Текст книги "Погибшая леди"
Автор книги: Уилла Кэсер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Отец Нила Герберта одним из первых оказался припертым к стенке и потерпел крах. Он бросил свой домишко, отправил кузину Сэди обратно в Кентукки и перебрался в Денвер, где нанялся на службу. А Нил остался у судьи Помроя изучать юриспруденцию. Нельзя сказать, чтобы Нил питал особую склонность к этому предмету, но у дядюшки ему нравилось, и пока он был согласен жить, где угодно, – все равно несколько тысяч долларов, завещанных матерью, он мог получить, только когда ему исполнится двадцать один год.
Нил оборудовал себе комнату на задах конторы судьи Помроя, располагавшейся на втором этаже одного из самых респектабельных кирпичных домов в городе. Довольный, что избавился от безалаберной кузины Сэди и постоянного бедлама в доме, Нил поддерживал у себя монашескую чистоту и порядок и решил, что останется холостяком, как дядюшка. Он присматривал и за дядюшкиной конторой, то есть убирал в ней и даже переставил мебель по своему вкусу, так что комнаты сразу преобразились, и друзья судьи, особенно капитан Форрестер, стали заглядывать туда поболтать еще охотнее, чем прежде.
Судья гордился племянником. Нилу исполнилось девятнадцать. Это был высокий, стройный рассудительный юноша с правильными чертами лица. Темно-серые глаза, казавшиеся из-за длинных ресниц почти черными, вглядывались в мир довольно угрюмо и настороженно. Да в ту пору мир и представал перед молодыми людьми не слишком радужным. Сдержанность Нила объяснялась не стеснительностью, не тщеславием, а критическим складом ума, но из-за этой сдержанности он казался несколько холодным и выглядел старше своих лет.
Однажды зимой, за несколько дней до Рождества, Нил после обеда сидел за длинным столом в задней комнате конторы, где он обычно работал или делал вид, что работает. Вокруг него высились полки с прекрасно подобранной юридической библиотекой судьи, а на стенах висели строгие гравюры, изображающие государственных деятелей и правоведов. Сам судья Помрой сидел в приемной и вел приятельскую беседу с одним из своих клиентов – фермеров. Нилу наскучило переписывать деловые бумаги, и он стал придумывать предлог, чтобы бросить работу и пойти прогуляться, как вдруг из коридора до него донеслись легкие шаги. Дверь дядюшкиной приемной распахнулась, Нил услышал, как судья поспешно поднялся и тут же зазвенел женский смех – нежный, мелодичный, словно музыкальная гамма. Нил повернулся в своем вращающемся кресле, и теперь ему стало видно, что происходит в приемной. А там, шутливо грозя муфтой судье и огорошенному фермеру-шведу, стояла миссис Форрестер. Ее быстрый взгляд задержался на бутылке виски и двух стаканах, красовавшихся на столе среди бумаг.
– Вот как вы ведете свои дела, судья! Хорошенький пример для вашего племянника, – и, выглянув в открытую дверь, она кивнула вскочившему Нилу.
Нил остался на месте и наблюдал, как миссис Форрестер отказалась сесть на предложенный ей стул и протестующе подняла руку, когда судья любезно показал на виски. Она стояла перед столом судьи в своей длинной котиковой шубе, из-под воротника которой выглядывал алый шарф, и в меховой шапочке с приспущенной на лоб короткой коричневой вуалью с мушками. Эта вуаль, однако, никоим образом не скрывала ее прекрасных глаз, темных и лучистых под дугами бровей на белом лбу. Мороз не разрумянил ей щеки – ее кожа своей благоуханной хрустальной белизной всегда вызывала в памяти белую сирень. Миссис Форрестер достаточно было лишь взглянуть на вас, и вы сразу оказывались во власти ее очарования. Это происходило мгновенно, устоять перед ней не могли даже самые толстокожие. И сейчас Нил видел, как фермер-швед уже неуклюже поднимается со стула и лицо его расплывается в широкой улыбке. Оно и понятно: миссис Форрестер у всех вызывала расположение. Стоило ей кивнуть, проходя мимо, или бросить на вас беглый взгляд – и вам казалось, что вы уже давно ее знаете. Чем-то неуловимым она тут же приковывала к себе внимание: невозможно было оторваться от ее глаз – живых, смеющихся, откровенных, всегда чуточку лукавых, от ее губ, так много говоривших без слов. Вас сразу пленяли ее хрупкость и грациозность.
– Не могли ли бы вы с Нилом пообедать у нас завтра, судья Помрой? И не одолжите ли мне на это время вашего Тома? Мы только что получили телеграмму от Огденов, они собираются заехать к нам по пути из восточных штатов. Ездили за дочкой, забирали ее из школы, у нее, кажется, была свинка. Им хочется попасть домой к Рождеству, но дня на два они остановятся у нас. Ну и, может быть, заглянет еще Фрэнк Элингер из Денвера.
– Что может доставить мне большее удовольствие, чем обед с вами, миссис Форрестер? – велеречиво ответил судья.
– Благодарю! – шутливо поклонилась миссис Форрестер и повернулась к дверям, ведущим в заднюю комнату. – Нил! Не можешь ли ты на некоторое время оторваться от работы и отвезти меня домой? Мистера Форрестера задержали в банке.
Нил надел полушубок из волчьего меха. Миссис Форрестер взяла его под руку, и, быстро пройдя длинный коридор, они спустились по лестнице и вышли на улицу.
У коновязи стояли ее двухместные сани, казавшиеся ярко раскрашенной игрушкой рядом с фермерскими розвальнями и повозками. Нил укутал миссис Форрестер в бизонью полость, отвязал пони и вскочил в сани. Не дожидаясь команды, лошадки помчали их вниз по звенящей от мороза улице, пересекли по льду ручей и затрусили по обсаженной тополями аллее к дому на холме. Лучи вечернего солнца блестели на покрытых снежной коркой лугах. Тополя казались еще прямее и выше – зимой без листьев вид у них был озябший и суровый. Болтая с Нилом, миссис Форрестер повернулась к нему и, чтобы защититься от ветра, прикрыла лицо муфтой.
– Нил! Я на тебя рассчитываю. Ты должен помочь мне развлекать Констанс Огден. Не сможешь ли ты послезавтра приехать к нам днем? Не возьмешь ли ее на себя? Приезжай после обеда, ведь у тебя пока еще не так много клиентов, – она лукаво улыбнулась. – А иначе, как прикажешь занимать девятнадцатилетнюю девицу? Эта ведь еще и в колледже учится? Я не умею вести ученые беседы.
– А я и подавно! – воскликнул Нил.
– Да, но ты-то молодой человек! Может, ты ее чем-нибудь заинтересуешь? Говорят, она хорошенькая.
– А вы как считаете?
– Я давно ее не видела. Как тебе сказать? Раньше на нее заглядывались. Ярко-голубые глаза и роскошные золотистые волосы. Впрочем, не золотистые, – она скорее то, что называется «пепельная блондинка».
Нил и раньше замечал, что, описывая красоту других женщин, миссис Форрестер всегда несколько иронизирует.
Сани остановились перед домом. К лошадям из кухни вышел Бен Кизер.
– В шесть надо съездить за мистером Форрестером, Бен. Нил, зайди на минутку, погрейся.
Она провела Нила в холл через небольшой тамбур, защищавший вход в дом от зимних ветров.
– Повесь свой полушубок и проходи.
Нил последовал за ней в гостиную и сел там в большое кресло, в котором капитан Форрестер любил вздремнуть после обеда. В камине с черной мраморной полкой пылал огонь. Комната была довольно темная, заставленная книжными шкафами орехового дерева с застекленными дверцами и резными украшениями наверху. На полу лежал красный ковер, на стенах висели большие старомодные литографии: «Последний день Помпеи. Дом трагического поэта» и «Шекспир читает стихи королеве Елизавете».
Миссис Форрестер куда-то вышла и вскоре вернулась, неся на подносе графин и рюмки для хереса. Она поставила поднос на курительный столик, налила Нилу и себе и примостилась на ручке одного из кресел. Протянув к горящим в камине углям маленькие ноги, обутые в туфельки с серебряными пряжками, она медленно потягивала херес.
– Хорошо, что нынче вы не уедете после Рождества, – сказал Нил. – Как я помню, вы праздновали Рождество в Суит-Уотере всего один раз?
– Боюсь, в этом году мы застрянем здесь на всю зиму. Мистер Форрестер считает, что переезды нам не по средствам. Мы и не заметили, как вдруг страшно обеднели!
– Как и все, – угрюмо заметил Нил.
– Да, как и все. Только не стоит впадать от этого в уныние! – она снова наполнила рюмки. – К вечеру я люблю позволить себе рюмочку хереса. А мои друзья в Колорадо-Спрингсе сейчас пьют чай, как англичане. Но если я начну пить чай, я сразу почувствую себя старухой! К тому же херес полезен мне для горла.
Нил вспомнил о каких-то слухах, будто у миссис Форрестер слабая грудь и иногда случаются сильные кровохарканья. Но, глядя на нее, в это верилось с трудом – хрупкая с виду, она излучала кипучую энергию.
– Впрочем, Нил, тебе я, наверно, и так кажусь старухой, давно пора надеть чепец и довольствоваться чаем!
Нил сдержанно улыбнулся.
– Для меня вы какой были, такой всегда и останетесь, миссис Форрестер.
– Да? Какая же я по-твоему?
– Красавица! Вы красавица – и все тут!
Наклонившись, чтобы поставить рюмку, миссис Форрестер потрепала Нила по щеке.
– Ну и ну! Похоже, с Констанс ты не ударишь лицом в грязь! – и серьезно добавила: – Но мне приятно, что ты так думаешь. Мне бы хотелось всегда тебе нравиться и чтобы ты заходил к нам почаще. Приходи с дядей, тогда нас будет как раз четверо для виста. Мистер Форрестер по вечерам не может обойтись без карт. Как тебе кажется, Нил, он не стал хуже выглядеть? Меня пугает, что в последнее время он какой-то неуверенный. Ну да ладно! Будем надеяться на лучшее, – она подняла свою недопитую рюмку и стала рассматривать ее на свет.
Нил залюбовался игрой огня на ее серьгах – длинных гранатовых подвесках в виде лилий, отделанных мелким жемчугом. Из всех знакомых ему женщин она единственная носила серьги, и они очень шли к ее тонкому, сужающемуся к подбородку лицу. Капитан Форрестер любил, когда она надевала эти принадлежавшие когда-то его матери гранатовые серьги, хотя он дарил ей и более красивые. Капитану льстило, что его жена носит драгоценности, для него это имело значение. И миссис Форрестер никогда не расставалась со своими красивыми кольцами – снимала их, только когда помогала на кухне.
– Наверно, ему полезно провести здесь зиму, – помолчав, продолжала миссис Форрестер, она внимательно вглядывалась в огонь, будто надеялась найти там ответ, который поможет выпутаться из их теперешних затруднений. – Он так любит эти места. Но, Нил, вы с судьей Помроем должны за ним присматривать, когда он будет наезжать в город. Если вам покажется, что он устал или держится как-то неуверенно, под любым предлогом везите его домой. Он теперь после рюмки-другой раскисает, не то что прежде, – она обернулась, желая удостовериться, закрыта ли дверь. – Прошлой зимой он встречался с друзьями в гостинице «Оленьи рога», выпил немного, как всегда – ведь мужчины без спиртного не могут, на то они и мужчины, – но для него это оказалось чересчур. Я ждала его внизу в экипаже, и, когда он шел ко мне – аллея там, как назло, длинная, – он, представляешь, упал! А ведь было сухо, поскользнуться он не мог. Просто не удержался на ногах. И никак не мог подняться. Мне даже сейчас страшно вспомнить, для меня это было, словно у меня на глазах рухнула гора.
Когда немного погодя Нил, утопая в снегу, спускался с холма, он глядел на красную полоску заката и в душе у него все пело. Ну, в этом году зимой скучно не будет. Как удивительно, что она – эта необыкновенная женщина – оказалась здесь, среди самых обычных людей! Даже в Денвере он не видел женщин, более элегантных, а Нил бывал там в ресторане гостиницы «Браун-палас» и наблюдал, как спускаются обедать дамы «с Востока», остановившиеся в Денвере на пути в Калифорнию. Но среди них не было ни одной столь привлекательной, столь не похожей на других, как миссис Форрестер. Рядом с ней все остальные женщины казались неловкими и тусклыми, даже самым красивым не хватало живости, и разве могли они одним своим взглядом заставить сердце биться сильнее? А ее смех – Нил нигде больше не слышал такого, – манящий, мелодичный, словно музыка, долетающая из танцевального зала, двери которого то распахиваются, то закрываются вновь.
Нил помнил, как впервые увидел миссис Форрестер. Он был тогда еще совсем маленький. Однажды воскресным утром он играл у дверей епископальной церкви, и вдруг ко входу подкатила низкая коляска. Впереди восседал Бен Кизер, а на заднем сиденье – леди в черной шляпе, в черном шелковом платье, шелестевшем рюшами и оборками, и с зонтиком от солнца – ручка у зонтика была из слоновой кости и украшена резьбой. Когда коляска остановилась, леди приподняла подол платья, и из пены белоснежных кружевных нижних юбок показалась черная блестящая туфелька. Леди легко спустилась на землю и, кивнув кучеру, скрылась в церкви. Мальчик последовал за ней и увидел, как она прошла вперед и опустилась на колени. Теперь Нил с гордостью думал, что уже тогда распознал в миссис Форрестер существо из другого, не знакомого ему мира.
Дойдя до конца подъездной аллеи, вдоль которой тянулись шеренги голых, растерявших свои листья, пирамидальных тополей, Нил на минуту задержался у последнего дерева. Как раз над его заостренной верхушкой висел серебристый зимний полумесяц.
4
В хорошую погоду судья Помрой ходил к Форрестерам пешком, но, собираясь на обед в честь приезда Огденов, он нанял в городской конюшне экипаж с кучером. Такие экипажи жители Суит-Уотера нанимали только в торжественных случаях – для похорон или для свадеб. Экипажи пропахли конюшней, а полости в них были тяжелые как свинец и скользкие, как промасленная бумага. В этот вечер Форрестеры пригласили к себе из города только Нила и его дядюшку. Экипаж переехал через ручей и лихо подкатил к дому на холме, а когда пассажиры вылезли, обнаружилось, что вся их одежда покрыта конским волосом.
Капитан Форрестер вышел им навстречу в застегнутом на все пуговицы сюртуке, плотно облегавшем его мощную фигуру. Шея тяжелыми складками нависала над отложным воротником и черным шнурком галстука. Как всегда, он был чисто выбрит, только над губами золотились пшеничные, с загнутыми вниз концами усы. Позади него стояли гости, и все разразились смехом, когда Нил, схватив маленький веник, принялся счищать ворсинки с суконного дядюшкиного костюма. Затем миссис Форрестер почистила Нила, провела его в гостиную и познакомила с миссис Огден и ее дочерью.
Дочь показалась Нилу хорошенькой, вечернее розовое платье открывало ее гладкие руки и невысокую пухленькую шею. Глаза у нее, как и говорила миссис Форрестер, были ярко-голубые – слегка выпуклые и довольно невыразительные. Пепельно-золотистые волосы, уложенные вокруг головы, скреплялись сзади серебряными заколками. Лицо ее хотя и напоминало цветом и свежестью распускающуюся розу, было мало приятным. От короткого носа к углам рта протянулись резкие линии, свидетельствующие о постоянном неудовольствии. Когда что-нибудь вызывало у Констанс малейшую досаду, эти линии углублялись, короткий нос сразу казался длинней и лицо принимало обиженное, настороженное выражение. Подсев к ней, Нил всячески старался разговорить ее, но это оказалось делом нелегким. Девушка явно нервничала, что-то ее беспокоило, она то и дело озиралась и комкала в руках носовой платок. Было ясно, что ее мысли где-то витают. Через некоторое время Нил обратился к ее матери, с ней разговор пошел куда легче.
Миссис Огден была некрасива, можно даже сказать, безобразна. На высоком лбу ее грушевидного лица красовались выложенные плоскими фестонами сухие кудряшки. Лиловое вечернее платье только подчеркивало тусклую смуглость кожи. На морщинистой шее сверкало бриллиантовое ожерелье. В отличие от своей дочери она была чрезвычайно дружелюбна, правда, разговаривая, склоняла голову к плечу и «строила глазки», то есть лукаво поглядывала искоса на собеседника, что, по мнению Нила, пристало лишь хорошеньким женщинам. Вероятно, она часто имела дело с людьми, для которых являлась важной персоной, и усвоила манеры балованного ребенка. Сначала миссис Огден показалась Нилу глуповатой, но вскоре он перестал замечать ее жеманство, и она ему даже понравилась. Позабыв о холодности ее дочери, он уже от души смеялся шуткам миссис Огден. У мистера Огдена – невысокого загорелого человека лет пятидесяти – были закрученные усы и жесткая бородка-эспаньолка. Один глаз у него косил. На этот раз он держался значительно сдержанней и не был таким оживленным, как прежде, когда Нил встречал его у Форрестеров. Казалось, вести разговор он предоставляет жене. Однако стоило миссис Форрестер обратиться к нему или просто пройти мимо, его нормальный глаз мгновенно загорался и смотрел на нее, не отрываясь, а косящий так и оставался устремленным в пространство.
Внезапно все оживились. В комнате будто стало теплей, лампы, казалось, загорелись ярче – в гостиную из столовой, где он готовил коктейли, вошел четвертый гость из Денвера, неся в руках блестящий поднос с бокалами. Это был Фрэнк Элингер – сорокалетний холостяк, высокий, широкоплечий, с прямыми длинными ногами и еще достаточно стройной фигурой, так что белый, застегнутый на все пуговицы жилет под сюртуком безукоризненного покроя облегал его без единой морщинки. Черные волосы, курчавые и жесткие, как набивка матраса, уже поседели на висках, а на румяном лице вокруг крупного орлиного носа с длинными ноздрями были заметны красные прожилки. Подбородок разрезала глубокая ямка, полные, капризно очерченные губы казались очень упругими и волевыми, а белые, крепкие, но неровные зубы наводили на мысль, что этому человеку ничего не стоит перекусить стальной прут. Его тело, даже стянутое одеждой, дышало какой-то буйной силой, сродни той, что исходит от хищного зверя. Нила очень интересовал этот человек, о котором ходили самые невероятные рассказы. Он не мог понять, нравится ему Элингер или нет. Ничего плохого он о нем не знал, но чуял, что он чем-то опасен.
С появлением коктейлей немедленно завязалась общая беседа, сплотившая гостей и хозяев. Даже мисс Констанс не выглядела больше такой рассеянной. Стоя рядом с ее стулом, Элингер выпил коктейль и предложил ей вишню из своего стакана. Коктейли тогда пили старомодные, их готовили на основе виски. Мартини еще не был в ходу, поскольку джином предоставляли утешаться матросам да пьянчужкам-поломойкам.
– Превосходно, Фрэнк, превосходно! – похвалил Элингера хозяин дома и вытер усы чистым, надушенным платком. – А нельзя ли повторить? – весело глянул он на гостей из-под тяжелых век. Капитан говорил с некоторой одышкой, а глаза его после памятного падения с лошади теперь всегда казались налитыми кровью.
– Предусмотрено, капитан, всем еще по бокалу, – Элингер принес из столовой внушительный сосуд для приготовления коктейлей и снова налил всем, кроме мисс Огден. А ей погрозил пальцем и поднес на тарелочке вишни.
– Нет, этих не хочу, дайте ту, что у вас в бокале, – сказала она с капризной улыбкой. – Я люблю пьяные вишни.
– Констанс! – с упреком воскликнула ее мать, скосив глаза на миссис Форрестер, словно приглашая и ее умилиться такой непосредственностью.
– Нил, – рассмеялась миссис Форрестер, – не отдашь ли и ты свою вишню этому младенцу?
Нил быстро пересек комнату и протянул Констанс бокал с вишней на дне. Та вынула ее двумя пальчиками и переложила к себе в бокал, где, как успел заметить Нил, когда все направились в столовую, вишня так и осталась. «Упрямая розовая дура, – подумал он, – да еще, видно, совсем потеряла голову из-за этого Элингера, а он ей в отцы годится». Увидев, что ему предстоит сидеть рядом с ней за обедом, Нил тяжело вздохнул.
Капитан Форрестер сел во главе стола и заткнул за воротник салфетку. Во время званых обедов он всегда самолично разрезал и раздавал жаркое, никто не умел так мастерски разделать утку или двадцатифунтовую индейку – на блюде оставались одни косточки.
– Вы какой кусочек предпочитаете, миссис Огден? – спрашивал он, например, и если гость высказывал какие-то предпочтения, оделял его желаемым кусочком, ухитряясь не рассыпать начинку, не забывая полить подливкой и красиво расположить на тарелке овощи, так что каждый получивший из рук капитана тарелку был полностью обслужен, причем обслужен наилучшим образом.
К миссис Форрестер он обратился после всех дам, перед тем как начал угощать мужчин.
– А вам, миссис Форрестер, какой кусочек индейки прикажете сегодня подать?
Капитан был человеком, не меняющим своих привычек и манеры выражаться. Он был одинаково невозмутим – как внешне, так и внутренне. Нил с дядюшкой часто отмечали, что капитан удивительно похож на портреты Гровера Кливленда [3]. За его тяжеловесной степенностью скрывались натура глубоко чувствующая и совесть, не знающая компромиссов. Он был надежен, как гора. Стоило ему опустить свою тяжелую толстопалую руку на задурившую лошадь, бьющуюся в истерике женщину или рвущегося в драку ирландца, и они сразу успокаивались. Невозможно было ему не подчиниться. В этом и заключался секрет его умения управлять людьми. Он был достаточно мудр и никогда ничего лично для себя не требовал, ни на что не претендовал, его здравомыслие и бескорыстность вселяли покой в мятущиеся души. В прежние дни, когда капитан еще руководил прокладкой железной дороги в горах Блэк-Хилс, в лагере рабочих, бывало, вспыхивали беспорядки – обычно когда он и миссис Форрестер находились в Колорадо-Спрингсе. В таких случаях капитан спокойно клал на стол телеграмму об очередном бунте и говорил жене:
– Наверно, детка, мне надо съездить туда, поговорить с ними.
И действительно, больше ничего не требовалось: ему достаточно было просто поговорить с рабочими.
Капитан, поглощенный обязанностями хозяина, разговаривал мало, зато судья Помрой и Элингер наперебой вспоминали разные забавные истории. Нил внимательно наблюдал за сидящим напротив Элингером. Он так и не мог решить, симпатичен ему этот человек или нет. В Денвере репутация Фрэнка была безукоризненной. Его хвалили за такт, великодушие, сообразительность, хотя всем было известно, что он не склонен плыть против течения и готов спокойно покоряться неизбежному или, вернее, тому, что кажется неизбежным. Во времена своей молодости он слыл отчаянным повесой, но на это все предпочитали закрывать глаза, даже матери, имеющие, подобно миссис Огден, дочерей на выданье. В те времена нравы были другие. Дядюшка упоминал при Ниле, что в юности Элингер сходил с ума по особе, которую звали Нелл Эмералд. Красотка Нелл была женщиной необычной, она содержала публичный дом, разрешенный денверской полицией. Как-то раз Нелл призналась одному из завсегдатаев дома, что хоть она и любит прокатиться с молодым Элингером в его новом экипаже, но уважать человека, который «среди бела дня разъезжает у всех на глазах с проституткой», она не может. Эта и еще с десяток подобных историй про Элингера ходили по всему городу, и, слушая их, женщины смеялись так же весело, как и мужчины. Пополняя скандальную хронику своих похождений, Элингер в то же время заботливо ухаживал за больной матерью, а потому всем, кто его не знал, объясняли, что он, конечно, крайне легкомысленный молодой человек, но зато сын образцовый. Подобное сочетание отвечало вкусам того времени. Никто об Элингере плохо не думал. Теперь, когда мать умерла, он жил в гостинице «Браун-палас», но продолжал содержать в порядке ее дом в Колорадо-Спрингсе.
Когда с индейкой почти покончили, Черный Том, очень импозантный в белом жилете и высоком воротничке, разлил по бокалам шампанское. Осторожно держа толстыми пальцами хрупкую ножку бокала, капитан Форрестер оглядел сидевших за столом, посмотрел на миссис Форрестер и провозгласил:
– За счастливые дни!
Он неизменно предлагал этот тост, когда за столом у Форрестеров собирались гости, никогда не забывал о нем и пропуская рюмочку виски со старыми друзьями. Тому, кто хоть раз слышал от него этот возглас, при следующей встрече не терпелось услышать его снова. Ни в чьих устах эти слова не звучали так проникновенно, так галантно. Казалось, наступал торжественный момент, будто при вас стучались в дверь к Судьбе, в дверь, за которой скрыты разные дни – и счастливые, и горестные. Нил, осушая свой бокал, ощутил сладкую дрожь и с удивлением подумал, почему этот краткий тост, всего три слова, произнесенные степенным грузным человеком, вдруг заставляет почувствовать, что жизнь полна неожиданностей, а будущее – непроницаемо и загадочно.
Миссис Огден повернулась к хозяину дома с самой томной из своих улыбок:
– Мистер Форрестер, будьте добры, пожалуйста, расскажите Констанс, как вы впервые увидели эти прелестные места. Тогда ведь тут еще жили индейцы, правда?
Капитан, будто спрашивая согласия, посмотрел на другой конец стола, где между двумя канделябрами сидела миссис Форрестер. Она с улыбкой кивнула, и серьги, висевшие вдоль ее бледных щек, качнулись. В этот вечер она надела свои бриллианты и черное бархатное платье. Капитан придерживался старомодного взгляда на драгоценности. По его мнению, их специально для того и придумали, чтобы муж имел возможность выразить признательность своей жене, не прибегая к пустым, ничего не значащим словам. Драгоценности должны быть дорогими, они призваны свидетельствовать, что муж в состоянии приобрести их, а жена достойна того, чтобы их носить.
Заручившись одобрением миссис Форрестер, капитан начал свой рассказ, коротко описав, как юношей после участия в Гражданской войне, оказался на Западе и пошел служить в компанию по перевозке грузов, которая доставляла товары через прерии из Небраски в Вишневый ручей, как тогда назывался Денвер. Очутившись в безбрежном зеленом океане, раскинувшемся вширь без малого на шестьсот миль, люди теряли счет дням, неделям, даже месяцам. Один день походил на другой, и все они были великолепны – превосходная охота, множество антилоп и бизонов, бескрайнее синее небо, просторы, волнующаяся под ветром трава, вытянутые, заросшие желтыми цветами речные лагуны, где останавливались на водопой во время своих ежегодных миграций бизоны, тут они пили, купались, валялись на берегу.
– Для молодого парня лучше жизни не придумаешь, – заключил капитан.
Однажды, когда ему пришлось свернуть с пути из-за размытой дороги, он направил лошадь на юг, решил разведать, что там, и наткнулся на поселение индейцев – оно располагалось неподалеку от реки Суит-Уотер, как раз на том самом холме, где теперь его владения. Это место его приворожило, и он решил, что когда-нибудь построит там дом. Срубив молодую иву, он сделал столбик и воткнул его в землю, чтобы отметить участок, где ему хотелось обосноваться. Он уехал и не возвращался в эти места много лет – был занят прокладкой через прерии первой железной дороги.
– В ту пору на мне лежала забота о больных, приходилось думать, как им помочь, как обеспечить, – пояснил капитан, – но все те годы не было дня, чтобы я не вспоминал Суит-Уотер и этот холм. Когда я в первый раз попал сюда еще молодым, я сразу представил, где вырою колодец, где разобью сад, где посажу рощу, – уже тогда я задумал выстроить здесь дом, куда могли бы приезжать мои друзья, а хозяйка в нем должна была быть такая, как миссис Форрестер, чтобы им хотелось ездить сюда почаще. И я не уставал повторять, что когда-нибудь мои замыслы сбудутся.
Эту часть своей истории капитан рассказывал не то чтобы смущенно, но сдержанно, медленно подбирая слова, при этом он машинально сжимал сильными пальцами орех за орехом и на столе возле его тарелки росла горка ядрышек. Его друзьям было понятно, что он говорит о своей первой женитьбе, когда ему приходилось содержать вечно всем недовольную больную жену, заставлявшую его работать без передышки.
– И вот, когда мне стало совсем невмоготу, – продолжал капитан, – я вернулся сюда и выкупил этот участок у железнодорожной компании. Они признали мою заявку. Я разыскал свою метку. Ива пустила корни и превратилась в дерево, я посадил еще три деревца, отметил ими углы будущего дома, а через двенадцать лет, вскоре после нашей женитьбы, мы приехали сюда с миссис Форрестер и построили его.
Продолжая свой рассказ, капитан время от времени замолкал, чтобы отдышаться, но внимание слушателей не ослабевало. Безыскусность его воспоминаний, что-то в самой манере изложения придавали рассказу капитана ту же значительность, какой веет от надписей, высеченных на камне.
Миссис Форрестер кивнула мужу со своего конца стола.
– А теперь познакомь нас со своей жизненной философией, сейчас это как раз к месту, – и она лукаво рассмеялась.
Капитан кашлянул и, видимо, смутился.
– Сегодня я думал обойтись без этих рассуждений, кое-кто из наших гостей уже их слышал.
– Нет, нет! Без этого твоя история останется незавершенной. А если кто и слышал, послушает еще. Продолжай!
– Ну что ж, философия моя такова: если вы ежедневно и ежечасно о чем-то мечтаете, к чему-то стремитесь, вы этого добьетесь. Не так, так иначе. Ну, конечно, если вы не из тех несчастных, кому всегда не везет. Такие есть. Я много бывал и в шахтах, и в лагерях у старателей и знаю, что говорю. – Он помолчал, как будто не желал углубляться в эту грустную тему, но не мог обойти ее. – И если вы, Констанс и Нил, не относитесь к числу таких неудачников, значит, и вы добьетесь всего, о чем мечтаете.
– И скажи почему! Это как раз самое главное, – напомнила миссис Форрестер.
– Потому, – капитан оторвался от своих размышлений, – потому, что если мечтать – я имею в виду мечтать по-настоящему, – то мечты сами по себе становятся как бы реальностью. Да весь наш великий Запад вырос из таких мечтаний, из мечтаний фермеров, изыскателей, строителей. Железные дороги, пролегшие через горы, виделись нам всем так же ясно, как мне – мой дом в Суит-Уотере. Будущим поколениям все, что нами достигнуто, покажется обычной повседневностью, а для нас… – Капитан не закончил, только тяжело и протяжно вздохнул. В этом вздохе прозвучала какая-то угроза, гордый вызов и в то же время затаенная тоска – нечто подобное часто слышится в голосах старых индейцев.
Миссис Огден выслушала этот рассказ с искренним сочувствием, и Нил проникся к ней еще большей симпатией. Даже занятая сама собой Констанс, и та, по-видимому, соблаговолила уделить внимание истории капитана. После десерта все встали из-за стола и перешли в гостиную к карточному столику: капитан по-прежнему прекрасно играл в вист. Вынув коробку с лучшими своими сигаретами, он остановился перед миссис Огден:
– Как вы переносите дым, миссис Огден, можно нам курить?
Когда та заверила его, что дым ей нисколько не мешает, капитан подошел к Констанс, беседовавшей с Элингером, и тем же почтительно-галантным тоном задал тот же вопрос:
– Как вы переносите дым, Констанс, можно нам курить?
Наверно, будь в комнате еще несколько женщин, он задал бы свой вопрос каждой и в тех же словах. Его не смущало, что он повторяет одно и то же. Раз его слова точно выражают то, что он хотел сказать, не было причин подбирать другие.
