Текст книги "Обитель спящих"

Автор книги: Торн Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Так что и еду, и вино вам будет где раздобыть. Потом идет еще один перевал – Морской Страж, а за ним уже близок и Пайтал – самый крупный порт на всем северном побережье. Там вы наймете любую лодочку и переправитесь через пролив Чеджуд-Ла – «Реку Тысячи Джонок». Потом, перебираясь с острова на остров…

– Там уж как-нибудь разберемся, – отозвался киммериец, внимательно изучая карту. – Не стоит загадывать слишком далеко вперед. Значит, сейчас – до Пайтала. Не дашь ли ты мне с собой эту карту – не в путь, разумеется, а на сегодняшнюю ночь? Я бы как следует рассмотрел ее…

Тай Юэнь медленно свернул тонкий шелк, уложил в черный футляр с вытесненными на нем знаками доброго пути, и протянул Конану.

– Она твоя. Я велел скопировать ее для себя еще год назад – на всякий случай. Так что бери, у меня есть другая точно такая же. Если бы в сундуках Дворцовой Канцелярии хранились карты Лемурийских и Внешних островов, я с радостью отдал бы тебе и их. Но – увы – их нет. Быть может, ты узнаешь больше в самом Пайтале.

– Вот поистине княжеский дар, клянусь Кромом! – восхитился Конан. – Благодарю тебя, брат. Это гораздо лучше, чем пророчество!

На это Тай Юэнь лишь печально улыбнулся.

– Из пророчества можно хотя бы узнать конец пути, – сказал он. – Как ни хороша эта карта, она будет тебе бесполезна там, где кончается край земли. Ну, если ты и в самом деле хочешь выехать до света, вам обоим пора в постель. Время за полночь.

Конан кивнул, думая о своем. Они поднялись со скамьи и вышли из сада. Слуги, почтительно поджидавшие их у входа с горящими лампами в руках, засеменили впереди, указывая дорогу. Конан еще раз кивнул на пожелание Тай Юаня крепкого и легкого сна и ушел к себе. Драгоценная карта не давала ему покоя – никогда раньше он не видел ничего подобного. Поэтому, отобрав у слуги лампу, он захлопнул дверь своей комнаты перед самым носом опешившего кхитайца.

Тот повздыхал, потоптался у порога и, сетуя на поспешность молодых господ, пошел прочь. Его услужение у Конана было сущей каторгой – почетный гость не желал вечерних омовений в розовой воде, не желал грелки в постель, не желал церемонии Утреннего Поднесения Туфель. Это очень удивляло и огорчало старого слугу, но огромный северянин ничего не желая слушать, только рявкал время от времени: «Уйди, старик, целее будешь».

Сквозь резную дверь Конану были прекрасно слышны все вздохи и сетования приставленного к нему кхитайца. Он усмехнулся, заново подивившись, как сносит всю эту маяту Тай Юань, и пробормотал вслед удаляющимся шагам:

– Ничего, старше, потерпи. Завтра твои мучения кончатся.

Говоря это, он расстилал на прикроватном столике драгоценный свиток, намереваясь еще раз просмотреть предстоящий путь. Но тут послышалось шуршание шелка, и возмущенный голос Силлы поинтересовался:

– Чем это занят мой господин? Или он собирается последнюю ночь провести за чтением, а не в нагретой мною постели?

– Ну, уж нет! – отозвался Конан, стараясь, чтобы девушка не услышала в его голосе невольного раздражения: ночь была и в самом деле последней, негоже было пренебрегать ею. – Карты подождут.

– Сегодня я твоя последний раз, – прошептала Силла, ловко раздевая его. – Думай об этом, мой наездник. Думай о том, что за эти три ночи, обещай мне их боги еще раз, я отдала бы все сокровища мира – но отказалась бы от четвертой. Эта ночь – наша последняя ночь, мой повелитель, и я намерена употребить все мои женские силы на то, чтобы ты запомнил ее – и меня.

Он улегся рядом с Силлой на прохладные простыни – и Козочка с ликующим криком тут же оседлала его. Она была совершенно нагой, тело ее отливало темным золотом в свете масляной лампы.

Конан и в самом деле думал, что, наверное, больше никогда не увидится со своей строптивой девчонкой, дочерью и любовницей одновременно, и это придало их последней ночи вдвоем какой-то терпкий, чуть горьковатый привкус. Силла, взявшись исполнять обещанное, раскачивалась над ним в упоении атакующей кобры, глаза ее горели каким-то особым огнем, и Конан мог ясно видеть начертанное в них предсказание: «Ты не уснешь нынче, господин мой».

И все же они уснули, совсем под утро, с первыми трелями просыпающихся птиц. Конан не помнил ни самого сна, ни видений его – Тай Юэнь сам поднял киммерийца с первыми лучами солнца, пока все слуги еще спали. Уверенный, что так и не вздремнул, Конан выскользнул из объятий спящей Силлы и вышел вслед за князем.

Провожала их одна Фейра – не считая тех жителей Тай Чанры, чьи дела подняли их с постелей еще раньше, чем четверых путешественников. Закутавшись в простое покрывало, княгиня шла с ними до самой конюшни у городской стены, где уже ждали под седлами четыре жеребца, злые и дрожащие спросонок.

Заглянув в переметные сумки, Конан убедился, что Тай Юэнь позаботился обо всем. Еда и вино на пять дней, запас стрел в колчанах, длинные гирканские луки, притороченные к седлам.

Одеяла из драгоценной и редкой в этих землях верблюжьей шерсти, смена одежды – каждому по росту. Еще какие-то мелочи, не слишком нужные, но делающие дорогу легкой и приятной. Видя, как он разглядывает снаряжение, Тай не без гордости пояснил:

– Мы начали готовиться, как только ты объявил об отъезде. Вас собирала в путь вся Тай Чанра.

Сагратиус принялся благодарить князя в цветистых и туманных выражениях, Конан же только сказал Фейре:

– Береги мою девчонку! – и вскочил в седло.

– Или мальчишку, – тихонько сказала Фейра, но киммериец ее не услышал. Но когда четверо всадников, проехав лощину, выбрались на тропу под склоном горы, им еще ясно видна была светлая тоненькая фигурка, махавшая рукой от городских ворот.

Весь этот день они провели в седлах, неспешно следуя прихотливым изгибам горных дорог, местами больше походивших на козьи тропы. Лишь около полудня, когда жара стала невыносимой, они ненадолго остановились у быстрой горной речки – поесть и дать напиться лошадям. Дорогой Тай Юань рассказывал им о Лемурийских и Внешних островах – все, что знал сам, а знал он немного.

– Говорят, большая часть островов затонула во время Катастрофы, – говорил он, покачиваясь в седле. – И то, что теперь отделяет Лемурийское море от Великого Океана – лишь жалкие остатки. Городов там мало, в основном рыбачьи поселки – есть, впрочем два-три больших порта. Считается, что острова подвластны Императору, но я думаю, он там даже ни разу не был. Воевать там не с кем, жители занимаются рыболовством да промышляют жемчуг на Южных Отмелях. Все крупные города и поселки расположены ближе к западу, потому что с океана нередко приходит Неистовый Всадник.

– Это кто такой? – заинтересовался Сагратиус. По нему было видно, что он уже готов помериться силами с неведомым грозным опустошителем рыбачьих мирных деревень.

– Огромная волна, – ответил Тай Юань и удивленно взглянул на Конана, расхохотавшегося вдруг во все горло.

– Посмотри на его вытянувшуюся рожу! – все еще смеясь, сказал киммериец. – Клянусь протухшей печенкой Нергала, он уже примеривался, как бы свернуть той волне шею!

– Нет, нет, – поспешил уверить аквилонца кайбон. – Это всего лишь вода. Правда, она поднимается выше гор и удар ее страшен. Поэтому мало кто отваживается жить подолгу у восточных берегов. Но суда ходят и там – и купеческие, и рыболовные. Обычно Всадник приходит не один, а с землетрясением и бурей, так что опытные моряки всегда знают заранее о его приближении и успевают укрыться в безопасных западных бухтах. О Внешних же островах почти никто ничего не знает. Говорят, там до сих пор водятся морские чудовища, слепые и кровожадные, раз в столетие поднимающиеся из кромешной мглы глубин – на промысел. Это, конечно, легенды. Но случалось, что корабли пропадали в спокойном Лемурийском море без вести – и в бурю, и в ясную погоду. Встречаются там и пираты.

– Об этом я знаю, – сказал Конан. – Сам плавал как-то на пиратской посудине. Нужно мне было одного друга проводить – вот мы с ним и захватили тот корабль. Так что воды эти я немного знаю.

Киммериец говорил о своем путешествии с Рана Риордой, Небесной Секирой. Они вместе вырвались из плена стигийского подземелья. Конан за свое освобождение взялся доставить древнее оружие на легендарный материк My, где по утверждению духа секиры еще жили прямые потомки атлантов.

Ибо Рана Риорда был стар. Вернее, не стар, а древен – по виду оружия можно было предположить, что оно только-только вышло из рук кузнеца. Отец Гидалла, полубог, мастер и провидец, выковал ее из небесного камня еще до Катастрофы. С секирой Конан пересек все южные моря и, в конце концов, достиг неведомых берегов. Там он оставил Риорду лежать на белом алтаре, а сам вернулся в Хайборию. Тогда киммериец думал, что достиг самой крайней, самой отдаленной земли. Но, если верить Юлдузу, была где-то земля еще дальше.

Заночевали они в маленькой банановой рощице, а наутро снова двинулись в путь. Дорога, теперь широкая и наезженная, отлепилась наконец от скалы и шла сквозь влажные, полные звуков и запахов джунгли. Наконец лес оборвался, а перед путниками раскинулась широкая горная долина, прорезанная, словно рекой, огромным трактом – Старым Военным Путем.

– Ну вот, – сказал Тай Юэнь. – Здесь мы с вами расстанемся. – Зная, как тягостно бывает прощание, особенно для тех, кто привык скрывать свои чувства, он весело выкрикнул: – Счастливого пути! Да хранят вас Митра и все светлые боги! – И, повернув коня, нырнул обратно под темный полог леса. Трое спутников едва успели крикнуть ему слова прощания – уже вслед.

Конан пришпорил своего жеребца, и тот пошел легкой рысью вниз по склону, туда, где дрожало пыльное марево над Большой Дорогой. За ним, не отставая ни на шаг, ехал Сагратиус и разглагольствовал:

– Сколь приятно в этой непросвещенной стране слышать Имя Солнцеликого! Это говорит о том, что беседы мои с князем – а мы подолгу беседовали с ним о таинствах и милостях Пресветлого – не пропали всуе. И, право, до сих пор у меня не было столь благодарного и внимательного слушателя! Если бы ты, Кинда, слушал меня с той же охотой и желанием приобщиться святая святых, твою душу давно бы осенила благодать прозрения!

Кинда на это только фыркнул: его понятие о мире и правящих в нем богах сложилось гораздо раньше, чем Митра ниспослал ену своего многогрешного слугу для обращения.

– Да ты и старую деву не обратишь к девственности, – Проворчал Конан. Что-то, быть может, остатки Силы, подсказывало ему, что он больше никогда не свидится с Юлдузом – Тай Юанем. Киммериец был мрачен, и болтовня Сагратиуса его, вопреки обыкновению, раздражала. – Юлдузу Свет Митры принесли задолго до тебя, толстопузый греховодник. Тебе бы его послушать, а не ему тебя.

– Ты злишься, сын Крома, значит, ты не прав, – ничуть не обидевшись, весело отозвался Мейл. И добавил серьезно: – Но что до света, тут крыть нечем. Все земли обойду, второго такого человека не встречу. А, Кинда?

Карлик, очень редко вступавший в разговор сам, всегда охотно отзывался, если к нему обращались напрямую.

– Кайбон – пхатук, – заявил он и пояснил: – Старший сын, ушедший к Отцу. Равный богу, но среди людей. У народа Кинды таких живых нет – только мертвые.

– Что, прямо так мертвецы и гуляют? – не поверил, Сагратиус.

– Не гуляют, нет, – помотал головой Кинда. – Они – с Отцом. Приходят, когда большое зло. Мор или засуха.

Конан кивнул.

– Вроде Младших Богов, Детей Имира. Твои, Кинда, в песчаной пустыне живут, а те – в ледяной. Да только с тех богов пользы, что с асиров – ума. Закрутят путника в пурге или волками затравят – вот и вся их потеха. И дочери его, ледяные потаскухи, не лучше.

– Пхатуки – не ледяные, – задумчиво сказал Кинда. – Но холодные, не живые. А кайбон – живой. Кинда не зря жил на свете, Кинда видел живого бога.

Конан глянул на Сагратиуса, почти уверенный, что тот сейчас начнет возражать: мол, есть только один бог, светлый Митра, а все остальное суть наваждения Нергала и проклятого Сета. Но аквилонец только пробормотал что-то невнятное, опустив голову.

– Что, пивное брюхо, – ткнул его в бок киммериец, пытаясь обернуть все шуткой. – Немного тебе понадобилось, чтобы усомниться в единовластной благости Митры? Нашел обитель света на земле и теперь не можешь с нею расстаться? А нужен ли там такой толстый пожиратель каплунов, как ты?

Ответом ему был душераздирающий вздох. Мейл дурачился, но глаза его были серьезны.

– Да, я грешен, друзья мои. Но настанет день, и я вернусь в сию святую обитель, смиренно надеясь, что на мой век там хватит и каплунов, и вина, – заявил он с новым вздохом, долженствующим изображать раскаянье во всех грехах. – Тай Юань добр, он не велит прогнать меня батогами.

– А ты и рад пользоваться его добротой, обжора! – рассмеялся Конан. – Я видел, во что ты превратил его запасы для гостей. И всего-то за две луны! Кто бы мог подумать, что смирение плоти и духа может произвести такие опустошения!

Киммериец смеялся, поддразнивая друга, но на душе у него было черно.

«Ты потеряешь двоих…» – повторял он про себя под перестук копыт. Он знал наверняка, что ни Сагратиус, ни Кинда никогда не вернутся в Тай Цзон.

– Ну, это мы еще посмотрим, – зло процедил он сквозь зубы и пришпорил своего коня. – Гей, гей, ребята, пошевеливайтесь, а то мы будем добираться до края света всю оставшуюся жизнь!

ГЛАВА 3
Кочевники

Зеркало, на которое он возлагал такие надежды, тоже не восстановило мира в его каменном подземном дворце. Похоже, его дворец был просто не создан для мирной жизни – по крайней мере, пока в нем находилась женщина.

В первый миг, увидев свое отражение, Раина вскрикнула и застонала в отчаянье: так бледно и даже серовато стало ее лицо от бесконечных дней во тьме. Выйдя наверх, она увидела лишь свои руки – и замирала от мысли, во что же за эти годы должно было превратиться ее лицо. Сейчас она смотрела в зеркало и вздыхала: покойница, настоящая покойница. Обманывать себя было бесполезно – побывав наверху, она знала, что нельзя все объяснить одной лишь игрой синеватого, мертвенно-белого света. Тем более, что теперь свет волшебных шаров был очень похож на солнечный.

Он смотрел на нее, посмеиваясь про себя: он видел Раину насквозь.

– Что ж, – притворяясь рассерженным, мрачно сказал он, – тогда давай я выкину эту стекляшку, раз она так тебя огорчает.

– Нет уж! – отрезала девушка, разглядывая себя в зеркале так и эдак.

А взглянуть, право, было на что. Несмотря на бледность, она по-прежнему была очень, очень хороша. Ее тюремщик не солгал ей, когда пообещал, что здесь, в этом дворце, время будет над ней не властно. Не один год провела она под глухими каменными сводами, а вот гляди-ка – ничуть не изменилась! Ясные синие глаза сияли все тем же мягким манящим светом, золотые волосы струились по плечам водопадом, высокая девичья грудь едва колыхалась при ходьбе.

Установив зеркало так, чтобы видеть себя хотя бы до пояса, Раина принялась перебирать украшения. На это у нее ушел целый «день» – время она считала по тому, сколь долго ей не хотелось спать.

Она почти не замечала хозяина, улегшегося сверху на ту груду золота, на которой стояло ее зеркало, и с интересом наблюдавшего за тем, как она расчесывает волосы, укладывая их так и эдак, заплетая их в косы, чтобы перевить нитями жемчуга, или поднимая на затылок, чтобы примерить золотую шапку уттарийской принцессы. Пальцы ее были унизаны перстнями, мочки ушей покраснели от тяжелых, до плеч, золотых серег с аметистами и лалами, руки и ноги в три ряда обвивали браслеты. Забыв обо всем, она примеряла вещь за вещью, тихонько напевая себе под нос.

Только об этом он и мечтал, когда бережно нес ей хрупкую вещицу через все залы и галереи. Он был счастлив. Он разнежился так, что начал задремывать, пока его не вывел из этого блаженного состояния гневный вскрик.

Его красавица не могла выпутать из волос тяжелой диадемы и в нетерпении рванула обруч так, что слезы брызнули из глаз. Он поднял голову.

– Для кого я все это делаю? Ты спишь и даже не смотришь на меня!

Она швырнула освобожденную диадему себе под ноги. Золото жалобно зазвенело.

– Я полагал, что тебе вовсе не нужно, чтобы я на тебя смотрел, – ответил он, искренне удивленный.

– Тогда зачем ты здесь разлегся, желтоглазый урод? Потешаться надо мною, что ли? Я так нехороша? Мне все это не идет? Ну, скажи что-нибудь!

Он посмотрел на нее, склонив голову набок.

– Что я должен сказать? Что ты очень красива – но ведь ты и без меня это знаешь. Хочешь, я принесу тебе поесть? Уже ведь довольно поздно.

Но сегодня у него был, видно, неудачный день. Раина начала срывать с себя кольца, браслеты, ожерелье – к швырять в него, метя в голову, приговаривая:

– «Поздно»! Разве я знаю в этом подземелье, что такое «поздно»! Ты приволакиваешь мне зеркало – а на что оно мне, если я даже показаться во всем этом никому не могу? Зачем я наряжаюсь? Для тебя, толстокожий урод? Да что ты смыслишь в девушках? Тебе бы только голос! А это? А вот это?

В истерике она дошла до крайности, чего раньше никогда себе не позволяла: скинула одежду и осталась в одних сандалиях. Видя, что он смущен, Раина вошла в азарт и разлеглась на золоте, широко раскинув ноги. При этом она уголком глаза глядела в зеркало, проверяя, достаточно ли соблазнительно выглядит.

– Ну как? – Она водила руками по бедрам, животу, пощипывала соски маленьких грудей. – Когда-нибудь я дождусь от тебя слов – «Я тебя хочу»?

Глаза его затвердели, словно две золотые монеты. Он понял, что девица над ним просто потешается – какой бы визг она подняла, если бы и впрямь услыхала когда-нибудь от него что-либо подобное! Тогда он разозлился и решил ее проучить.

– Эта красная щель у тебя между ног, поросшая желтым волосом, просто отвратительна, – заявил он, повернулся и ушел, унеся свет. Пусть-ка посидит одна в темноте, может, станет поумнее.

Выбравшись наверх, он вдохнул ночной ветер, вошел в море и замер на мелководье. Он был обижен. Поистине люди – сквернейшие животные на свете. Что он ей сделал такого, что последние несколько лет она не перестает стенать и жаловаться? Или чары его теряют силы и Раина стареет?

Он закрыл глаза и словно наяву увидел, как, много-много лет назад, в одну из своих длительных вылазок во внешние моря, наткнулся на шемитскую галеру, штормом заброшенную чуть ли не к самой Вендии. Суденышко было обречено на гибель, мачта его была сломана, рулевое весло перебито.

На верхней палубе восседал злой, как демон Сета, хозяин галеры с плетью в руке. А перед ним, обливаясь слезами, пела дрожащим голосом моление Митре золотоволосая девушка, нагая и замерзшая. Голос ее срывался, пальцы едва перебирали струны маленькой арфы, но стоило ей затихнуть, как плеть опускалась на ее хрупкие плечи. Она взвизгивала и пела дальше. И как же она пела! Никогда в жизни не приходилось слышать ему такого голоса – чистого, звонкого, словно хрустальный колокольчик.

В два удара он пробил днище галеры, поднял гигантскую волну, длинный синий язык которой слизнул в море всех, кто был на верхней палубе. Судьба прикованных к скамьям гребцов его не интересовала. Он подхватил девушку на спину и умчался с нею к берегам Вендии.

Конечно, по дороге к его острову она не однажды пыталась бежать. Но он был настороже и всякий раз ловил ее. А поймав, начинал заново уговаривать, обещая безмерные богатства и бессмертие.

И ведь он исполнил все свои обещания! Чем же она теперь недовольна?

Раина была родом из Аквилонии, из маленького городка на берегах реки Тайбор, на границе с Офиром. Она никогда не рассказывала ему, как попала на шемитскую галеру, но пыталась уверить, что происходит из древнего баронского рода, а посему с ней надо обращаться соответственно. Он прекрасно понимал, что это ложь, но, посмеиваясь про себя, принял правила игры: девушка слишком хорошо помнила, что недавно была рабыней и хотела хоть как-то вознаградить себя за это.

Но так уж устроены люди, думал он, лежа в теплой воде и глядя на лунный восход. Раб останется рабом, а если притворится господином, то непременно чем-нибудь себя выдаст. Ни одна настоящая принцесса – если только она не была рождена от дворцового конюха – не позволит себе таких бесстыдных поз и таких оскорбительных слов.

Сказать по правде, он теперь и сам бы предпочел отпустить вздорную девчонку, но, во-первых, она была ему нужна, а во-вторых, куда она пойдет, отпущенная? Разве ей есть куда идти? Разве она знает языки восточных стран? Разве ее не ждет снова та же участь рабыни или портовой шлюхи?

Нет, он ее не отпустит. Пусть лучше посидит день или два без света и еды, тут же снова станет ласковой и послушной.

Он не был жесток. Ему вообще не были свойственны такие качества, как жестокость, глупость или упрямство. Их он считал чисто человеческими, а себя, разумеется, к людям не относил. Хотя он мог бы, наверное, из черной злобы или мстительности долго мучить кого-нибудь, не давая ни жить, ни умереть, не получая от этого удовольствия, а делая ради того, что сами люди считали это для себя жестокой пыткой. Но к Раине это не относилось. Жизнь одного была в руках другого и наоборот. Правда, Раина этого не знала. Быть может, именно поэтому она вела себя так гадко сегодня.

Он вздохнул и перевернулся на живот, задрав голову, чтобы не дышать под водой – он не любил это делать, хотя и мог. Пожалуй, он мог бы и вовсе не дышать, но ему нравилось втягивать влажный, пахнущий подгнившей тиной и рыбой морской воздух, нравилось ловить издали запахи костров и нехитрой стряпни рыбаков. Нюх у него был таким же острым, как и зрение, а зрение не уступало слуху. Вот сейчас он, например, слышал, что Раина, наконец наплакавшись, забралась под одеяло, свернулась в клубочек и заснула.

«Бедная, бедная, – подумал он с такой кривой усмешкой, что скажи он это вслух при Раине, она бы отшатнулась в ужасе. – И то ей не так, и это. Наряжаться ей не для кого. Вот погоди, моя девочка, приведу я тебе мужчину. Ты пользуешься тем, что я не могу тебя ударить, не оставив одного только мокрого места. Ну так я найду тебе молодца, который не позволит тебе вести такие речи. Ты, наверное, забыла, как с вами обращаются те, для кого вы так любите наряжаться».

Эта мысль его утешила. Снова перевернувшись на спину, он еще долго лежал в мелкой волне и смотрел, как движется по черному небу луна и кружатся в вечном хороводе звезды. На звезды, и море он мог смотреть часами, не уставая и не скучая. И то, и другое было непреходяще. Существовал еще закат, на него он тоже мог любоваться бесконечно, но после того, как он чудом выжил в Катастрофе, ему почему-то каждый раз казалось, что сегодня солнце садиться в последний раз и больше никогда не взойдет над морем.

«Завтра или послезавтра здесь будет еще один корабль, – думал он. Злость прошла, уступив место чему-то вроде мечтательности. – Я чую его отсюда. Завтра я на нем пошарю. И, если найдется хоть что-нибудь подходящее, желательно с тяжелой рукой, я непременно приволоку его сюда. Раина начала мне надоедать. Посмотрим, нельзя ли будет повеселиться как-нибудь по-новому».

* * *

Трое путников неторопливо ехали на восток.

Здесь, на южной стороне, горные вершины задерживали тучи с моря, заставляя их проливаться по ночам дождями. Солнце еще не успело иссушить землю, и хотя пора цветения прошла, сады и луга на обработанных террасах радовали глаз свежей зеленью. Останавливались друзья только на ночь, день же проводили в седле – лишь несколько полуденных часов загоняли их в тень, да и то больше для того, чтобы дать отдых разморенным лошадям.

Дорога постепенно выворачивала к северу, одновременно поднимаясь все выше, и к ночи второго дня пути трое странников были уже у перевала. Решив, что путь наезженный и сбиться с него невозможно, они все тем же размеренным шагом миновали перевал и заночевали уже с северной стороны гор. Под утро прошел теплый весенний дождичек, прибив к земле дорожную пыль и оставив в воздухе ощущение свежести и прохлады. Друзья не спеша поели и снова выехали на дорогу – и обнаружили, как и предсказывал Тай Юань, что не одиноки в своем стремлении попасть к северным островам Лемурийского архипелага.

По дороге, со стороны перевала, двигалась процессия. За прошедшие дни путникам, конечно, попадались встречные и обгонявшие их повозки, крестьяне верхом на осликах или быках, а то и просто пешие странники. Но караван, да еще таких внушительных размеров, был первый. Конан, сощурясь, вгляделся в медлительное шествие.

– Верблюды! – сказал он. – Значит, туранец или иранистанец! А не присоединиться ли нам к нему, ребята? Вид у нас бравый, небедный, на разбойников мы вроде непохожи. Если караван-баши окажется достаточно сговорчив, мы еще и разживемся золотым-другим!

В седельных сумках у каждого из них, помимо прочих необходимых вещей, было по увесистому мешочку серебра – от Тай Юэня, «на всякий случай». Но ни Конан, ни его спутники никогда не отказывались от лишних денег – неважно, заработаны они честной службой или добыты воровским умением.

Конан насчитал при караване десятерых погонщиков и пятерых верховых, вооруженных луками и ятаганами, да в большой крытой повозке, влекомой двумя волами, сидело, наверное, три или четыре женщины – жены или просто стряпухи.

Трое воинов, если им по дороге, всегда сумеют убедить караванщика, что силы его ничтожны, а степные разбойники – беспощадны. А значит, сопровождение каравана за необременительную – скажем, в десять золотых на каждого – плату будет сущим благодеянием с их стороны.

Конан, как самый опытный путешественник и наемник, взял переговоры на себя. Он безошибочно определил среди погонщиков караван-баши – толстого, отдышливого купца, с неизменно обеспокоенным выражением на красной от излишней крови физиономии. С высоты своего верблюда, центрального в цепочке, он покрикивал на караванщиков, умудряясь держать в поле зрения всех десятерых разом.

Окрики, как разобрал Конан, звучали на туранском языке. Это решило дело, поскольку из всех языков по эту сторону моря Вилайет птулькут Кинда понимал только туранский, да и то с трудом. Не обращая внимания на заступивших ему дорогу всадников, Конан подъехал поближе и заговорил прямо с караван-баши.

– Приветствую тебя, о украшение базаров Аграпура, Базры и Столицы Тысячи Драконов! – обратился к нему киммериец с вежливым поклоном. – Мы услыхали твои упреки, обращенные к этим лентяям, и, узнав в тебе туранца, поспешили нагнать твой караван. Мы направляемся к гавани под названием Пайтад, почтеннейший. И рады будем охранить твой караван от любой двуногой или четвероногой напасти.

Караван-баши испытующе посмотрел на незнакомца, затем кинул взгляд на его спутников, державшихся в стороне.

– Ты говоришь по-турански так, словно вырос в Аграпуре или Хоарезме, чужестранец, – сказал наконец он. – Но ты – северянин, хоть и загорел, как уроженец юга. Как это понимать?

Конан, отметив, что купец неглуп, мгновение подумал, а затем сказал правду:

– Ты прав, почтеннейший! Моя родина – далекая Киммерия, горная северная страна. Но я несколько лет служил в гвардии прежнего Повелителя Турана, Илдиза. И не забыл ни речи туранской, ни обычаев.

Купец оживился.

– Ты служил в дворцовой гвардии? И родом – из Киммерии? Уж не сам ли ты Конан, спасший принцессу Зосару?

«Что ж, – подумал Конан, – самое худшее – не состоится сделка». И ответил:

– Я поражен твоей прозорливостью, почтеннейший. Да, я и есть Конан-Киммериец. Но откуда ты знаешь мое имя – ведь я твоего, прости, не припомню.

– Ты и не можешь помнить его, прославленный воин! – Купец, явно обрадованный таким попутчиком, принялся возбужденно размахивать руками. – Я – Амаль, сын Сатира, третий купец в Аграпурской гильдии. Ты не знаешь меня, но, быть может, помнишь моего старинного друга, купца Масруда из Аграпура? Ты когда-то не дал его избить стражникам: они хотели отплатить ему за то, что он принес на них жалобу государю…

Вспомни, прославленный воин: они были отданы на прокорм пяти членам гильдии, но помимо обычного постоя требовали увеселительных пиров и празднеств каждый день. Друг мой Масруд пожаловался на них Повелителю Илдизу, и тот велел перевести их на половину содержания и дать каждому по десять палок. После чего эти выродки гиены и паука поклялись отомстить Масруду и напали на него поздно ночью, когда он возвращался от меня после игры в кости…

Киммериец наморщил лоб, напрягая память. Что-то такое, кажется, было однажды: он с ребятами возвращался в казармы и наткнулся в переулке на драку – пятеро дюжих молодцев нещадно избивали старика. Помнится, все были тогда изрядно пьяны и ввязались только потому, что подвернулся случай подраться. Нападавшие были в масках, и ун-баши, немедля протрезвев, велел вязать их всех и тащить к городскому, судье на расправу – что и было проделано. О старике, на которого напали эти замаскированные, он тут же забыл и лишь наутро узнал, что спас от побоев и грабежа одного из самых именитых и уважаемых купцов столицы.

– Да, это имя мне знакомо, – кивнул, наконец, Конан. – Водит ли еще почтенный Масруд абн Хаким свои караваны через Вилайет и Восточные степи?

– Увы, Эрлик призвал его к себе пять лет назад, – отозвался купец, возводя к небу томные щелочки глаз и сокрушенно вздыхая. – Дома наши были близки и, как он и завещал, дети наши должны пожениться, едва моей дочери минёт пятнадцать. А я, покамест еще не стар, обучаю его сына купеческому ремеслу. Он ждет нас с кораблем в Пайтале, а оттуда мы пойдем вдоль островов к Жемчужным Отмелям – разумеется, с товаром. Я уже не первый раз хожу от Турана к Лемурии – и нахожу, что хоть путь и долог, но барыши оправдывают затраты. К тому же, путешествуя из края в край, становишься мудрее…

Конан, усмехаясь, ехал на своем жеребце рядом с верблюдом хозяина и слушал его бесконечные речи. Он уже понял, кто перед ним. Еще когда жил в Туране, он разделил всех толстяков на две различные категории: сытых, смешливых, неглупых и словоохотливых – и на обжор, дураков и праздных болтунов.

Амаль абн Сатир явно относился к первым. Долгое странствие в обществе простых слуг и наемников прискучило ему, он был рад разговориться с человеком если не одного с ним сословия, то, по крайней мере, равного положения. Что ж, Конан готов был предоставить ему свое общество и защиту – не задаром, конечно.

– Мы тоже направляемся к островам, почтеннейший Амаль, – заявил он, воспользовавшись короткой паузой. – И если тебе нужны воины в дороге…

– Да осенит тебя благодать Эрлика, неустрашимый воин, я как раз хотел просить тебя о том же! – закричал Амаль, всплеснув руками. – Я готов предоставить тебе и твоим спутникам вдоволь еды и вина и место на моем корабле, если вы согласитесь сопровождать нас! Эти олухи, – он ткнул толстым пальцем в сторону своих помощников, – не способны ни на что. То есть они, конечно, способны отбить нападение шайки в десять клинков, ибо ничего страшнее на Великом Пути Шелка и Нефрита мне до сих пор не встречалось, благодарение Эрлику! Но сейчас я в большой тревоге, ибо слыхал, что в этих местах появилась кровожадная орда гирканцев. И каких, господин мой! Нечестивцев, отринувших истинного Пророка!