Текст книги "Падшие ангелы"

Автор книги: Трейси Шевалье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Октябрь 1905

Гертруда Уотерхаус

Как мне нравится готовиться к приемам. Я всегда устраиваю их в передней гостиной, беру чайный сервиз с розочками, а Элизабет печет какой-нибудь торт; на этой неделе – лимонный.

Альберт иногда спрашивает, почему бы нам не использовать переднюю гостиную как столовую, вместо того чтобы есть в дальней комнате, где становится тесновато, когда раздвигается стол. Вообще-то, Альберт в большинстве случаев прав, но, когда дело касается ведения домашнего хозяйства, тут я стою на своем. Мне нравится, что у нас есть «лучшая» комната, специально для гостей, даже если пользоваться ею всего раз или два в неделю. Поэтому я настояла, чтобы оставить комнаты как есть, хотя, должна признать, раскладывать стол три раза в день не очень удобно.

Все это очень глупо, и я бы никогда не призналась Альберту в этом, но главная причина, по которой я предпочитаю устраивать приемы в передней гостиной, заключается в том, что она не просматривается из дома Коулманов. Это правда очень глупо еще по одной причине: по словам Лайви, которая несколько раз бывала у них на приемах с Мод (я туда, конечно же, ни ногой), Китти Коулман принимает гостей в своей дневной гостиной, которая расположена в другом конце дома и выходит окнами вовсе не на наше жилище, а на улицу. Но даже если бы она выходила на эту сторону, вряд ли у Китти Коулман нашлось бы время выглядывать в окно, чтобы смотреть на нас. И все же мне бы не хотелось ощущать, что она где-то у меня за спиной, оценивает, что я делаю и как. Это бы меня нервировало и мешало заниматься гостями.

Я всегда немного волнуюсь, когда Лавиния отправляется к Китти Коулман на приемы, которые, к счастью, довольно редки. Вообще-то, гораздо чаще девочки после школы приходят к нам. Мод говорит, у нас намного уютнее, что, надо полагать, нужно расценивать как комплимент, а не как намек на тесноту. По крайней мере, я решила воспринять ее слова именно так. Она милая девочка, и я стараюсь не отождествлять ее с матерью.

Мне втайне доставляет удовольствие мысль о том, что, невзирая на весь простор и изящество дома Коулманов, девочки предпочитают бывать у нас. Лайви говорит, что у них в доме холодина и сквозняки гуляют повсюду, кроме кухни, и она боится подхватить простуду, хотя, если забыть об этих ее обмороках, она довольно крепенькая и аппетит у нее хороший. А еще она говорит, что ей больше нравятся наши удобные темные диваны, стулья и бархатные шторы, чем Киттины жалюзи и мебель из ротанговой пальмы.

Пока девочки не пришли из школы, на приемах мне помогает Айви Мей – раздает торт, относит чайник на кухню, чтобы Элизабет его наполнила. Приглашенные дамы – соседки с улицы и прихожанки из церкви, а также верные подруги, приезжающие из самого Айлингтона, чтобы повидаться со мной, благослови их Господь, – все ей улыбаются, хотя нередко она приводит их в замешательство.

Она и вправду такая забавная крошка. Поначалу ее нежелание говорить очень меня расстраивало, но со временем я к этому привыкла, а теперь люблю ее за это еще больше. Молчание Айви Мей может быть таким утешением после всей этой экзальтированности и слез Лайви. И с головкой у нее все в порядке – для семилетней девочки она очень неплохо пишет и читает, да и считает довольно сносно. Через год отправлю ее в школу с Лайви и Мод, тогда ей станет посложнее: учителя вряд ли будут с ней такими терпеливыми, как мы.

Как-то раз я спросила ее, почему она все время молчит, и лапочка ответила: «Зато когда я говорю, ты слушаешь». Удивительно, что такое юное создание додумалось до этого своим умом. Мне бы тоже не помешало выучить этот урок: сама-то я все время болтаю – то ли от нервов, то ли чтобы разрушить тишину. Иногда в обществе Китти Коулман я готова сквозь землю провалиться, слыша собственную болтовню, – тараторю, как обезьяна в цирке. Она же только улыбается, словно ей ужасно скучно, но из вежливости она это скрывает.

Когда девочки возвращаются домой, Лайви немедленно берет раздачу торта на себя, а маленькая Айви Мей тихонько садится в уголок. Иногда у меня сердце от этого разрывается. Все же я рада, когда девочки рядом со мной, и стараюсь сделать так, чтобы всем было хорошо. Здесь я, по крайней мере, имею на них некоторое влияние. Не знаю, чем с ними занимается Китти Коулман, когда они у Мод. Если верить Айви, то Китти их по большей части не замечает.

Они любят приходить сюда, но вот что они просто обожают – так это гулять по кладбищу. Мне пришлось ограничить Лайви в этих прогулках, иначе она ходила бы туда каждый день. У меня и так ощущение, что она мне лжет насчет кладбища. Одна из наших соседок сказала как-то, что вроде бы видела, как Лайви и Мод бегают среди могил с каким-то мальчиком, когда Лайви должна была играть с Мод у нее дома. Но когда я спросила об этом у Лайви, та ответила, что ничего такого не было, а соседке, мол, пора купить новые очки! Это меня не убедило, и тогда Лайви начала плакать из-за того, что я подозреваю ее во лжи. Поэтому не знаю, что и думать.

Я хотела поговорить с Китти Коулман об их хождении на кладбище – чаще всего туда их водит именно она. Ну и тяжелый же это был разговор! Она выставила меня полной дурой. Когда я высказала мнение, что детям, наверное, не очень полезно так часто ходить на кладбище, она ответила: «Ну что вы, девочки дышат свежим воздухом, а это им очень даже полезно. Но вообще-то в их желании гулять по кладбищу мы должны винить королеву Викторию – надо же было довести траурные мероприятия до такого абсурда, что девочки с их романтическими натурами просто опьянели от этого».

Ну и ну! Я пришла в ужас, но и разозлилась немало. Я уже не говорю о ее высокомерном отношении к Лайви, но ведь Китти Коулман прекрасно знает, как дорога мне покойная королева, да благословит Господь ее душу. О мертвых либо хорошо, либо ничего. Я так ей и сказала, прямо в лицо сказала. Она только улыбнулась и ответила:

– Если не теперь, то когда? Критикуй мы ее при жизни – и нас бы отдали под суд за государственную измену.

– Монархия выше критики, – ответила я со всем достоинством, на какое способна. – Они наши суверенные представители, и мы должны относиться к ним с почтением, иначе себя же выставим в дурном свете.

Вскоре после этого я извинилась и ушла, все еще злясь на нее. Только потом я вспомнила, что так толком и не поговорила с ней о том, чтобы сократить посещения кладбища для Лайви. Она невыносима – я ее никогда не пойму. А если говорить откровенно, то и не хочу понимать.

Февраль 1906

Мод Коулман

Мне теперь знаком каждый дюйм кладбища. Я знаю его лучше, чем собственный сад. Мамочка все время водит нас туда, даже зимой после школы, когда уже темно и когда мы вовсе и не просим ее об этом.

Конечно, там очень здорово. Сначала мы ищем Саймона, и он, если не занят, проводит с нами какое-то время. Мы играем в прятки, совершаем обход ангелов (появились два новых), а иногда сидим на наших могилах, и Лавиния рассказывает истории о похороненных здесь людях. У нее есть старый путеводитель по кладбищу, и она любит читать оттуда выдержки – о девочке, на которой загорелось платье, об убитом на бурской войне подполковнике, который был «отважным и добросердечным», или о человеке, погибшем на железнодорожных рельсах. Или же она просто выдумывает истории, которые мне кажутся довольно скучными, но нравятся Саймону. У меня нет ее воображения. Меня больше интересуют растения и деревья, или какой камень используется для памятников, или, если с нами Айви Мей, я по надгробным надписям проверяю, как она умеет читать.

Не знаю, чем занимается мамочка, пока мы играем. Она исчезает куда-то, и я обычно вижу ее, уже когда она приходит за нами и мы отправляемся домой. Она говорит, что нам полезно дышать свежим воздухом. Думаю, она права, но иногда здесь так холодно, и, должна признаться, это место начинает понемногу меня утомлять. Забавно, что я так отчаянно жаждала попасть на кладбище, когда мне это возбранялось, а теперь, когда я хожу сюда чуть не каждый день, оно потеряло для меня свое очарование.

Китти Коулман

Он меня не получит. Я с ума по нему схожу, но он меня не получит.

Вот уже почти два года, как я хожу на кладбище только для того, чтобы увидеть его. Но все же я ему не достанусь.

Поначалу я была осторожна – да, я искала его, но мне не хотелось, чтобы это так выглядело. Я всегда брала с собой девочек, отпускала их играть, а потом делала вид, что разыскиваю их, хотя на самом деле искала его одного. Я исходила здесь вдоль и поперек все тропинки, делая вид, что восхищаюсь католическими крестами больше, чем простыми, или обелисками из известняка – больше, чем гранитными, или надписями, высеченными в камне, – больше, чем выполненными металлическими буквами. Не знаю, что обо мне думают здешние рабочие, но они привыкли к моему присутствию и всегда уважительно мне кивают.

Я узнала много нового о кладбище. Я знаю, куда они сбрасывают излишки земли, место которой занимают гробы, где хранится древесина для крепежа глубоких могил, где – зеленые коврики, которые они кладут вокруг свежевыкопанных могил, чтобы было похоже на траву. Я знаю, кто из могильщиков поет во время работы и куда они прячут свои бутылки со спиртным. Я видела гроссбухи и подробные карты, на которых пронумерован каждый участок, – по ним легко можно найти любую могилу. Я привыкла к лошадям, которые тащат камни по дорожкам. Я научилась видеть в кладбище бизнес, а не место для духовных размышлений.

Он управляет им так, словно кладбище – это безукоризненный пассажирский корабль, пересекающий океан. Если нужно, он может быть резким и грубым с работниками – некоторые из них и в самом деле довольно трудные люди. Но я думаю, он справедлив и уважает хорошую работу.

Но самое главное, он добр ко мне и при этом не дает мне почувствовать свое превосходство.

Мы говорим обо всем на свете – о мире и о том, как он устроен, и о том, как Бог им управляет. Он интересуется моим мнением и не смеется над ним, а принимает во внимание. Он такой, каким я всегда хотела видеть Ричарда. Но я совершила ошибку, надеясь, что мой муж изменится после свадьбы, – он, напротив, еще больше замкнулся в себе.

Джон Джексон вовсе не красив и не богат, хотя и бедным его тоже не назовешь. Он не выходец из хорошей семьи. Не бывает на светских раутах, в театрах, на открытиях выставок. У него нет образования, но он очень эрудирован; показывая мне могилу Майкла Фарадея на участке раскольников, он сумел объяснить эксперименты с магнитными полями гораздо лучше, чем это сделал бы Ричард или даже мой брат.

Он человек правдивый, религиозный, принципиальный, нравственный. Именно эти качества меня и покорили.

Я не привыкла к тому, чтобы мной пренебрегали. Не то чтобы я предлагала себя прежде, но я люблю пофлиртовать и ожидаю ответной реакции, иначе зачем бы мне это делать. Но он не флиртует. Когда я попыталась проделать это с ним, он сказал, что не любит кокеток, что ему нужна только правда, и тогда я прекратила. И вот на протяжении нескольких месяцев, постоянно прерываемая его кладбищенскими обязанностями, я рассказывала ему то немногое, что можно рассказать о моей серой жизни: о том, как я тоскую по покойным родителям и брату, о тупом отчаянии, о бесплодных поисках места у огня, где не слишком холодно и не слишком жарко. (Лишь о нескольких вещах я умолчала – о моих познаниях относительно того, как избежать беременности, о моей пустой кровати и о том, как мы, по настоянию Ричарда, отмечаем Новый год. Последнее вызвало бы у него отвращение. Что до меня, то я испытываю не столько отвращение, сколько равнодушие.)

Когда наконец осенью, после целого лета, прошедшего под знаком того, что казалось мне платоническим романом, я без обиняков сказала ему, что готова на все, он ответил «нет». На какое-то время я прекратила свои походы на кладбище и стала посылать Дженни сопровождать девочек, когда им хотелось туда. Но долго сдерживаться я не могла. Что же касается прошедшего года, мы снова виделись, но не так часто и без всяких возвышенных ожиданий. Это мучительно, но он придерживается определенных принципов, а я была вынуждена смириться с тем, что его принципы важнее, чем я.

Итак, мы встречаемся, и он любезно со мной разговаривает. Сегодня сказал, что всегда мечтал о сестре и вот теперь она у него есть. Я не стала ему говорить, что у меня брат уже был и другой мне не нужен.

Апрель 1906

Лавиния Уотерхаус

Как это чудесно, когда у тебя есть кто-то, по кому ты можешь скорбеть как полагается. Мне уже одиннадцать, и я могу носить надлежащую траурную одежду. Дорогая тетушка была бы тронута, увидев меня в таком одеянии, а у папы слезы выступили на глазах, когда он увидел, как я похожа на его «дорогую сестру».

Я очень внимательно изучила «Куин» и «Касселл», [15]15
  Старые викторианские журналы, в которых целые разделы отводились траурным церемониям, а также книги советов женщинам, выпущенные теми же издательствами.


[Закрыть]чтобы не наделать ошибок, и даже написала собственное руководство для помощи другим девочкам в моем положении, если у них возникнут вопросы о должном этикете в трауре. Я попросила Мод помочь мне, но ее это не заинтересовало. Иногда она принимается рассуждать о созвездиях, или планетах, или камнях, которые нашла на Хите, или о растениях в саду ее матери, пока я криком не начинаю кричать.

Так что мне пришлось все делать самой. Думаю, у меня вышло очень хорошо, по крайней мере, и мама так говорит. Я написала его своим лучшим почерком на бумаге с черной рамкой и попросила Айви Мей нарисовать на обложке ангела. Ее рисунок довольно неплох, и книга получилась ужасно красивой. Я перепишу текст, чтобы он всегда был при мне.

ПОЛНОЕ РУКОВОДСТВО ПО ТРАУРНОМУ ЭТИКЕТУ

Составлено мисс Лавинией Эрминтрудой Уотерхаус

Очень грустно, когда кто-то умирает. Мы отмечаем это событие трауром. Носим специальную черную одежду и черные драгоценности, пишем письма на особой бумаге, не посещаем приемы и концерты.

Продолжительность траура зависит от того, кто из наших близких скончался.

Вдова пребывает в трауре дольше всех, потому что она сильнее всех скорбит. Какое это несчастье потерять мужа! Она носит траур два года – восемнадцать месяцев полного траура и шесть месяцев полутраура. Некоторые дамы носят траур еще дольше. Наша покойная королева носила траур по своему мужу Альберту всю оставшуюся жизнь – сорок лет!

Как печально для матери потерять ребенка или для ребенка – потерять мать. Они пребывают в трауре в течение одного года.

По братьям и сестрам – 6 месяцев.

По бабушкам и дедушкам – 6 месяцев.

По дядюшкам и тетушкам – 2 месяца.

По двоюродным дядюшкам и тетушкам – 6 недель.

По кузенам и кузинам – 4 недели.

По троюродным братьям и сестрам – 3 недели.

Одежда

Очень важно приобрести надлежащую траурную одежду. Она должна быть новой, и после траура ее нужно сжечь, потому что это плохая примета – хранить ее в доме.

Все приличные лондонские семьи покупают траурную одежду у «Джейса» на Риджент-стрит.

В полном трауре по мужьям, родителям или детям дамы носят платья из лучшего плотного шелка с отделкой из крепа. В трауре по бабушкам и дедушкам, а также по братьям и сестрам дамы носят платья из обычного черного шелка, также отделанные крепом. По всем остальным родственникам дамы носят простые черные платья без крепа.

Дамы носят черные перчатки и обшивают черным белые носовые платочки.

По прошествии некоторого времени креп можно снять. Это называется «ослабить» траур.

Потом идет полутраур. Дамам полагается надевать серое либо лавандовое, либо лиловое, либо же черное в белую полоску. А также серые перчатки.

Драгоценности

Во время полного траура дамам можно носить агатовые броши и серьги. Броши могут быть украшены волосами покойного. Во время полутраура дамам позволяется надевать немного золота, серебра, а также жемчуга и бриллиантов.

Бумага

На бумаге для письма должна быть черная рамка. Очень важно, чтобы рамка была достаточно широкой, дабы почтить память покойного, но не до вульгарности.

Джентльмены

Джентльмены носят то, что они обычно надевают на работу, но тоже с черными лентами на шляпах, черными галстуками и черными перчатками. Драгоценностей они не носят.

Дети (до десяти лет)

Дети могут надевать черное по желанию, но чаще всего они носят одежду белого цвета, а иногда лавандового, или розовато-лилового, или серого. Они могут носить перчатки. Дети старше десяти должны носить полный траур.

Мод Коулман

Когда мы пришли сегодня на кладбище, там разбирали могилу Уотерхаусов. Я знала, что похороны тетушки Лавинии назначены на следующий день, но думала, что они начнут копать могилу позже в этот день. Было странно наблюдать, как Саймон и его папа работают не на чьей-то чужой могиле, а на одной из наших. Наши могилы всегда представлялись мне чем-то постоянным и нерушимым, но теперь я знаю: можно взять лом и распотрошить их, даже ангела свалить.

Увидев вокруг могилы людей, Лавиния взяла меня под руку, и я подумала, что сейчас она закатит сцену. Должна признаться, что подустала от нее. С тех пор как умерла ее тетушка, она не говорит ни о чем другом – только о черных одеждах и о том, когда она снова сможет носить драгоценности, хотя ей в любом случае почти не разрешают их надевать! Правила поведения во время траура довольно суровые, судя по тому, что она рассказывает. Не думаю, что у меня бы получалось их соблюдать. Я бы все время что-то нарушала, даже не осознавая этого.

Потом мамочка вдруг закричала: «Джон!» Я никогда не слышала, чтобы она кричала так громко. Мы все подпрыгнули от неожиданности, а потом я увидела, как папа Саймона толкнул мистера Джексона и тот отлетел в сторону. А затем ангел Уотерхаусов рухнул на землю.

Все это было очень странно. Я никак не могла связать увиденное воедино. Не понимала, почему папа Саймона пихнул мистера Джексона и почему его за это благодарил мистер Джексон, белый как смерть. Не понимала, почему упал ангел. И не понимала, откуда мамочка знает имя мистера Джексона.

Когда я увидела, что голова ангела откололась от тела, то еле сдержалась, чтобы не засмеяться. Лавиния, конечно же, упала в обморок. Потом Саймон с головой ангела под мышкой куда-то убежал, и тогда я и в самом деле рассмеялась – мне это напомнило поэму об Изабелле, которая хоронит голову своего возлюбленного в горшке с базиликом. [16]16
  Имеется в виду поэма Джона Китса «Изабелла, или Горшок с базиликом».


[Закрыть]

К счастью, Лавиния не слышала моего смеха – она уже очнулась, но была занята тем, что приходила в себя. Мамочка суетилась вокруг нее, как сумасшедшая, – обнимала, протягивала ей платочек.

Лавиния взглянула на мамочкин платок.

– Нет-нет, – произнесла она, – я должна пользоваться своим траурным платком.

– Это не имеет значения, – сказала мамочка. – Правда.

– Вы уверены?

– Господь не поразит тебя громом и молнией, если ты воспользуешься обычным платком.

– Но тут же дело не в Боге, – самым серьезным тоном сказала Лавиния. – А в уважении к мертвым. Моя тетушка была бы оскорблена, узнай она о том, что я могу делать хоть что-то, не думая о ней.

– Вряд ли твоей тетушке хотелось бы, чтобы ты думала о ней, вытирая рот, после того как тебя стошнило.

Айви Мей хихикнула. Лавиния зыркнула на нее.

– Времена меняются, – сказала мамочка. – Никто уже не ждет от тебя или твоих родителей полного траура. Возможно, ты этого и не помнишь, но король Эдуард сократил траур по своей матери до трех месяцев.

– Я помню. Но моя мама носила траур по королеве дольше, чем кто-либо. И мне было бы стыдно не носить траур по моей тетушке.

– Я могу чем-то помочь, мадам? – спросил мистер Джексон, подойдя к ним.

– Вы бы не могли заказать нам кеб, чтобы добраться до дома? – спросила в ответ мамочка, не глядя на него.

Мистер Джексон ушел ловить кеб. Когда он вернулся, Лавиния уже пришла в себя, но была все еще очень бледна и тряслась.

– Может быть, донести ее до двора? – спросил мистер Джексон. – Вы можете идти, юная леди, или хотите, чтобы я вас отнес?

– Я могу идти, – сказала Лавиния и сделала несколько нетвердых шагов.

Мамочка обняла Лавинию за плечи, а мистер Джексон взял ее под руку, и они медленно пошли по дорожке к выходу. Мы с Айви Мей шли следом за ними, и тут я заметила, что пальцы мамочки и мистера Джексона соприкасаются на руке у Лавинии под локтем. Я не была полностью уверена и даже в какой-то момент хотела спросить у Айви Мей, видит ли она что-то такое, но потом передумала.

Мистеру Джексону пришлось нести Лавинию вниз по ступенькам во двор, но потом она сказала, что уже достаточно оправилась и может идти сама. Когда мы добрались до главных ворот, там нас уже ждала двуколка – для четверых места в ней было маловато, даже несмотря на то что трое из нас были девочки. Я думаю, это был первый попавшийся экипаж. Мистер Джексон подсадил Лавинию – то есть на самом деле ему пришлось поднять ее, потому что она была слишком слаба. Затем он повернулся и помог сесть мне и Айви Мей. Айви Мей села мне на колени, чтобы осталось место для мамочки. Айви Мей сидела очень спокойно, не вертелась. Она довольно тяжелая, но мне нравилось держать ее на руках и обнимать, чтобы она не свалилась. И мне так захотелось, чтобы у меня был братик или сестричка и можно было сажать их на коленки время от времени.

Мистер Джексон помог сесть мамочке, а потом захлопнул за ней дверь. Она открыла окно, и он на минуточку просунул голову внутрь и сказал:

– До свидания, юные леди. Надеюсь, вам стало лучше, мисс, – добавил он, обращаясь к Лавинии. – Скоро ваш ангел будет стоять на месте целехонький.

Лавиния даже не посмотрела на него – откинулась назад и закрыла глаза.

Потом, когда двуколка начала двигаться, я услышала, как кто-то прошептал: «Завтра». Я подумала, что это, должно быть, мистер Джексон добавил, что ангел будет готов к завтрашним похоронам.

Мамочка, наверное, тоже это услышала, потому что вдруг выпрямилась, словно мисс Линден подошла к ней и ткнула ее линейкой в бок, как она это делает на уроках по этикету.

Потом мы понеслись вниз по холму, и я увидела Саймона – он выходил со двора каменщиков уже без головы ангела. Он нас тоже заметил, и я уголком глаза наблюдала, как он бежит рядом с двуколкой, пока не выдохся и не отстал.