Текст книги "Белый мыс"

Автор книги: Тюрэ Эрикссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

XV

В рабочих кафе Стокгольма склоняли на все лады испанские географические наименования, о которых несколько месяцев назад никто и понятия не имел. Попытка Франко осуществить неожиданный, молниеносный переворот потерпела крах, хотя он располагал тремя четвертями всей армии против простого народа, не прошедшего даже элементарной военной подготовки.

Ни одна военная доктрина не могла предусмотреть, что почти безоружный противник сумеет штурмовать казармы с тысячами солдат, сшибать грузовиками пушки и отбивать с помощью ножей и старых револьверов пулеметы, как это делали рабочие Барселоны в первые дни войны.

Нерешительное либеральное правительство уступило место более энергичному кабинету во главе с социал-демократом Кабальеро. Впервые фашизм натолкнулся на смелый, сплоченный отпор. Однако республике все еще угрожала смертельная опасность.

– Пал Толедо, – перечитывал Оке в сотый раз, всякий раз надеясь, что сообщение окажется неверным.

«Эбро, Дуэро, Тахо…»

Сворачивая на Брюггаргатан, он вспомнил заученную в школе строчку. Толедо лежит на берегу Тахо, к югу от Мадрида; если моторизованным колоннам фашистов удалось прорваться в этом месте, значит столице грозит окружение.

В рабочем клубе чувствовалось подавленное настроение – обсуждали последнее коммюнике испанского правительства.

В нем говорилось:

«В настоящее время фашистские войска, опираясь на значительное превосходство в вооружении и боеприпасах, полученных от иностранных фашистских правительств, развивают ожесточенное наступление в направлении Мадрида. Оборона Мадрида потребует больших усилий и жертв. Ситуация требует строжайшей военной дисциплины и сплоченности».

– Демократические державы не позволят фашизму проглотить еще и Испанию, – послышался с «полатей» спокойный, слегка задумчивый голос Сверре.

– Ты хочешь сказать, что Англия постарается удержать Гибралтар и баскские железные рудники? И что Франция останется верна своим свободолюбивым традициям? – осведомился Бьёркнер.

Он приподнял плечи, так что его мощная шея стала еще короче, и подчеркивал каждое слово ударом указательного пальца о левую ладонь:

– Франция остается капиталистической страной, хотя там сейчас правительство Народного фронта. Буржуазия осуществила революцию 1789 года, но сегодня она готова защищать самый прогнивший и отживший феодальный строй, хотя бы это означало, что у французских границ по Пиренеям появится фашистская армия!

– Законным правительством Испании является то. которое сидит в Мадриде, а не фашистские бунтари в Бургосе, – возразил Сверре.

– Однако для его победы необходимо посягнуть на священное право собственности и на право иезуитов удерживать в невежестве сорок процентов испанского народа. Или ты допускаешь возможность демократического строя в земледельческой стране, где половина земли находится в руках одного процента населения, а сорок процентов жителей остаются безземельными батраками?

– Конечно нет.

– Слава богу, мы хоть в чем-то согласны. Как ты думаешь, когда Пер Альбин пойдет на то, чтобы разрешить Кабальеро закупить пушки Буфорса?[49]49
  Ханссон, Пер Альбин – председатель шведской социал-демократической партии с 1925 по 1946 год. в течение многих лет был премьер-министром Швеции. Кабальеро, Ларго возглавлял в течение нескольких месяцев 1936–1937 годов правительство в республиканской Испании. Буфорс – крупнейшие военные заводы Швеции.


[Закрыть]

Сверре ответил уклончиво:

– Но ведь наши профсоюзы уже выделили пятьдесят тысяч крон в испанский фонд. Скоро у нас будет организован комитет помощи.

– Мало посылать только одежду и консервы. Если испанцы не получат оружия и боеприпасов, конец будет таким же, как в Абиссинии.[50]50
  Абиссиния (Эфиопия) – государство в Восточной Африке; в 1935 году подверглось нападению со стороны фашистской Италик.


[Закрыть]

* * *

В жилы шведской экономики влилась свежая кровь, пролитая на полях сражений в Испании, и на пароходных линиях наступило оживление. Бьёркнер нанялся на судно, перевозящее железную руду, и исчез из Стокгольма.

В один из вечеров в начале декабря, когда Оке работал сверхурочно и поздно вернулся домой, его встретила в коридоре хозяйка.

– Вам звонил какой-то Гоффен или что-то в этом роде, – сообщила она. – Просил прийти в ресторан «Будапешт».

«Пешт» находился в Клара и пользовался дурной славой, несмотря на доступные цены и неплохой струнный оркестр в венгерских костюмах. Оке сразу растерялся при виде нарядной ливреи швейцара, а метрдотель совсем доконал его строгим вопросом:

– Господин пришел один?

Зачем Геге выбрал такой ресторан, где требуется столько церемоний, чтобы получить место за столиком? Оке отыскал его в дальнем конце зала, в плохо освещенном углу, где обычно укрывались влюбленные парочки, а также люди, не склонные афишировать свое присутствие. Вместе с ним сидели Аксель, немецкий беженец, известный в клубе АБФ под именем Карла, и… Бьёркнер.

– Ты надолго на берег? – спросил удивленный Оке. Вместо ответа Бьёркнер подозвал официантку:

– Будьте добры – еще бутылку и два бокала.

– Хватит одного, – возразил Аксель. На столе перед ним стояла чашка кофе.

– Тебе придется пить вино, чтобы не умереть от жажды, так что привыкай сразу.

Бьёркнер рассмеялся с деланной развязностью и вылил остатки вина в свой бокал. Немец, называвшийся Карлом, недоверчиво глянул на Оке. Можно ли положиться на этого юнца?

– Хорошо, что ты пришел, – сказал Геге. – Он затянулся своей трубкой и произнес негромко: – Вот эти ребята отправляются сегодня вечером в Испанию. Но чтобы никто об этом не знал, пока они не переберутся через границу!

Оркестр заиграл сентиментальную мелодию «Мусталайнен», химическая блондинка за соседним столиком принялась подкрашивать губки. Со стороны кухни донесся чей-то голос:

– Два жарких!

Эти банальные детали с неожиданной остротой запечатлелись в сознании Оке, в то время как он силился понять значение принятого товарищами решения во всей его полноте. Скоро они окажутся в самом центре событий – > в непрерывно обстреливаемом и бомбардируемом Мадриде. Фронт проходил по западному предместью города, где три батальона добровольцев со всего света остановили первый штурм франкистов.

– До сих пор в Интернациональной бригаде не было ни одного шведа. Мы надеемся, что их станет там много, после того как узнают о нашем отъезде, – сказал Аксель.

Оке удивило, что Аксель, сверх всякого ожидания, держался спокойнее, чем Бьёркнер. А впрочем, это необычное хладнокровие и уверенность Акселя были понятны: впервые за много лет он точно знал, что будет делать завтра и послезавтра, знал, что наконец-то оказался нужен, и был хорошо подготовлен к выполнению того, что от него потребуется. В армии он считался одним из лучших пулеметчиков своей роты.

– Но с этим галстуком тебе придется расстаться! – воскликнул Бьёркнер.

И Карл поддержал его:

– Наин. Нехорошо.

Аксель обиделся:

– А что плохого в том, что он красного цвета?

– Да еще к синей рубахе! Ты мог бы с таким же успехом повесить на груди плакат: «Коммунист; направляется в Испанию».

– Ну и что же? Мы ведь не через Германию поедем.

– Все равно. Во главе парижской полиции стоит корсиканский фашист.

Геге тоже считал, что следует быть предельно осторожным, хотя бы ради немецкого товарища. Он снял свой скромный галстук в голубую полоску:

– Давай поменяемся.

Карл то и дело поглядывал на часы, советуя товарищам поспешить с обменом и допивать вино.

– Лучше попрощаться здесь, а не на вокзале, – предложил он, когда они вышли на улицу.

Геге попытался скрыть свои чувства за вымученной шуткой:

– Счастливо! И не давайте маврам перерезать вам глотку. От их грязных ножей легко может случиться заражение крови.

Оке крепко сжал руку Акселя и смог только повторить: «Счастливо!», хотя это, пожалуй, звучало странным напутствием для будущих фронтовиков.

– Спасибо за дружбу, – ответил Аксель тепло.

– Мы напишем при первом же случае, – обещал Бьёркнер.

Карл забыл от волнения, что должен играть роль шведского коммивояжера, и заговорил на родном языке:

– Ауфвидерзеен!

Это была единственная немецкая фраза, которую знал Оке. До свидания… Увидит ли он еще когда-нибудь хоть одного из этой тройки, направляющейся сейчас к Центральному вокзалу?

ХVI

Улицы залиты ослепительным солнечным светом, струящимся из светлой прозрачной выси. Один за другим идут люди в спортивных костюмах и с лыжами на плечах.

«Сегодня, пожалуй, погода даже чересчур хороша», – додумал Оке, одеваясь.

Многие успеют отправиться на воскресную прогулку еще до того, как сборщики средств обойдут свои кварталы. На этот раз речь идет не о поношенной одежде для раздетых испанцев – собирают деньги для шведско-норвежского госпиталя.

Хозяйка постучалась и вошла, неся утренний кофе. Эта честь стала выпадать на долю Оке с тех пор, как он расщедрился и решил платить за всю комнату, расставшись с возчиком молока, – тому надоело скитаться по углам, и он нашел себе отдельную квартиру.

– Писем нет?

– Нет. Видно, забыла она Андерссона… Но вы не расстраивайтесь, мало ли еще девушек в городе!

Оке натянуто рассмеялся, стараясь утвердить хозяйку в ее догадке. Почему молчат Аксель и Бьёркнер? Вот уже скоро два месяца, как он получил несколько строк, набросанных на листке из блокнота: «Сегодня ночью перебрались через границу. Нас разместили в старинной крепости в горах. Внизу раскинулся город – совсем как на картине, но он переполнен женщинами и детьми, бежавшими из Мадрида. В общем, все хорошо».

А каково им теперь? Газеты сообщают о штыковых боях на мадридском фронте. А штык – это прикрепленный к стволу винтовки нож, которым вспарывают живот противника.

Оке невольно содрогнулся при мысли о том, что, может быть, именно в этот миг его товарищи дерутся врукопашную с подонками из Иностранного легиона или со страшными маврами. Оставшись один в комнате, он невольно вспомнил слышанные в детстве старые рыбацкие сказки о дурных приметах и оправдавшихся предчувствиях.

Тревога выгнала его из дому слишком рано; однако, придя к условленному месту встречи – кафе на Норра Банторгет, – он застал там и Эдит и Геге. Они склонились над картой Стокгольма.

– Как ты думаешь, справится социал-демократическая молодежь с таким большим районом? – спросил Геге.

– У них записалось вдвое больше сборщиков, чем в прошлый раз.

– Надеюсь, наша ячейка придет в полном составе, и нам не придется краснеть.

Геге очень хотелось, чтобы комсомольцы собрали больше, но в то же время он радовался соревнованию. События в Испании прогнали уныние среди рабочих, вызванное слишком легкими победами фашизма. В рабочем движении наступило небывалое оживление.

– Да, чуть было не позабыл! – спохватился Геге и протянул Оке серый конверт с испанскими марками и штемпелями. – От Бьёркнера.

«Здорово, Геге! – гласило будничное начало. – Я очутился на время в тылу после четырех недель на передовой и могу теперь отвечать на твои письма без помех со стороны летающих кусочков свинца и гранатных осколков. Шведов собралось уже довольно много, и поговаривают о том, что из нас сформируют отдельную роту. Вчера прибыла группа гётеборжцев, они пополнят наши ряды после прошедших за последние недели боев. Карл пропал во время танковой атаки. Может быть, и ему удалось спастись, но надежд мало: франкисты обычно не церемонятся с пленными. Три шведа ранены, лежат в госпитале. Фашисты стреляют разрывными пулями, после которых остаются страшные раны.

У них множество немецких пушек и бомбардировщиков, и они сознательно бьют даже по гражданскому населению. Когда я вчера попал в Мадрид, в городе как раз вытащили из-под развалин пятерых мальчиков. Обнаружили также останки девушки лет двадцати – полголовы, рука и несколько тряпок.

От такого зрелища рвешься на фронт, едва успев выспаться и соскрести с себя грязь и бороду. Недавно мы взяли в плен пятьдесят четыре итальянца, захватили два грузовика с боеприпасами и три противовоздушных орудия. Хочу просить, чтобы меня перевели в ПВО. Увидеть бы, как врезается в землю горящий «Юнкере»! Они бомбят нас непрерывно.

В Кадис прибыли восемь тысяч итальянских солдат со всем снаряжением. Их бросят, наверно, в очередное наступление на мадридском фронте. Однако зверские бомбежки только закалили волю населения к борьбе. К тому же фашисты научились относиться с уважением к рабочему полку Листера[51]51
  Листер, Энрике – выдающийся командир испанской республиканской армии.


[Закрыть] и к нам, интербригадовцам. Мы сменили лозунг «Но пасаран»[52]52
  Но пасаран (исп.) – они не пройдут.


[Закрыть] на «Нос отрос пасаремос!» – «Мы пройдем!», и мы и в самом деле продвигаемся вперед. Канонада удаляется от Мадрида.

Об Акселе ровным счетом ничего не знаю. Когда меня направили на передовую, он остался инструктором-пулеметчиком. Вновь прибывшие рассказывают, что в учебном лагере его уже нет, но и в батальон Тельмана он не прибыл. Однако особых оснований для беспокойства нет. Он ведь знает немножко по-французски, так что его могли включить в смешанное подразделение из испанцев и французов. Мне ничего не надо, вот только здорово было бы, если бы вы прислали шведско-испанский карманный словарик. Привет всем товарищам. Салюд!

С в е н».

Оке перечел еще раз:

«Особых оснований для беспокойства нет».

Но ведь Аксель мог пропасть таким же образом, как немец!

– Никаких вестей – хорошие вести, – заявил Геге. – Если бы Аксель погиб или был взят в плен, мы бы обязательно узнали об этом.

Эдит занялась распределением кварталов. Она писала привычной рукой конторщицы, но мысли ее явно были далеко.

– Сверре тоже помогает в работе Испанского комитета? – спросил Оке.

– Нет, он заболел, – ответила она негромко.

Глаза ее опечалились, и Геге спросил участливо:

– Что-нибудь серьезное?

– Его положили в туберкулезный санаторий. Оба легких поражены. Нелегко жить на одном кофе и булках, как это делал он, когда я познакомилась с ним в клубе.

Оке промолчал. Разве словами поможешь? Он почувствовал облегчение, когда появились остальные товарищи. Помещение наполнилось веселым гулом, у стола Эдит и Геге сразу стало тесно. Профсоюзники, трезвенники,[53]53
  Трезвенники – члены организаций, борющихся против алкоголизма.


[Закрыть] синдикалисты и молодые социал-демократы сгрудились вокруг своих уполномоченных.

Эдит протянула Оке бумажку с адресом и записала номер копилки:

– Квартал большой, работать там трудно, так что тебе нужно бы дать кого-нибудь в помощь.

Оке привык во всех общественных делах быть вместе с Геге, но тому надо было оставаться и направлять запоздавших на наиболее ответственные участки. К столу подошла Ингер. На голове у нее был черный берет, вокруг шеи она повязала тончайший красно-желто-лиловый испанский платок.

– Вдвоем справимся. Я была там во время сбора одежды, – сказала она, улыбнувшись Оке. – Пошли.

Они начали с переулка и разошлись по подъездам. Здесь они были желанными гостями. Часто не нужно было даже говорить, в чем дело, – достаточно протянуть копилку и поблагодарить за опущенные в нее монеты. Зато на главной улице квартала, где поселились жильцы побогаче, Оке предчувствовал осложнения.

Сквозь узкие щели чуть приоткрытых дверей на него смотрели равнодушные или недовольные лица. Так продолжалось, пока он не дошел до одной квартиры, где домработница протянула ему целую крону.

– Подождите, я скажу хозяйке, – предупредила она. Она исчезла в коридоре, и вскоре появилась пожилая дама. Тонкая рука с изящным браслетом держала сложенную бумажку. Проталкивая ее в узкую щель копилки, дама спросила:

– Как вы думаете – они победят?

Оке был поражен тоном вопроса – в нем звучала та же тревога, та же надежда, которую он ощущал сам.

– У меня товарищ на мадридском фронте. Он уверен в этом, – ответил он.

Обходя состоятельную часть квартала, он видел много доказательств того, что не одни лишь рабочие сочувствуют испанской республике. Это было, в основном, заслугой добровольцев. Их самоотверженная борьба требовала и от других, чтобы они определяли свои позиции и действовали в соответствии с этим.

Оке задумался над своим собственным пониманием происходящего – нет ли в нем противоречий?

С тех самых пор, как он понял, что романтическая болтовня школьных учебников о королях-воинах столь же далека от действительности, как Скалистые горы от песчаных дюн, среди которых он играл в индейцев, Оке возненавидел войну. Она представлялась ему как нечто крайне отвратительное. Откуда родилось это представление?

Он вспомнил санитара, рассказывавшего о немецком миноносце «Альбатрос», который выбросился на мель на Готланде после морского боя во время первой мировой войны.

«Палуба была скользкая от крови и ошметков человеческого мяса. Стоит вспомнить об этом, как меня тошнит и сейчас», – говорил тот.

Потом один швед, вернувшийся из Америки, описывал штыковой бой в сыром французском окопе; вспомнился также немец-коробейник, избегавший рассказывать о днях, проведенных во Фландрии. Глаза его ужасали какой-то странной пустотой – они видели жертвы горчичного газа в районе Ипра…

– Как успехи? – окликнула его Ингер.

Она управилась со всеми своими подъездами и ожидала его на углу. Оке рассказал о даме, пожертвовавшей десять крон.

– Так отчего же ты такой мрачный? – спросила она, заразительно смеясь.

У нее был большой рот, полные губы и красивые зубы. Лицо широкое, но черты правильные. Светлая чистая кожа подчеркивала темный цвет волос. Оке легко смущался, когда Ингер шутила с ним. Он считал, что она уж слишком подчеркивает, что он младший из них двоих.

– Ты живешь один? – спросила она вдруг, когда они подошли к Каммакаргатан.

– Да.

– Хозяйка любопытная?

– Не особенно.

– Сегодня вечером я встречаю одного финского товарища. Он пробирается в Испанию, и ему нужно будет найти безопасное место для ночлега.

Кровать возчика стояла еще на своем месте, запасное одеяло у Оке имелось.

– Могу принять его, но только ему придется уйти рано утром, – сказал он.

Разумеется, он обязан помочь человеку, который направляется в республиканскую армию!

Во имя невмешательства Испанию подвергли блокаде, хотя побережье Португалии было открыто для все возрастающего потока немецких и итальянских войск, а также военных материалов в адрес франкистов. Мексиканские суда, идущие в порты республики, перехватывались в Атлантическом океане, а в Средиземном море «неизвестные» подводные лодки топили советские суда, которые везли продовольствие, лекарства и истребители защитникам Мадрида. Весь мир знал, однако, что эти подводные лодки хорошо известны на оккупированных итальянцами Балеарских островах…

XVII

Велосипедное бюро расширялось. Оно переехало в более просторное подвальное помещение, и число велосипедов, висящих на крюках под потолком, и парней, ожидающих на скамейках вдоль стен, увеличилось. Однако главным предметом бесконечных разговоров в ожидалке по-прежнему оставался тотализатор.

– Эх, выиграть бы как следует! – философствовал Ерка, длинный, нескладный парень лет двадцати. Глаза его шныряли, как у сороки, выражая наглость, смешанную с трусостью.

– Лучше бы ты подумал о том, как вовлечь ребят в профсоюз и добиться сносных заработков, – ответил Оке.

Ерка ухмыльнулся.

– Ты, парень, никак рехнулся! Профсоюз! Пустое дело, только зряшная трата денег.

– Ерка прав, – согласился новичок, которого Оке надеялся склонить на свою сторону. – Я сам участвовал в забастовке, когда работал в пекарне. Организовали мы союз, да только он распался, и тех, кто оставил работу, выгнали. Это же не профессия – рассыльный, а так просто, временное занятие в ожидании другой работы. Какая уж тут сплоченность…

– Умей ладить с Оскарссоном, и он устроит тебя в мастерскую, где чинят наши велосипеды. Я уже собираюсь переходить! – похвастался Ерка.

Шеф отгородил себе отдельную конторку, сменил пивную на второразрядный кабачок и старался дать понять рассыльным, что он как начальство неизмеримо выше их.

Рассыльные сменялись часто, и скоро Оке оказался своего рода ветераном.

– Что же надо делать, чтобы быть в хороших отношениях с Оскарссоном? – спросил он едко.

Глаза Ерки забегали по сторонам. Его спас голос шефа, крикнувшего в окошко:

– Доставка от Фридхемсплана до Восточного вокзала! Чья очередь?

Оке подошел и получил путевку:

– Прицеп брать?

– Нет, там всего лишь две сумки, их надо сдать в камеру хранения.

Оке предпочитал длинные поездки не только потому, что они были выгоднее.

Научившись теперь бесстрашно передвигаться по запруженным машинами магистралям на своем грузовом велосипеде, он лучше всего чувствовал себя на улице – пусть даже дует ветер, идет дождь и ты везешь тяжелый, громоздкий груз.

Оскарссон протянул Оке письмо, адресованное в велосипедную мастерскую в Клара:

– Передай вот это на обратном пути и спроси господина Левина. Он даст тебе пятьсот крон для меня.

Оке ехал туда впервые и ожидал увидеть небольшую мастерскую с вывеской «Ремонт велосипедов». Вместо этого он очутился в длинном переходе, ведшем в помещение, которое раньше служило не то гаражом, не то мебельным складом.

Там было множество разобранных велосипедов, но рабочих – неожиданно мало. Оке сразу узнал несколько ремонтников: они работали раньше рассыльными у Оскарссон а.

Сам господин Левин стоял у сварочного аппарата, одетый в грязный комбинезон.

– От Оскарссона? Ему, конечно, деньги понадобились, – сказал он, принимая письмо.

Затем с явной неохотой вытащил потрепанный и засаленный бумажник, набитый ассигнациями:

– Триста крон. Больше ни гроша!

– Тогда я ничего не возьму, – ответил Оке.

– Ннууу… тогда четыреста?

Оке с недоумением слушал, как торгуется Левин.

– Оскарссон сказал, что я должен получить для него пятьсот. Если он ошибся, то позвоните и переговорите с ним сами.

Один из ремонтников, постарше, занятый сменой щитков на новехонькой дорожной машине, вступил в разговор:

– Последние его сведения оказались очень полезными, так что я думаю – не стоит с ним препираться; лучше дать, сколько просит.

Оскарссон расхохотался, услышав от Оке, как торговался Левин:

– Это ты здорово провернул! Я тебя не забуду. Мне нужен надежный человек, на которого можно положиться в денежных вопросах. У меня тут кое-какие дела намечаются! – заявил он важно.

Оке еще хорошо помнил корзину с пустыми пивными бутылками и грязный шаткий письменный стол, поэтому на него не так-то легко было произвести впечатление.

– Записать эту ездку в путевку?

Оскарссон слегка помрачнел:

– Это еще что за фокусы? Другие ведь не требуют оплаты за услуги, которые они делают мне попутно.

– Мы имеем право получать за все ездки, – настаивал Оке.

– Может быть, ты мне покажешь, где это записано?

Оке не позволил себе вспылить, но брякнул необдуманно:

– Нет… пока что!

Оскарссон выглянул в ожидальную, затем снова захлопнул окошечко:

– Вот как! А я уж подумал было, что у тебя профсоюз почти готов и ты не сегодня-завтра пригрозишь мне забастовкой!

Оке смолчал, но покраснел до корней волос. Кто же это донес?

– А ты подумал как следует о последствиях? Ты же знаешь, сколько мы берем почасно с заказчиков и сколько я получаю за дежурство у телефона и за то, что предоставляю вам помещение и велосипеды.

– Помещение – нам?

– Вот именно! Если прибыль не покроет всех моих усилий по организации этого бюро, я брошу все дело, и вы с вашим профсоюзом окажетесь на улице.

– Уж не хочет ли Оскарссон поменяться с кем-нибудь из нас? – отпарировал Оке.

– Нет, пока что воздержусь. Но что случится, если все бюро повысят процент рассыльным? Чем это кончится? Тем, что цены на доставку повысятся и люди станут обращаться в другие организации.

Оке красноречиво глянул на пачку денег.

– Эти деньги не имеют отношения к делу, – заявил Оскарссон, пряча их в карман.

– Ну, так как же? Мне оплатят ездку? – повторил Оке.

– До чего же ты упрям из-за каких-то грошей! Брось ты вязаться с этим. Лучше я поднесу тебе кружечку после работы.

К Оскарссону вернулось хорошее расположение духа.

– Спасибо, но сегодня вечером я занят. Лучше поднесите Ерке. Небось он заслужил, – ответил Оке и понял по тому, как передернулось красное лицо Оскарссона, что попал в точку.

* * *

Повесив велосипед на место, Оке направился прямо в клуб. Анархист сидел, как обычно, за своим столиком у окна, рядом с ним пристроился Рашпиль. Эта двойка стала уже чем-то вроде инвентаря, вроде неизменных цветочных горшков на столах.

Однако Рашпиль чувствовал себя в кафе уже не так хорошо, как раньше. Половина прежних завсегдатаев перекочевала в окопы Гвадалахары или могилы харамской долины. А вторая половина не упускала случая напомнить об этом Рашпилю, когда он пытался завести свою старую песню о недостаточной активности шведских рабочих и их неспособности к жертвам.

В ожидании Геге Оке устроился на «полатях». Геге появился с газетами под мышкой – совсем как в их первую встречу. Лицо его сияло от радостного возбуждения, и он шагал тверже, чем когда-либо.

– Что с тобой случилось? – спросил Оке.

Геге взял его за руку и произнес почти торжественно:

– Я получил работу! Настоящую работу – на стройке.

«Верните нам достоинство людей» – эти слова еще давным-давно написал в своей рабочей песне Хенрик Менандер. В душе Геге коренилось добытое горьким опытом сознание того, что человеческое достоинство и труд неразрывны. Труд составляет основу существования – твердую почву под ногами.

– И еще одно дело, – продолжал он. – Есть вести от Акселя!

Оке буквально вырвал у него из рук письмо, написанное почерком, так хорошо знакомым по многочисленным протоколам ячейки. Оно было послано месяц назад; очевидно, задержала военная цензура.

«Дорогие товарищи! Мне досталось довольно основательно, но теперь уже большинство осколков вытащили. Самый ехидный проник в левое легкое. Меня угостили в битве на Хараме, о которой вы, наверно, уже знаете из газет.

В начале февраля франкисты развернули большое наступление, решили перерезать шоссе между Мадридом и Валенсией и отрезать Мадрид от побережья. Целый ряд атак предприняли они у Аргандского моста, бросали в бой марокканскую кавалерию, немецкие моторизованные части и итальянскую пехоту. Хуже всего досталось нам от их самолетов, которые действовали почти без помех.

В нашей группе были французы, испанцы, один поляк и двое датчан. Прямо из учебного лагеря бригады мы попали в огненный, грохочущий дьявольский концерт.

Никогда не забуду запах тимьяна и пороха в долине. Фашисты закрепились на хребте по ту сторону реки, а республиканская милиция занимала склон горы до самого берега.

Первая встреча с противником была весьма неприятной. Мы продвинулись вперед на полкилометра, как вдруг навстречу двинулись огромные махины. Фашистские танки! А у нас не было никакого бронебойного оружия. Мы с поляком попробовали спасти пулемет, но это оказалось невозможным. Тогда мы привели его в негодность и отошли метров на триста. Там мы закрепились. Фашисты напоролись на заградительный огонь нашей артиллерии, которая отбила им охоту двигаться дальше.

А на рассвете все началось сначала.

Фашисты потеснили нас, но тут мы разозлились и закопались в землю. У нас было четыре пулемета на фронте шириной в пятьдесят метров. Это остановило их. Тогда фашисты стали забрасывать нас минами, мы несли большие потери. Одному датчанину прямым попаданием снесло голову.

После упорной шестидневной обороны мы перешли в наступление, которое обошлось фашистам в 9000 убитых, и оттеснили их на пять километров от шоссе. Мы пошли в атаку после того, как наши танки незамеченными подобрались ночью к самым позициям фашистов.

Я как раз побежал вперед с пулеметом, как вдруг меня что-то сильно ударило. Единственный способ вывезти раненых у нас здесь – переправа на мулах через мост, под непрерывным огнем с высот, потом подъем до перевязочного пункта. Оттуда на машине по проселку до шоссе. Но я ничего не помню из этого пути. Пришел в себя уже в госпитале.

А теперь я, как уже было сказано, поправляюсь и жду с нетерпением писем от вас. Привет всем друзьям и товарищам.

Аксель».

– Ты заметил, как тут стало пусто без Акселя, Бьёрк-нера и остальных «испанцев»? Кафе словно вымерло, – заметил Геге, когда Оке кончил читать и комментировать письмо.

– Да и Сверре не хватает.

– Надо будет как-нибудь в воскресенье съездить в Сёдэрбю навестить его. Раньше у меня просто не было возможности, а теперь – другое дело, – ответил Геге, предвкушая радости первой получки.

Рашпиль прошел к полке с газетами. Казалось, он собирался подняться на «полати», однако дело ограничилось приветственным кивком.

– Смотри ты, какой молчаливый стал! Уже не рассказывает о том, как собирался ехать в Вену, – подметил Оке.

Геге сразу посерьезнел:

– Не так-то легко угадать, кто на самом деле трус.

– Ты имеешь в виду меня? – Оке чувствовал себя так, словно получил пощечину.

– Нет, ты еще молод туда ехать. Я думаю о себе самом. «У испанцев и без тебя хватает таких, которые в жизни не держали винтовки в руках», – сказал мне как-то Бьёркнер, когда мы с ним обсуждали этот вопрос. Мой призыв пришелся как раз на тот год, когда в моде было разоружение, поэтому меня начисто освободили.

– Чего же ты устраиваешь из этого проблему?

– Видишь ли… я не совсем уверен, что решился бы поехать даже в том случае, если бы прошел военное обучение…