Текст книги "Леопард охотится в темноте"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Этих бедняг, – сказал Питер, вздохнув, – обманули их лидеры. Для поддержания их духа в годы тягот и лишений войны они давали обещания, которые не могли быть выполнены. Им обещали плодородные земли, сотни голов лучшего скота, деньги, автомобили и столько жен, сколько они пожелают. – Питер сердито махнул рукой. – Когда их надежды на богатую жизнь не оправдались, они восстали против тех, кто ее обещал. Каждый был вооружен, каждый был солдатом, который уже убивал и мог убить не задумываясь. Что нам оставалось? – Питер взглянул на часы. – Пора пообедать и дать ногам отдохнуть.

Водитель остановил джип у дамбы и деревянного моста над рекой, прохладные воды которой струились по песчаным берегам, поросшим приветственно кивавшим высоким тростником. Солдаты разожгли костер, стали жарить початки кукурузы и заваривать малавийский чай, а Питер неторопливо направился со своими гостями к дамбе, продолжая лекцию:

– У нас давно существовал один обычай. Если молодой человек становился непослушным и начинал с пренебрежением относиться к законам племени, его отправляли в лесной лагерь, в котором старейшины выбивали из него дурные привычки. Центр перевоспитания является современной версией такого традиционного лесного лагеря. Я не буду ничего скрывать от вас. Центр, который мы собираемся посетить, не является фешенебельным домом отдыха. Опасные люди, которые в нем содержатся, воспринимают только достаточно жесткое обращение. С другой стороны, это не лагерь смерти, скорее его можно назвать исправительными казармами британской армии.

Крейг не мог не поразиться честности Питера Фунгаберы.

– Вы сможете поговорить с любым из содержащихся под стражей, но я должен попросить вас, особенно это относится к вам, Сэлли-Энн, не бродить по лесу без сопровождения. – Питер улыбнулся. – Место весьма отдаленное и дикое. Дикие звери, например, гиены и леопарды, привлеченные отходами и сточными водами, стали бесстрашными и наглыми. Если вы захотите покинуть лагерь, обратитесь ко мне, и я распоряжусь об охране.

Они скромно пообедали, очищая жареные початки пальцами и запивая их черным, крепким, переслащенным чаем.

– Если вы готовы, можем продолжить путь. – Питер провел их к «лендроверу», и через час они подъехали к центру перевоспитания Тути.

Во время гражданской войны здесь находился один из «защищенных поселков», в которых правительство Смита пыталось защитить чернокожих крестьян от преследований партизан. На вершину центрального холма, на котором была уничтожена вся растительность, были подняты гигантские гранитные глыбы, из которых был сложен небольшой форт с амбразурами для пулеметов, вышками, окопами и блиндажами. Ниже располагался лагерь, представлявший собой ряды глинобитных хижин, расположенные вокруг плаца или футбольного поля, судя по примитивным воротам. Ближе к форту была возведена чисто побеленная стена, предназначение которой Крейгу было непонятно.

Лагерь, помимо глубокого рва, был окружен двумя рядами колючей проволоки. Ограждение было очень плотным, и высота его составляла не менее десяти футов. Дно рва было утыкано заостренными деревянными колами, углы форта охранялись сторожевыми вышками. Часовые у единственных ворот отдали честь Питеру, и «лендровер» поехал по огибавшей плац грунтовой дороге.

На самом солнцепеке двести или триста молодых чернокожих, одетых только в шорты цвета хаки, старательно занимались гимнастикой под крики одетых в военную форму инструкторов. В крытых соломой хижинах без стен сотни других заключенных сидели ровными рядами на голой земле и хором повторяли написанный мелом на доске урок.

– Проведем экскурсию чуть позже, – сказал Питер. – Сначала надо удобно разместить вас.

Крейга поселили в блиндаже форта. Земляной пол был чисто подметен и смочен водой, чтобы не поднималась пыль, и в блиндаже было прохладно. Из обстановки Крейг увидел только тростниковый коврик и занавеску из мешковины, закрывавшую вход. На коврике он увидел коробку спичек и упаковку свечей и подумал, что, вероятно, такие предметы роскоши предназначались только особо важным гостям.

Сэлли-Энн поселили в блиндаже, отделенном от его временного пристанища окопом. Казалось, ее совсем не смутили примитивные удобства, так как Крейг увидел, что она сидит на коврике в позе лотоса, спокойно протирает линзу объектива и заряжает фотоаппарат новой пленкой.

Питер Фунгабера, извинившись, направился по окопу на командный пункт, находившийся на вершине холма. Через несколько минут заработал генератор, и Питер заговорил по системе оповещения слишком быстро, чтобы Крейг смог понять, на языке шона. К ним он спустился через полчаса.

– Через час стемнеет. Мы спустимся и посмотрим, как содержащиеся под стражей получают вечернюю пищу.

Тишину в очереди за пищей нарушало только шарканье ног. Не было слышно шуток, не видно улыбок на лицах. В глазах людей не было заметно даже малейшего любопытства по поводу приехавших белых посетителей и генерала.

– Простая пища, – пояснил Питер. – Кукурузная лепешка и овощи.

Каждому заключенному бросали в миску черствую белую лепешку, поверх которой клали горку вареных овощей.

– Мясо – раз в неделю. Табак – раз в неделю. Причем возможно наказание в виде лишения этих продуктов за плохое поведение. – Питер говорил чистую правду. Все люди были худыми, под твердыми мышцами были видны ребра, на телах не было ни капли жира. Они жадно проглотили ужин, даже не садясь на землю, и вытерли начисто миски пальцами. «Худые, но не истощенные, – подумал Крейг. – Не переедают, но и не голодают». И тут он подозрительно прищурился.

– Этот человек ранен.

Фиолетовый синяк был виден даже на черной коже.

– Можешь поговорить с ним, – предложил Питер.

– Что случилось с вашей спиной? – спросил Крейг на синдебеле, и человек тут же ответил:

– Меня наказали.

– За что?

– За драку.

Питер подозвал охранника и о чем-то тихо поговорил с ним.

– Он ударил другого заключенного оружием, сделанным из заостренной проволоки, – объяснил он Крейгу. – Лишен мяса и табака на два месяца, наказан пятнадцатью ударами тяжелой палкой. Именно такое антиобщественное поведение мы пытаемся предотвратить.

– Завтра вы осмотрите лагерь, – сказал Питер, когда они шли по плацу мимо побеленной стены. – Мы уедем рано утром.

Они поужинали с офицерами в столовой, причем пища отличалась от той, что давали заключенным, лишь наличием прядки жилистого мяса непонятного происхождения и сомнительной свежести. Поужинав, Питер Фунгабера покинул с офицерами блиндаж, оставив Крейга с Сэлли-Энн.

Прежде чем Крейг придумал, что следует сказать, Сэлли-Энн резко встала и вышла из блиндажа. Терпение Крейга практически иссякло, и он рассердился на нее. Вскочив, он последовал за ней и нашел ее на одной из пулеметных площадок. Она сидела на мешке с песком, поджав колени, и смотрела на расположенный внизу лагерь. Почти полная луна уже поднялась над горами на горизонте. Она не обернулась, когда Крейг подошел, и он почувствовал, что гнев исчез так же внезапно, как и появился.

– Я вел себя как свинья, – сказал он.

Она ничего не сказала, только крепче сжала колени.

– Я переживал не самое лучшее время, когда мы впервые встретились, – упрямо продолжал он. – Не буду утомлять подробностями, но книга, которую я пытался написать, не получалась, я не знал, что делать. Я отыгрался на вас.

Она по-прежнему словно не слышала его. В лесу за двойным ограждением вдруг раздался ужасный крик, за которым последовал безрадостный хохот, переходивший в плач и завывания, и тут же кто-то ответил завыванием и хохотом, постепенно переходившем в вопли агонии в дюжине точек по периметру лагеря.

– Гиена, – сказал Крейг, и Сэлли-Энн поежилась и выпрямилась, готовая встать.

– Прошу вас. – Крейг услышал нотки отчаяния в своем собственном голосе. – Еще минуту. Я отчаянно искал возможность извиниться.

– В этом нет необходимости, – сказала она. – Слишком дерзким с моей стороны было полагать, что вам понравятся мои работы. – Ничто в ее голосе не говорило о стремлении помириться. – Полагаю, сама напросилась, а вы поставили меня на место!

– Ваши работы… ваши фотографии… – Он говорил едва слышно. – Они испугали меня. Вот почему моя реакция была такой язвительной, такой мальчишеской.

Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и луна посеребрило ее лицо.

– Испугали?

– Привели в ужас. Понимаете, я был не способен работать. Я начинал думать, что действительно был писателем одной книги, что книга была лишь счастливой случайностью, что у меня совершенно нет таланта. Я возвращался к буфету и каждый раз находил его пустым…

Она не отрываясь смотрела на него таинственно темными глазами, чуть приоткрыв рот.

– …а потом вы нанесли удар этими проклятыми фотографиями и предложили им соответствовать.

Она едва заметно покачала головой.

– Возможно, вы не хотели, чтобы предложение прозвучало так, но для меня это был вызов. Вызов, принять который у меня не хватило смелости. Я был напуган, набросился на вас, о чем страшно жалею с той самой минуты.

– Вам они понравились?

– Они потрясли мой маленький мирок. Они снова показали мне Африку и наполнили меня тоской. Увидев их, я понял, что потерял. Меня обуяла тоска по родине, словно маленького мальчика в первую ночь в школе-интернате. – Ему было стыдно за свой прерывающийся от волнения голос. – Это ваши фотографии заставили меня вернуться сюда.

– Я этого не знала, – сказала она.

Крейг чувствовал, что глаза заполнились слезами, знал, что если попробует заговорить снова, это будет скорее рыдание, а не нормальный голос.

Внизу в лагере кто-то начал петь чистым тенором, доносившимся до вершины холма, так что Крейг мог понять слова. Это был старинный боевой напев воинов-матабелов, но сейчас он исполнялся как похоронная песнь, выражавшая, казалось, все страдания и всю трагедию континента. Даже гиены перестали хохотать, пока продолжалась песня:

 
Кроты – под тяжестью земли.
«Они мертвы?» – спрашивают дочери машобане.
Прислушайтесь, прелестные девы, разве вы не слышите,
Как кто-то шевелится в темноте?
 

Голос певца наконец смолк, и Крейг представил сотни молодых воинов, лежавших на циновках и, так же как и он, опечаленных песней.

– Спасибо, что вы сказали, – снова заговорила Сэлли-Энн. – Знаю, чего вам это стоило.

Она легонько прикоснулась к его руке кончиками пальцев, и от этого прикосновения затрепетало его сердце.

Потом она легко спрыгнула с парапета и скользнула в окоп. Он услышал, как задернулась занавеска на входе, потом увидел вспышку спички, когда Сэлли-Энн зажгла свечу.

Он знал, что не сможет заснуть, поэтому остался на площадке, послушать африканскую ночь, посмотреть на луну. Постепенно он почувствовал, как с ними приходят слова, словно заполняется водой пересохший колодец, ощутил, как исчезает печаль, а ее место занимает возбуждение.

Он спустился в блиндаж и зажег свечу, потом достал из сумки блокнот и шариковую ручку. Слова кипели и пенились в голове, как молоко на плите. Он коснулся ручкой линованной бумаги, и она заскользила по строчкам, как живое существо. Слова били из него струей долго сдерживаемого оргазма и ложились на бумагу. Он прекращал писать только для того, чтобы заменить огарок новой свечой.

К утру глаза его покраснели, их жгло от напряжения. Он чувствовал слабость, словно пробежал слишком большую дистанцию чересчур быстро, но в то же время он чувствовал странный восторг, глядя на исписанный на три четверти блокнот.

Приподнятое состояние не оставляло его все залитое ослепительным солнцем утро, восторг даже усилился, когда он понял, как изменилось отношение к нему Сэлли-Энн. Она по-прежнему была замкнутой и молчаливой, но по крайней мере слушала, что он говорит, и отвечала серьезно и продуманно. Пару раз она даже улыбнулась, в эти моменты ее слишком крупный нос и большой рот чудесно гармонировали с остальными частями лица. Крейг чувствовал, что ему трудно сосредоточиться на положении людей, ради которых они приехали сюда, пока он не услышал, как Сэлли-Энн не заговорила с ним – впервые непринужденно, – не понял, как она сочувствует им.

– Было бы так просто отнестись к ним, как к злостным преступникам, – пробормотала она, наблюдая за их лишенными выражения лицами и настороженными взглядами, – если забыть о том, что они были лишены какого бы то ни было человеческого влияния. Многих из них захватили прямо в классах, когда им едва исполнилось десять лет, и вывезли в тренировочные лагеря партизан. У них никогда ничего не было, никакой собственности, кроме «АК-47» в руках. Разве мы можем рассчитывать на то, что они будут уважать право собственности других? Крейг, спросите, сколько ему лет.

– Он не знает, – перевел ответ Крейг. – Не знает, когда родился, где его родители.

– Он лишен даже простого права по рождению, – сказала Сэлли-Энн, и Крейг вдруг вспомнил, как часто он грубо отказывался от не устраивавшего его вина в ресторане, как бездумно мог купить новый костюм или заказать билет в первом классе, тогда как у этих людей не было ничего, кроме рваных шорт, даже пары башмаков или одеяла.

– Пропасть между имущими и неимущими доведет этот мир до разрушения, – продолжала Сэлли-Энн, запечатлевая своим «Никоном» эту тупую животную покорность, которая находилась уже за пределами отчаяния. – Спросите этого человека, как к нему здесь относятся.

Крейг задал вопрос, но человек уставился на него непонимающе, словно вопрос был совершенно бессмысленным. Хорошее настроение Крейга начинало исчезать.

В открытых хижинах велись занятия по политической грамоте, на которых объяснялась роль гражданина, достойного доверия, в социалистическом государстве. Нарисованные на досках схемы показывали взаимоотношения между парламентом, судебной и исполнительной ветвями власти. Нарисовали их неловкие руки полуграмотных, скучающих инструкторов, а потом их повторяли, как попугаи, сидевшие на корточках заключенные. Совершенно очевидное отсутствие у них понимания ввергло Крейга в еще большую тоску.

Когда они возвращались в форт по склону холма, Крейг повернулся к Питеру Фунгабере:

– Все эти люди – матабелы?

– Именно так, – согласился Питер. – Мы разделяем племена, чтобы избежать трений.

– А где-нибудь есть заключенные шоны? – не унимался Крейг.

– Конечно, – заверил его Питер. – Лагеря, в которых они содержатся, находятся в горах на востоке. Условия содержания такие же.

На закате был включен генератор, питавший радио, а через двадцать минут в блиндаж, в котором Крейг правил рукопись, вошел Питер Фунгабера:

– Крейг, для вас есть сообщение, переданное Морганом Оксфордом из посольства США.

Крейг мгновенно вскочил на ноги. Он договорился о том, что ответ Генри Пикеринга передадут ему по возможности быстро. Он взял тетрадный листок, на котором Питер записал радиограмму, и прочел: «Для Меллоу. Точка. Мой личный энтузиазм по поводу вашего проекта не разделен другими. Точка. Эш Леви не согласен авансировать или выступить гарантом. Точка. Кредитный отдел требует дополнительного обеспечения для открытия финансирования. Точка. Сожаления и наилучшие пожелания. Генри».

Крейг пробежал глазами радиограмму, потом прочел медленно и внимательно.

– Это меня не касается, – пробормотал Питер. – Но я полагаю, что сообщение касается ваших планов по строительству лагеря «Воды Замбези»?

– Именно, и теперь, боюсь, с этими планами покончено, – с горечью сообщил Крейг.

– Генри?

– Друг, банкир. Возможно, я слишком полагался на него.

– Да, – задумчиво произнес Питер. – Вероятно, именно так.

Крейг долго не мог заснуть, несмотря на то, что он не спал прошлой ночью. Циновка была жесткой, к тому же адский хор гиен соответствовал его мрачному состоянию.

Весь долгий путь к миссии Тути он сидел рядом с водителем на переднем сиденье и не принимал участия в разговоре Питера с Сэлли-Энн. Только сейчас он понял, как рассчитывал на приобретение «Ролендс», и испытывал горький гнев по отношению к Эшу Леви, который отказался его поддержать, Генри Пикерингу, который не сделал все, что мог, и треклятому Кредитному отделу, который не видел дальше собственного носа.

Сэлли-Энн настояла на остановке у школы, чтобы еще раз пообщаться с учительницей Сарой. На этот раз Сара была готова и угостила гостей чаем. Крейг не хотел участвовать в пустом разговоре, поэтому устроился на террасе подальше от других и принялся без особого энтузиазма размышлять, как можно обойти отказ Генри Пикеринга.

Сара тихонько подошла к нему с эмалированной кружкой на резном деревянном подносе. Предлагая чай, она повернулась спиной к Питеру Фунгабере.

– Когда крокодил-людоед знает, что его ищет охотник, он зарывается в ил на дне самого глубокого омута, – произнесла она тихо на синдебеле, – а когда охотится леопард, он охотится в темноте.

Удивленный Крейг смотрел ей прямо в глаза. Они не были опущены, как раньше, а гневно сверкали.

– Щенки Фунгаберы вели себя шумно, – так же тихо продолжила она. – Они не могли есть, пока ты был там. Они проголодались. Ты слышал их, Куфела?

На этот раз Крейг был просто поражен. Она использовала кличку, которую дал ему товарищ Бдительный. Как она ее узнала? Кого она называла щенками Фунгаберы?

Крейг ничего не успел ответить, потому что Питер, заметив выражение его лица, легко и быстро встал и подошел к Саре. Чернокожая девушка мгновенно опустила взгляд, быстро сделала реверанс и отошла с пустым подносом в руках.

– Не позволяй разочарованию слишком угнетать себя, Крейг. Присоединяйся к нам. – Питер дружески обнял Крейга за плечи.

Они уже почти подъехали к взлетной полосе, когда Сэлли-Энн вдруг наклонилась и дотронулась до плеча Крейга.

– Я вдруг подумала. Место, которое вы называете «Водами Замбези», находится в получасе лета отсюда. Я нашла реку Чизарира на карте. Мы можем сделать крюк и пролететь над ним по пути домой.

– Нет смысла, – сказал Крейг.

– Почему? – не поняла она, и он передал ей листок с сообщением Генри Пикеринга.

– О, как мне жаль. – Она говорила совершенно искренне, и Крейг немного успокоился.

– Я хочу увидеть это место, – вдруг вмешался в разговор Питер Фунгабера, а когда Крейг покачал головой, произнес более резким, не терпящим возражения тоном: – Мы полетим туда.

Крейг лишь равнодушно пожал плечами.

Крейг и Сэлли-Энн склонились над картой.

– Омуты должны быть здесь, где приток впадает в основное русло. – Сэлли-Энн быстро работала над картой с циркулем и компьютером сноса.

– О’кей, – сказала она наконец. – Время полета двадцать две минуты, если ветер не изменится.

Когда они взлетели, Сэлли-Энн начала внимательно рассматривать местность и сравнивать ее с картой. Крейг размышлял над словами молодой матабелки. «Щенки Фунгаберы». Почему-то эти слова звучали угрожающе, но больше его тревожило то, что девушка назвала его Куфелой. Могло быть только одно объяснение – девушка была связана или являлась членом группы партизан. Но что она хотела сказать аллегорией о крокодиле и леопарде, и кто такие щенки Фунгаберы? Кроме того, насколько беспристрастной и надежной могла быть девушка, если симпатизировала партизанам?

– Я вижу реку, – сообщила Сэлли-Энн, перевела рычаг управления двигателем и начала пологое снижение с поворотом в сторону блестевшей между деревьями воды.

Она летела очень низко над самым берегом и, несмотря на густую растительность, сумела разглядеть небольшие стада диких животных и один раз даже похожую на скалу тушу черного носорога в зарослях эбеновых деревьев.

– Посмотрите туда! – вдруг воскликнула она.

На берегу реки был участок открытой местности, окаймленный деревьями. Трава там была выщипана зебрами, которые, поднимая клубы пыли, в панике убегали от приближавшегося самолета.

– Готова поспорить, я смогу там сесть. – Сэлли-Энн выдвинула закрылки и опустила нос самолета, чтобы обеспечить себе лучший обзор. Потом она выпустила шасси.

Она несколько раз пролетела над открытым участком, с каждым разом опускаясь все ниже, пока на четвертом круге колеса не оказались всего в двух-трех футах над землей, и сидевшие в кабине люди могли разглядеть каждый отпечаток копыт на пыльной земле.

– Твердая и ровная, – сказала она и, сделав очередной круг, села, мгновенно включив тормоз безопасности, благодаря которому самолет остановился, не прокатившись по земле и ста пятидесяти шагов.

– Леди птица, – похвалил ее Крейг, и она ответила на комплимент улыбкой.

Они оставили самолет и направились к лесу, прошли сквозь него по звериной тропе и вышли на каменистый обрыв над рекой.

Пейзаж был прекрасным и чисто африканским. Белые песчаные берега и блестевшая как чешуя змеи, отполированная водой галька, свисающие над зеленой водой ветви с гнездами ткачиков, высокие деревья со змеевидными, цепляющимися за камни корнями, а за всем этим – девственный лес.

– Какая прелесть, – сказала Сэлли-Энн и отошла с фотоаппаратом.

– Отличное место для одного из ваших лагерей, – сказал Питер Фунгабера и показал на огромные кучи слонового навоза на белом песке.

– Превосходный вид.

– Да, мог бы таким оказаться, – согласился Питер. – Слишком жаль упускать за такую цену. Прибыль может составить несколько миллионов.

– Для доброго африканского социалиста ты говоришь как мерзкий капиталист, – мрачно произнес Крейг.

Питер усмехнулся:

– Говорят, социализм – идеальная философия, если ее оплачивают капиталисты.

Крейг резко поднял взгляд и впервые заметил в глазах Питера Фунгаберы огонек старой доброй европейской алчности. Оба помолчали, наблюдая, как Сэлли-Энн пытается найти самую выгодную композицию из деревьев, скал, воды и неба.

– Крейг, – произнес Питер, очевидно, приняв решение, – если я договорюсь о коммерческом обеспечении, необходимом для Всемирного банка, я рассчитываю получить долю акций «Ролендс».

– Полагаю, ты имеешь на это право. – Крейг почувствовал, как загорелся огонек надежды, и вдруг услышал голос Сэлли-Энн:

– Уже темнеет, а до Хараре лететь два с половиной часа.

На базе Нью Сарум Питер Фунгабера пожал им обоим руки.

– Надеюсь, у вас получатся превосходные фотографии, – сказал он Сэлли-Энн и повернулся к Крейгу. – Ты остановился в «Мономотапе»? Свяжусь с тобой в ближайшие три дня.

Он сел в армейский джип, кивнул водителю и махнул им стеком на прощание.

– У вас есть машина? – спросил Крейг, а когда Сэлли-Энн покачала головой, добавил: – Не могу обещать, что вожу машину так же хорошо, как вы летаете. Хотите рискнуть?

Она снимала квартиру в старом квартале напротив Резиденции губернатора. Он подъехал к входу.

– Может быть, поужинаем?

– Крейг, у меня так много работы.

– Очень быстро, обещаю в качестве заключения мира. Доставлю вас домой к десяти. – Он театральным жестом перекрестился, и Сэлли-Энн смилостивилась.

– О’кей, в семь часов здесь, – сказала она, и Крейг проводил ее взглядом, пока она не скрылась в подъезде. Походка была быстрой и совершенно деловой, а движения ягодиц в синих джинсах совершенно фривольными.

Сэлли-Энн предложила поужинать в мясном ресторане, где ее, как королевскую особу, приветствовал огромный бородатый владелец и где подавали лучшую говядину, которую Крейг когда-либо пробовал – мягкую, нежную и сочную. Они пили каберне с мыса Доброй Надежды, и разговор, после несколько натянутого начала, становился более свободным.

– Все было не так уж плохо, пока я работала техническим помощником в «Кодаке», а когда меня стали приглашать в экспедиции в качестве фотографа и я стала устраивать выставки, он не мог этого вынести. Первый мужчина, приревновавший меня к «Никону».

– Долго вы были женаты?

– Два года.

– Детей нет?

– Слава Богу, нет. – Она ела так же, как ходила – быстро, аккуратно и без лишних движений, правда, с явным удовольствием. Поужинав, она взглянула на свой золотой «Ролекс».

– Вы обещали отвезти меня домой к десяти, – сказала она и, несмотря на его отчаянные протесты, скрупулезно разделила счет и оплатила половину.

Когда он остановился у ее дома, она очень серьезно посмотрела на него и спросила:

– Кофе?

– С огромным удовольствием. – Он начал открывать дверь, но она его остановила:

– Договоримся сразу. Кофе – растворимый «Нескафе», и никакой гимнастики, ничего больше, о’кей?

– О’кей, – согласился он.

– Тогда пошли.

В квартире он увидел портативный магнитофон, обитые парусиной подушки и односпальную складную кровать, на который был аккуратно расстелен ее спальный мешок. Пол, если не считать подушек, был голым, но отполированным, на стенах висели ее фотографии. Он принялся их рассматривать, пока она приготавливала кофе на крохотной кухне.

– Если нужна ванна, – крикнула она, – она здесь, только будьте крайне осторожны!

Он оказался скорее в темной комнате, чем в ванной. Душевая кабина была закрыта светонепроницаемой накидкой на молнии, а там, где у большинства женщин лежали мыло и туалетные принадлежности, он увидел баночки с химическими реактивами и пачки фотобумаги.

Они устроились на подушках, стали пить кофе, слушать Пятую симфонию Бетховена и говорить об Африке. Один или два раза она процитировала его книгу, то есть явно внимательно ее изучила.

– Мне завтра рано вставать… – Она взяла у Крейга пустую чашку. – Спокойной ночи, Крейг.

– Когда мы снова увидимся?

– Не знаю точно. Рано утром я вылетаю в горный район, не знаю, надолго ли. – Она увидела выражение его лица и смягчилась. – Могу позвонить в «Моно», когда вернусь, если вы хотите.

– Хочу.

– Крейг, вы начинаете мне нравиться, возможно, как друг, но роман мне не нужен. Я все еще обижена, надеюсь, мы оба это понимаем, – сказала она, пожимая ему руку на пороге квартиры.

Несмотря на ее отказ, Крейг был странно доволен собой. Он решил пока не анализировать свои чувства к ней, не пытаться определить свои намерения. Было просто приятно находиться рядом с нормальной женщиной, а не с очередной профессиональной охотницей за знаменитостями, пытающейся занести его имя в свой список. Его физическое влечение лишь усиливалось ее отказом, он уважал ее талант и ее достижения, они оба любили Африку и относились с сочувствием к жившим здесь людям.

– На сегодня хватит, – сказал он себе, припарковывая «фольксваген».

В холле его встретил помощник директора, театрально заламывавший руки.

– Мистер Меллоу, – сказал он у себя в кабинете. – Когда вас не было, меня посетили сотрудники специального отдела полиции. Я вынужден был открыть ваш личный сейф и впустить их в ваш номер.

– Черт возьми! – воскликнул Крейг. – А они имеют право так поступать?

– Вы не понимаете, они могут делать все, что захотят, – поспешил заверить его помощник. – Мистер Меллоу, уверяю вас, они ничего не забрали из сейфа.

– Тем не менее я хотел бы проверить.

Он просмотрел чеки, сумма совпадала. Его обратный билет, как и паспорт, был в полном порядке, но они рылись в «аварийном комплекте» Генри Пикеринга. Позолоченный значок инспектора не лежал в кожаном футляре.

– Кто мог приказать устроить такой обыск? – спросил он у помощника, закрыв сейф.

– Только кто-то, занимающий очень высокий пост.

«Тунгата Зебив, – подумал он с горечью. – Любопытный и злобный ублюдок. Как ты изменился».

* * *

Крейг отвез свой отчет о посещении центра перевоспитания Тути в посольство для передачи Генри Пикерингу. Морган Оксфорд принял документы и предложил Крейгу кофе.

– Я могу задержаться здесь дольше, чем думал, – сообщил Крейг дипломату, – а работать в номере отеля крайне неудобно.

– Квартиру найти дьявольски трудно. – Морган пожал плечами. – Постараюсь что-нибудь сделать.

Он позвонил на следующий день:

– Крейг, одна из наших девушек уезжает домой на месяц. Она большая ваша почитательница и согласна пересдать квартиру за шестьсот долларов. Она улетает завтра.

Квартира была однокомнатной, но достаточно удобной и просторной. Был широкий стол, который мог служить письменным. Крейг положил на него пачку бумаги «Тайпекс», использовав в качестве пресс-папье кирпич, рядом разместил свой оксфордский словарь и громко произнес:

– Снова работа.

Он почти забыл, как быстро течет время в стране, где сбываются мечты, и с неподдельной радостью смотрел на сложенные на столе исписанные листы.

Морган Оксфорд звонил дважды и оба раза приглашал его на дипломатические приемы, Крейг каждый раз отказывался и наконец отключил телефон. Смилостивился он лишь на четвертый день. Телефон зазвонил практически сразу, как только он вставил вилку в розетку.

– Мистер Меллоу, – услышал он голос явно африканца. – Мы нашли вас с большим трудом. Прошу вас, не вешайте трубку, с вами будет говорить генерал Фунгабера.

– Крейг, это Питер, – услышал он знакомый голос с акцентом. – Можем встретиться сегодня в три? Я пришлю машину.

Частная резиденция Питера Фунгаберы находилась в пятнадцати милях от города на холмах, окружавших озеро Макилване. Дом был построен в двадцатых годах богатым эмигрантом – младшим сыном английского самолетостроителя. Его окружала широкая терраса с резными карнизами, а кроме того – пять акров лужаек и цветущих деревьев.

Охранник из Третьей бригады в полной боевой форме тщательно проверил Крейга и водителя, прежде чем впустить их в дом. Питер Фунгабера уже стоял на террасе, когда Крейг стал подниматься по ступенькам. Он был в белых хлопчатобумажных слаксах и алой рубашке с короткими рукавами, которые прекрасно подходили к его бархатной черной коже. Дружески обняв Крейга за плечи, он подвел его к сидевшей на террасе группе людей.

– Крейг, позволь представить тебе мистера Мушареву, управляющего земельным банком Зимбабве. Это – его помощник мистер Капвепве, а это – мой адвокат мистер Коэн. Господа, позвольте представить знаменитого писателя мистера Крейга Меллоу.

Он обменялся рукопожатиями с представленными людьми.

– Что-нибудь выпьешь, Крейг? Мы пьем «Кровавую Мэри».

– Вполне устраивает, Питер.

Слуга в напоминавшей о колониальных временах белой канзе принес Крейгу стакан, а когда он ушел, Питер Фунгабера просто сказал:

– Земельный банк Зимбабве согласился стать твоим личным гарантом в получении кредита Всемирного банка в сумме пять миллионов долларов.

У Крейга отвисла челюсть.

– Ваша связь с Всемирным банком не была сильно охраняемой тайной. Нам тоже хорошо известен Генри Пикеринг. – Питер улыбнулся и быстро продолжил: – Конечно, существуют определенные условия и оговорки, но я не считаю их чересчур запретительными. – Он повернулся к своему белому адвокату: – Иззи, ты подготовил документы? Отлично, передай мистеру Меллоу экземпляр, а потом прочти для всех нас.

Изадор Коэн поправил очки, разложил перед собой на столе толстую пачку документов и начал:

– Во-первых, оформлено разрешение на покупку земли, – сказал он. – Разрешается Крейгу Меллоу, британскому подданному и гражданину Зимбабве, приобрести контрольный пакет акций землевладельческой частной компании, известной под названием «Ролендс Лтд». Разрешение подписано президентом страны и скреплено министром сельского хозяйства.