Текст книги "Птица солнца"

Автор книги: Уилбур Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Двадцать минут спустя весь багаж Лорена был уже в вертолете, и, пока пилот заводил мотор, мы попрощались.

– Увидимся в веселом Йо-бурге. Присмотри за моими бивнями.

– Доброго пути, Ло.

– До конца, партнер?

– До конца, Ло.

Он нырнул под вращающийся ротор и сел в пассажирское кресло вертолета. Вертолет поднялся, как толстый шмель, и полетел над вершинами деревьев.

«Шмель? Пчелы? Боже, вот что меня терзало. Пчелы, птицы и обезьяны!»

Я схватил Салли за руку, удивив ее своим возбужденным видом.

– Салли, мы остаемся!

– Что? – Она уставилась на меня.

– Мы кое-что упустили.

– Что именно?

– Птиц и пчел, – сказал я.

– Ах ты старый проныра, – сказала она.

Мы разделили воду на пятнадцать и двадцать галлонов. Это даст слугам половину галлона в день на каждого на два дня – достаточно, чтобы спокойно добраться до воды. У нас с Салли получалось по галлону в день на десять дней. Я оставил себе «лендровер», убедившись, что баки у него полны и есть еще двадцать пять галлонов в канистрах. Оставил радио, палатку, постели; набор инструментов, включая лопату, топор и кирку, веревку, газовые лампы и запасные цилиндры, фонарик с десятком батареек, консервы, дробовик Лорена и полдесятка коробок патронов и, конечно, все наше с Салли личное имущество. Остальное оборудование погрузили на грузовики, и, когда все слуги уже забрались на борт, я отвел в сторону старого матабеле.

– Мой почтенный отец, – заговорил я на синдебеле, – я слышал, ты говорил о великой загадке, которая живет в этих холмах. Прошу тебя, как сын и друг, расскажи мне об этом.

Потребовалось несколько секунд, чтобы он справился с изумлением. Тогда я повторил фразу, услышанную от Тимоти Магебы. Это был тайный код, знак того, что человек посвящен в величайшие тайны. Старик разинул рот. Теперь он не мог не ответить на мой вопрос.

– Сын мой, – негромко заговорил он. – Если ты знаешь эти слова, то должен знать и легенду. В дни, когда скалы были мягкими, а воздух туманным – традиционное обозначение глубокой древности, – мерзость и зло царили здесь, и наши предки их победили. Они наложили смертельное проклятие на эти холмы и велели стереть зло с лица земли и из умов людей навсегда.

«Снова эти слова, точно в таком порядке».

– Это вся легенда? – спросил я. – Больше ничего?

– Больше ничего, – ответил старик, и я понял, что он говорит правду. Мы пошли к ожидавшим грузовикам, и я для начала обратился к Джозефу на шангаанском:

– Иди с миром, друг мой. Веди машину осторожно, заботься о тех, кто едет с тобой, они для меня очень ценны.

Джозеф разинул рот. Я повернулся к слугам и сказал на сечуана:

– Паук шлет вам привет и желает мира.

Все они застыли, когда я упомянул свое прозвище, но когда они отъезжали и опомнились от изумления, я слышал, как они шумно смеются моей шутке. Потом грузовики исчезли среди деревьев, и вскоре шум моторов сменился вечной тишиной буша.

– Знаешь, – задумчиво сказала Салли, – кажется, я попалась. Я в двухстах милях от ближайшего жилья наедине с человеком, в чьей нравственности сильно сомневаюсь. – Потом хихикнула. – Ну разве не замечательно?

Я нашел место на краю обрыва, где можно было перевеситься через край, придерживаясь за ветви большого молодого дерева – бабуиновой яблони. Оттуда открывался хороший вид на весь обрыв и на открытую местность внизу. Там, рядом с молчаливой рощей, стояла Салли, и я хорошо ее видел.

Солнце находилось справа от нее и светило мне прямо в глаза. Оно было всего в десяти-пятнадцати градусах над горизонтом, его золотые лучи мягко расцветили скалу и листву.

– Э-ге-гей! – ясно послышался крик Салли, и она подняла обе руки. На выработанном нами языке жестов это означало: «Иди ко мне».

– Хорошо, – выдохнул я. Она, должно быть, увидела их. Я объяснил ей, как заслонять глаза, чтобы косые лучи солнца помогли проследить за прямым, как стрела, полетом крошечных золотых огоньков. Старый прием охотников за дикими пчелами, позволяющий отыскать их улей. Меня этому научили бушмены.

Я оттолкнулся от края и начал пробираться через колючие кусты и густой буш, покрывавший вершину. Я догадывался, откуда начинать поиск: весьма вероятно, улей располагался в красной скале, покрытой множеством щелей и трещин. Не прошло и пятнадцати минут, как Салли опять замахала руками и крикнула:

– Прямо под тобой.

Я снова перегнулся через край и увидел золотые огоньки пчел, возвращавшихся домой, в улей.

Я увидел и вход в него – длинную косую трещину с краями, покрытыми бесцветным старым воском. Улей, должно быть, огромный, судя по количеству влетавших работниц и по наплывам воска у входа. В этом недоступном месте его, вероятно, сотни лет не тревожили ни люди, ни животные. Редкость в краях, где так высоко ценится мед.

Я привязал к нависшей над обрывом ветви свой носовой платок, чтобы отметить место, и быстро спустился на равнину к Салли. Она была очень взбудоражена нашим маленьким успехом, и за обедом мы обсуждали открывающиеся возможности.

– Ты действительно очень умен, док Бен.

– Напротив, жернова моего ума мелют медленно. Целых два дня у меня под носом были все признаки, и только теперь я их увидел, – самоуверенно заявил я. – Округа кишит птицами, пчелами, животными, а для них нужно большое количество поверхностной воды. Считается, что в радиусе двухсот миль нет такого источника. Ну, это определенно не так.

– А где мы его отыщем? – она снова была полна энтузиазма.

– Не могу догадаться, но когда найдем, обещаю тебе кое-что интересное.

Когда вечером я вошел в палатку в пижаме, скромно переодевшись снаружи, Салли уже лежала в постели, натянув простыню до подбородка. Я в нерешительности остановился между двумя походными кроватями, и она с проказливой улыбкой пожалела меня и приглашающе приподняла свое одеяло.

– Иди к мамочке, – сказала она.

В холодной предрассветной полутьме на краю обрыва я кутался в свою кожаную куртку и ждал восхода. Я снова был очень счастлив, некоторые мои сомнения за ночь рассеялись.

Внизу расстилалась темная равнина. Салли стояла на своем месте у рощи, одинокая и, вероятно, слегка испуганная африканской тьмой с ее ночными шорохами и криками животных. Я помахал фонариком, чтобы подбодрить ее, и тут стремительно начался рассвет. Вначале мягкие розовые тона, туманный розовато-лиловый и багровый цвета, потом на горизонте появилось солнце – и пчелы полетели из улья. Двадцать минут я следил за ними, чтобы определить направление и цель их полета. Работницы широким веером разлетались по равнине. Это были сборщицы пыльцы. Я установил это, перегнувшись через край и наблюдая за их возвращением: когда они спускались на выступающий край ущелья, становились видны их задние лапки, вымазанные желтой пыльцой.

Тут я обнаружил и другое направление полетов, которое вначале пропустил. Множество рабочих пчел почти вертикально спускались к темной листве молчаливой рощи прямо подо мной, а когда они возвращались, на них не было пыльцы. Значит, это водоносы! Я дал сигнал Салли, указав на основание утеса: на этот раз мы поменялись ролями из-за положения солнца и наклона его лучей. Немного погодя она помахала, давая знать, что заметила их, и я начал трудный спуск на равнину.

Салли показала мне летящих с утеса вниз, в рощу, пчел, но в тени скалы они исчезали прежде, чем мы могли засечь их цель внутри рощи. Тридцать минут мы следили за ними, потом сдались и начали поиски наудачу.

К полудню я готов был поклясться, что никакой поверхностной воды здесь нет. Мы с Салли сидели, прислонясь спинами к стволу могучего дерева моба-хоба, дикой японской мушмуллы (легенды утверждают, что древние люди принесли с собой это дерево со своей родины) и смотрели друг на друга в отчаянии.

– Опять ничего! – Лоб и виски Салли покрывал пот, темная прядь прилипла к коже. Я пальцем ласково убрал волосы за ухо.

– Это где-то здесь. Все равно найдем, – заверил я ее, но сам уверенности не чувствовал. – Должно быть здесь. Должно быть, и все.

Она хотела ответить, но я прижал палец к губам, призывая ее к молчанию. За последним деревом в роще я засек движение. Мы увидели, как стадо зеленых мартышек, задрав хвосты, галопом пересекло открытое место. Добравшись до деревьев, они с комическим облегчением взобрались на ближайший ствол. Их маленькие черные мордочки с беспокойством выглядывали из густой зеленой листвы, но мы сидели неподвижно, и они нас не заметили.

Теперь мартышки уверенно двинулись по верхушкам деревьев к утесу – впереди большие самцы, за ними самки с детьми, цеплявшимися за материнское брюхо, а затем толпа полувзрослых обезьянок.

Они добрались до вершины гигантского сикамора, чьи корни вросли в вертикальную стену утеса из красного камня, а широкие зеленые ветви раскинулись в пятидесяти футах над землей – и начали исчезать.

Это было удивительное зрелище: шестьдесят обезьян на ветвях дерева, потом их число быстро сокращается, и все они исчезают. Не осталось ни одной.

– Куда они подевались? – прошептала Салли. – Поднялись по откосу?

– Нет, не думаю, – я с торжествующей улыбкой повернулся к ней. – Мне кажется, я нашел, Сал. Думаю, что так, но давай дождемся возвращения обезьян.

Двадцать минут спустя обезьяны вновь начали неожиданно появляться на ветвях сикамора. Стадо неторопливо двинулось вдоль утеса, и прежде чем подняться самим, мы выждали, пока мартышки уйдут.

Сплетение толстых корней сикамора образовывало лестницу, неровными неодинаковыми ступенями ведущую туда, где ствол появлялся из скалы. Мы поднялись по этой лестнице и начали осматривать ствол, обходя его, вглядываясь под нависающие ветви. Ствол был гигантский, не менее тридцати футов в окружности, расплющенный и деформированный контактом с неровной стеной красного камня. Даже теперь мы могли бы ничего не найти, если бы не отполированная гладкая тропа, ведущая прямо в скалу, – тропа, проложенная за тысячи лет копытами, ступнями, лапами. Тропа проходила между толстым желтым стволом дерева и утесом. Ствол и заслонял вход: точно так же пещера часто находится за водопадом, скрытая стеной падающей воды.

Мы с Салли всмотрелись в темное углубление за стволом, потом переглянулись. Глаза ее горели, на щеках вспыхнули розовые пятна.

– Да! – прошептала она, и я кивнул, не в силах говорить.

– Пошли! – Она взяла меня за руку, и мы вошли.

Отверстие представляло собой длинную вертикальную щель в стене; откуда-то сверху падал свет. Глядя вверх, я заметил, что стены отполированы лапами многих поколений обезьян, приходивших сюда.

Мы спускались по проходу. Стены уходили вверх на двадцать футов, соединяясь в вышине под углом. Тут же стало ясно, что мы не первые люди, вторгшиеся сюда. Гладкие, ровные красные стены были покрыты множеством великолепных бушменских наскальных росписей. Я никогда не видел таких прекрасных и хорошо сохранившихся изображений.

– Бен! О Бен! Ты только посмотри! – ликовала Салли. (Одна из ее специальностей – искусство бушменов.) – Это настоящая сокровищница. Ты удивительно умный! – Глаза ее горели, как фонари.

– Пошли! – потянул я ее за руку. На это у нас будет много времени.

Мы медленно двинулись по узкому проходу, который на протяжении добрых ста футов постепенно опускался. Свод пещеры уходил все выше, пока совсем не потерялся в полумгле. Мы слышали, как в темных щелях наверху пищат летучие мыши.

– Впереди свет, – сказал я, и мы оказались в большом помещении, круглом, примерно трехсот футов в диаметре; стены поднимались на двести футов. Как внутренние поверхности конуса, высоко вверху они сходились к маленькому отверстию, в котором виднелось безоблачное голубое небо.

Я сразу понял, что это интрузия известняка в красный песчаник и что все в целом – типичная карстовая воронка, очень похожая на Сонный бассейн в Синойе в Родезии.

Здесь, на дне пещеры, тоже было озеро кристально чистой воды, очевидно, очень глубокое, бледно-зеленоватое, примерно ста пятидесяти футов в поперечнике; поверхность зеркально гладкая и спокойная.

Мы с Салли стояли и смотрели на этот бассейн. Красота огромной пещеры парализовала нас. В маленькое отверстие на высоте двухсот футов, точно свет сильного прожектора, струились солнечные лучи, отражаясь от блестящих стен и озаряя все призрачным светом.

Стены пещеры на высоту до пятнадцати с лишним футов тоже были украшены замечательными бушменскими росписями. Кое-где вода, сочащаяся сквозь камень, уничтожила изящные фигуры и рисунки, но в общем все сохранилось великолепно. Нам с Салли предстояло работать в этом удивительном месте не менее двух лет.

Она медленно высвободила руку и подошла к краю изумрудного бассейна. Оставаясь у выхода из туннеля, я с восхищением глядел на нее, а она наклонилась и стала вглядываться в неподвижную воду.

Потом выпрямилась и неторопливо разделась. Обнаженная, остановилась на краю бассейна; кожа у нее была бледная и прозрачная, как известняк утесов. Тело Салли, хоть крупное и крепкое, изяществом линий и текстурой напомнило мне старинные китайские статуэтки из слоновой кости.

Точно жрица древнего языческого культа, она встала на самом краю и подняла руки. Этот жест вызвал во мне странную, атавистическую дрожь, воскресил в моем сознании древний забытый ритуал. Что-то, таившееся глубоко во мне, рвалось наружу, может быть, благословение или заклятие.

Салли нырнула – длинный грациозный изгиб белого тела и летящие темные волосы. Коснулась воды и ушла вглубь. Ее прекрасная фигура ясно просматривалась на глубине; потом она начала медленно подниматься и вынырнула на поверхность. Длинные черные волосы облепили шею и плечи, она подняла тонкую руку и поманила меня.

Я чуть не заплакал от облегчения, вдруг осознав, что не надеялся на возвращение Салли из этих загадочных зеленых глубин, и подошел к краю бассейна, чтобы помочь ей выбраться из воды.

Потом мы обошли всю пещеру и весь проход, ошеломленные изобилием рисунков и барельефов. Лицо Салли сияло от восторга и удивления.

– Эти стены покрывали рисунками не менее двух тысяч лет, Бен. Это место, должно быть, важная святыня для маленьких желтых людей.

Мы не успели обойти и половины пещеры, как свет начал тускнеть, и, когда мы ощупью пробирались наружу, в проходе было холодно и страшно. Только тут я понял, что весь день мы не ели.

Пока Салли подогревала жаркое из мяса антилопы-нильгау с луком, я вызвал по радио Питера Ларкина и с радостью услышал, что оба грузовика благополучно достигли Мауна. Я попросил Ларкина отправить сообщение Лорену.

– Передайте ему, что мы обнаружили интересные наскальные росписи и останемся здесь на неопределенное время.

– У вас есть вода? – ревел Ларкин, его голос был искажен помехами и шотландским виски.

– Да. Мы нашли здесь хороший источник.

– Вы нашли воду? – взревел Ларкин. – Там нет никакой воды!

– Небольшое углубление в скалах, заполнившееся в последние дожди.

– А, понятно. Тогда ладно. Держите связь. Отбой.

– Спасибо, Питер. Отбой.

– Ах ты враль, – улыбнулась Салли, когда я выключил передатчик.

– Цель оправдывает средства, – согласился я, и мы начали готовить лампы, фотоаппараты и оборудование для завтрашней зарисовки росписей.

Старый слон смертельно ранен. Кровь, липкая и сверкающая, льется из ран в горле и на плече, древки пятидесяти стрел торчат из его огромного тела. Загнанный, он стоит, выгнув в агонии спину, а вокруг снуют маленькие храбрые желтые воины с натянутыми луками, наложенными на тетиву стрелами. С десяток воинов слон разметал по тропе охоты – их хрупкие тела раздавлены гигантскими толстыми ногами и разорваны бивнями – но остальные окружили жертву и готовы к убийству.

Древний художник наполнил наскальный рисунок таким движением и драматизмом, что я почувствовал себя свидетелем этой охоты. Но свет здесь был скудный, и мне пришлось выбрать пленку в одиннадцать единиц при экспозиции в одну десятую секунды.

Я нехотя решил воспользоваться вспышкой. Я стараюсь по возможности обходиться без нее, ведь вспышка искажает цвет и добавляет блики. Я начал устанавливать треножник и аппарат, но тут меня окликнула Салли.

– Бен! Пожалуйста, иди сюда!

Пространство огромной пещеры искажало звуки, но это не могло скрыть возбуждения Салли и настоятельности ее просьбы, поэтому я быстро пошел к ней.

Салли была в главной пещере возле изумрудного бассейна, у круто поднимающейся стены, в темноте она светила фонарем на стену.

– Что случилось, Сал? – спросил я, подходя.

– Смотри. – Она передвинула луч ниже, и я увидел изображение огромной человеческой фигуры.

– Боже! – воскликнул я. – Белая леди Брандберга!  [1]1
  Белая леди Брандберга – одно из наиболее известных и наиболее спорных наскальных изображений, открытых в Африке. Общепризнанная датировка – около двухсотого года нашей эры, но толкование изображения вызывает многочисленные разногласия. В одном источнике утверждается, что это человек, готовящийся к ксозскому обряду обрезания и предварительно обмазанный белой глиной (и это в тысяче миль от территории ксоза). Знаменитый аббат Брейль назвал изображение «леди», а Кредо Мутва в своей недавней книге «Индаба, дети мои» свою любопытную гипотезу завершает словами: «Это вовсе не леди, а поразительно красивый молодой белый, один из великих императоров, правивших африканской империей финикийцев Ма-ити почти два столетия». – Прим. автора.


[Закрыть]

Салли повела лучом фонаря по фигуре – и осветила характерный выступ между бедер.

– Дамочка с подвесками, – прошептала она, – если ты понимаешь, о чем я.

Фигура высотой шесть футов, в желтом нагруднике, в изысканно украшенном шлеме с высоким изогнутым гребнем. На левом плече круглый щит, на нем вокруг центрального утолщения посажены желтые орнаментальные розетки. В другой руке лук и колчан со стрелами, а с пояса свисают большой меч и боевой топор. Икры защищены поножами тоже из желтого металла, а на ногах легкие открытые сандалии.

Кожа у воина мертвенно-белая, на грудь спускается ярко-рыжая борода. Изображение несоразмерно больших половых органов – стилизованное указание на высокое положение. Общий эффект ничуть не оскорблял приличий: он придавал фигуре мужскую гордость и высокомерие.

– Белый человек, – прошептал я. – Нагрудник и круглый щит, лук и боевой топор. Может быть…

– Финикийский царь, – закончила за меня Салли.

– Но финикиец скорее был бы черноволосый, с крючковатым носом. Среди древних финикиян этот человек был бы, мягко выражаясь, весьма необычен. Атавизм, вероятно, черты предков из северного Средиземноморья. Сколько лет рисунку, Сал?

– Не могу сказать точно. Примерно две тысячи. На этой стене самые древние изображения пещеры.

– Посмотри, Сал, – сказал я оживленно.

За центральной фигурой виднелось множество крошечных, следовавших за царем. Их древний художник изобразил не столь подробно, но мечи и шлемы были несомненно те же.

– А посмотри сюда. – Салли высветила у ног царя ряд из двух десятков одетых в белое фигур, крошечных, примерно девятидюймовых. – Вероятно, жрецы. Бен, смотри, смотри!

Она провела лучом фонарика по каменному ковру, и я в первый миг не узнал его. Потом мое сердце дрогнуло. Как огромная фреска, частично уничтоженная влагой, мхами и лишайниками, частично закрытая нарисованными поверх нее мириадами фигур людей и животных, развертывалось изображение каменной крепостной стены. Стена была сложена из блоков, причем ясно были видны их соединения, по гребню проходил декоративный пояс из шевронов, аналогичный тому, что украшает главную храмовую стену в руинах Зимбабве. За стеной виднелись очертания фаллических башен, которые мы надеялись найти.

– Это наш город, Бен. Наш затерянный город.

– И наш затерянный царь, Салли, и его жрецы, его воины и… О боже! Салли, ты только посмотри!

– Слоны! – воскликнула она. – Боевые слоны с лучниками на спинах, как те, что использовал Ганнибал в войне с Римом. Карфагеняне, финикийцы!

Устрашающее изобилие – изогнутая стена сто футов длиной и пятнадцать высотой, каждый квадратный дюйм которой покрыт бушменскими рисунками. Фигуры и формы переплетались, некоторые, более ранние, были записаны сверху другими и поблекли; другие, подобно нашему белому царю, гордо хранили неприкосновенность. Огромный труд – развернуть такую массу изображений, рассказывающих об утраченной цивилизации. Это дело Салли, моя камера может лишь зафиксировать дикое смешение, а Салли будет тщательно и терпеливо брать, казалось бы, совершенно уничтоженные фигуры или группы фигур одну за другой и восстанавливать на своих листах восковой бумаги.

Но пока, конечно, не до того. Весь остаток дня мы с Салли ползали вдоль стены, всматриваясь, трогая и издавая возгласы восторга и изумления.

В лагерь мы вернулись вечером истощенные физически и эмоционально. Питер Ларкин передал сообщение от Лорена:

– Он желает вам удачи; один из вертолетов – разведчиков нефти будет в вашем районе в течение следующих нескольких дней; дайте список того, что вам необходимо. Он все привезет.

Следующие десять дней были самыми счастливыми в моей жизни. Как и пообещал Лорен, прилетел вертолет с надписью «Стервесант Ойл» на фюзеляже. Он привез массу необходимого, деликатесы, еще одну палатку, набор карт, разведывательный теодолит, керосин для ламп, пищу, сменную одежду для нас обоих, бумагу и краски для Салли, пленку для меня и даже несколько бутылок солодового виски «Глен Грант», этого универсального средства от всех напастей. Лорен в своей записке предлагал мне заниматься тем, что кажется мне перспективным, и затратить на это сколько угодно времени. Он полностью поддерживает меня, но мне не следует слишком долго держать его в неизвестности, потому что он «умирает от любопытства».

Я передал ему свою благодарность, пленку с наскальными изображениями, среди которых не было самых древних, и кучу полиэтиленовых пакетиков с образцами краски из разных мест пещеры для радиоуглеродного датирования. Потом вертолет улетел, оставив нас в нашей идиллии.

Ежедневно мы трудились с самого утра дотемна: составляли план пещеры на плоскости и на разных уровнях высоты, фотографировали все изображения и наносили их на схему, отмечая положение относительно нашего царя. Салли разрывалась между помощью мне и собственной работой – выделением наиболее древних рисунков. Мы работали в полном согласии и взаимопонимании, прерываясь только для того, чтобы поесть у изумрудного озерца или поплавать голышом в прохладной прозрачной воде, а иногда просто полежать на скалах и поговорить.

Вначале наше появление в пещере серьезно отразилось на экологии местной фауны, но, как мы и надеялись, животные скоро привыкли. Через несколько дней птицы снова стали прилетать через отверстие в крыше пещеры, чтобы напиться и выкупаться в бассейне. Вскоре они перестали обращать на нас внимание и шумно плескались в воде, а мы отрывались от работы и смотрели на них.

Даже обезьяны, гонимые жаждой, прокрадывались через проход – вначале осторожно, – торопливо глотали воду и тут же убегали. Вскоре эти робкие набеги стали более смелыми и наконец превратились в настоящую помеху: обезьяны крали у нас еду и любые предметы, оставленные по неосторожности. Мы их прощали: их забавные ужимки неизменно нас развлекали.

Прекрасные дни, заполненные работой, приносящей удовлетворение, товарищескими и любовными отношениями и глубоким покоем в этом райском уголке. Лишь однажды произошло событие, слегка омрачившее мое счастье. Мы с Салли сидели перед портретом нашего удивительного белого царя, и я сказал: «Этого они не смогут отрицать, Сал. Придется этим ублюдкам перестраивать свои ограниченные мозги».

Она поняла, что я говорю о разоблачителях, общественных обвинителях, о политико-археологах, которые любое свидетельство перекраивают так, чтобы оно подтверждало их теории, те самые, которые жестоко критиковали меня и мои книги.

– Не будь так уверен, Бен, – предостерегла Салли. – Они это не примут. Я уже слышу их брюзгливые голоса. Это всего лишь отражение преданий бушменов, можно их интерпретировать по-разному. Помнишь, как аббата Брейля обвиняли в ретушировании брандбергских рисунков?

– Да. Жаль, но это действительно вторичные изображения. Когда мы продемонстрируем рисунки стен, нам скажут: «Да, но где же сами стены?»

– А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, – она взглянула на него.– Его лишат мужественности. Он станет еще одной «белой леди». Боевой щит превратится в букет цветов, молочно-белую кожу заменит ритуальная глина, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или ожерельем, и когда портрет воспроизведут, он будет чуть подправлен в этой части. А «Британская энциклопедия» по-прежнему будет утверждать, – тут она изменила голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору, – что «современная наука считает это работой некоей группы банту, возможно, шона или макаланг».

– Хотел бы я… как бы я хотел найти какое-нибудь неопровержимое доказательство, – жалобно сказал я. Впервые я задумался о том, что наше открытие придется отдать на суд моих ученых собратьев, и эта мысль была ужасна, как падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. – Давай поплаваем, Сал.

Мы бок о бок несколько раз неторопливо переплыли бассейн. Потом выбрались и сели на солнце, пробивавшемся через крышу. Чтобы поднять настроение, я попытался сменить тему. Взял Салли за руку и с грацией раненого носорога выпалил:

– Салли, пойдешь за меня замуж?

Она повернула ко мне удивленное лицо – щеки и ресницы все еще в каплях воды, – целых десять секунд смотрела на меня, а потом захохотала.

– О Бен, как ты старомоден! Ведь на дворе двадцатый век. Только потому что ты обидел бедную девушку, ты вовсе не обязан на ней жениться! – И прежде чем я успел возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.

Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не было времени не только поговорить со мной, но даже посмотреть на меня. Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть области, на которые Салли накладывает абсолютный запрет.

Неудачно – но я хорошо усваиваю уроки. Я решил довольствоваться тем счастьем, которое дает судьба, и не торопить события.

Вечером Ларкин передал мне новое сообщение от Лорена: «Радиоуглеродный анализ ваших образцов 1—16 дал средний результат 1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Все выглядит просто замечательно. Когда я узнаю всю тайну? Лорен».

Я приободрился. Если, допустим, бушмен-художник был непосредственным очевидцем того, что изображал, значит, примерно между двухсотым и четырехсотым годами нашей эры по этой нежно любимой мною земле вел свои армии и боевых слонов вооруженный финикийский воин. Мне было неловко, что я не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но всему свое время. Я хотел еще ненадолго сохранить ее для себя, пользоваться ее миром и красотой, незапятнанной чужим взглядом. Тем паче, что пещера стала храмом моей любви к Салли. Как и для древних бушменов она стала для меня святилищем.

На следующий день Салли как будто старалась загладить причиненную мне боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень на скале у бассейна в лучах солнца мы любили друг друга. Салли снова мягко и искусно взяла на себя инициативу. Это изгнало печаль из моего сердца и до краев заполнило его счастьем.

Мы лежали обнявшись и сонно перешептывались, когда я вдруг почувствовал чье-то присутствие в пещере. Меня охватила тревога, я приподнялся на локте и посмотрел в сторону входа.

В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотистая человеческая фигура. В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном и коротким луком за плечами, на шее ожерелье из скорлупы страусиных яиц и черных обезьяньих бобов. Невысокая, с десятилетнего ребенка, но с лицом взрослого мужчины. Раскосые глаза и широкие плоские скулы придавали этому лицу нечто азиатское, однако нос был расплющенный, а губы полные и чувственные. Маленький куполообразный череп покрывали короткие курчавые черные волосы.

Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом, точно вспугнутая птица, маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.

– Что случилось? – шевельнулась рядом Салли.

– Бушмен, – ответил я. – Здесь, в пещере. Смотрит на нас.

– Где?

– Он ушел. Одевайся, быстрее!

– Это опасно, Бен? – Голос у нее вдруг сел.

– Да. Очень! – Я быстро натягивал одежду, стараясь избрать лучший способ действий, продумывая слова, которые произнесу. Хотя кое-что я позабыл, все же я обнаружил, что благодаря упражнениям с Тимоти Магебой владею языком. Этот бушмен был с севера, а не из Калахари, языки похожи, но отличия довольно значительны.

– Они нападут на нас, Бен? – Салли уже оделась.

– Нападут, если мы сделаем что-нибудь неправильно. Мы не знаем, насколько священно для них это место. Лишь бы их не напугать – их пугали и преследовали две тысячи лет.

– О Бен… – Она придвинулась ко мне, и даже в тревоге я наслаждался тем, что она надеется на меня.

– Они… не убьют нас?

– Это дикие бушмены, Салли. Если угрожать дикому животному, оно нападет. Мне нужно найти возможность поговорить с ними. – Я осмотрелся в поисках чего-нибудь, что сгодилось бы в качестве щита, чего-нибудь такого, в чем застряла бы стрела с отравленным наконечником. Причем ядом, вызывающим медленную, но неминуемую смерть в страшнейших муках. Я выбрал кожаный футляр теодолита, разорвал его по швам и расправил, чтобы получить большую площадь. – Иди за мной, Сал. Держись рядом.

Она положила руку мне на плечо, и я медленно двинулся по проходу в скале, освещая фонарем и осматривая каждую тень и каждое углубление, прежде чем пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком метались у нас над головами. Салли все сильнее сжимала мне плечо, но наконец мы добрались до ствола, закрывавшего выход.

Мы протиснулись наружу; яркий солнечный свет больно ударил по глазам. Я тщательно осматривал каждый ствол в роще, каждый пучок травы, каждую ямку или возвышение на поверхности – ничего. Но бушмены были здесь, я знал это, ждали в укрытии; терпеливо и сосредоточенно – самые искусные охотники Земли.

Мы добыча, что правда, то правда. Здесь, на пороге Калахари, общепринятые нормы поведения неприменимы. Я вспомнил судьбу экипажа «дакоты» – самолета военно-воздушных сил ЮАР, десять лет назад совершившего вынужденную посадку в пустыне. Семью бушменов, которая сделала это, разыскали, я летал в Габороне и был переводчиком на суде. На суде бушмены не снимали повязки из парашютного шелка, и, когда они отвечали на мой вопрос, лица у них были детские, доверчивые, невинные:

– Да. Мы убили их.

Запертые в современной тюрьме, как птицы в клетке, они погибли через двенадцать месяцев, все. Воспоминание об этом ужасало, и я постарался отвлечься.

– Слушай меня внимательно, Салли. Ты должна оставаться здесь. Что бы ни случилось. Я выйду к ним. Поговорю. Если… – я поперхнулся и вынужден был откашляться… – если в меня попадет их стрела, у меня будет около получаса, прежде чем… – я не договорил. – Я успею добраться до «лендровера» и вернуться за тобой. Ты умеешь вести машину. Тебе не составит труда проехать по нашему следу в котловине Макарикари.

– Бен, не ходи. О боже, Бен, пожалуйста.

– Они будут ждать, Сал. До темноты. Надо идти сейчас, при свете дня.

– Бен…

– Жди здесь. Что бы ни случилось, жди здесь. – Я стряхнул ее руки и вышел из отверстия.

– Мир, – обратился я к ним на их языке. – Между нами нет вражды. – Я сделал шаг в солнечном свете. – Я друг. – Еще один медленный шаг, вниз по изогнутым корням сикамора. Расправленный футляр теодолита я держал перед собой. – Друг! – обратился я снова. – Я вашего народа. Я вашей семьи.