Текст книги "Дверь в глазу"

Автор книги: Уэллс Тауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Дуэйн разразился лающим смехом, и вместе с ним – мужчины у бара и парень в бабочке-регате, задержавшийся у двери. Лицо у Люси было каменное. Совершенно спокойно она протянула руку через стол и вынула сигарету из пачки «Ньюпорта», которая лежала возле локтя Дуэйна. Потом встала и сорвала пальто со спинки отцова стула. Отец слегка подался вперед. Его вилка стукнулась о пустой бокал, и раздался высокий чистый звон, еще длившийся, когда она вышла за дверь.

Я заглотал свои ньокки с такой скоростью, что они образовали бейсбольный мяч в пищеводе, а отец и Дуэйн еще пыхтели и чмокали над скалопини. Меня разбирала злость из-за фарсового этого ужина, из-за впустую потраченного вечера, о котором отец завтра даже не вспомнит. Как только Люси вернется к тарелке застывших говяжьих щек, решил я, откланяюсь и уйду.

Но прошло десять, пятнадцать, двадцать минут, а Люси не появлялась. Я встал. Ее не было в баре, и на тротуаре она не курила. Завербованная мною неразборчивая официантка не обнаружила ее и в дамской комнате.

– Между прочим, она ушла, – сказал я отцу.

Он нахмурился и заворчал, будто я зачитал ему огорчительный заголовок статьи на тему, не вполне ему понятную. Я позвонил Люси на мобильный. Он заиграл в брюках у отца.

Мы посидели еще минут двадцать за кофе. Ресторан уже наполнялся, и официант без нашей просьбы подал счет. Отец посмотрел на сложенную бумажку, но не развернул. Глаза у него были усталые и слезились от коктейля.

– Сто семьдесят пять, папа, – сказал я. – Да, кстати, спасибо.

– Я не могу заплатить, – сказал он.

– Почему?

– Бумажник в пальто.

Я вздохнул и сунул свою кредитную карточку в пластиковый кармашек.

Дождь перестал, но осенний холодок на улице сменился настоящей стужей. Отец в рубашке обхватил себя руками и втянул голову в ворот.

– Я посажу тебя в такси, – сказал я. – Ты в какой гостинице?

– Не знаю, – сказал он.

– Сукин сын! – завопил я. – Ты не знаешь?

Я схватил отца и вывернул его карманы в поисках ключа от номера или карточки. Он покорно терпел обыск, глядя на меня испуганными глазами.

– Это круто, – усмехнулся Дуэйн, неизвестно почему до сих пор не распрощавшийся с нами. – Так трясти родного папашу.

– Не встревайте, – огрызнулся я. – Теперь ее надо искать. Разорюсь на такси к чертовой матери, пока будем искать ее на улицах.

– Если не возражаете, – сказал Дуэйн, – в моем распоряжении имеется автомобиль. Я с удовольствием повожу вас, друзья.

– У вас машина, Дуэйн? – спросил я.

– У меня – да. Прямо за углом. Сейчас подгоню. Только одно затруднение. Там, где она оставлена, мне нужен двушник, чтобы ее вызволить.

– Чего он хочет? – спросил отец.

– Он хочет двадцать долларов.

– Так дай ему.

– Не думаю, что дам.

– Не валяй дурака, – сказал отец. – Уже поздно, я устал. Дай ему деньги.

Я дал Дуэйну двадцать, и он не спеша пошел прочь. Отец обнимал себя, машины гудели, мимо текла толпа пешеходов, и ветер трепал его редкие седые волосы.

– Да, хорошо сейчас залезть в машину, – сказал отец.

Я сказал:

– Машины нет. Он не вернется. Я выбросил из-за тебя двадцать долларов.

Отец качался взад-вперед и смотрел в ту сторону, куда ушел Дуэйн.

– Скажи, что ты сожалеешь, – сказал я ему.

Он щурился от ветра: лицо его было как кулак.

– О чем? – спросил он. – О двадцати долларах? О бумажке?

– Ну да. Начнем с нее. С двадцатки. Скажи, что сожалеешь о ней.

Отец посмотрел на тротуар, туда, где голубь клевал пластмассовый меч для тартинок. Он ухватил его клювом за лезвие, важно заковылял дальше и исчез за поворотом на Минетта-Лейн. Отец вздохнул и произнес что-то тихим, покаянным голосом.

– Что? Скажи еще раз, чтоб я слышал.

Он скорчил гримасу и чуть согнулся, как будто у него схватило живот.

– Слон, – сказал он и отвернулся.

– Слон, – повторил я.

– Слон на g-5 запирает черного коня перед ферзем.

Через несколько секунд подъехал старый белый «Мерседес». Из него на нас лукаво смотрело широкое зеленоватое лицо Дуэйна. Он наклонился вбок и распахнул переднюю дверь.

– Вы вернулись, – сказал я.

– Верно, – ответил Дуэйн.

Заднее сиденье было завалено газетами и спальным тряпьем. В салоне воняло мочой и грязным бельем. Мы с отцом втиснулись на переднее сиденье. В окно с нашей стороны задувал ветер, и, когда я перегнулся через отца, чтобы покрутить ручку, из двери выполз зазубренный стеклянный горизонт, а на колени отцу посыпались осколки.

– Да. Разбил какой-то мудак, – сказал Дуэйн.

Отец молчал. Зубы у него стучали, мокрая губа отвисла. Он выглядел до ужаса старым, расширенные глаза были пусты. Меня пронзила печаль, я мог бы обнять его или взять за руку, но Дуэйн нажал на газ, и машина рванулась через Хаустон-стрит. С тяжелым стуком мы переехали выбоину. От толчка закачались висюльки под зеркальцем – масленичные бусы, безделушки с перьями, спортивные медальоны. Отец смотрел на качающееся барахло, как младенец, зачарованный погремушкой над колыбелью. Он протянул руку, поймал миниатюрный автомобильный номер штата – Нью-Мексико и, нахмурясь, смотрел на выпуклую надпись «Очарованный край».

– Что это? – спросил он.

– Да какую-то ерунду подобрал на дороге, – объяснил Дуэйн.

– Нет, вот это слово здесь: «очарованный». Это что значит?

– Черт, – сказал Дуэйн. – Что такое «чары» знаете, Роджер?

– Конечно, – сказал отец.

– Ну вот, вроде того – как бы чары.

Отец привалился ко мне, разглядывая оранжевый брайль.

– Край чар, – сказал он.

Вниз через долину

Перевод В. Бабкова

Когда Джейн ушла от меня к Барри Крамеру, мне было по-настоящему паршиво, но вообще-то к тому времени, как она с ним связалась, наш брак давно висел на волоске. Мы только и делали что препирались или искали повод для очередной ссоры. Барри был ее инструктором по медитации – этим он занимался до того, как стал ездить по разным компаниям и развивать у их менеджеров коммуникационные навыки. Я пропускал мимо ушей советы приятелей и не возражал против визитов Джейн к Барри, потому что благодаря им она стала спокойнее и почти бросила привычку напиваться до горючих слез и ругать меня за годы, которые не могла вернуть назад. Как-то днем я явился домой и увидел в нашей залитой солнцем гостиной Джейн в одном лифчике и Барри с руками на ее голых плечах, и приятного в этом было мало.

Когда я вошел с нашей дочкой Мари, они оба аж подскочили, а потом понесли какую-то чушь насчет того, что это, мол, новые упражнения по системе шиацу. Я накинулся на Барри с куском гофры, которую принес, чтобы поставить в ванной под раковиной. Дочка от моих криков заплакала. Я кое-что разбил и пообещал, что дальше будет хуже, и тогда они ушли все вместе – Барри, Джейн и Мари.

Помню, как Джейн стояла на пороге нахмурившись, с охапкой вещей в руках, и сказала, что я еще пожалею о своем поведении.

И она не ошиблась: я и правда пожалел, но не сразу и не то чтобы очень. Джейн выкупила мою долю нашего дома за приличную цену. Я поселился за городом в небольшом домишке на шести акрах земли, с ручейком во дворе. Домик был бы вполне ничего, если бы не полчища черных ос, которые прогрызали дыры в стенной обшивке. Эти твари поднимали жуткий скрежет, и по выходным, когда тоска становилась совсем нестерпимой, я немного отвлекался от мрачных мыслей, опрыскивая их норки ядом.

Я вскопал огородик и привык к хмурой кошке, которая приходила сидеть в кукурузе. Я заставил себя искать новую любовь и некоторое время думал, что нашел ее в девице с работы. В постели она прямо таяла, но в обычной жизни тоже страдала депрессиями, которые были ей очень дороги. Она часто звонила мне и по два часа вздыхала по телефону, чтобы я оценил глубину ее чувств. Скоро я порвал с ней, а после начал скучать и ругать себя за то, что не хватило соображения хотя бы сфотографировать ее голую.

С Джейн я виделся каждый месяц, в день, когда приезжал забирать Мари. После того как Барри заставил ее сменить алкоголь на травяные настойки, она заметно похорошела. Ненависти я у нее больше не вызывал, и теперь она относилась ко мне с этаким кислым участием. «На днях, когда ты прошмыгнул у нас под окнами, я даже расстроилась, – сказала она как-то. – Зря ты это. Но уж если решил сделать шпионство своим хобби, тогда хотя бы глушитель на трубу поставь, а то такой грохот, точно рыцаря в латах по улице волокут».

Слава богу, почти все лето после того, как мы расстались, она провела далеко: сначала была на родине Барри в Мендосино, в Калифорнии, потом в Орегоне и Седоне, которая в Аризоне, а потом вернулась и опять уехала в какой-то горный приют, чтобы общаться с кедрами и сливаться с космическим сознанием.

Вдруг в сентябре, рано утром, звонит. Я уже не спал и слушал, как осы едят мой дом.

– У нас тут в ашраме чепе, – сказала Джейн. – Можешь приехать забрать Мари? И Барри тоже, если ты не против.

Сначала я завелся, испугавшись, что Мари покалечила себя, пока взрослые собирали нектар с цветов небесного блаженства, но Джейн сказала, что нет, все дело в Барри. Он свалился с крыши или еще откуда-то, и теперь ему надо домой, потому что из-за поврежденной лодыжки он не может принимать позы. Она объяснила, что Барри не в силах ни нажимать педаль в автомобиле, ни сидеть с ребенком, пока она на занятиях. Было бы здорово, сказала она, если бы я согласился помочь.

Я не люблю ездить на своей машине далеко за город, и вдобавок меня не вдохновляла перспектива долгого путешествия с Барри Крамером. Но Джейн хотела, чтобы мы снова могли делать друг другу одолжения, и это меня тронуло. Она вроде как протянула мне оливковую ветвь, и, хотя эта ветвь была больше похожа на ободранный сучок, я сказал – ладно.

Их приют был в западной части штата, часах в трех езды. Следуя указаниям Джейн, я долго петлял по второстепенным дорогам, а потом остановился и вылез в очень симпатичном местечке – широкий луг, заросший золотарником, сбегал к озерцу цвета новых синих джинсов, окаймленному густым темным лесом. Не так давно я читал в газетах о женщине, которая погибла примерно в этих краях при странных обстоятельствах. Она исчезла во время уик-энда, когда отдыхала здесь с мужем. Все выглядело так, будто он ее и убил, писали газеты, и его уже хотели арестовать, но тут один охотник застрелил черного медведя и нашел у него в брюхе кусочек шляпки этой дамы. Так что вдовцу, можно сказать, повезло.

На территории приюта я прошел мимо молодой мамаши, которая сидела на раскладном столике и кормила грудью младенца. Неподалеку висели на турнике вниз головой несколько детей. Парень, который мотыжил участок с гороховыми плетьми, сказал, что знает мою бывшую жену, и махнул на брезентовую хижину, где она жила.

Барри сидел на полу внутри, положив больную ногу на скамеечку. Он поднял на меня глаза. В бороде Барри стало больше седины, чем когда мы виделись в последний раз, но она его не портила. Подтянутый живот, гладкая кожа, волосы без единой проплешины – по всем статьям лучше меня.

– Здравствуйте, Эд, – сказал он.

Джейн не соврала насчет ноги. Выглядела она кошмарно: серая от голени до кончиков пальцев, а на самой лодыжке – громадный лиловый синяк в форме спиральной галактики.

Я подошел и пожал ему руку.

– Черт возьми, Барри, – сказал я, – надо было позвонить мне раньше, чем начнется гангрена.

Он посмотрел на свою ногу и сделал такой жест, словно отгонял дурной запах.

– Сильно растянул, вот и все. Ничего особенного. Надо просто ее не трогать, а дальше организм сам справится. Незадача в том, что я уже внес аванс за первый этап, и обратно его не отдадут. Может, вы думаете, что на деньги в таких местах всем плевать, но, поверьте мне, эти люди считают каждый цент.

Хлопнула дверь, и вошла Мари. Увидев меня, она прикрыла один глазок и понарошку сконфузилась. Потом протянула мне ручки, и я подхватил ее под мышки.

– Я играла с Джастином, и смотри, что у меня получилось, – сказала она и сунула мне под нос свое запястье. Кожа на нем была красная и липкая. – Обжог сумаха, – гордо пояснила она.

– Фу, – сказал я и поставил ее обратно. – Слушайте, Барри, я бы поздоровался с Джейн, если вы знаете, где она.

Я еще не говорил ей, что подал заявление на перевод в Хот-Спрингс, где открывался наш новый филиал. Если его примут, я получу повышение и под моим началом будут работать люди. Я хотел, чтобы она была в курсе.

Барри покачал головой.

– Боюсь, это невозможно, – сказал он. – У нее сеанс уединения.

– Да я только сунусь на секундочку и скалу: «Привет».

– Мне очень жаль, но сейчас к ней никого не пустят, даже меня. Доступ закрыт на тридцать шесть часов. Если хотите, оставьте записку.

Я подумал.

– Ладно, не надо. Тогда поехали, что ли.

Барри поднялся, опершись на старый металлический костыль со сложенным полотенцем вместо мягкой подушечки сверху. Я хотел взять его рюкзак, но он решил показать, какой он кремень, и заявил, что справится сам. Потом поковылял за мной по дорожке, останавливаясь через каждые пять шагов, чтобы поддернуть лямку.

У машины я открыл ему дверцу, однако он не сразу полез внутрь. Барри стоял, покачиваясь на костыле, и озирал небо, поля и упавшие деревья, которые начали приобретать цвет фруктового мороженого. Он почесывал закопченную бороду и дышал глубокими, жадными вздохами.

– Эх, как же я буду скучать по всему этому, – сказал он. – Настоящий чистый воздух. Слава богу, есть еще на земле что-то, к чему эти олухи не могут приляпать фирменное клеймо. Страсть как не хочется уезжать.

С дальнего конца озера взмыла стая диких гусей. Они построились неровным бумерангом и потянулись в сторону. Барри поднял Мари, чтобы ей было видно их над машиной. Одной рукой он обнял ее за плечи, а другой подхватил под коленки, а потом прижал мою дочь к своему животу, и мне тут же стало ясно, что он делал так много раз. Не спуская глаз с гусей, Мари рассеянно теребила ухо Барри облезшей ручонкой. Я наблюдал за ними, а они – за птицами, которые перекликались такими голосами, точно кто-то выдирал из старых половиц ржавые гвозди.

Я сдвинул переднее кресло, чтобы Барри мог залезть назад и расположиться. Сначала он сунул туда костыль и оперся им на сиденье, когда залезал в машину. На конце костыля не было резиновой пробки, он зацепился за виниловую обивку и прорвал дырочку в форме короны. Барри покосился на меня, проверяя, заметил ли я, а потом виновато вздрогнул.

– Ой, – сказал он, – Барри, Барри, какой же ты неуклюжий сукин сын!

Я перевел дух.

– Ерунда, – сказал я.

Он потрогал дырку пальцем.

– Знаете что? Мы вам купим такой наборчик. Ну, которые продают, видели? Заклеим, и порядок.

– Такую большую не заклеишь. Да ладно, забудьте.

Я хотел было подвинуть кресло обратно, но Барри положил на него руку.

– Эй-эй, постойте-ка, Эд.

– Чего?

– Не надо на меня сердиться. Мы это починим. Если сами не сможем, заедем в ремонт, за мой счет. Правда.

– Да никто не сердится, – ответил я. – Это все равно не тачка, а хлам. А за ремонт они столько возьмут, что дешевле новую купить. Ну все, уберите руку.

– Можно я вам хоть пару долларов дам? – И он полез за бумажником.

– Нет.

Я пристегнул Мари к переднему сиденью, и мы тронулись.

Скоро мы уже ехали вдоль хребта, который идет по границе штата. Впереди, у дороги, маячила высокая расщепленная скала. Она смахивала на воронью голову с приоткрытым клювом.

– Мари! Как, по-твоему, на что похожа вон та скала?

Мари подумала.

– На жопу, – ответила она и залилась смехом.

– Интересно, – сказал я. – А я что-то не замечаю.

– Кстати, знаете, что это такое? – встрял Барри с заднего сиденья. – Вообще-то это застывшая лава из спящего вулкана. Внешние слои осадков быстрее разрушаются под влиянием погоды, и остается что-то вроде слепка внутренности горы.

Вскоре Барри задремал. Он прислонился головой к окошку прямо у меня за спиной и с присвистом дышал сквозь густые усы. От него исходил смешанный запах мыла, пота и простокваши.

Когда Джейн связалась с Барри, я многих о нем расспрашивал. Я знал одну дамочку, которая когда-то с ним якшалась. Она сказала, что от него всегда странно пахло, и я был рад это слышать. Еще она сказала, что у него огромный банан, что до этого он делает дыхательные упражнения, а после идет на кухню и настругивает целую миску свекольного салата.

Я поглядел в зеркальце. Барри положил здоровую ногу на спинку кресла Мари. Штанина у него задралась, обнажив голень толщиной с олений окорок, так густо заросшую черным волосом, что на нем можно было подвесить зубочистку.

Я уже стал жалеть о том, что откликнулся на просьбу Джейн. В мыслях у меня был разброд. Вы не можете сидеть в одной машине с новым любовником вашей жены и не вспоминать о ней всяких мелочей, не трогать того, что лучше было бы не ворошить. Как ее живот прижимается к вашей пояснице холодным утром. Ее, намыленную под душем, – какое это скользкое чудо. Одну давнюю ночь, когда вы кувыркались в таком самозабвении, что сломали два четвертьдюймовых шурупа, на которых держалась кровать.

Но начните прокручивать все эти старые пленки, и очень скоро на экран вылезет Барри из Мендосино – его голые пегие ляжки в вашей постели, свечи и ароматическая курильница на тумбочке рядом. Вы видите, как он подцепляет своим большим пальцем с желтым ногтем кружевную резинку ее трусиков и стягивает их медленно, может быть, с каким-нибудь замечанием про цветок лотоса. Вам не хочется представлять вашу покорную бывшую спутницу жизни, ее разверстое подрагивание в предвкушении и Барри, вздыбившегося между ее раскинутых коленей и вывесившего язык, как маорийский божок, в отвратительной судороге. Вам не хочется погружаться в размышления о Порхающих Бабочках, или Нефритовом Стебле, или Вратах Небесной Обители, потому что вы слишком хорошо помните, как однажды – а вернее, далеко не один раз – вы приходили домой за полночь, изрядно нагрузившись алкоголем, и наваливались на спящую жену, бормоча: «Ну давай, мамочка, перепихнемся».

Меня слегка замутило. Я стряхнул с себя дрожь, протянул руку и потрепал Мари по макушке. Она начинала засыпать.

Мари вывернулась из-под руки.

– Не трогай меня, когда я сплю, – сказала она.

Мы уже выбрались на тощее шоссе местного значения, которое бежало вниз через долину. На западе был длинный уклон, и внизу, где горы сходили на нет, раскинулась скатерть фермерских полей, свежая и ярко-зеленая, как бильярдный стол.

Некоторое время все ехали не разговаривая. Мари играла со своими пальчиками и что-то бубнила под нос. Солнце снаружи быстро садилось, наливая тенью прогалины между холмами. Другие водители стали зажигать фары, и я тоже включил их, а заодно и печку. Мари поднесла ладошку к вентиляционному отверстию, чтобы почувствовать, как оттуда дует тепленьким.

По поводу тепла у нас с Джейн шла постоянная война. Дома она никогда не могла согреться. Даже когда на дворе была середина июля, она требовала закрыть окна и включить обогрев. Я не позволял ставить терморегулятор выше двадцати градусов, и тогда Джейн зажигала конфорки на плите и угрюмо стояла над ними, как пещерная женщина, охраняющая угольки. Часто первое, что я видел, вернувшись с работы, была Джейн у плиты – волосы спутаны, край старой футболки висит в опасной близости от пламени. Я орал на нее, но это не помогало. Дважды она подпаливала себе ночную рубашку, и нам приходилось сдирать ее и затаптывать огонь.

Винил сзади захрустел, и я услышал, как Барри принял сидячее положение и зевнул.

– Скажите, Барри, Джейн до сих пор пытается сжечь себя на кухне?

– Не замечал, – ответил он.

Я рассказал ему про те два случая.

– Это меня не удивляет. С кровообращением у нее беда.

– А как насчет салфеток – она все еще разбрасывает по постели комки сопливых салфеток, когда у нее насморк? Бывает, ляжешь, а они как захрустят! Меня прямо выворачивало. Она до сих пор так делает?

Барри испустил сухой смешок.

– Без комментариев.

– Чего-чего?

– Прошу прощенья, – сказал Барри. – Честно говоря, мне как-то неловко. Несправедливо обвинять ее за глаза, когда она не может себя защитить.

– Да я только чтобы разговор поддержать, – сказал я и замолчал.

Я так и не спросил у него о том, о чем мне действительно хотелось спросить: снится ли Джейн по-прежнему тот сон, который мучил ее на протяжении всей нашей семейной жизни. Еще с тех пор как она была девочкой, ее преследовал этот двуслойный кошмар. Ей снилось, что рядом с ее кроватью кто-то стоит. Потом она как будто просыпалась, но только затем, чтобы увидеть, что около кровати и впрямь стоит человек. И в этот момент ее охватывала жуткая паника. Иногда она спрыгивала с постели и бросалась бежать. Это было травмоопасно: она натыкалась на стены, а однажды прорвалась сквозь раздвижной сетчатый экран. Иногда она запутывалась в простынях и, стреноженная, с размаху падала ничком, а к утру у нее набухал синяк под глазом.

Меня эти ее кошмары пугали отчаянно. Джейн клялась, что они ничего не значат, что это вовсе не воспоминание о том, как кто-то изнасиловал ее, когда она была ребенком. Я хотел спросить у Барри, не поднимала ли она эту тему в процессе их совместных психоанализов, но у меня было опасение, что он обратит вопрос против меня и скажет, что в ее кошмарах виноват я.

Небо уже темнело, когда Мари наклонилась сидя и сделала странную вещь. Она опустила голову и ткнулась губами в набалдашник рычага коробки передач. Потом забрала набалдашник целиком в рот – для этого ей пришлось разинуть его до предела. Ниточка слюны скользнула вниз, поблескивая в зеленоватом свечении приборной доски. Я ждал, когда Мари выпрямится, но она не выпрямлялась. Похоже, заснула в таком положении. Я похлопал ее по спине.

– Эй, дочка, хватит, – сказал я.

В зеркальце заднего вида опять появилась голова Барри – лицо было темным на фоне света фар идущей за нами машины.

– Все в порядке, Эд, – сказал он. – Мы с Джейн разрешаем ей так сидеть во время долгих поездок. Вибрация ее успокаивает. Она говорит, что приятно чувствовать эту штуку зубами.

– Но это небезопасно, – возразил я. – Слышишь, дочь, перестань. – Я потянул Мари за плечо, но она не отпустила рычаг и даже не пошевелилась. Бывают такие дети – хоть положи их в бочонок и скати по лестнице, они все равно не проснутся. – Эй, Мари, солнышко!

Барри поерзал, будто хотел что-то сказать, но все-таки не сказал, но потом все-таки сказал.

– Извините, ради бога, Эд, но мне кажется, лучше было бы оставить ее как есть. Джейн ничего не имеет против. Это не вредно, правда.

Я посмотрел на Мари, скрючившуюся на рычаге, который дрожал у нее во рту. Она тихонько, сдавленно мычала. У меня мурашки поползли по коже. Я просунул руку ей под подбородок и оторвал от рычага. При этом ее зубы случайно прищемили губу, и в уголке рта выступила капелька крови. Сев прямо, Мари несколько раз моргнула, тронула ранку пальцем и заплакала.

– Вот видите, Эд, о чем я и говорил, если бы вы не…

– Барри, – сказал я, – это замечательно, что у вас есть свое мнение, но я был бы вам очень обязан, если бы вы оставили его при себе.

– Послушайте, Эд, только не надо на меня злиться, ладно? – ответил он.

Мари судорожно набирала в грудь воздуху, который – я знал – должен был выйти обратно с шумом.

– Я не злюсь, Барри. Просто избавьте меня от ваших долбаных нравоучений.

Мари включила долгий, низкий вой, за которым чувствовался значительный легочный потенциал. Через полминуты этот звук сменился хныканьем.

Барри выждал еще чуть-чуть, потом сказал:

– Она не поранилась?

– Нет, черт возьми, не поранилась. – Я потрепал Мари по спине. – Ну как, крохотуля, с тобой все нормально?

Она фыркнула, всхлипнула и помотала головой.

– Да брось, все же в порядке, детунчик. Все просто отлично. Барри, с ней все отлично. Подумаешь, прикусила губку, тоже трагедия.

– У нее кровь?

– Барри, я вас прошу, помолчите немножко! Неужто так трудно? – Я повернулся к Мари и вытер с ее щеки слезу. – Ну, лапуля, как бы нам тебя подсушить? Кушать хочешь? Может, молочный коктейль? Или конфетку?

– Нет, – ответила она, сделав это слово примерно шестнадцатисложным.

– Подумай как следует, черт побери, – сказал я. Мне сильно хотелось что-нибудь разбить. Я включил радио погромче и стукнул ладонью по середине рулевого колеса, но легонько, чтобы не загудел гудок.

Вслед за нами с гор сползал туман. В низких лучах фар мелькали смутные основания придорожных столбов. Перевалив через холм, мы вспугнули опоссума, который что-то грыз на шоссе. Он крутнулся вокруг своей оси, и его глаза блеснули плоским желтым блеском.

Барри задвигался, и его голова снова возникла между сиденьями.

– Эд, ничего, если я попрошу вас на секундочку приглушить это?

Я выполнил просьбу.

– Простите. Я только хотел кое-что сказать.

– Это нормально. Вы уже кое-что сказали.

– Нет, я хотел извиниться. Не стоило мне с вами спорить. Бывает так, знаете: понимаю, что не надо бы, а оно само вырывается.

– Ничего, – сказал я.

Барри кашлянул в руку.

– И еще вот что, Эд, я хочу, чтобы вы знали. Я действительно очень благодарен вам за то, что вы приехали и забрали меня оттуда. Я же понимаю, как это неудобно. В смысле, мы же с вами не то чтобы приятели или там что-нибудь такое, но я думаю, это правда хорошо, это правильно, чтобы мы с вами провели немного времени один на один.

– Да, это редкое удовольствие.

– Нравится нам или нет, но мы теперь в каком-то смысле семья, – продолжал он. – Нас теперь четверо, и я ужасно не хотел бы, чтобы мое присутствие воспринималось вами как угроза или еще в каком-нибудь…

– Я не воспринимаю вас как угрозу, Барри, – ответил ему я. – Просто вы мне не слишком нравитесь, вот и все.

Он умолк, потом испустил тяжелый вздох.

– Замечательно. Огромное вам спасибо, Эд.

Он грузно опустился назад на сиденье. Я снова громко включил радио и помчался в темноте дальше.

У подножия длинного спуска мы наткнулись на ресторанчик в виде охотничьего домика с неоном в окнах. Последние минут сорок Барри угрюмо молчал, что действовало мне на нервы не меньше его гнусавого, снисходительного голоса.

– Эй, на корме, – сказал я с наигранной бодростью. – Я бы глотнул кофейку. Как насчет подкрепиться?

– Можно, – буркнул Барри.

Я остановился. Мы с Мари зашагали через стоянку. В ночном воздухе был разлит запах жира – похоже, его источал металлический шкафчик рядом с кухонной дверью. Барри хромал сзади.

Когда он приплелся в зал, мы с Мари уже нашли три табурета у стойки. Ресторанчик был оформлен с душой. На его стенах, обитых сучковатыми сосновыми панелями, висела уйма всякой дряни: железный фермерский инструмент, вставленные в рамочки газетные отчеты о футбольных победах, пластинки с лицензиями и несколько жестяных оттисков старых рекламных картинок с красногубыми улыбающимися неграми. На свободные пятачки завсегдатаи понатыкали долларовых бумажек, подписанных маркером. Я на секунду отвлекся, и Мари тут же сорвала одну такую с квадратной колонны около своего табурета. Официантка это заметила. На ней было платье с высокой талией и круглым вырезом, обнажающим большую веснушчатую ложбину между грудями. Я забрал у Мари доллар и протянул ей.

– Откройте рот, и она у вас мигом пломбы стащит, – сказал я. – Пожалуйста, не зовите полицию.

Девушка рассмеялась, прикрыв рот горстью.

– Оставьте себе, – сказала она.

Я собрался было продолжить разговор с перспективой на будущее, но она уплыла прочь с подносом, а на ее месте появился Барри Крамер. Не глядя на меня, он сел рядом с Мари. Он заказал сандвич с сыром гриль, кольца лука и красное вино, которое ему подали в бутылочке с завинчивающейся крышкой. На стойке была тарелка с солеными крендельками, и в ожидании своей еды он принялся их щипать.

Постепенно зал наполнялся людьми, которые торопливо сбрасывали напряжение. Дамочки в костюмах из вискозы, по виду банковские операционистки, заливали в себя текилу и засасывали ее лаймом. Диджей в желтых солнечных очках врубил шарманку с ритмичной низкочастотной музыкой, а другой паренек выскочил на танцплощадку, и каждая часть его тела задергалась в отдельном брейк-дансе. Через некоторое время кассирши, подзуживая друг дружку, сползли с табуретов и отправились попытать счастья с танцором, но он огибал их, как дорожные конусы, целиком поглощенный собственными движениями.

Какой-то коротышка в розовой рубашке для гольфа пил у стойки пиво и смотрел телевизор, привинченный под потолком напротив. Ему едва ли давно исполнился двадцать один. Длинный нос и лобик в полдюйма, который еле умещался между бровями и вдовьим мыском, делали его похожим на грека, мрачного и уже здорово набравшегося. Вскоре к нему присоединилась крупная поджарая девица. Он на нее даже не взглянул в отличие от всех остальных. Ростом примерно в шесть футов два дюйма, она смахивала на обесцвеченную пергидролем жирафу в тесных джинсах и с большим количеством косметики, чем требуется девушке в ее возрасте. Она облокотилась на стойку, подперла кулаком щеку и сердито выдохнула в сторону коротышки. Тот по-прежнему хлебал пиво, прикидываясь, что не замечает ее.

– А я тебя дома жду, – сказала она.

– А я не дома, – ответил он, не спуская глаз с телевизора.

– Да я уж вижу, – сказала девица. Она взяла соломинку для коктейля и стала выковыривать ею грязь из-под ногтей.

Нам принесли еду. Я порезал Мари чизбургер на маленькие кусочки. Она брала их по очереди и сначала облизывала, а потом отправляла в рот. Раньше я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так ел. На десерт я заказал ей клинышек пирога. Она выковыряла оттуда две вишенки, а остальное отдала мне. Я разделался с пирогом в три приема. Было уже поздно, а до дома оставалось еще часа два скучного, изматывающего пути.

Барри никак не мог справиться со своей порцией. Он медленно возил сандвич в луже горчицы, потом откусывал от него и, прежде чем проглотить, жевал добрых десять минут. Он подслушал анекдот, который рассказывал маляр за три табурета от нас, и громко расхохотался на заключительной фразе. Он завороженно следил за тем, как бармен положил на край стойки пустую бутылку и ударил по горлышку ребром ладони, так что бутылка описала высокую дугу и плюхнулась в урну. После этого фокуса захлопали все, кроме молодой пары на отшибе.

Коротышке тоже принесли ужин. Девица попробовала откусить от его сандвича, и он толкнул тарелку ей.

– Обожрись, – сказал он.

– Какая муха тебя укусила, Луис?

– Никакая. Раз в жизни думал поесть, чтоб мне никто не совал лапы в тарелку, так нет, нате.

Мимо прошла официантка, и парень окликнул ее:

– Привет, Дженни. Твои сиськи сегодня прямо смеются.

– Зато внутри они плачут, – бросила она через плечо.

Высокая девица покосилась на официантку, потом снова на парня.

– Пошли к Чероки, – сказала она. – Дон с Лизой играют в карты.

– Ну и вали, – сказал он. – Заодно спроси у этого козла, когда он отдаст компрессорный шланг.