их не сняла? Раньше всегда снимала. Ну что, остановимся здесь? Это и есть твои кедры?
– Нет, поедем дальше, – очень тихо отозвалась миссис Форрестер, – там кедры лучше, они в лощине. Она глубокая, укрыта со всех сторон.
Элингер посмотрел на нее. Она сидела, отвернувшись, и его полные губы искривились в усмешке. Сейчас ее голос звучал иначе, он узнал эти интонации. Не проронив 48 больше ни слова, они понеслись дальше по извилистой дороге. Миссис Форрестер слегка склонила голову, ее лицо было полускрыто муфтой. Наконец она велела Элингеру остановиться. Справа от дороги он увидел рощу. За ней между крутыми склонами пряталось пересохшее старое русло. О его изгибах можно было догадаться по неподвижным темным верхушкам кедров, выглядывавших из лощины.
– Посиди минутку, – сказал он. – Я распрягу лошадей.
Когда начало смеркаться и на снег легли синие тени, один из братьев Блюм – Адольф, – бесшумно выслеживавший в роще зайцев, наткнулся в кустах на пустые сани. Увидев привязанных, нетерпеливо бьющих копытами пони, Адольф снова отступил за деревья, прилег у поваленного ствола и стал ждать, что произойдет дальше. В его жизни мало чего происходило, разве что погода преподносила сюрпризы.
Внезапно из лощины до него донеслись тихие голоса. Они приближались. Скоро на дорогу вышел высокий незнакомый мужчина, гостивший у Форрестеров. На одной руке у него висела бизонья полость, на другую опиралась – подумать только! – сама миссис Форрестер. Они шли медленно, целиком поглощенные друг другом. Подойдя к саням, мужчина расстелил полость на сиденье и взял миссис Форрестер за талию, будто хотел поднять и посадить в сани. Но вдруг он крепко прижал ее к себе, а она спрятала лицо у него на груди, уткнувшись в его черное пальто. И так они стояли очень долго.
– Да, а как быть с этими проклятыми ветками? – спросил мужчина, усадив ее наконец в сани и укутав бизоньей полостью. – Может, вернуться и нарубить?
– Все равно, – тихо отозвалась она.
Он вынул из-под сиденья в санях топорик и снова направился в лощину. Оставшись одна, миссис Форрестер закрыла глаза муфтой, на губах ее играла легкая улыбка. Голубоватый воздух был неподвижен, и Адольфу Блюму чудилось, что он слышит ее дыхание. А когда из лощины донеслись удары топора, он увидел, как затрепетали ее веки, по телу пробежала легкая дрожь.
Мужчина вернулся и бросил в сани зеленые кедровые ветки. Когда он сел рядом с миссис Форрестер, она нежно прильнула к нему и взяла его под руку.
– Поезжай помедленней, – проговорила она тихо, словно во сне. – Опоздаем к обеду – не беда! Мне все равно!
Пони затрусили по дороге.
Бледный Адольф Блюм вылез из-за своего укрытия и медленно пошел по следам, ведущим в лощину. Над склонами уже поднялась оранжевая луна, а он все сидел под кедрами, положив ружье на колени. Когда миссис Форрестер ждала в санях, закрыв глаза, уверенная в полной безопасности, он был так близко, что вполне мог протянуть руку и дотронуться до нее. Он впервые видел ее такой. Лукавый взгляд и беспечные манеры всегда служили ей надежной защитой от любопытных взглядов. А что, если бы на месте Адольфа Блюма за стволом прятался Тэд Граймс или Айви Петерс?
Но Адольф Блюм никогда никому не выдаст ее тайну. Его представления о жизни были вполне феодальными. Раз люди богаты и удачливы, значит, они вправе иметь привилегии. Поступки этих горячих, бесшабашных, готовых на риск людей, чувства, двигавшие ими, вряд ли могли быть понятны вчерашнему мальчишке, который круглый год зависел от прихотей природы, вечно зяб и мок, часами простаивал в грязи, ловя рыбу, целые дни проводил на болоте, подкарауливая диких уток. Тем не менее миссис Форрестер никогда не считала ниже своего достоинства улыбнуться ему, если он со своим уловом появлялся у входа в ее кухню. И никогда не торговалась. Она относилась к нему по-человечески. А для Адольфа коротенькие беседы с ней, ее улыбки и кивки, когда она проходила мимо него по улице, были самыми яркими впечатлениями в жизни. Она покупала у него дичь, даже когда охота бывала запрещена, и ни разу его не выдала.
6
Нил лучше узнал миссис Форрестер в тот год, когда она впервые никуда не уехала и осталась в доме на холме на всю зиму. Та зима стала для Форрестеров как бы водоразделом, и вскоре им пришлось переменить образ жизни. И для Нила та зима явилась своего рода рубежом по весьма простой причине: осенью ему было девятнадцать, а весной исполнилось двадцать – что, согласитесь, далеко не одно и то же.
После рождественских праздников встречи за карточным столом в доме Форрестеров прочно вошли в обиход. Три раза в неделю судья Помрой с племянником отправлялись в дом на холме играть в вист. Иногда они приходили пораньше и обедали там, иногда после затянувшегося последнего робера задерживались на ужин. И Нил – ярый приверженец холостяцкой жизни, решивший, что никогда не будет жить в доме, где командуют женщины, – ловил себя на том, что его привлекают прелести хорошо налаженного быта: нарядный стол с вкусной едой, мягкие кресла, уютный свет красивых ламп и приветливые голоса – все, что окружало его у Форрестеров. В морозные ветреные вечера, когда он сидел у них перед камином в своем любимом синем кресле, он с трудом представлял себе, что придется оторваться от этого уюта, погрузиться в царившую за окном тьму, спуститься по скользкой заледеневшей аллее, а потом в городе спешить по пустой, вымершей улице. В ту зиму капитан Форрестер увлекся луковичными растениями и выращивал их в специально выстроенной маленькой стеклянной оранжерее, примыкавшей к гостиной. Весь январь и февраль комнаты были уставлены нарциссами и гиацинтами, их густой, напоминающий о весне аромат придавал еще больше очарования уютным вечерам у камина.
Нил считал, что в присутствии миссис Форрестер скучать невозможно. Разговаривать с ней было одно удовольствие, и не только потому, что она говорила интересные вещи и отличалась остроумием, – нет, прелесть разговорам с миссис Форрестер придавал быстрый, понимающий блеск ее глаз, ее оживленный голос. Побеседовав с ней о каких-нибудь пустяках, вы вдруг ощущали душевный подъем. Наверно, думал Нил, дело в том, что ей, помимо ее воли, интересны все люди, даже самые заурядные. Если при ней не было таких заправских рассказчиков, как мистер Огден или мистер Дэлзел, всегда имевших наготове увлекательную историю, она забавлялась грубоватыми выходками Айви Петерса или вкрадчивыми комплиментами старика Элиота, у которого покупала обувь на зиму. У нее был поразительный дар подражания. Рассказывая о толстяке-мороженщике, или о Тэде Граймсе из мясной лавки, или о братьях Блюм, которые снабжали ее зайчатиной, она одним легким штрихом придавала тем, о ком говорила, больше яркости и занятности, чем свойственно было им на самом деле. Часто она передразнивала людей в их присутствии, и никто на нее не обижался, наоборот, это им льстило. А как радовался каждый, кому удавалось вызвать ее смех, – это означало, что вы добились признания. Смеясь, она как бы соглашалась с вами, одобряла вас, отмечала, что вы сказали нечто интересное, и этот смех часто говорил вам больше, чем слова, говорил то, чего словами не скажешь, для чего слова были бы слишком прямолинейны. Этот переливчатый смех звучал в ушах Нила и много, много лет спустя, когда он даже не знал, жива ли еще миссис Форрестер. Он вспоминал ее и представлял ее блестящие темные глаза, лицо, сужающееся к подбородку, длинные серьги вдоль бледных щек. Когда все вокруг надоедало и становилось тоскливо, он часто думал, что случись ему снова услышать смех этой давно погибшей для него леди, он бы сразу ожил.
В тот год всегдашний зимний буран разразился поздно – первого марта. Он пронесся над рекой Суит-Уотер и бушевал в городе три дня и три ночи. Снега выпало почти тридцать дюймов, и свирепый ветер закручивал его в снежные смерчи. Форрестеры оказались отрезанными от города, их занесло снегом. Их единственный слуга Бен Кизер даже и не пытался расчистить дорогу и добраться до города. На третий день непогоды Нил отправился на почту, получил кожаную сумку с письмами, накопившимися для капитана Форрестера, и, проваливаясь в снег где по пояс, где по плечи, двинулся к дому на холме. Изгородь вдоль тропы замело, но Нил прокладывал себе путь, стараясь держаться между двумя шеренгами тополей. Когда наконец он достиг парадного входа, навстречу ему вышел капитан Форрестер и впустил в дом.
– Рад тебя видеть, Нил! Очень рад! Мы тут немного заскучали. Наверно, ты еле-еле к нам пробился? Большое тебе спасибо. Пойдем в гостиную, располагайся у камина, сушись и грейся. Только разговаривать будем тихо: миссис Форрестер поднялась наверх, решила прилечь, жалуется, что голова разболелась.
Нил в резиновых сапогах стоял у камина и старался подсушить брюки. Капитан тоже не стал садиться, он открыл стеклянную дверь в свою маленькую оранжерею.
– Сейчас, Нил, я покажу тебе что-то интересное. Мои гиацинты вдруг распустились! Взгляни – все цвета радуги. А вот это – римские гиацинты, их миссис Форрестер пестует. Похоже, они ей по сердцу больше других.
Нил подошел к двери, заглянул в оранжерею, и у него дух захватило при виде свежих, словно умытых цветов.
– А я-то боялся, что в такой мороз они погибнут.
– Нет, эти цветы выносливые, им холод не страшен. Они тут поддерживали нам настроение.
Капитан смотрел сквозь оранжерейное стекло на занесенные снегом кусты. Нилу нравилось наблюдать, как мистер Форрестер обозревает свои владения. Казалось, его взгляд говорил: «Мой дом – моя крепость!»
– Бен сказал, что к амбару прибегают зайцы – повадились есть сено, ведь вся зелень под снегом. Я велел ему накидать там капустных листьев, что же беднягам голодать? А миссис Форрестер каждый день выходит на веранду покормить пеночек и рябинниц, – продолжал капитан, будто разговаривая сам с собой.
На лестнице открылась дверь, и в гостиную спустилась одетая в японский халат миссис Форрестер. Она была очень бледна, а темные круги под глазами свидетельствовали о том, что ее мучает бессонница.
– О, Нил пришел! Какой молодец! И почту привез? А мне есть что-нибудь?
– Три письма. Два из Денвера, одно из Колорадо, – капитан вручил ей письма. – Ну как, детка, поспала?
– Нет, но отдохнула. Там наверху, в западной комнате, замечательно – ветер так и поет, так и свистит в трубах. Разрешите, я пойду оденусь и взгляну, что в письмах? Сильно промок, Нил? Стань ближе к огню.
Когда она подошла к нему пощупать его промокшую одежду, на Нила резко пахнуло спиртным. Интересно, это она так лечится или до того затосковала, что старается забыться?
Когда миссис Форрестер снова спустилась в гостиную, она была одета и причесана.
– Миссис Форрестер, – просительным тоном обратился к жене капитан, – я, пожалуй, выпил бы сейчас, как твои английские друзья, чаю с гренками. Да и для твоей головы чай полезен. Нил нас извинит, что мы ему ничего другого не предлагаем.
– Прекрасно! У Мэри разболелись зубы, она пошла прилечь, так что чай я приготовлю сама. А Нил может поджарить гренки над огнем в камине, пока ты читаешь газеты.
Миссис Форрестер явно повеселела, она повязала Нилу фартук и вооружила его большой вилкой. Нил заметил, что поверх газеты капитан с некоторой опаской бросает взгляды в сторону столовой, а когда его жена принесла поднос, на котором, кроме чая, других напитков не было, капитан просто расцвел. Он выпил целых три чашки и взял вторую порцию гренок.
– Смотри-ка, мистер Форрестер, – шутливо проговорила хозяйка дома. – Нил пришел, и ко мне вернулся аппетит. Знаешь, я сегодня даже завтракать не стала, – пояснила она юноше. – Слишком долго сижу без воздуха. Ну, а что новенького в газетах?
На самом деле это означало: что нового пишут об их знакомых. Капитан снова надел очки в серебряной оправе и прочитал вслух объявления, касавшиеся их друзей в Денвере, Омахе и Канзас-Сити. Миссис Форрестер, сидя на стульчике у огня, грызла гренки и отпускала насмешливые замечания по поводу высокопарных газетных сообщений, таких, к примеру, как известие о помолвке мисс Эрмы Солтон-Смит [4].
– Ну, слава Богу, наконец-то! Ты должен ее помнить, Нил. Она у нас была. Ты еще танцевал с нею.
– Что-то не припоминаю. Как она выглядит?
– Вполне соответствует своей фамилии. Неужели забыл? Высокая, взбудораженная, а глаза горят, как у Старого моряка [5].
Нил расхохотался.
– А что, блестящие глаза вам не нравятся, миссис Форрестер?
– У других женщин – нет! – И она тоже рассмеялась, да так весело, что капитан, оторвавшись от газеты, с облегчением посмотрел на нее. Он бросил читать, выпустил из рук газету, медленно сползшую ему на колени, и стал с удовольствием наблюдать за сидящими у камина женой и Нилом. Они казались ему почти ровесниками. Он привык считать жену совсем молодой. Она заметила, что муж перестал читать.
– Может быть, зажечь лампу, мистер Форрестер?
– Нет, благодарю. Посумерничать тоже приятно.
Действительно, уже наступили сумерки. В гостиной было слышно, что Мэри спустилась сверху и возится в кухне. Камин освещал ноги капитана в домашних туфлях, а его голова и сильные плечи оставались в тени; время от времени мистер Форрестер похрапывал. В комнате темнело, окна превратились в бледно-сиреневые прямоугольники, ставни перестали дребезжать; к концу дня кончился и ветер.
В доме было тихо, только Мэри на кухне иногда громыхала сковородками. Миссис Форрестер шепотом объяснила, что Мэри не в духе, так как ее возлюбленный Джо Пучелик не приходил к ней повидаться. Обычно он навещает ее по воскресеньям, а в это воскресенье как раз начался буран.
– Когда ею пренебрегают, у нее сразу начинает болеть зуб.
– Ну вот, а тут еще я проложил к вам дорогу, теперь, если Пучелик не придет, Мэри вконец расстроится.
– Придет! – передернула плечами миссис Форрестер. – Я, разумеется, ничего не вижу и не слышу, но, поверь мне, он ходит сюда не зря.
Спустя несколько минут миссис Форрестер поднялась.
– Пойдем, – шепнула она, – мистер Форрестер заснул. Давай сбежим вниз с холма, нам никто не помешает. Я только надену резиновые сапоги. Согласен? – Она приложила палец к его губам. – Не возражай! Я больше ни секунды не могу сидеть в этом доме!
Они тихонько открыли входную дверь и вышли на переднюю веранду. Морозный воздух пах свежим снегом. На западе, над утонувшим в сугробах городком, небо окрасилось в нежные голубые и розовые тона. Когда Нил и миссис Форрестер подошли к склону холма, с которого сдуло почти весь снег, она остановилась, глубоко втянула в себя воздух и окинула взглядом белоснежные луга и замершие синеватые тополя.
– До чего же уныло, – пробормотала она. – Неужели нам придется пробыть здесь и следующую зиму? А потом и еще одну? Что тогда со мной будет, Нил? – В ее голосе звучал нескрываемый страх. – Понимаешь, мне здесь нечем заняться! Я совсем не двигаюсь. Ведь на коньках я не умею кататься: у нас, в Калифорнии, никто не катается, да и лодыжки у меня слабые. Вот в Колорадо-Спрингсе в это время я много танцевала – зимой там всегда устраивают балы. Сказать тебе не могу, как мне этого не хватает! Наверно, я и в восемьдесят лет буду танцевать! Вальсирующая бабушка! Да я жить не могу без танцев, когда танцую, совсем иначе себя чувствую!
Они спустились вниз и, прокладывая себе путь среди сугробов, дошли до деревянного моста.
– Подумай, даже ручей замерз! А я считала, проточная вода не замерзает. Неужели это надолго?
– Нет, теперь уже недолго. Вот увидите, через месяц болото зазеленеет, а за ним и луга. Весной здесь красиво. Да вы уже завтра сможете выбраться в город, миссис Форрестер. Смотрите, тучи рассеиваются! А вот и молодой месяц.
Она обернулась.
– Ой, я гляжу на него через левое плечо! [6]
– Да нет, вы смотрите через мое правое.
Миссис Форрестер вздохнула и взяла его за руку.
– Милый мой! Не такие уж широкие у тебя плечи!
И Нил тут же вспомнил другие плечи – широкие, возмутительно широкие, под щеголеватым пальто с каракулевым воротником. Непрошенное вторжение этого третьего лица расстроило Нила, и, пока они медленно поднимались на холм к дому, его не отпускала досада.
Как ни странно, миссис Форрестер больше всего интересовала Нила именно потому, что она была женой капитана, и больше всего он восхищался тем, как она относится к мужу. Самым главным в глазах Нила, помимо ее прочих очаровательных достоинств, было то, что она сумела оценить этого человека – скромного строителя железной дороги и оставалась ему верна. Это, считал Нил, ценнейшее свойство ее натуры, не подвластное ни времени, ни износу, надежное, как дамасская сталь. Именно оно восхищало Нила, на нем держалось его поклонение миссис Форрестер, именно на нем, как он полагал, держалась она сама.
Ему даже нравилось выслушивать ходившие про нее россказни, часто весьма язвительные, о том, какую веселую жизнь она ведет зимой в Колорадо, как льнут к ней молодые люди. Иногда он при этом думал: а ведь она могла бы жить так всегда, все те годы, что он ее знал, однако выбрала другую жизнь. И возможно, это очевидное несоответствие между той жизнью, для которой она была создана, и той, какую добровольно выбрала, и придавало особую остроту ее очарованию. Соблюдая общепринятые правила приличия, она дерзко потешалась над ними – дух противоречия был у нее в крови.
7
В те вечера, когда в вист у Форрестеров не играли, Нил обычно сидел у себя в комнате и читал, однако вовсе не книги по праву, как ему полагалось. Прошлой зимой, когда Форрестеров в Суит-Уотере не было и один унылый день медленно сменялся другим, Нил открыл богатейшие, можно даже сказать неистощимые возможности занять себя. В комнате за приемной судьи, между дверью и стеной, высился узкий книжный шкаф, снизу доверху наполненный строгими томами в темных коленкоровых переплетах. Они стояли отдельно от книг по праву – это было почти полное собрание классиков, которое судья Помрой приобрел давным-давно, в бытность свою студентом Виргинского университета. Уезжая на Запад, он захватил эти тома с собой, но не потому, что любил их перечитывать, – просто в те дни истинному джентльмену надлежало иметь в доме подобные книги, так же как кларет в погребе. Среди прочих в шкафу стояли три тома Байрона, и прошлой зимой дядюшка порекомендовал Нилу почитать его стихи в связи с произнесенной кем-то цитатой, которую Нил не понял.
– Только не читай пока «Дон Жуана», – сказал судья со значительной улыбкой. – Подожди, пока повзрослеешь.
Естественно, что именно с «Дон Жуана» Нил и начал. Потом он проглотил «Тома Джонса» [7], «Вильгельма Майстера» [8]и взахлеб читал все подряд, пока не добрался до Монтеня [9]и полного собрания переводов Овидия [10], а добравшись до них, Нил уже не мог с ними расстаться. Кого бы он ни читал впоследствии, он все время возвращался к их сочинениям. По его мнению, эти двое джентльменов знали, о чем пишут. Даже в «Дон Жуане» Нил усмотрел некоторые «подтасовки», но на Монтеня и Овидия можно было положиться.
В собрании классиков имелись и труды философов, но в них Нил едва заглянул. Его не интересовало, о чем люди думали, он жаждал узнать, что они чувствовали и как жили. Если бы кто-нибудь заранее сказал, что полюбившиеся ему книги – тоже сочинения классиков и в них заключена вековая мудрость, он наверняка даже не стал бы их открывать. Но, наткнувшись на эти богатства самостоятельно, он зажил скрытой от чужих глаз, исполненной тайных наслаждений жизнью. Он читал и перечитывал «Героид» [11], и ему казалось, что лучше о любви никто не сказал. Для Нила эти книги не были средством развлечься, убить время, они представлялись ему живыми существами, застигнутыми в разгар происходящих с ними событий, и эти, с виду строгие и сдержанные, тома, казалось, немало удивлялись непрошенному вторжению в их жизнь. Нил как бы нашел щелку, чтобы подглядывать в прошлое, и ему открывался доступ в великолепный мир, где люди блистали, дерзали и вдохновенно грешили, и все это происходило давным-давно, когда об американском Западе еще никто не знал, а такого городка, как Суит-Уотер, и в помине не было. Целыми вечерами Нил упоенно читал, сидя у лампы, и это чтение открывало перед ним новые горизонты, помогало лучше разобраться в окружающих его людях и уяснить, чего он ждет от себя и от них. Почему-то, начитавшись этих книг, Нил решил стать архитектором. Как знать, если бы судья Помрой оставил свое собрание классиков в Кентукки, жизнь его племянника, пожалуй, сложилась бы по-другому.
