Текст книги "Обитель спящих"

Автор книги: Торн Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Говори, большой кусок мяса, куда подевался твой хозяин с мешком? – вопросил один из матросов. Он сидел на корточках, приставив нож к горлу киммерийца. Голос у него был тонкий, как у евнуха из туранского гарема. – У старого Ли хороший глаз! В вашем мешке была дырка, а сквозь дырку просвечивало золото! Говори, не то расстанешься с жизнью!

Дракон удрал, тотчас понял Конан. Проклятая тварь! А как скулил и ныл, как убивался – умру, мол!.. Только зачем ему это понадобилось? Если он хотел расправиться с Конаном, мог бы сделать это сразу, а не колдовать корабль с пятью десятками мерзавцев!

Но как же он крепко спал, если они сумели подкрасться и связать его так, что он не почуял! Не иначе в похлебку была подмешана какая-то отрава – голова у Конана раскалывалась на части, как после хорошей попойки.

– А ну, убери нож, Ли! – раздался новый голос, и матросы расступились, пропуская старшего. – Ты сам упустил старика! А этого оставь, он хорошо спал. Как он мог слышать, куда спрятался старик, если ты намешал им полные миски своего зелья? А мешок его я давно прибрал сам.

Ли, недовольно ворча, убрал нож и выпрямился.

– Как ты скажешь, господин. Но тогда на что годится этот северянин? – спросил он, глядя в пол. – Что решил хозяин?

Старший тонко усмехнулся. Был он молод, тонок в кости, с отечным, нездоровым лицом. Поверх обычных для мореходов этих мест штанов и рубашки навыпуск у него была надета расшитая шелком накидка. Сын хозяина, догадался Конан и тут же получил подтверждение своей догадке:

– Отец продаст его в Вендии, за него дадут большие деньги, он ведь такой огромный. А вместе с ним продадут и тебя, Ли. В следующий раз ты будешь проворнее и не упустишь пленника с казной – если, конечно, он для тебя будет, этот следующий раз.

Седая голова Ли склонилась еще ниже:

– Да, господин, – только и сказал он.

– А этого несите в трюм, да смотрите, чтобы не порвал ошейник и цепь. А еще лучше, закуйте в два ошейника, – распорядился юноша и вышел.

Конан зарычал от бессильной ярости. Так вот что приготовил ему дракон! Продажу на невольничьем рынке! «Ну, погоди, мерзкая ящерица, – думал киммериец. – Клянусь бородой Крома, я еще доберусь до твоего горла!» Сейчас его, обмотанного веревками, поднимут и потащат в трюм, как муравьи дохлую гусеницу, и весь путь до Вендии он просидит в ошейнике в вони и грязи… Ну уж нет, Вендии он дожидаться не будет. Не будь он Конан, если не измыслит способ порвать цепи и для начала проделать хорошую дыру в днище этого плавучего сундука…

Судя по всему, не у него одного было такое желание, потому что снизу вдруг раздался треск и скрежет, а судно содрогнулось от тяжкого удара. Матросы, спорившие, как удобнее ухватить Конана, чтобы тащить вниз, повалились на пол бесформенной кучей. Один из них упал прямо на связанного киммерийца, и тот ухватил его пальцами за то место между ног, где бугрилась тонкая ткань штанов.

Кхитаец заверещал от ужаса и боли, а Конан, пока остальные матросы поднимались на ноги и выскакивали на палубу разобраться, что происходит, прошептал ему в самое ухо:

– Режь веревки, отрыжка Нергала! Режь, не то навсегда лишишься потомства, кхитайский ублюдок!

Матрос поспешно вытащил нож и принялся перепиливать веревку. Это было нелегким делом, поскольку киммериец и недодумал отпускать его. Если бы кто-нибудь глянул на них сейчас со стороны, то решил бы, что кхитаец вздумал сам себя кастрировать.

– Живее, живее, – торопил его Конан. – Да не отрежь себе что-нибудь ненароком…

Второй удар, еще сокрушительнее первого, сотряс судно. Сидевший верхом на Конане взвыл от боли и рухнул на пол, потеряв сознание – его подбросило вверх, а киммериец, не ожидавший нового удара, не успел расцепить пальцы. Но веревка была почти перепилена, и пленник освободил руки одним рывком, одновременно стряхнув с себя бесчувственное тело. В несколько взмахов ножа он покончил и с веревками на ногах. Но встать не успел.

«Сундук» снова тряхнуло, треск досок послышался совсем рядом. Пол в каюте разверзся, словно земля под ногами у грешника, и в пробитой дыре показался голубой чешуйчатый нос.

– Ты здесь, киммериец? – услышал Конан снизу знакомый рев. – Ты жив? От тебя хорошо пахнет! Это запах смерти, но не твоей! Выбирайся, пока я не разбил здесь все в щепы!

– Крром! – рявкнул Конан и схватил первое, что попалось в руку – длинное копье, украшенное пышным конским хвостом. Взмахнув им, как королевским штандартом, он выскочил на палубу.

Здесь царила неразбериха. Кто-то метался, пытаясь затушить горящие снасти, кто-то лежал лицом ниц, причитая и молясь, и отовсюду слышался крик:

– Ци-гум! Ци-гум!

Что означает это слово, Конан знал очень хорошо. Этот самый ци-гум как раз разбивал корму яростными ударами хвоста. Значит, дракон не бежал, а просто отошел в сторонку, чтобы сменить обличье! Да, конечно, подумал Конан, превратись он в каюте, он не только проломил бы крышу, но и раздавил собой киммерийца!

Проткнув кого-то метнувшегося ему наперерез, Конан ринулся к каюте хозяина. Мальчишка сказал, что прибрал мешок к рукам, значит, он должен быть где-то здесь…

Мешок, с вывороченным содержимым, лежал на столе, рядом с опрокинувшейся лампой. Видно, хозяева занимались подсчетом добычи. Конан при свете пожара на палубе сгреб все обратно в шкатулки, проверил, на месте ли заветный сапфир, и затянул веревку. Он уже хотел уходить, когда в каюту с резким и высоким криком влетел шкипер. От прежней его вежливой улыбки не осталось и следа, окровавленное лицо было искажено гримасой боли и ярости. Увидев освободившегося пленника, он кинулся к нему с мечом, но был тут же пригвожден к стене собственной каюты. Выдергивать копье Конан не стал: он уже слышал треск досок и поспешил выбраться наружу. Едва он выскочил из двери, новый удар чешуйчатого хвоста размозжил хозяину злосчастной посудины голову.

– Хэй-эй! – крикнул Конан, вздергивая вверх мешок. – Добро у меня!

– Прыгай! – ответил ему снизу дракон, и Конан прыгнул.

Судно, уже полное воды, заваливалось на правый борт. Не успел киммериец отплыть от него и на половину броска копья, как струя пламени, вырвавшаяся из глотки дракона, охватила тонущий корабль, превратив его в гигантский факел. Все, кто еще оставался жив на нем, были сожжены на месте.

Дракон огляделся и подплыл к Конану. Пламя отражалось в черной воде, затмевая свет еще полной луны и звезд. По рисунку созвездий киммериец определил, что время уже к рассвету.

– Забирайся мне на шею, – сказал дракон, посмеиваясь. – Это ненадежнее, чем плавающий сундук с веслами! Забирайся и поплыли. Берег близко.

Берег был и в самом деле близко. Не успело небо посереть, как впереди показались огни какой-то большой гавани.

– Это – Нинбо, довольно большой порт. Там мы завтра сможем купить все, что ты хотел, – пояснил дракон и свернул в сторону.

На сушу он выбрался в небольшой бухточке, где впадала в море быстрая и неглубокая речка. Здесь дракон устроился на мелководье, а Конан набрал сухих водорослей и веток, а также нашарил по прибрежным валунам десяток-другой крупных моллюсков.

– А ну-ка, плюнь мне в эту кучу, приятель, – велел киммериец, когда сложил траву и ветки в наскоро сооруженном очаге прямо на песке. – Да не так, как в ту посудину, а тихонько.

Дракон повернул голову и фыркнул. Две или три искры упали в очаг, трава занялась, и Конан, терпеливо подкладывая огню ветку за веткой, разжег, наконец, настоящий костер. После этого он разложил на песке позаимствованную у разбойников одежду, а когда прогорела первая зола, сунул в нее моллюсков.

– Как ты можешь это есть, – проворчал дракон, с отвращением глядя на его приготовления. – Хуже жуков! Почему бы тебе не питаться еще кузнечиками и ласточкиными гнездами, как это делают местные жители?

– Когда хочешь есть, сожрешь любую гадость, – резонно возразил Конан. Створки раковин раскрывались в горячей золе с треском лопающихся почек. – А эти хоть соленые. У каждого свои слабости. Вот у тебя, например, слабость жечь корабли. Спору нет, на этом были одни мерзавцы, их следовало проучить. Но почему же всех до единого и вместе с кораблем? Это у тебя обычай такой – никого не оставлять в живых?

Дракон криво усмехнулся. В его желтых зрачках отражалось пляшущее пламя.

– Можешь считать, что обычай. А на самом деле – просто необходимость. Никто из живущих у берегов Лемурийского моря не должен остаться в живых, если единожды меня видел.

– Почему? То есть я понимаю, ты боишься, что на тебя начнут охоту и сюда потянутся сотни рыцарей, готовых принести твою голову какой-нибудь прекрасной принцессе. Но тебя же не берет никакая сталь и плаваешь ты, как дельфин. Чего тебе бояться?

Моллюски были уже готовы. Дракон, чуть прищурив глаза, смотрел, как Конан палочкой вытаскивает их из костра и раскладывает на песке – стыть. Пошевелив ноздрями, он втянул в себя воздух, запоминая запах, и чихнул.

– Пф! Ну и вонь! Странный у тебя вкус, право. Но ты прав: каждому свое. Тебе – сталь или яд, а мне – флейту.

– Что значит: тебе – флейту? Тебя можно убить бамбуковой палочкой с десятком дырочек?

Дракон пошевельнулся, отчего волна с шипением набежала на берег, едва не залив костер Конана.

– Поклянись, что никому не скажешь! – изрек, наконец, ящер, и киммериец удивленно поднял брови. – В конце концов, раз мы теперь странствуем вместе, тебе нужно знать, чего опасаться. Ну, поклянись!

– Клянусь именем бога своего, Крома, Владыки Могильных Курганов, который примет меня и будет судить после смерти, – торжественно проговорил Конан, положив на бок ладонь правой руки – туда, где, по его представлениям, находилась печень, средоточие всех жизненных сил. – Так чего мне нужно опасаться?

– Человека с флейтой. Услышав эту музыку – если только она не смешивается с чем-нибудь более грубым, – я перестаю принадлежать себе. Я пойду за этим человеком на край света и сделаю все, что он прикажет. Меня так однажды уже поймали. Это было давно, больше тысячи лет назад, но если хоть где-нибудь в Кхитае осталась легенда о том, как управлять драконом… – Он покачал головой и добавил со вздохом: – Единственное средство – одним ухом лечь на землю, а второе заткнуть хвостом. Но не всегда успеваешь.

Глядя на его унылую морду, Конан невольно представил себе этого огромного зверя в такой нелепой позе – и расхохотался.

– Да уж, страшное оружие! Но ведь даже если тебя поймают и уведут на край света, то все равно не смогут с тобой ничего сделать! Разве что усыпят.

– «Ничего»! – возмущенно передразнил его дракон. – Ничего! По-твоему, пятьдесят лет в золотой клетке – это ничего? Ладно, Сет с ней, с клеткой, но ведь они еще и заставляли меня воевать! Ты сокрушаешься, что я потопил тот корабль, а я тебе на это могу сказать, что все потопленные мною корабли – это капля в том море крови, что я пролил за эти пятьдесят лет. Я убивал, убивал и убивал, не зная ни отдыха, ни покоя. Император распустил армию, потому что достаточно было вывести на поле битвы меня – и битва могла считаться выигранной. Ты полагаешь, приятно быть игрушкой в чужих руках? Да еще в таких кровожадных?

На это Конан мог возразить, что дракон и сам был не прочь заполучить себе как можно больше интересных игрушек – ту же Раину, например, – но промолчал. Так вот почему дракон спрашивал, не обучен ли Конан игре на флейте! Пятьдесят лет в клетке и выходить только на бои! Да, раз такое испробовав, станешь осторожен. Конан сам не раз попадался в такую клетку: был он гладиатором и в Халore, столице Гипербореи, и в Хаббе. Он знал, что такое однообразие дней за решеткой, знал и чувство ненависти к самому себе, с которым выходишь на арену выпустить кому-нибудь кишки на потеху публике.

Как видно, дракон умел слышать и настроения, потому что вдруг вылез из воды, встряхнулся и потянулся, как огромная кошка. Свившись в огромное кольцо вокруг костра, он лег на песок и сказал ворчливо:

– Ложись-ка поспи. До открытия лавок на базаре еще далеко. Спи, а я посторожу тебя. Завтра нам многое еще нужно сделать, прежде чем отправляться через всю Камбую к Вендийскому морю.

ГЛАВА 7
Город обезьян

Нинбо оказался вполне сносным городом, не слишком большим, но оживленным и веселым. В гавани его межстовесельных торговых судов сновали сотни вертких джонок, маленьких лодочек с косыми желтыми или оранжевыми парусами, шумный торг шел прямо у причалов.

Здесь сходились караванные пути и моря, и суши, а потому большую часть города занимал базар. Он начинался сразу у порта, а кончался чуть ли не у самых городских ворот, отмечающих три большие дороги: южную, в Камбую, северную, к столице Кхитая, и западную – вглубь полуострова, через Камбую и Уттару, к Вендийскому морю. Центр базара отмечала большая площадь, где за невысокими стенами из фарфоровых кирпичей, крытыми красной деревянной галереей, возвышался дом, а вернее – дворец градоправителя.

От площади, расходясь лучами, шли бесконечные торговые ряды: один только шелковый ряд тянулся на два полета стрелы, немногим уступал ему ювелирный, оружейный, фарфоровый, обувной и другие ряды, что же до скотного двора и конской площади, то на них искусный зодчий мог бы возвести по небольшому дворцу. На всем этом пространстве клубилась, кипела и теснилась многоголосая и разноязыкая толпа. Конану и его спутнику то и дело приходилось протискиваться боком.

«Нин-бо-дао» по-кхитайски означало «перекресток», и город полностью соответствовал своему наименованию. На его базаре можно было встретить вендийца с пряностями или массивными украшениями из золота и драгоценных камней такой величины и чистоты, что блеск их был виден за два квартала; были здесь и туранцы с коврами, радующими взор сложным и искусным рисунком, с драгоценными шалями и полосатыми тканями, не льняными и не шелковыми, но столь тонкими, что весь кусок можно было продернуть в золотое кольцо.

Иранистанцы привозили сюда лошадей: тонконогих, нервно вздрагивающих и прядающих ушами жеребцов с злобным взглядом и еще более злобным норовом, и изящных, серых в яблоко кобыл, грациозно склоняющих длинные шеи. Но более всего, конечно, было здесь торговцев из Кхитая и Камбуи, а Жемчужный Сад, как гордо именовались восемь лавок, стоящие особняком в Ювелирном ряду, считался по праву достопримечательностью всего побережья. Сюда свозились не только жемчуг и кораллы с Отмелей, но и прочие диковинки моря, вроде засушенной рыбы-ежа или Слез Земли, как называли здесь янтарь, редкий в этих краях и потому ценившийся не менее жемчуга.

Многоопытный посетитель базаров и торговых рядов, Конан с восхищением и любопытством пробирался среди палаток, лавок, а то и просто плетеных циновок с разложенным на них добром. Дракон, сохраняя на лице замкнутое и высокомерное выражение, следовал за ним.

Киммериец начал со штанов и сапог, и то, и другое купив у туранцев, ибо за все свои странствия, пожалуй, только в Зингаре покупал сапоги лучше самаррских. Здесь в таких, на невысоком каблуке, с чуть загнутым носком, с мягким, обтягивающим ногу голенищем, красовалась вся городская стража. За сапогами и штанами последовала рубаха и кожаная куртка с проклепанными медными бляхами плечами – самая большая, какая нашлась у изумленного торговца.

Но, как ни искал Конан, во всем оружейном ряду не нашлось ни одной кольчуги или панциря, кроме двух или трех вендийских – но те оказались малы на огромную фигуру варвара. Зато нашелся меч: прямой, длинный, из голубой кхитайской стали, которая, как известно, рубит железо с той же легкостью, что обычный топор – дерево.

Конан не поскупился и отдал за меч половину того золота, что было у них с собой, услышав при этом за спиной презрительное фырканье дракона.

– Зачем тебе меч, да еще за такие деньги? – негромко спросил мнимый старец, когда они отошли от лавки. – Я убью троих, пока ты будешь замахиваться.

– Во-первых, многомудрый мой Ши Чхан, я не привык в своих странствиях дожидаться, пока кто-то поубивает за меня всех моих врагов, – усмехаясь, ответил Конан. – Во-вторых, этот меч сохранит нас от лишних расспросов и неприятностей со стороны тех, кто не ведает об истинном твоем обличье. В-третьих, бирюзовая шкура, не позже чем через десять дней я намерен избавиться от твоего общества – и кто тогда защитит меня на дорогах, а?

– Разве что, в-третьих, – проворчал дракон в ответ на эту отповедь. – Я, знаешь ли, тоже не в восторге от твоей физиономии. Десять дней, пожалуй, даже многовато. Куда тебе угодно теперь?

– Нам осталась только пара лошадей и запас еды. Что ты морщишься?

Дракон, как предписывала роль ученого старца, семенил рядом с огромным киммерийцем, сунув в просторные рукава маленькие ладони. Облик его был неотличим от человеческого, и лишь по ярко-желтым глазам можно было догадаться, что он – оборотень. И все же, когда он кривил рот или усмехался, Конан постоянно ловил себя на мысли, что дракон не разжимает губ, боясь, как бы все не увидели его огромных, в два пальца, острых клыков.

– Лошади нам не нужны – куда мы их потом денем? А деньги могут понадобиться. Поэтому будь благоразумен, не входи в лишние расходы. Да будет тебе известно, в Кхитае очень многие ученые предпочитают передвигаться пешком, так что подозрений мы не вызовем. А как только выберемся из города, пойдем моим способом. Так будет гораздо быстрее.

Спорить тут было не о чем, и Конан кивнул, соглашаясь.

К полудню все приготовления были закончены. Чтобы пополнить запас мелких монет, они продали в одной из ювелирных лавок несколько камней – немного проиграв в цене, зато получив за серебром.них

Затем киммериец совершил опустошительный набег на несколько трактиров, и, когда они выходили из городских ворот на Удашскую дорогу, на правом плече Конана висел объемистый мешок со снедью и оплетенными фарфоровыми кувшинами с вином. Вина было гораздо меньше, чем еды: кхитайские домашние вина не отличались ни разнообразием, ни букетом, а потому, как ни печалила Конана эта замена, на дорогах Кхитая и Камбуи он предпочитал родниковую воду.

Но среди небрежно сунутых под хлеб, вяленое мясо и сушеные фрукты кувшинов таилась, словно золотой среди тусклых медяков, бутыль толстого желтого стекла, заботливо укутанная Конаном в кусок расшитой золотыми драконами парчи. В бутыли было красное, как кровь из вен, густое, как мед, драгоценное барахское вино. За эту бутыль киммериец отдал еще один камень и поклялся себе именами Кинды и Сагратиуса забыть о ней до самого конца пути – даже если этот путь будет пролегать через раскаленные пески и сожженные солнцем желтые степи.

* * *

Пройдя по дороге достаточно, чтобы миновать все селения, ютившиеся поближе к оживленному порту, ученый и его телохранитель свернули через поля к джунглям. Едва деревья скрыли их от посторонних глаз, ученый снова превратился в дракона – и с наслаждением потянулся, словно ему было тесно в человеческом облике:

– А-ха! Ну, время уже позднее, так что ешь, сколько тебе там надо, и садись на меня. Мы помчимся быстрее ветра и до ночи успеем сильно сократить путь к морю.

– Вот ближе к ночи я и поем, – отозвался киммериец. Вкус острого жаркого, приправленного вендийскими специями, еще был памятен его языку, а желудок приятно тяжелили те горы снеди и озера выпивки, которыми он запасся впрок в трактирах Нинбо. Пока дракон разминал затекшие лапы, Конан, наглотавшийся за день дорожной пыли, неспешно опустошил один из кувшинов в своем мешке. После чего объявил, что готов двигаться дальше.

– Ну, так влезай! – весело сказал дракон, подставляя ему шипастый локоть. – Да не вырви мне всей гривы, как в тот раз, когда нырял за мной в озеро!

«Гривой» он гордо именовал пучок длинных, жестких, как конские, темно-синих волос, росших полоской меж его острых ушей. За нее и в самом деле было очень удобно держаться, пропустив в пальцах и намотав на руку. Конан уселся меж огромных лопаток, испытывая большое искушение пришпорить своего «жеребца». Но дракон сквозь свою броню не почувствовал бы, наверное, и настоящих шпор, не то что пяток сапог.

Убедившись, что наездник сидит твердо, дракон фыркнул, тряхнул головой, как заправский конь, и зазмеился по земле, заполняя своим гибким телом каждую впадину, выбирая самый ровный и короткий путь меж камней и деревьев. Он несся вперед почти бесшумно, лишь шуршала, разлетаясь, прошлогодняя жухлая листва да слышался иногда приглушенный хруст ветки, ломающейся под его тяжестью.

Восседая на мощной шее своего змееподобного скакуна, Конан вдруг заинтересовался:

– Послушай, бирюзовая ящерица, а имя-то у тебя есть? Мое тебе называть не пришлось, а о твоем я позабыл спросить.

– Это очень похоже на вас, людей – забывать о самом главном, – насмешливо ответил дракон, чуть повернув назад чешуйчатую голову. – Но здесь мне сказать тебе нечего, для тебя у меня нет имени, только прозвище: Аридоси. Ты можешь звать меня Аридо, если тебе нравится.

– Аридо? – переспросил Конан со смехом. Слово было не совсем кхитайским, но близким по звучанию. – «Муравьиный путь»? Ты не похож на муравья, клянусь Кромом!

– Если ты будешь колотить меня пятками и хохотать, как безумец на площади, я ничего тебе не буду рассказывать, – насупившись, проворчал дракон, и Конан, заинтересованный, принял вид внимательного слушателя. Делать ему в пути было решительно нечего, так пусть чешуйчатая тварь рассказывает сказки – глядишь, и время пройдет незаметно.

А дракон погрузился в воспоминания.

– Знаешь ли ты, как продернуть нить в камень, просверленный к центру с трех сторон? Очень просто: намазать одно из отверстий медом, привязать к муравью нитку и пустить его у другого отверстия. Мой остров расположен на вознесенной над морем скале, большом рифе, которому уже много тысяч лет. Море и время изъели его, расточив камень, искрошив более мягкие породы. И потому под моим островом находится гигантский лабиринт пещер, запутанный и сложный. Местами он заполнен водой, местами похож на тот, в котором я жил с Раиной. Из него есть множество выходов в озера, имеющие глубочайший сток…

– Вроде того, в котором ты меня выкупал? – уточнил киммериец.

– Да, но не перебивай меня. И вот, раз в десять лет в весенний праздник Полной луны, Сын Неба устраивал Большие Состязания драконов. Мы боролись друг с другом и с лучшими воинами – в шутку, разумеется, – мы ныряли, кто глубже, и взлетали, кто выше…

– Так ты умеешь летать! – взревел Конан. – Что же ты молчал! Во имя каких тогда потрохов Нергала мы…

– Не перебивай меня! – рявкнул дракон. Из пасти его вырвалось пламя и опалило низко растущие ветви, проплывавшие у них над головой. – Я не умею летать. Я умею плавать. А те, кто умеет летать, в свою очередь, не выносят воды. Ты что, разглядел у меня пару крыльев? Если бы я умел летать… – Он вздохнул. Потом встряхнулся и, поскольку всадник больше не донимал его своими глупыми людскими вопросами, продолжал рассказывать:

– Самые ловкие из нас, водяных драконов, состязались вот в чем: мы становились на одном берегу острова и ныряли вниз, к лабиринту. Каждому, как муравью, был дан клубок бечевки. А концы бечевок держали в руках прекрасные девицы, специально избранные для этой почетной обязанности. Мы неслись по переходам лабиринта и разматывали клубки. Иногда по правилам игры надо было вынырнуть в каком-нибудь определенном озере, а иногда – с другой стороны острова. Когда мы добирались до земли, остаток клубка отрезался. Выигрывал не тот, кто приходил самым первым, – хотя это тоже учитывалось, – а тот, у кого оставался самый большой клубок.

Дракон замолчал, на этот раз явно чего-то ожидая от своего слушателя, и Конан, посмеиваясь про себя его детскому тщеславию, спросил:

– И у кого же обычно оставался самый большой клубок?

– У меня, – с гордостью ответил дракон. – Потому меня и прозвали – Аридоси. А настоящее мое имя было Голубая Жемчужина, Сияющая в Тонкой Щели Створок Устрицы – как оно звучит на самом деле, я тебе не скажу, не хочу. Но по имени меня называл только Император, и то, когда сильно сердился.

– Голубая Сияющая… тьфу, язык вывихнешь, – рассмеялся киммериец. – Уж лучше я буду звать тебя Аридо. И часто на тебя сердился Император?

– Не слишком. Не чаще раза в год, – ухмыльнулся дракон. – Не знаю, как сейчас, а до Катастрофы нас было много, больше, чем дней в году. Если бы он сердился слишком часто на каждого из нас, он потратил бы половину жизни только на то, чтобы произносить наши имена. Хотя чему равна половина от Вечности? Наверное, тоже вечности. Но император был добр. Мы часто проказничали, пока были только-только из скорлупы, но знали меру, ибо каждый из нас приходил в ужас от мысли, что может навлечь на себя гнев Повелителя Драконов.

Конан задумчиво слушал плавную, завораживающую, словно медлительные воды большой реки, речь дракона и вспоминал когда-то слышанную им от Юлдуза легенду об острове, где обитает маг-император, который ездит на драконе и живет тысячу лет. Уж не с родины ли его дракона приплывают в Кхитай раз в столетие таинственные корабли, о которых многие слышали, но никто не видел? Если так, то остров этот должен быть где-то еще восточнее Лемурийского архипелага.

– Странно, очень странно, клянусь Кромом! – пробормотал киммериец.

– Что тебе странно, смертный? – весело поинтересовался дракон.

– Как же так, ты помнишь, почему тебя прозвали Аридоси, помнишь драконьи состязания, помнишь вашего Императора, – перечислил Конан. – И при всем этом не помнишь, где находится твой остров?

Он полагал, что дракон рассердится и примется ворчать, брызжа огненной слюной, но вместо этого ящер лишь чуть склонил голову, немного умерив свой стремительный бег.

– Не помню, – сказал он со вздохом. – Совсем не помню. Но иногда всплывают картины, отрывочные и яркие, словно сны. Так бывает, если крепко расшибешься – а меня тогда ударило о берег даже слишком крепко! Волна была такой мощи, что я не смог ни выплыть, ни уйти на дно, меня протащило и швырнуло о камни, земля взорвалась огнем, вздыбившись, словно норовистый конь… Сам удар я помню. А вот откуда плыл – с востока или с запада, а может, с юга – не могу вспомнить. – Дракон вздохнул. – Помню только, что очень, очень-очень издалека, – заключил он.

Что ж, подумал Конан, по словам Юлдуза, тот остров тоже лежит где-то за кругами мира.

– Похоже, мне и впрямь суждено дойти до самого края земли, – пробормотал киммериец. Дракон, занятый своими воспоминаниями, никак не ответил на его слова – быть может, не расслышал.

Какое-то время они ехали молча, каждый занятый собственными мыслями. Вокруг сплошной зеленой стеной вставали джунгли, одинаковые на все стороны света, – как ориентировался в них дракон, не глядя на небо, не останавливаясь, оставалось загадкой. Иногда он делал большие петли, огибая овраг или хижины углежогов, но каждый раз неизменно возвращался к прежнему направлению. Об этом можно было судить по солнцу, внезапно выскочившему из-за деревьев к концу дня. Стволы редели, становились моложе и тоньше, неохватные сосны-гиганты, увитые плющом и лианами от самых корней, пропали вовсе. Меж стволов мелькнула синяя искра, и вскоре дракон со своим всадником оказался на берегу огромного озера.

– Здесь мы и заночуем, – предложил Аридо. – Тебе же нужно спать, правда? А я с наслаждением выкупаюсь. Надо же было нацеплять на себя столько грязи и сухой листвы за такое короткое время!

Солнце село, и в лесу быстро темнело. Вода в озере становилась белой, от него потянуло ветерком. Конан разжег костер и принялся сооружать себе ужин, а дракон, забравшись на дальний высокий обрыв, из которого, как клубки змей, торчали корни растущих над ним сосен, плюхнулся в озеро, подняв водяной столб чуть ли не до неба. Он резвился, ловил себя за хвост, подныривал под огромные плоские листья и выскакивал с ними на голове, подражая уттарийским сановникам в их круглых соломенных шляпах с колокольцами. В этом огромном звере каким-то образом уживались старик и младенец, и было забавно наблюдать, как один сменяет в нем другого. Сейчас он был воплощением радости бытия, но Конан хорошо помнил, как ловко этот «малыш» расправляется с галерами. Все-таки это был дракон, а дракон опасен даже в самом благодушном настроении.

Наконец, вволю наплескавшись и распугав всю рыбу на несколько дней вперед, дракон вылез на берег, встряхиваясь, как собака. С его чешуи вода не стекала, а скатывалась крупными круглыми каплями, как скатывается она с жирного оперения утки, оставляя птицу сухой. Конан сидел, свесив с коленей перепачканные в золе руки – жалея запасы, он выловил в тростнике забившегося туда с перепугу огромного карпа и испек на угольях.

– Большое озеро, – сказал Конан, глядя на необъятную бледно-синюю даль. Озеро и в самом деле было большим, дальний его берег с темнеющим лесом был едва виден. – Где это мы?

– Это озеро Дунтинху, – пояснил дракон. – Вон там, – он мотнул головой на север, – в него по краю впадает Чандзян, самая большая река Кхитая. Завтра мы пойдем по ней вверх, она выведет нас к Семиречью – семи ущельям в южных отрогах Ги Me Ля, по которым текут в долины семь рек Кхитая, Уттары и Камбуи. Там же делает большую петлю Бхарама, река Вендии. Ее долиной мы спустимся к морю, а там уже до Ланки будет не больше дня пути.

По сведениям Конана, озеро Дунтинху, Большая-Вода-В-Сердце-Страны, лежало в трех днях пути от побережья. Он покосился на дракона: этот скакун и впрямь быстро перемещался и по воде, и по суше! Глядишь, к исходу третьего дня они и в самом деле будут в Вендии!

Дракон меж тем зевнул во всю пасть, потянулся, дергая лапами, и улегся, свернувшись в клубочек. Конан доел свою рыбу и тоже лег.

Утром, едва рассвело, Аридо уже нетерпеливо тормошил его: известно ведь, что для бодрствующего ночь вдесятеро длиннее. К тому же, забыв на своем острове, что такое настоящий лес, дракон немного опьянел от ночных запахов и шорохов и с утра пребывал в веселом, чтобы не сказать буйном, настроении.

Поев, Конан вновь взгромоздился на своего «коня» и вновь, как и вчера, мимо него понеслась стена деревьев. Вскоре дракон вышел к большой реке, стремительно несшейся в узкой долине, и направился вверх по течению.

Когда солнце перевалило за полдень, местность начала постепенно подниматься. На короткий отдых они остановились уже в настоящем горном ущелье с узкой полоской зелени вдоль реки и отвесными бурыми скалистыми склонами. Дальнейшее продвижение по берегу было почти невозможно, и дракон поплыл вверх по течению. Чтобы не заморозить Конана в быстром горном потоке, он держал шею высоко над водой, но все же к вечеру Конан был мокрым с ног до головы от брызг и мелкой водяной пыли.