Текст книги "Лодка и Я (сборник)"

Автор книги: Туве Янссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Звездное небо

У брата Мари, Тома, и у Юнны было особое отношение друг к другу. В городе они встречались редко, зато гораздо чаще на острове. Там они легко находили общий язык. Том переправлялся к Мари и Юнне на остров, чтобы поучаствовать в дискуссиях о лесоматериалах, об инструментах, о генераторе, к примеру, который не желал работать. Едва ли три морские мили разделяли их острова. Вообще-то Юнна и Мари сами заставляли свои машины работать; это придавало Мари надежное ощущение того, что здешняя жизнь все-таки может наладиться.

Всякий раз, когда Том уплывал обратно, оставляя за собой прямой, как стрела, кильватер [57], она долго стояла, глядя ему вслед. В июне остров Тома покоился посреди солнечного заката, потом солнце садилось за островами дальше к югу.

Однажды, к великому удивлению, но это правда истинная, Том и Мари задумали эмигрировать на острова Тонга в Тихом океане. Они не выказали ни разочарования, ни облегчения, когда Her Majesty's Service [58]весьма учтиво ответила, что по причине того, что тайфуны в последнее время случаются чрезвычайно часто, невозможно уделить должного внимания иммигрантам. Том и Мари отыскали остров намного севернее и там построили свой дом, и жили там много лет. Тому хотелось, чтобы окна у него были на потолке, он мог бы тогда, засыпая, смотреть на звезды, но это оказалось обременительным, так как окно не выдерживало дождей. Потом они купили подзорную трубу по объявлению, к сожалению, чересчур старую модель, которая давала не слишком большое увеличение.

Но все это было давным-давно.

Теперь солнце садилось довольно далеко к югу от острова Тома, дело было уже в конце августа. Ни одного судна не было видно в море, только утром и вечером рыбаки проплывали мимо их острова с развевающимися на корме флагами черного и розово-желтого [59]цвета. Но Том часто выходил в море и греб в свое удовольствие. Мари видела, как его шлюпка появлялась в море ранним утром и поздним вечером.

– Юнна, послушай меня, в то время мы любили грести, Том и я, мы подгребали к каждой шхере, к самому маленькому скалистому островку, все дальше и дальше. У тебя никогда не было желания отправиться к далеким островам?

– Но мы и так на острове. А острова повсюду одинаковы. И нельзя растрачивать целый рабочий день, играя в экскурсию.

Однажды утром Том явился за шпаклевкой и краской для окна. У него были с собой питьевая вода и почта. Юханнес написал Мари… Одно из редких писем, которые она когда-либо получала от него.

– Юнна, – сказала она, – Юханнес хочет приехать сюда, ты ведь помнишь Юханнеса… Всего на пару дней.

– Но ты знаешь, что домик у нас слишком маленький. А палатка порвалась от ветра.

– Я знаю, знаю, но он вообще не хочет жить в доме, он хочет пожить на необитаемом острове и ночевать в спальном мешке, он об этом часто говорил, но из этого так ничего и не получилось.

Том хотел что-то сказать, но промолчал.

Юнна промолвила:

– Не кажется ли тебе, что Юханнес стал слишком стар для спального мешка? Скоро наступит осень. Когда он хочет приехать?

– Завтра, – вмешался Том, – с одиннадцатичасовым автобусом из города. Он позвонил в лавку. Я могу поехать туда и привезти его.

Они немного подумали.

– Есть у вас спальные мешки? – спросил Том.

– Конечно есть, – ответила Юнна.

Она положила жестянки со шпаклевкой и краской в корзинку и проводила Тома вниз, к его шлюпке. Они согласились друг с другом, что самый лучший необитаемый остров – Вестербодан [60], туда легко причалить. Сводка обещала ясную погоду.

Юнна сказала:

– Я соберу немного еды для него.

– Прекрасно! – воскликнул Том. – О таких вещах, насколько я припоминаю, он обычно думать не думает.

– Тогда пока!

– Пока!

Вечером Мари рассказала Юнне историю, которую Юнна давным-давно знала, но именно теперь это вновь оказалось важно.

– Понимаешь, у нас с Юханнесом были великие планы и идеи, а одна из самых великих – жить естественной жизнью, отбросив все ненужное, а лучше всего обитать в пещере или где-нибудь еще и попытаться найти самое существенное. Знаю, что ты скажешь, но не надо говорить… Во всяком случае, Юханнес придумал это задолго до того, как появились дети цветов [61].

– О, это было в пятидесятые годы!

– Думаю, в конце сороковых. Но ведь у него никогда не было времени для такой жизни. А тогда мы собрали деньги, чтобы купить заброшенный дом в Южной Франции, и хотели пригласить туда друзей – писателей и художников, которые нуждались в том, чтобы работать в мире и покое. Но всякий раз, когда мы что-то собирали, он отдавал все в кассы забастовщиков… И все время носился с идеей уехать на необитаемый остров.

– А как живут на необитаемом острове? – спросила Юнна.

– Не глупи! Я сказала: в спальном мешке.

– Он верил во все это?

– Разумеется! Естественно! Но времени никогда не находилось.

– А теперь у него есть время?

– Нет! Нет, не думаю!

– Надеюсь, все будет хорошо! – сказала Юнна. – Как бы там ни было, я пошлю с вами бутерброды и кофе, и кое-чего из еды. Есть ли что-то, что он особенно предпочитает?

Мари тут же ответила:

– Коричневые бобы [62]. И он не любит кофе с порошковым молоком.

– Замечательно, порошковое молоко кончилось! Схожу посмотрю в погребе.

Мари вышла на косогор.

Я знаю, я помню, чего бы он хотел: лежать на спине в вересковых зарослях и всю осеннюю ночь разглядывать звезды, и прислушиваться к шуму моря, не нуждаясь в том, чтобы произнести хотя бы слово. Но времени никогда не было… Только бы не стало пасмурно. Однажды он обещал, что мы будем жить в палатке на Оланде [63]целую неделю, и я все ждала и ждала, и вот он сообщил наконец, что у него чрезвычайно много работы в редакции… Я взяла напрокат велосипед и всю ночь проездила, это было в июне, когда совсем светло, повсюду цвели кусты шиповника, я нашла селение, где жила его мама, и она сказала:

– Вот как, ты подруга Юханнеса! Заходи и выпей немного кофе. Можно покататься на велосипеде когда-нибудь еще, говорят, это незабываемо, это все равно что уметь плавать…

Мари и Юнна проснулись рано. Погода была ясная и довольно холодная.

– Так ты не хочешь взять с собой примус?

– Нет, нет, – ответила Мари. – Это должен быть обычный костер. Это очень важно – просто костер.

Том приплыл точь-в-точь, когда должен был… черная точка шлюпки на прямой линии против острова. Очень скоро стало видно, что на борту только один человек. Он спрыгнул на берег и пришвартовался. Юханнес позвонил в лавку и сказал, что, к сожалению, в газете много работы и что он очень огорчен.

– Ну да! – промолвила Мари. – Это не важно.

Она круто повернулась и пошла к дому.

Юнна довольно долго молчала.

Том сказал:

– Помнишь, ты говорила о старых бревнах? Посмотрим на них?

Она пошли взглянуть на бревна. Часть из них годилась только для распилки на дрова, но довольно многое можно было использовать, чтобы построить новый причал на острове Тома.

Юнна произнесла:

– Со мной творится что-то странное. Я никогда по-настоящему не понимала все эти затеи с вылазками на природу. Твоя сестра, пожалуй, бывает чересчур романтичной. И еще один вопрос: именно сейчас у тебя есть какие-то неотложные дела?

– Только зашпаклевать окна.

– А ты давно ночевал в спальном мешке?

– Думаю, лет двадцать тому назад.

Когда Мари и Том уплыли к острову Вестербодан, Юнна, стоя на берегу, смотрела им вслед до тех пор, пока шлюпка не исчезла за выступами скал. Стало пасмурно, наступило безветрие.

Ночью она вышла на косогор… ни единой тучки, что нарушила бы красоту безоблачного звездного неба.

Все было хорошо.

Сборник «Письма Клары» (1991)

В поезде

Боб был на год старше Антона, они учились в одной школе. Собственно говоря, его звали как-то иначе. Имя Боб – краткое и мощное, как удар биты или пинок ногой по футбольному мячу, – ему дали поклонники. Он обладал завидным качеством относиться ко всему небрежно и снисходительно презирать весь белый свет. Боб не пользовался своей возможностью дубасить товарищей, он лишь пожимал плечами и рассеянно улыбался. Он был великолепен в своем умении морально уничтожать людей.

У Антона, учившегося классом младше, было лишь одно желание – чтобы Боб его заметил. Это было всепоглощающее желание. «Ну пусть он хотя бы взглянет на меня и скажет: „Привет, Антон!“ Он должен узнать, как меня зовут и что я обожаю его».

Именно в это время Антон начал писать книгу о Бобе. Ну, не книгу, а рассказы о том, как он спас друга и так далее. Он писал каждый вечер, исписывал тетрадь за тетрадью. Боб был у него уже не Боб, а X, а он сам – Z, как Зорро. В рассказах этих Z то и дело спасал X от немыслимых опасностей. Он рисковал жизнью, но это выходило у него довольно легко. А потом он спокойно удалялся с улыбкой на лице, а X смотрел ему вслед, благодарный, растерянный и восхищенный.

Вот Антон приступил к давно задуманному рассказу: они идут измученные по пустыне; вода давно кончилась; поднялась песчаная буря. Они пытаются укрыться в хилой палатке, которую ветер рвет в клочья. Тяжело дыша, они прижимаются друг к другу. Это длинный рассказ… Они ковыляют дальше, солнце нещадно палит, у X больше нет сил, он падает. Z закрывает лицо обрывком палатки и продолжает отчаянно искать воду в этом раскаленном песчаном аду… И как ни странно, он находит на дне глубокого ущелья немного воды. С невероятным терпением он набирает драгоценные капли в свою походную фляжку, потом возвращается назад и говорит: «Пей, я прошу тебя. Это вода для тебя. Ты должен выжить».

Боб пьет, кровь медленно снова приливает к его лицу. Антон кладет компас рядом с ним на песок и уходит по дюнам прочь.

Но вот происходит невероятное, Боб настигает его, протягивает ему фляжку и говорит:

– Ты спас мне жизнь. Немного воды еще осталось. Прошу тебя, выпей. Раздели эту воду со мной так, как мы разделили все в нашей жизни.

После этого рассказа он был не в силах больше писать. Антон пытался много раз, но ничего не получалось. Новые образы не являлись ему. Рассказы о Бобе нужно было уничтожить. Печки у него в доме не было, а рвать рукописи представлялось ему варварством, к тому же это слишком хлопотная работа. Антон решил, что его рассказы должны кануть в море. Ведь ему хотелось чтобы когда-нибудь и его пепел разлетелся над водными просторами, лучше бы всего над Атлантикой. Он поднялся на чердак, принес оттуда чемодан и сложил в него все, что написал. Чемодан был тяжелый, и Антон сел в автобус и поехал к Морской гавани. День был воскресный, лед вскрылся, солнце сияло. Антон прошел на оконечность мыса, положил в чемодан камень и швырнул его в воду подальше от берега, потом тут же повернулся и зашагал прочь.

Чемодан опустился на дно и потихоньку стал размокать, ведь он был сделан во время войны из камуфляжного картона. Тетрадь за тетрадью, исписанные от обложки до обложки, поплыли в гавань, потом ласковый ветер погнал их в Ревель, а быть может, куда-нибудь и подальше.

Двадцать лет спустя, ранним мартовским утром Антон вышел из дома, чтобы сесть на поезд и отправиться на север. Он собирался поздравить старую служанку, прослужившую долгие годы у них в семье и жившую теперь в своей родной деревне, с девяностолетием. Он приготовил для нее красиво оформленный альбом с фотографиями всей родни и своими собственными стихами, написанными в изящном стиле. Антон работал в фирме, которая специализировалась на поздравительных открытках – на случай свадьбы, соболезнований, рождения ребенка, – словом, на все случаи жизни. На многих открытках были напечатаны шутливые стишки, например, обезоруживающая просьба об извинении за молчание, опоздание или оплошность. Эта работа нравилась Антону.

Свой альбом он положил в обычный черный дипломат, решив, что успеет приехать вовремя и вернуться ночным поездом.

Когда поезд прибыл, он прошелся по вагонам, пока не нашел место в купе для некурящих, и там сидел Боб и читал утреннюю газету. Лицо у него стало полнее, под глазами появились мешки, но снисходительно-презрительное выражение лица не исчезло. Боб опустил газету и сказал:

– Doctor Livingstone I presume? [64]Мы с вами где-то встречались?

– В школе, я учился классом младше, – ответил Антон, поставив дипломат и садясь напротив Боба. В вагоне было ужасно жарко.

– И тебя зовут?..

– Антон.

– Да, да… Как время идет. Моложе мы не становимся, – сказал с усмешкой Боб.

У него были все такие же ослепительно белые зубы, кожа загорелая, словно он только что вернулся из тропиков.

«Мы разговариваем с ним впервые, – подумал Антон, – сейчас он спросит, чем я теперь занимаюсь». И Боб в самом деле спросил:

– Ну, и чем ты теперь занимаешься?

Антон быстро ответил:

– Пишу.

– Вот уж никогда бы не подумал. А стоит ли писать книги?

Боб зажег сигарету, но тут же погасил ее и сказал, что на другой день после выпивки у сигареты черт знает какой вкус.

В вагоне было в самом деле невыносимо жарко. Антон попытался открыть окно, но не смог.

– Позволь мне, – сказал Боб, – смотри, нет ничего проще.

На земле еще лежал снег, деревья стояли голые, ветер сдул с них листья.

– Знаешь, Аллан, я уже говорил, что вчера изрядно поддал. Кажется, мне надо промочить горло! – Он открыл свой черный дипломат и достал бутылку в кожаном футляре. – Из Тибета. Настоящее. Мне дали его в придачу. Большой бизнес. Знаешь, наш человек в Гаване, наш человек в Хапаранде! – Он снова засмеялся, а потом сказал: – Устал я, однако.

– Может, поспишь малость?

– Хорошая идея. Ты добрый парень. Вот только если бы не твои глаза… Эти чертовы собачьи глаза, которые следят за тобой повсюду… Подвинься-ка…

Он положил ноги на скамью напротив и тут же заснул.

За окнами мелькал однообразный финский пейзаж, лес по обе стороны, лес, лес и лес…

Поезд мчался все дальше на север, час за часом.

Боб проснулся.

– Что у тебя за вид? – спросил он. – Никак тебе тоже не по себе?

– Да, – ответил Антон, – это все чертовы ели, все время мелькают и все одинаковые. Ошалеть можно.

– Вот это да! – воскликнул Боб. – Да ты забавный, Аллан! Елки, елки да елки! Надо пропустить еще глоток, а потом пойдем пожуем что-нибудь. Я голоден, как волк.

Ему понравились мои слова, показались забавными. Хотя, по правде говоря, я очень люблю ели…

Было любопытно смотреть, как Боб ест: медленно, с нескрываемым наслаждением. Как все, что он делал и раньше, в школе: лежал, вытянувшись, на траве в школьном дворе, мылся в душе после футбольного матча. Бегать быстрее, прыгать выше, любить свое тело, сон, еду, все…

Они помолчали, потом Антон спросил, так, между прочим:

– Ты встречаешь кого-нибудь из наших?

– Нет, с какой стати? Давным-давно никого не видел. А ты? Впрочем, это не важно. Послушай-ка, у тебя такой вид, как у елки с опущенными ветвями, смир…

– Смиренный, – подсказал Антон.

– Вот именно. Кофе у них, между прочим, дерьмовый. Погоди-ка, – он вынул из кармана походную фляжку, – у них в поезде и спиртного-то нет… И твой покорный взгляд. Чувствуешь его на себе неотступно. Ты следил за мной все время. Знаешь, Аллан, они смеялись надо мной: «Ха-ха! У тебя появился маленький поклонник!» Черт! До чего было противно.

– Я – Антон, а не Аллан.

– Ты был похож на щенка, который подлизывается и хочет, чтобы ему задали взбучку. А ты получал взбучку? Нет. От меня никогда не получал. Бить малорослого, тощего хиляка… это не по мне.

– Постой-ка! – воскликнул Антон. – Откуда мне было знать, что ты знал обо мне? Ну ладно, ладно, пусть я был назойливым, ребячливым и смешным. Но что ты от меня хотел? Разве у тебя самого не было идола? Какого-нибудь супермена, намного сильнее тебя? Ну, кто был всеобщим идолом в то время?

– Не заводись, – сказал Боб.

Он не слушал Антона, сидел и складывал салфетку, складку за складкой, а потом смял ее в комок и бросил на пол.

– Странно, – продолжал он, – все как бы уменьшается и уменьшается… Вот послушай-ка, мне пришло в голову, что тот, кто перед кем-то преклоняется, считает, что он имеет на него какое-то право, словно он принадлежит ему. Понимаешь, что я имею в виду? Использует его каким-то образом. И его идол ничего тут поделать не может. Разве я не прав?

– Прав.

– Хорошо. Значит, я прав. А думаешь, это приятно? Погано не чувствовать себя свободным.

– Пытаться соответствовать представлению о тебе? – резко спросил Антон.

– Нет, вовсе нет, не говори глупости. Просто чувствуешь, что за тобой следят. Постоянно. Видно, тобой никто не восхищался, и потому ты не можешь этого понять. А теперь давай хлопнем по рюмашке и забудем об этом, подведем черту, будто ничего и не было. О’кей? Эту фляжку я получил в Тибете. Отличная штука.

– Вовсе нет, ты говорил, что тебе ее дали в придачу. И в Тибете ты никогда не был, а загорал под кварцевой лампой.

– Вот те на! – воскликнул Боб, не слишком обиженный. Он добродушно засмеялся и чокнулся со своим спутником. – Знаешь, у одних в жизни масса событий, с другими ничего не происходит. Который час? Я оставил часы дома. Впрочем, какая разница!

«Именно тогда, на школьном дворе, я должен был отлупить его, напасть на него в слепой ярости, без страха. И разделаться с ним, да, именно это я должен был это сделать».

А вслух он сказал:

– Пошли назад.

– Да, да. Но, видишь ли, назад нельзя вернуться. Ты был таким маленьким, маленьким и ничтожным, не правда ли? Если бы не твои глаза…

– Пошли в купе, – сказал Антон.

– Я сейчас заплачу.

– Я уже заплатил. Идем.

– Прекрасно, очень хорошо, замечательно. Дипломат был у меня с собой?

– Нет, ты оставил его в купе.

– Очень неосторожно, надо же, как неосторожно!

Боб встал со стула. Поезд трясло и раскачивало, они переходили из вагона в вагон по грохочущим железякам. Это был очень старый поезд. Одну дверь почему-то не закрыли, и она все время хлопала.

– Антон! – крикнул Боб. – Осторожно, дверь!

Антон схватил его за руку, их шарахнуло о стенку. Боб дрожал всем телом.

– Держи меня, – сказал он, – не отпускай…

За окнами шел снег, елки стали совсем белыми. Антон захлопнул дверь. Они вернулись в свой вагон.

– Я бы выпил воды, – попросил Боб.

Антон пошел в туалет и налил воды в пустую фляжку.

Боб сразу же заснул и проспал несколько часов. Он не проснулся, даже когда поезд остановился, и Антон сошел, взяв свой дипломат. Это была очень маленькая станция, до дома Иды предстояло ехать еще далеко. Поезд постоял с минуту, потом завыл и помчался дальше.

Антон сел на скамейку перед вокзалом. Стояла мертвая тишина. Солнце пригревало, и все казалось таким незначительным. Он решил послать Иде телеграмму и ехать к ней следующим поездом.

Он открыл дипломат, и оттуда на снег выскользнула масса брошюр и блестящих бумажек. Дипломат был разделен на секции с образцами товаров, кусочками тканей, ценниками на все товары, в специальном отделении лежали галстуки с гавайскими мотивами. Он сложил все назад и закрыл дипломат.

В общем-то этот дипломат во всех смыслах мало отличался от его собственного.

Летней порой

1

Солнце садилось. После шторма вода поднялась до лодочного навеса. Весь берег затопило, забавно было идти по лужайке, шлепая по воде. Я нашла дырявую бочку, докатила ее до лодочной пристани, поставила на дно и влезла внутрь. Трава под водой была очень мягкая и все время шевелилась. Я воображала, будто сижу в подводной лодке. Через дырки в бочке я могла видеть солнце, оно было огненно-красное, и от него стенки бочки тоже покраснели. Я сидела в теплой воде, и никто не знал, где я. Больше в этот вечер ничего не случилось.

2

Я задумала сделать дорогу. Маленькие деревья спилила. Дорога получилась очень извилистая, потому что ей пришлось обходить каждое большое дерево. Я работала каждое утро, и дорога становилась все длиннее. Моя дорога должна была вести к морю, и там я собиралась построить дом на дереве, так высоко, что никто меня не увидел бы, а я видела бы всех, кто внизу проходит мимо. Но ничего из этого не вышло. Дорога получилась слишком узкая, и, дав кругаля, она пришла к тому же самому месту, где начиналась. И чего только не бывает! А для чего, в самом деле, нужны дороги? Можно и без них обойтись.

3

Я устроила себе потайную комнату на чердаке. Гвозди в стены забивала, только когда в доме никого не было. Наконец комната была готова, я принесла туда из кухни керосиновую лампу, но зажгла ее, только когда стемнело. Лампа отражалась в окне. Они поднялись по чердачной лестнице и сказали, что так делать нельзя, можно спалить весь дом! Нужно взять что-нибудь и думать понарошку, будто это лампа, так делают все дети, когда строят дом. «Не, с меня хватит! Я вам не „все дети“. Я – это я, и это мой дом», – сказала я и ушла.