Текст книги "Портартурцы"

Автор книги: Трофим Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

«Постой! У меня же есть другой ключ от несгораемого шкафа. Вероятно, сюда не подходит», – думал Лыков, запирая сейф. Он достал ключик из кошелька. – Очень похожи друг на друга. Не подходит. Прекрасно… Забавно будет, если воры похитят ключи…»

Саша-сан лежала в постели с закрытыми глазами. Лыкову не давали спать нахлынувшие думы. Прав или неправ капитан? Раскинув руки, Лыков притворно захрапел. Прошло десять – двенадцать томительных минут. Саша-сан спустила ноги с постели и просунула руку под подушку за ключами. Поднявшись, она стала во весь рост и, наливая в стакан холодную воду, прислушивалась к храпу Лыкова, потом отошла от кровати и бесшумно придвинулась к двери.

Очутившись у сейфа, она привычным жестом взяла ключ и сунула его в скважину. Не входит. Перевернула. Опять не входит. Лоб Саши-сан покрылся холодной испариной.

«Какие-то новые ключи? Почему я о них ничего не знаю?» – подумала она и вернулась в спальню. Лыков по-прежнему всхрапывал.

«Лихоманка затрясла. Волнуешься? Ключ-то не подошел? Значит, дело серьезное. Ловко же я придумал! Папа и мама не получат очередного письма». Лыков не удержался и засмеялся.

– Что с тобой? – вскрикнула японка и откинула одеяло.

– Веселый сон я видел. Спи. Завтра расскажу.

Треволнения ночи утомили Сашу-сан и перед рассветом, убаюканная легким храпом хозяина, она крепко уснула. Лыков всю ночь разыгрывал спящего. Это было нетрудно – досада на себя взвинтила ему нервы.

В восемь с половиной часов он встал и, выбрав вчерашнюю перепуску из сейфа, отправился в банк.

– Там, наверное, переводчики есть. Проверю, а завтра приму меры. Скандал!..

Вернувшись к обеду, он не нашел японки. Вскоре выяснилось, что она скрылась вместе с Вишней-сан.

3

И вторую ночь Лыков волновался, но уже один. Он не жалел о японке, но душила злоба: как так? Его, русского купца, и вдруг провели японцы! Одурачили бабой! Тысячу раз прав капитан…

На следующее утро Лыков уехал в Артур, поручив надежному лицу следить на пристани за отъезжающими японками.

Порт-Артур жил жизнью большого портового города, и Дальний против него казался заброшенной выставкой, сыгравшей свою роль и подлежащей слому. Планы наместника Алексеева были противоположны планам графа Витте. Наместник не уделял внимания Дальнему, а старался возводить больше коммерческих построек в самом Порт-Артуре. Сорок миллионов, потраченных на коммерческий порт, повисли в воздухе еще задолго до объявления войны. Совсем по-другому выглядел бы Порт-Артур, если бы эти миллионы были затрачены на него.

Как только Лыков прибыл в Порт-Артур, его ошеломили всевозможные слухи. Токио по-прежнему отстаивает требования, предъявленные Петербургу, и всячески запугивает наше правительство; в свою очередь, в Петербурге нелюбезно разговаривают с японским послом. Японцы, проживающие в Артуре, ликвидируют свои дела и выезжают. Лыков убедился в этом лично: японская парикмахерская «главного начальника Квантунской области» (так было написано на вывеске) оказалась закрытой. Лыков весь день проходил небритым и часто мысленно восклицал:

– Ловко у них все подстроено. Придут бриться, ведут разговоры, а шпион-японец слушает. Русских парикмахерских нет, а китайские не отличаются чистотой…

Особенно интригующим был слух о договоре между китайским правительством, Японией и Соединенными Штатами, по которому Поднебесная империя уступала некоторые свои порты в распоряжение означенных государств.

Лыков удивился, увидев боевые суда перекрашенными в серый цвет. Со многих из них срочно снимали излишний такелаж и мешающий в боевой обстановке инвентарь.

Промаршировали солдаты в полной амуниции, а около гавани ходили прилично одетые штатские японцы.

«Японцев еще сколько угодно, – подумал Лыков, – а по-настоящему на Квантуне их совершенно не должно быть».

Тревожное состояние охватило обывателей. И только военные выглядели спокойными и, как показалось Лыкову, даже беспечными.

– Впрочем, что же волноваться? Быть ко всему готовыми – их прямая обязанность, – решил Лыков.

4

Был канун китайского нового года. По улицам ходили разряженные торговцы и кули. На магазинах, арбах, воротах жилищ, лотках разносчиков и даже на коромыслах водоносов блестели красные наклейки с различными добрыми пожеланиями.

В ресторане Лыков встретил знакомого морского офицера.

– Как у вас в Дальнем? – спросил он.

Живем, словно в заброшенной деревушке. Между тем, по-видимому, события назревают.

– Да, японцы бряцают оружием.

– А мы-то готовы?

– Несомненно.

– Не нравится мне внешний рейд, – сказал Лыков. – Трудно уследить за неприятельскими миноносками.

– Простите, но это наивный вопрос. Кругом каждую ночь дозоры из боевых легких судов. Но мы, моряки, не предполагаем, что будут военные действия, хотя и желаем их. Японцев следовало бы проучить.

– Скажите, а в других ближайших Портах, например в корейских, есть наши суда? По-моему, в такое тревожное время все суда должны быть в сборе, чтобы их не расстреляли поодиночке.

– Вы напрасно беспокоитесь.

– Скажу вам по-дружески, среди военных много беспечности. Поговаривают, что и морские офицеры не всегда ночуют на своих кораблях.

– Бывает. Война же не объявлена.

– Чуткость бы не потерять, – вздохнув, сказал Лыков и покраснел, вспомнив о японке.

– Вы волнуетесь. Мне приятно слышать, как о нашем флоте заботятся русские люди… Но, Александр Петрович, вам, коммерсантам, зачастую нажива затемняет рассудок, и вы, – не вы лично, разумеется, – идете на преступные сделки, хотя они в ущерб казне.

– Например?

– Нам отпускается плохой уголь, недоброкачественная провизия.

– Следите, проверяйте.

– Надо быть всюду и во всем честным. Нас, моряков, можно обвинять в пьянстве, но ни в коем случае не в жульничестве.

– Пьянство – тоже растрата! – воскликнул Лыков. – Вы растрачиваете здоровье и время. Между тем и то и другое следовало бы употреблять на изучение окружающей обстановки и новых достижений в технике. Простите, капитан, мне не раз говорили: молодые морские офицеры инертны в учебе. Примеру адмирала Макарова не многие следуют.

– Довольно вам волноваться. Все в порядке. Спите спокойно… Но вы, милый друг, что слабо пьете?

– Бросаю пить и курить.

– Что так?

– Решил жениться. А девица из таких, что не любит пьющих и курящих.

– Плюньте и найдите другую.

– Нельзя-с, сердце-с! – улыбаясь, ответил Лыков.

Глава пятая

1

26 января вечером китайцы начали праздновать свой новый год. Затрещали повсеместно фейерверки и хлопушки. Невообразимый шум ударил по натянутым нервам русских обывателей.

«Неужели началось?» – подумал каждый из них. Но, узнав, в чем дело, портартурцы успокоились.

…Ночь была темная, безлунная, холодная. Легкий туман окутывал боевые суда, стоявшие на внешнем рейде. Приветливо мигали маячные огни. По горизонту то бегали, то скользили лучи прожекторов., Порт-Артурская гавань, пока еще не углубленная, не имела постоянного свободного прохода для крупных судов. При входе и выходе они пользовались часами прилива.

Эскадра стояла на внешнем рейде в три линии: на севере – броненосцы «Петропавловск», «Полтава», «Севастополь»; на юге – крейсера «Ангара», «Диана», «Паллада», «Баян» и «Аскольд»; в середине между обеими группами – красавцы броненосцы «Пересвет», «Победа», «Ретвизан» и «Цесаревич».

Миноносцы «Расторопный» и «Бесстрашный» курсировали по линии дальнего охранения. Крейсера «Новик» и «Боярин» стояли возле берега.

Легкий южный ветер окутывал суда тепловатой мглою. К десяти часам ночи наступила тишина, которая нарушалась только легким всплескиванием волн.

Около полуночи раздался взрыв мины у левого борта «Ретвизана». Минуту спустя «Цесаревич» открыл огонь по японским миноноскам, мчавшимся на него. Вслед за этим и с других судов раздались залпы беглого огня.

Огромные столбы воды взвились около «Цесаревича» и «Паллады». Несчастные суда накренились и, выбрав якоря, направились ко входу в гавань. Вражеские миноносцы преследовали «Цесаревича», но были встречены дружным огнем судовых орудий. Через несколько минут один из них затонул. Остальные повернули обратно.

Раненый «Ретвизан» первым подошел к Тигровому Хвосту и уткнулся носом в берег. На «Цесаревиче» не растерялись и вовремя заполнили водой соответствующие отсеки, иначе и броненосец перевернулся бы.

Жители Артура первые выстрелы начавшейся войны приняли за учебную стрельбу.

В сухопутных войсках поднялась суматоха. Комендант крепости Стессель прибыл в штаб.

– Всем ротам немедленно занять береговые батареи.

– Ваше превосходительство, нет диспозиции, – сказал начальник штаба.

Глаза Стесселя округлились, рот приоткрылся, толстый подбородок отвис.

– Безобразие! – Стессель выругался. – Надо было думать об этом раньше. Разработали бы и представили на рассмотрение и утверждение… Позвонить по телефону и послать вестовых, чтобы каждая рота заняла соответствующую батарею и охраняла подступы к ней.

– Какая рота и какую батарею? Какой фланг усилить?

– Детские вопросы. Начальник штаба и командиры рот сами должны знать свое дело. Имею же я право рассчитывать на их сообразительность и расторопность?

– Они ни при чем. У вашего превосходительства должны быть все нити в руках и разработанный при вашем участии план.

– Дайте мне эти нити, дайте мне эти нити! – Стессель схватился за голову и выбежал из штаба.

Морской бой затих. От звездного неба веяло спокойствием. Стессель остановился: он не знал, куда идти и с чего начать оборону крепости.

Разбуженный гарнизон схватился за ружья. Многие роты вышли на позиции только с караульными патронами. Солдаты видели растерянность офицеров и решили отбрасывать врага штыками.

Лыков бегал вею ночь вдоль набережной. А на рассвете увидел на мели поврежденные суда.

– Три основные боевые единицы потеряли за одну ночь. Ужасно! – Он взглянул на гавань, на узкий пролив в море, – У этих дураков все полетит к черту. Николая Степановича сюда! Капитана в очках сюда!.. Дел-то, дел-то сколько! Побегу устраивать свои…

Около ворот, ведущих в порт, стояли полицейские чины. К ним подходил пьяный лейтенант с двумя дамами под руку.

– Говорил же я вам, что это была учебная стрельба. Смотрите, какое ясное и спокойное утро. А вы перепугались и кричали: «На вокзал, скорее на вокзал!»

Лейтенант громко рассмеялся. К нему подошел околоточный.

– Позвольте доложить, война началась. «Цесаревич», «Ретвизан», «Паллада» подорваны неприятельскими минами.

Моряк вздрогнул и, взглянув на вход в гавань, скрылся бегом в воротах порта, не сказав ни слова своим дамам.

2

В 10 часов 35 минут утра 27 января крейсер «Боярин», вернувшись из разведки, привез известие о приближении неприятельской эскадры численностью в пятнадцать боевых единиц.

Совещание у наместника прекратилось, и все поспешили на свои места. Адмирал Старк прибыл на флагманское судно при первых выстрелах по неприятелю. Генерал Стессель отправился на Электрический утес, наместник пожелал наблюдать за боем с Золотой горы.

Японский огонь был направлен главным образом на наши суда. Несколько неприятельских снарядов перелетело через береговые укрепления и разорвалось на горе Перепелиной.

Золотую гору окутывали огромные клубы дыма от простого пороха, который еще применялся русскими на мортирных батареях. После каждого выстрела кверху подскакивали белые дымные кольца, а затем медленно сплывали в сторону залива.

С Электрического утеса стреляли из дальнобойных орудий. Они выбрасывали длинные языки пламени. Вместо дыма над батареей проносилась желтая пыль.

Наши и японские суда стреляли беспрерывно. «Новик» и «Баян», несмотря на сосредоточенный на них огонь, все время держались впереди, не переставая отвечать врагу.

На многих японских судах возникли пожары. Электрический утес поражал врага, но снаряды остальных береговых батарей до неприятельских судов не долетали.

Бой продолжался тридцать минут. Японцы отступили. Это была первая отбитая русскими на Квантунском полуострове атака.

Глава шестая

1

Во второй батарее сообщение о начавшейся войне сделал командир батареи полковник Мехмандаров, невысокого роста человек с горделивой осанкой. У него были лихо закручены усы, густая борода раздвоена пробором. Жесткие, с красными прожилками глаза смотрели упрямо. В длинном, до колен, мундире, в сапогах с круглыми твердыми голенищами, он был похож на музейный манекен.

Закинув руки назад, он стал посредине казармы перед строем и сказал хрипловатым голосом:

– Война началась. Готовьтесь к походу. Нам предстоят боевые испытания. Каждый, кто истинно любит свою родину и батюшку-царя, покажет перед всем миром доблесть русского оружия. Японцы не одни. Начиная войну, они надеются на поддержку других государств и в особенности Англии. Батареи нашего дивизиона столкнутся с японцами самыми первыми, потому что мы с вами находимся недалеко от границы. Через несколько дней мы двинемся в поход навстречу коварному врагу. Нам предстоит выполнение трудных и ответственных задач. Вас, батарейных ездовых, канониров, бомбардиров-наводчиков и фейерверкеров, я знаю как молодцов, хорошо подготовленных для стрельбы из наших прекрасных пушек. У японцев таких пушек в полевой артиллерии нет. Мы, несомненно, будем иметь преимущество по меткости и дальности стрельбы. Наши пушки образца 1902 года усовершенствованы. Родина и император надеются, что вы окажете врагу самое упорное сопротивление, применяя в тяжелые минуты свои силы и смекалку. Вы будете жестоко преследовать его, когда он дрогнет и побежит… Итак, вперед, к победам и царским наградам! Желаю вам вернуться целыми и здоровыми… Ура!

Подковин видел Мехмандарова впервые. В январе он, вследствие болезни, ни разу не показывался в казармах. По словам солдат, Мехмандаров был сумасбродным, злым человеком. Старый холостяк, он жил один в огромной квартире. Его денщику приходилось очень туго: тысячи придирок за день. К тому же полковник несколько дней тому назад перенес операцию геморроя. Однажды фельдфебель назначил к нему солдата призыва 1903 года Аршинова, большого лодыря и франта. Не прошло и одного дня, как Аршинов вернулся обратно.

– В чем дело? – спросили его товарищи.

– Прихожу. Спрашивает: родители живы, где они? Говорю – на каторге. За что? – вскрикнул командир. – Человека заезжего прикончили… Посмотрел на меня, крякнул и отослал обратно. Так и не пришлось мне, благодарение богу, свечи от геморроя, ему ставить.

«Как будут вести себя на поле сражения вот такие вышколенные служаки?» – думал Подковин, выходя из строя после окончания сообщении.

2

Через десять дней Подковин получил письмо от сестры.

«Дорогой Тихон! Мы очень огорчены. Война началась, и ты скоро будешь в Маньчжурии. Возможно, письмо не застанет тебя. Надеемся получать от тебя письма чаще. Мы будем знать, где ты находишься. Наши письма вряд ли дойдут, – ты же будешь все время в передвижках, – а твои мы получим обязательно. У нас особого ничего не случилось. Мама в день объявления войны сильно плакала. Варя записалась в добровольный отряд сестер и скоро выезжает на фронт. После твоего отъезда она ведет себя замкнуто, похудела, Мы ее все отговаривали, но она не послушалась. Может быть, все к лучшему: у тебя теперь своя сестра милосердия.

Я не поняла тебя, почему ты сухо распрощался с Варей. Даже если ты ее не любишь, то она тебе друг детства. Ты не хотел обязывать себя… Девушки, да и вообще женщины, не прощают такого тонкого расчета и обращения. На месте Вари я наплевала бы на тебя – вот и все… Мне помнится, ты говорил, что не будешь жениться до возвращения с военной службы. Заявление хорошее, но все же Варю следовало бы приласкать… Год тому назад она ревновала тебя к Вале, а когда та уехала, то успокоилась. Да и мы все решили: Валя ждать тебя не будет, но, главное – она тебе не пара. Варя же поклялась передо мной ждать тебя. «Будь что будет», – сказала она.

Между прочим, в последних письмах из Харбина Валя расспрашивает о тебе. Мы ей ответили, где ты. Рычагов не женился. Делал мне второй раз предложение, Он хороший человек, но стать его женой не могу.

Присяжный поверенный Зверев очень просил передать тебе привет, Делюсто назначили членом суда. Он рассказывал, что когда вы ездили на сессию в город Дальний, то к нему в номер пришел местный крупный коммерсант Лыков и говорит: «Уступите мне вашего служащего Тихона Подковина. Дело у меня большое, государственной важности, а честных людей нет. Что он у вас получает?» – «Получал пятнадцать, но будет получать двадцать пять», – ответил ему Делюсто. – «Тьфу, ты, пропасть! На такое грошовое место, а такой ценный человек попал». – «Откуда вы его знаете?» – спросил Делюсто. – «Случайность помогла. Иновы из Харбина телеграфировали, чтобы я встретил. Я сразу же за обедом раскусил его. У коммерсантов на людей большой нюх. В денежном деле нужны толковые люди». Делюсто развел руками: «Он свободный, его воля». – «Так, значит, вольнонаемный?»– обрадованно сказал коммерсант. А через день, при новой встрече, он сообщил Делюсто: «Не хочет парень, не стоит, говорит, завязываться, осенью все равно в солдаты… Я его от солдатчины хотел выкупить, а он отказался. И стоило бы пару тысяч»…

Варя рада за тот вечер, который был устроен в честь твоих проводин нашими добрыми друзьями Песцовыми.

Ты в своей бордовой кашемировой рубахе произвел на всех хорошее впечатление. Кажется, только в тот вечер Варя нацеловалась с тобой вдосталь. Об этом вечере она всегда вспоминает с грустной улыбкой.

Получив это письмо, ты там не вообрази о себе много. Все тебя крепко целуем. Не бравируй на войне. Помни – ты еще нужен матери. Рычагов тебе пишет отдельное письмо. Он приходил и показывал твое – к нему.

Если мы получим письмо от Вали, то что ей ответить? Любишь ты ее, как любил когда-то, или по-прежнему обижен? Она мне не раз говорила: я не поняла Тихона, такой он был простенький, неуклюжий. Она сожалеет, что не сразу разглядела тебя… Валя, понятно, исключительный человек. Тебя она любит искренне. С кем-то свяжет ее судьба? Для нашей семьи она не подходит. Может получиться трагедия. Хотя, как знать, в жизни все бывает. Валя-то Валей, а Варе обязательно напиши письмо. Только смотри, скорее. Мама шлет благословение и крепко целует, а мы с Варей и подавно. Вот она стоит и плачет. Твоя сестра Фима».

3

Вторая батарея выступила в поход в февральскую морозную ночь. Прибыв из города на станцию Нерчинск, канониры немедленно погрузили пушки на платформы, а ездовые ввели лошадей в вагоны. Солдаты были приучены быстро работать, но вагонов ждали очень долго. Одноколейный Великий Сибирский путь не в состоянии был выполнить всех требований, предъявленных к нему обстоятельствами военного времени.

Люди разместились в промерзших теплушках. Клубы густого пара окутывали каждого артиллериста; стены вагонов покрылись инеем. Было отдано распоряжение не топить печей до утра.

Спать в эту ночь улеглись не раздеваясь. В вагонах ехали повзводно: с первого же дня похода старые и молодые солдаты перемешались. В батарее были канониры и ездовые сроков службы с 1899 по 1904 год.

Больше всех кичился своим старшинством ездовой Семенов. Он ехал в одном вагоне с Подковиным и относился с высокомерием к молодым солдатам.

– Эй, новобранец, принеси кипятку! – можно было услышать от Семенова. Больше всего он наседал на орловца Коневязова, который находился с ним на нижних полатях вагона. Семенов держал голову и расчесывал бороду так же, как Мехмандаров. На икры ног он навертывал, много тряпок, чтобы голенища сапог казались такими же толстыми, как и у командира. Одногодки вышучивали Семенова, отдавали ему честь во фронт. На самом деле, фигурой и выправкой канонир и полковник очень походили друг на друга, но Мехмандаров был черноволосым, а Семенов – русым.

– Вымой бак! – крикнул однажды Семенов Подковину.

– Когда будет моя очередь – вымою, а сегодня ваша.

Семенов побагровел. Он не ожидал такого отпора.

– Ученый, писарь… ты еще молод ослушиваться.

– Я не намерен выполнять чьи-либо капризы.

– На, иди ты вымой, – крикнул со злостью Семенов на орловца, – учись жить со старшими.

Коневязов и Подковин встретились взглядами.

– Сегодня не пойду. Я занят. Видишь – мундир починяю, – ответил тот. – Довольно… Делаешь одолжение, а у вас одно зазнайство.

– Я вам покажу зазнайство! – закричал Семенов.

– Чем орать, идемте сейчас к фельдфебелю, – сказал Подковин. – Во время войны мы все равны. Каждый отвечает за свое дело.

Вспомнив выговор, полученный Осиповым за Подковина, Семенов притих, но глаза его остались злыми.

Солдаты второй батареи почти не видели Маньчжурии. Их поезд следовал больше ночью, днем же выстаивал длинные часы на незначительных станциях и глухих разъездах. Это делалось нарочно – подальше от винных лавок, в которых водку продавали по шестнадцать копеек за бутылку.

В Харбине воинский поезд осматривал инспектор. Артиллеристов одели в новое обмундирование, заставили привязать набрюшники. Была оттепель. Подковин порывался сходить в город, поискать Ивовых, но инспекторский смотр помешал ему.