Текст книги "По ту сторону Венского леса"

Автор книги: Уба Траян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Сидевшие на танках подхватили знакомую мелодию. Танковая колонна двинулась вперед.

Тихо было в Венском лесу. Уже давно не было слышно в нем музыки, веселья. Лишь иногда скорбную тишину нарушала пулеметная очередь или грубый окрик гитлеровца: по лесу часто проводили под конвоем приговоренных к смерти.

Вот и сейчас идут люди, которым осталось жить всего несколько минут… Голодные, избитые, они идут, еле передвигая ноги, поддерживая друг друга. Гитлеровские солдаты подталкивают их штыками, автоматами.

Карательный взвод размеренным четким шагом следует за группой обреченных. Барабаны отстукивают ритм марша.

Впереди взвода идет генерал, рядом с ним – майор с портфелем под мышкой. Первый – новый гаулейтер Австрии генерал Дитрих, второй – его адъютант майор Вед ель.

Но вот командир взвода, лейтенант Краус, подал знак, и колонна остановилась.

Генерал спокойно закурил сигарету, а майор, подтянув ремень и оправив китель, отдал команду взводу. Взвод приготовился, а майор, чеканя шаг, подошел к новому гаулейтеру:

– Герр генерал, обвиняемые в убийстве гаулейтера Австрии фон Шираха приведены для исполнения приговора.

Генерал, не глядя на конвой, направился к взводу и, остановившись, поднял правую руку в гитлеровском приветствии:

– Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – взревел взвод. Казалось, от этого рева вздрогнул старый лес.

Краус отвел взвод на пятьдесят метров от колонны, а в это время генерал скучающим голосом спросил:

– Сколько их, Вед ель?

– Семьдесят шесть, господин генерал!

– Маловато. Дайте-ка мне приказ.

Генерал громко откашлялся, вытер толстые мокрые губы, открыл папку и начал читать:

– За убийство гаулейтера Австрии фон Шираха, совершенное второго апреля, я, генерал Дитрих, командующий шестой немецкой армией и вновь назначенный гаулейтер Австрии, приказываю: расстрелять… – следует длинный перечень фамилий. – Приказ подписан сегодня, 6 апреля 1945 года. Приговор обжалованию не подлежит.

«Обжалованию не подлежит!» Греттель всего двадцать лет. Ее отца, настройщика роялей, самого лучшего настройщика в Вене, искалечили гитлеровцы. Они били его прикладами по рукам за то, что он хотел бежать из Вены навстречу советским войскам. Теперь он в концлагере. А мать ослепла, а ведь ей всего сорок… Какую она, Греттель, совершила глупость, что осталась ночевать сегодня дома. Тогда ее бы не взяли. А ведь в эту ночь сюда подойдет фронт. На груди у нее записка об этом, записка, которая жжет ее. Карательный взвод уже наготове. Вот сейчас Ведель, этот австрийский офицер, продавшийся гитлеровцам, отдаст приказ.

– Нет!… Я не хочу умирать! Не хочу…

– Achtung… Feuer!… [39]39
  Внимание! Огонь! (нем.)


[Закрыть]

Гитлеровцы открыли огонь из автоматов по беззащитным мужчинам и женщинам.

Скоро все замерло: и стрельба, и жизнь…

Спектакль окончен. Быть может, завтра, послезавтра он повторится снова…

– Прекрасно, Ведель! Я вас представляю еще к одному Железному кресту… Можете отпустить взвод…

Майор Ведель, опьяненный запахом крови, думая о новой награде, повернулся к лейтенанту:

– Краус! Прикажите, чтобы солдатам выдали в казарме по триста граммов рому. Хайль Гитлер!

– Зиг хайль!

Взвод ушел. Генерал вынул из кармана своих широких с лампасами брюк бутылочку коньяку. Наполовину выпив, он протянул ее майору.

– Послушайте, Ведель… Трупы не убирайте до вечера. Приведите сюда гражданское население, пусть посмотрят. Понятно? Порядок должен быть восстановлен!

– А как на фронте, герр генерал?

– Не беспокойтесь! По приказу фюрера несколько танковых дивизий уже переброшено с Западного фронта. Возможно, и американцам удастся прибыть сюда скорее советских войск. Я отправляюсь сейчас на радиостанцию «Донау». Надо призвать население Вены к активному сопротивлению… к сопротивлению до последней капли крови, понятно?

– Яволь, герр генерал!

Вдруг в кустах треснула ветка. Генерал мгновенно выхватил пистолет. Майор тоже.

– Ведель, посмотрите, что там…

Но он не успел договорить: раздалась очередь из автомата – и генерал упал. Майор бросился в кювет и, стреляя наугад, разрядил всю обойму. Обезумев от страха, он схватил пистолет генерала и стал не глядя стрелять по кустам. Когда он осмелился поднять голову, в кустарнике все было тихо. Он подошел к генералу. Вся грудь его была изрешечена пулями, все ордена – в крови. За кровь они были получены, кровью за них и заплачено!

Майор с ужасом глядел на труп генерала. Надо бежать! Ведь его могут обвинить в смерти нового гаулейтера Австрии.

– Краус… Краус… – стал кричать Вед ель вслед ушедшему взводу. Но Краус был уже далеко. Вот он остался один в Венском лесу… Один на один с этими семьюдесятью шестью трупами, которые как будто смотрят на него. Вот один из них встает… Сейчас он потребует от Веделя отчета. «Черт побери, что это такое? Встают мертвецы? Беги, Ведель, беги поскорее, иначе ты сойдешь с ума… Сейчас придет расплата за тысячи и тысячи убитых… Нет, нет, только не это… пусть мертвецы остаются в своих могилах… пусть они не встают… Черт побери, что же это такое? Я в бреду? Или коньяк был слишком крепкий?» Но действительно из кучи трупов поднялась какая-та девчонка. Что делать? В его пистолете нет ни одного патрона… А впрочем, если бы даже и были: разве можно пулей сразить приведение? Нет, это не приведение. Он чувствует, что теряет сознание, чувствует, что задыхается… Беги, Ведель, беги!…

И майор, отбросив в сторону фуражку и перчатки, бросился бежать по лесу. Из груды трупов выбралась Греттель.

– Боже, неужели я жива… Это просто чудо… Но я помню, что они стреляли… начали с правой стороны… Я же видела, как приближается ко мне огонь автоматных очередей…

Да, Греттель действительно видела смерть перед собой… Но прежде чем пришла смерть, девушка лишилась чувств. Она упала на какую-то десятую долю секунды раньше, чем автоматная очередь достигла ее. Сколько времени продолжался обморок? До тех пор, пока ее не привела в себя другая автоматная очередь… автоматная очередь австрийских партизан, убивших палача-гаулейтера.

Выйдя из лесу, Греттель побежала на восток, откуда слышались залпы орудий. Она должна доставить записку во что бы то ни стало.

После шестидесятикилометрового марша колонна 27-й советской гвардейской танковой бригады разместилась в австрийском городке Цистерсдорф. Узкие улочки городка были заминированы отступающим врагом. Почти все население гитлеровцы угнали в Германию или расстреляли.

Рота капитана Ходжи разместилась в западной части городка. Уцелевшие жители этого района собрались вокруг походной кухни: там они получали горячую пищу наравне с танкистами.

Вот уже десять дней в городе свирепствует голод. Немцы отобрали у жителей все до последней картофелины.

Охрана западной части города была поручена ротам капитана Ходжи и лейтенанта Ботяну. В боевом охранении в двух километрах от города находились капрал Вылку и Безня. Утром в половине шестого они заметили приближающуюся к ним женщину. Она шла по шоссе спотыкаясь, изредка останавливаясь.

Вылку завертел ручку полевого телефона.

– Алло… алло… «Олт»? Здесь «Прицел»… Здесь «Прицел»… Докладывает капрал Вылку.

– Что случилось, Вылку?

– Господин капитан, по шоссе, к городу, идет какая-то девушка. Наверное, это шпионка…

– Ну тебя… к черту!… Ты еще выдумаешь! Пусть она подойдет, а потом, когда вы сменитесь, доставьте ее на командный пункт.

Девушка приближалась очень медленно. Капрал Вылку, наблюдавший за ней в бинокль, понял, что она очень устала. Потом девушка присела на обочину дороги.

Безня выскочил из укрытия и с автоматом в руках незаметно подкрался к девушке. Она сидела неподвижно, будто уснула или потеряла сознание. Безня наклонился над ней и погладил ее рыжеватые волосы.

Девушка вздрогнула, застонала и неожиданно вскочила на ноги.

– Постой, милая, постой… я тебя не съем. Я добрый человек, румын.

– Rumanen? Ja… Ja… – и Греттель с радостью схватила его руки и горячо поцеловала.

Безня в замешательстве отдернул руки.

– Что ты, что ты… я не поп, чтобы мне руки целовать… Или у вас здесь так принято?

– Ja… Ja… – повторяла Греттель вне себя от счастья.

Ее привели к капитану Ходже; он предложил ей сесть.

– Вы говорите по-немецки или по-французски? – спросила его Греттель.

– Да, мадемуазель, я говорю по-французски… Садитесь, пожалуйста!

Греттель, смертельно усталая, опустилась на стул. Потом прошептала, радостно улыбаясь:

– Господин офицер… у меня записка… но сначала… будьте так добры, дайте мне стакан воды…

Дав Греттель воды, Ходжа доложил о случившемся командиру полка. Командир полка – командиру дивизии, и через четверть часа девушку отправили на командный пункт.

Рассказ Греттель Илиуц переводил на румынский, а Карташев – на русский. Перед тем как ее ночью взяли из дому, Греттель получила через надежного связного письмо от отца, который был в концлагере. Она даже не успела распечатать его, как к ней ворвались гитлеровцы. Но она чудом спаслась от смерти. Двое суток она пробиралась по дорогам от Венского леса, обходя отступающих на запад фашистов.

Карташев взял в руки конверт. На нем карандашом было написано по-немецки: «Вручить первому советскому офицеру». В конверте лежала написанная по-русски записка: «Дорогие товарищи! Нам, нескольким заключенным, удалось бежать из лагеря. Спасите нас! Мы прилагаем схему того места, где находимся».

Генерал взял схему и сверил ее со своей картой, которая лежала на столе.

– М-да… Возможно, через два-три дня мы будем там, в Хоэнрупперсдорфе, и сможем им помочь. Это как раз на нашем пути. Спроси-ка, Карташев, девушку, что она думает теперь делать? Останется ли она здесь, в городе, и есть ли у нее кто-нибудь из родных или знакомых поблизости?

У Греттель здесь никого не было, и оставаться тут она не хотела.

– Могу ли я вас попросить…

– Пожалуйста, пожалуйста! – ободрил ее генерал; он немного понимал по-немецки и не дожидался перевода.

– Я хотела просить у вас разрешения пойти с вами…

– Пойти с нами? Куда?

– В Вену… Там моя мать, я ее оставила одну… Я могла бы быть вам полезной… Я студентка медицинского факультета… Умею делать уколы, перевязки…

– Хорошо, мы вас оставим при медпункте. – И, обратившись к Илиуцу, добавил: – А пока что накормите ее как следует.

– Разрешите мне сначала поспать… Вот уже трое суток я не сомкнула глаз. Если бы вы мне предложили сейчас хоть целый вагон апельсинов, которые я очень люблю и не ела уже шесть лет, я все равно бы не променяла на них час сна…

– Предоставьте ей походную койку в машине медпункта. Пусть бедняжка выспится как следует! – распорядился генерал.

Но в машине Греттель все-таки уговорили поесть. Девушка ела с жадностью. Потом вдруг расплакалась… Сержант Илиуц стал ее успокаивать.

– Нет, нет… Дайте мне поплакать. Я и не подозревала, что можно плакать от счастья. Ах, если бы вы знали, как я счастлива…

Вскоре она уснула спокойным, безмятежным сном.

Колонна снова двинулась в путь. Греттель проспала целые сутки. Дорожные выбоины казались ей покачиванием детской колыбели, а шум моторов – колыбельной песней, которую она слышала когда-то давно-давно.

Спустя три дня после этих событий на правом фланге 27-й советской гвардейской танковой бригады 2-й румынский танковый полк овладел Мартиндорфом.

На следующий день, 14 апреля, начался бой в районе Хоэнрупперсдорфа. У неприятеля было много «пантер» и «тигров».

Румынский полк должен был во что бы то ни стало овладеть этим населенным пунктом.

Только что закончилась разведка боем. К капитану Ходже подошел Фауст.

– Господин капитан, у меня есть ценные сведения.

– От кого?

По сигналу лейтенанта остановилась одна из танкеток.

Из танкетки вышел худой старик с длинной седой бородой. На руках у него были перчатки, слишком для него большие.

Капитан с любопытством спросил:

– Военнопленный?

– Нет. Убежал из концлагеря. Остановил меня у леса возле ориентира двенадцать, когда я возвращался из разведки. Его зовут Зиглер.

– А почему он носит перчатки?

– У него изувечены руки.

– Сержант Илиуц, позовите-ка сюда девушку из санитарной машины.

Старик сел на крыло танкетки. Он сильно кашлял, задыхался, то и дело вытирал грязной тряпкой, которая, очевидно, когда-то была носовым платком, капельки пота, выступавшие на лбу. Старик смотрел на офицеров, обменивающихся короткими фразами, и, казалось, удивлялся их словам.

Когда девушка в белом халате и в белой шапочке с красным крестом подошла к танкетке, старик Зиглер встал и пошатнулся.

– Греттель! Греттель! Это же моя девочка, Греттель!… Греттель!…

– Отец!

Девушка гладила худое, заросшее лицо отца и с грустью слушала его рассказ…

Ходжа кошачьими шагами подкрался к механику Никите, который, сидя на пне, писал письмо.

– Как вы думаете, Никита, ждет она вас еще или нет?

– Кто, господин капитан? Я пишу письмо одному приятелю.

Стоявший рядом Карташев взглянул на конверт и, нарочито громко вздохнув, проговорил:

– Приятелю! А жаль… Все цветет, весна… Сейчас бы только девушке писать! Я думал, что у вас есть девушка… А то – приятель… Интересно, а как же зовут вашего приятеля?

Никита наморщил лоб, стараясь придумать какое-нибудь имя. Но как это трудно сделать, когда сердце подсказывает тебе совершенно другое!

– Его зовут… его зовут…

– Его зовут Мария Влад, медсестра сто двадцать пятого военно-тылового госпиталя, – прочел Карташев адрес на конверте.

Капитан Ходжа вспомнил.

– Кажется, вы там лежали после ранения, правда?

Старшина притворился обиженным.

– Право, господин капитан, разве можно сохранить какой-нибудь секрет в нашей роте. Сразу же узнает весь полк… Даже до неприятеля дойдет.

– Ну если не до неприятеля, то до соперника наверняка дойдет.

– У тебя есть соперник?

– Да, старшина-механик из четвертой роты. Мы с ним вместе лежали в госпитале. Но между прочим, Мария отвечает только на мои письма.

Все поле в районе Хоэнрупперсдорфа превратилось в настоящий ад. Идет танковый бой. Сквозь черный удушливый дым истребители танков забрасывают вражеские «пантеры», «тигры» и «фердинанды» бутылками с зажигательной смесью.

Напрасно надрывается по радио вражеское командование, подбадривая солдат и отдавая один за другим приказы об атаке. Напрасно пытаются эсэсовские дивизии пробить плотное кольцо советских и румынских войск. Они окружены! Тиски сжимаются все теснее и теснее.

Солнца не видно, стоны раненых заглушаются взрывами, а дым и пыль, поднятые танками, клубясь, поднимаются к темному небу.

Перед фронтом роты капитана Ходжи появилось несколько «пантер».

Лейтенант Фауст услышал по радио в наушники суровый голос капитана Ходжи.

– Фауст, будьте внимательны. Мы снова атакуем. Держитесь ближе к моему флангу…

– Есть, держаться ближе!

Внезапно в эфир ворвался мощный голос, который прервал все переговоры:

– Внимание, говорит «Дунай»… Говорит «Дунай». Приказ «Волги»: мы атакуем. Перехожу на прием…

– Говорит «Олт»! Приказ ясен!

Наступила секунда молчания. И снова «Дунай» переходит на передачу.

– Избегайте тарана. Используйте бутылки и дымовые шашки. Атакуйте!… Желаю удачи, орлы!

Кто не был на войне, не поймет, что значит забыть обо всем, кроме поставленной перед тобой задачи. Мозг, глаза, все чувства направлены к одной цели. Все напряжено до предела. Дорого каждое мгновение.

Сержант Илиуц снял очки, закоптившиеся от дыма и сажи взрывов, и протер их. На другом танке капрал Тудор крепко сжимает в руке горлышко бутылки. Ефрейтор Бужор пристально смотрит вперед.

Луке страшно. У него стучат зубы, дрожат руки и колени. Старший сержант Наста видит это. Он тоже чувствует себя не блестяще. Но когда над головой начинают со свистом проноситься снаряды, он приходит в себя и подбадривает Луку.

– Лука, хватит дрожать! Кусай себе губы до крови, и все пройдет. Мы должны победить! Понимаешь, должны!

С левой стороны, на Т-34, рядом с Олтенаку и Безней, – лейтенант Карташев. У него за поясом связка гранат.

Враг притаился где-то вблизи. Но где? Сквозь туман дымовой завесы видны только трассирующие снаряды, которые появляются из бездны, как светлячки, все более и более увеличиваются и, как молния, проносятся где-то рядом, разрезая воздух.

Здесь, на танках, создается впечатление, что бой ведется вслепую. Но внутри танка все выглядит по-иному. Танк направляется туда, куда приказывает по радио командир.

– Алло, Фауст, прикрой меня справа. Группа «пантер», угломер 23 – 00, прицел 300, бронебойным… Огонь!

«Рафф!… Раф!… Раф!…» – буравит туман снаряд, за ним следует еще один, еще и еще…

Откуда-то из тумана доносится страшный взрыв. Загорелся подбитый танк противника.

По радио раздается тот же голос, в котором угадывается скрытая радость:

– Хорошо, Никита! Хорошо, Фауст! Хорошо, Вылку!… Прицел тот же… Огонь!…

– Прекрасно, ребята! Три «пантеры» испеклись. Полным ходом вперед!

Целый час уже длится бой. Изредка лучи солнца прорываются сквозь толщу искусственного тумана, на несколько мгновений освещая все вокруг.

Вдруг будто молния ударила в один из танков Т-34. А взрыв, раздавшийся где-то в центре, повредил гусеницу танка, на котором находился лейтенант Карташев.

Откинулись люки, и танкисты стали выпрыгивать из подбитых танков. Некоторые несли на руках раненых или убитых товарищей.

Капитан Ходжа понял, что под прикрытием дымовой завесы гитлеровцы хотят взять в клещи 1-й танковый батальон. Вот один Т-34 направляется к замаскированным «пантерам», чтобы ударить по ним и одновременно поставить дымовую завесу, которая бы прикрывала фронт батальона.

– Алло, Никита! Закури-ка две «большие папиросы». Не забудь маневрировать. Начинай!…

– Алло «Олт»! Разрешите и мне «покурить» вместе с Никитой.

– Хорошо, Фауст, быстро следуй за ним. Стой! Смотри, перед тобой – два танка. Скорее стреляй.

Орудие лейтенанта загрохотало, и танки противника охватило пламенем.

– Прекрасно! А теперь – догоняй Никиту. Желаю удачи!

Гитлеровские танки пытались уйти от сокрушительного огня румынских противотанковых пушек.

Единственным спасением для них было отступление сквозь дымовую завесу. Лейтенанту Ботяну, несмотря на дым, удалось заметить маневр гитлеровцев. Заметил его и Карташев.

Наступила пора действовать истребителям танков.

Бужор увидел в пятидесяти метрах от себя «тигр» и побежал к нему. Гитлеровцы его заметили. Застрочили пулеметы. Но пули впивались в землю совсем рядом от Бужора, не задевая его, так как он находился в «мертвой зоне» танка. Бужор бросил бутылку с зажигательной смесью в башню, и танк загорелся.

Крышка люка откинулась, и, когда из танка показался фашист, Бужор встретил его автоматной очередью. Затем Бужор, подкравшись сзади, точно бросил гранату в открытый люк. Раздался глухой взрыв, за ним – пронзительные крики. Поединок закончился.

Лука тоже бросил в фашистский танк две бутылки. Он все еще страшно боялся и действовал скорее от страха. Но когда он увидел вспыхнувшую, как факел, машину, страх как рукой сняло.

Бой становился все ожесточеннее.

Вот новый танк угрожающе приближается к Луке. Еще немного – и он раздавит его своими гусеницами. И, как нарочно, нет ни одной бутылки! Да и кто знает, вдруг это румынский или советский танк?! Ведь ничего не видно даже на расстоянии двух шагов…

Вдруг танк наткнулся на другой, поврежденный Бужором, и остановился. А затем, как напуганный зверь, зарычал и начал пятиться. Лука подошел и ощупал его броню. Острые края… Это «тигр», из тех, тяжелых. Гранатой ему все равно ничего не сделаешь. Вот была бы мина…

– Бужор… Бужор!… – раздался где-то вблизи голос лейтенанта Карташева.

– Товарищ лейтенант, сюда, скорей сюда, давайте мину!

– Куда?… Куда?…

Они столкнулись в темноте.

– Ты кто?

– Это я, Лука, товарищ лейтенант… Поставьте-ка пиявку вот этому, он из тех, больших…

Карташев тоже ощупал броню. Никакого сомнения быть не может. Это «тигр».

Карташев осторожно установил на боковой стенке танка мину, повернул направо стрелку, в ту сторону, где находится буква «З» – «с замедлением». Потом схватил за руку Луку, и они побежали от танка, на ходу отсчитывая секунды: 58… 59… 60!… Взрыв!…

А в это время капитан Ходжа лихорадочно кричал в микрофон:

– Алло, Вылку… алло, Влад… алло, Мэкриш… алло, Кожокару…

Но ни Вылку, ни Влад, ни Мэкриш, ни Кожокару не отвечают. Их танки разбиты, экипажи погибли.

Из десяти танков – четыре не отвечают… А люди, люди, которые лишь вчера плясали «сырбу», их уже нет в живых… Мэкриш вчера поймал зайчиху и, после того как показал ее экипажу, отпустил, сказав: «Ну, мадам, иди-ка ты подобру-поздорову, ведь тебя ждут твои зайчата. И зачем тебе понадобилось переходить линию фронта? Твое счастье, что ты попала к добрым людям. Попала бы к фашистам – не видать бы тебе света белого, не видать бы тебе твоих зайчат…»

– Алло, Фауст, слышишь меня?

– Хорошо, дорогой мой, береги себя…

«Дорогой мой»! Что это вдруг случилось с капитаном? И говорил он таким же голосом, как тогда в Дол-Пиале, когда погиб весь экипаж его танка. Лейтенант Фауст посмотрел в перископ. Из-за разбитого «фердинанда» появились две «пантеры».

– Алло, Никита, стреляй…

Но в ту же секунду вторая «пантера» замигала красным глазом: из ее орудия вылетел снаряд. Фауст тут же отдал приказ своему экипажу:

– По вражескому танку, огонь!

Но «пантера» уже укрылась за подбитым «фердинандом», и снаряды прошли мимо цели.

Вдруг лейтенант услышал по радио стон. Он навел перископ на танк старшины Никиты и увидел, что его танк дымится, а в броне – пробоина.

Фауст почувствовал, что задыхается, что ему не хватает воздуха. С силой прижал микрофон ко рту:

– Никита!… Никита-а-а-а!…

И как с того света, откуда-то издалека, донесся тихий, как будто о чем-то просящий голос:

– Алло… Ал… брат-цы, брат-цы… отом-сти-те за ме-ня!

– Никита, Никита! Мой дорогой Никита!

Но напрасно вызывал его Ходжа. Напрасно вызывал его Фауст. Это был пятый танк, оставшийся на поле битвы в Хоэнрупперсдорфе.

К вечеру бой закончился. Танки победителей вошли в освобожденную Вену. Среди советских танков были и два румынских. Это все, что осталось от семидесяти шести машин, получивших боевое крещение месяц тому назад! И теперь полк мог бы называться не 2-м танковым полком, а двухтанковым полком…

Сколько жертв принес этот единственный румынский полк, воевавший за освобождение Вены!

Жители Вены встретили освободителей музыкой и цветами. Греттель и ее отец Зиглер шли обнявшись рядом с капитаном Ходжей, лейтенантом Картаевым, сержантом Илиуцем и капралом Тудором. Они проходили мимо фонтана Нептуна в огромном парке, который окружает дворец Шенбрунн, построенный четыре столетия тому назад, мимо Оперного театра, поврежденного бомбами, театра, где когда-то звучала музыка Штрауса, Моцарта, Шуберта, Глюка, Бетховена. Опять повсюду зазвучали бессмертные вальсы Штрауса. Снова расцвели песни и жизнь!

В тот же вечер, 17 апреля 1945 года, приказом Верховного Главнокомандующего в 21 час Москва салютовала героическим войскам, освободившим Вену. Среди частей, отмеченных приказом Верховного Главнокомандующего, был и румынский 2-й танковый полк. В течение одного только месяца о нем упоминалось в приказах четыре раза!