Текст книги "Обитель спящих"

Автор книги: Торн Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Что-то у меня в последнее время начинает живот болеть от пророчеств, так меня ими перекормили, – недовольно проворчал Конан. – Все вы, провидцы, одинаковы: говорите загадками и намеками, никогда от вас не добьешься ничего путного.

– Скоро ты убедишься в том, что истинные пророчества не повисают в воздухе, а всегда исполняются в срок, – возразил ему на это Рана Риорда. Полумесяц секиры лежал на коленях у Раттеры, в его зеркальной поверхности на миг промелькнуло изображение высокого широкоплечего гиганта в черных доспехах, с сияющей короной на голове. На бедре у него был огромный меч с усыпанной камнями удачи и счастья рукоятью, в левой руке держал он огромный щит, а в правой, высоко поднятой над темноволосой головой, сжимал нечто, от чего исходил ослепительный алый свет.

– Так будет, – сказал призрак, и глаза его сверкнули смехом. – И так будет очень скоро. Ну, раз тебе не нужны пророчества, то я сделал для тебя все что мог и большего сделать не могу. Твой дракон спит, когда он проснется, будет снова свеж и бодр. А пока он спит, ты…

– Ты будешь желанным гостем на моем корабле, – перебил его Раттера, вставая. – Я с радостью принял бы тебя в своем доме в Торанноре, но до наших гаваней отсюда два дня пути, вряд ли твой дракон проспит столько времени, чтобы ты смог побывать у нас в гостях по-настоящему. Но мы не уйдем, пока вы не двинетесь в дальнейший путь.

Конан снова подумал о хорошем куске мяса и сглотнул слюну.

– Ты спрашивал, что ты можешь для меня сделать, Раттера… Достаточный ли запас вина на твоем корабле? – спросил он озабоченно. – Я не брал в рот ни капли с тех пор, как кончился последний кувшин, а было это шесть дней назад.

Атлант заново оглядел мощную фигуру киммерийца и не менее озабоченно покачал головой.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво сказал он. – Кажется, у меня еще оставался бочонок – тот, что не влез ни на одну телегу, когда мы перевозили вино последнего урожая. Небольшой такой бочонок… Примерно с меня ростом!

– А ну-ка, где он? – хищно поинтересовался Конан и вскочил на ноги. – Надо бы проверить, может, он гораздо меньше, чем ты рассказываешь!

– Ну, – рассудительно ответил Раттера, шагая с ним по берегу к покачивающимся на мелкой волне кораблям. – Проверить это очень просто. Я выше тебя, и, значит, если ты поместишься в него с головой и еще останется место, я не соврал!

Киммериец расхохотался.

– А если он влезет в меня и еще останется место?

– Ну, тогда я скажу, что ты гораздо больше, чем кажешься на первый взгляд! – расхохотался в ответ предводитель атлантов.

ГЛАВА 9
Остров, где рождаются драконы

Три дня пути до заветного острова были исполнены мучительного безделья для Конана и нетерпеливого ожидания для дракона.

Уподобившись гигантской черепахе, дракон день и ночь плыл на северо-восток. Панцирем ему служила лодка, для удобства освобожденная от таких излишеств, как мачта и парус. Аридо удерживал ее в изгибе сильного тела, извиваясь по-угриному только хвостом. Голова его гигантской рострой возвышалась над бушпритом, все вместе выглядело величественно и странно.

В лодке, словно младенец в колыбели или какая-нибудь знатная госпожа в открытых носилках, восседал Конан. Пожалуй, сравнение с младенцем было более близко к истине, потому что почти всю дорогу киммериец только и делал, что ел и спал.

И еды, и питья щедростью Раттеры у него было вдоволь, будь его воля, атлант набил бы лодку от носа до кормы всевозможными яствами и мехами с вином. Киммериец чувствовал себя гусем, которого аквилонские хозяйки откармливают к зимнему празднику Митры – подвешивают в кладовой, чтобы он не мог двигаться и не согнал накопленный жир, и насильно запихивают в клюв лущеные орехи.

Время от времени он уговаривал-таки дракона несколько умерить бег и дать ему выкупаться. Аридо и сам был не прочь просто порезвиться в теплой ласковой воде, подныривая под Конана и щекоча ему бока длинными усами. Плескаться и дурачиться он мог бесконечно.

Пока они плыли, Аридо рассказывал ему, что драконы бывают четырех разных окрасок: голубые, как он, красные, бурые и золотые. Голубые – драконы воды, красные посвящены огню, бурые – земле, а золотые – ах! – здесь Аридо мечтательно вздыхал – золотые, крылатые, самые прекрасные из всех, принадлежат воздуху.

Судя по его ахам и вздохам, на островах среди золотых драконов была одна, к которой Аридо особенно благоволил.

Однажды Конан прямо спросил его об этом, и дракон, смущаясь, признался: да, есть такая, он зовет ее Золотая Птица, а все остальные зовут ее по-другому, но на его имя она примчится быстрее ветра, как если бы ее позвал сам Повелитель Драконов. Конан на это только удивленно покрутил головой: ничего подобного он от Аридо до сих пор не слышал. Или по мере того, как они приближались к заветным островам, дракон вспоминал все больше и больше?

За последние три дня Аридо вообще очень изменился. Если к островам материка My плыло угрюмое, усталое старое существо, то теперь в море летел, как стая дельфинов, резвящийся мальчишка в драконьей шкуре. От его язвительных речей, подозрительности и хитрых, злобных гримас не осталось и следа, он был беспечен, добродушен, только что не пел.

Киммериец мог легко поддеть его каким-нибудь ехидным и веселым замечанием, и дракон смущался, не зная, как ответить, словно растерял в дороге все свои колкости. Этот Аридо столь разительно отличался от того старого, злого и недоверчивого ящера, которого Конан увидел в пещерах под островом, что казалось, дракона подменили.

Впрочем, таким он нравился киммерийцу куда больше, чем прежним.

Наконец плавание завершилось. Конан дремал в своей лодке, когда его разбудил веселый окрик:

– Вставай, соня! Мы прибыли, распрягай лошадей!

Киммериец открыл глаза и потянулся.

Лодка стояла у берега, зарывшись носом в песок. А перед Конаном открывался самый прекрасный остров из всех когда-либо виденных, а повидал он их за свою жизнь немало.

Над высоким скалистым обрывом, просвеченные солнцем, вставали причудливо изогнутые красные сосны с плоскими, вытянутыми кронами. Их ветви оплетали ползучие травы и лианы, свешиваясь прихотливой бахромой, кое-где расцвеченной мелкими россыпями ярких цветочков. Древние серые скалы, расколотые и избитые морскими ветрами, сплошь покрывал пестрый ковер рыжих и голубых лишайников, создавая причудливый, неповторимый узор. Ниже, вдоль прибрежной полосы песка, тянулись заросли никогда не виденного Конаном бамбука: черноствольного, с темной листвой, – а над ними, чуть шевеля листьями под тихим ветром, покачивались лопоухие банановые пальмы. Все это густо оплетали цветущие многоглазые лианы, запах их мелких, но ярких цветов смешивался с запахами зелени, сухой тины и моря.

Дракон торжественно выволок лодку с Конаном на берег и провозгласил:

– Приветствую тебя на Самом Краю Земли, о Конан, Странствовавший Дальше Всех! Ну, как тебе моя Нихон-но?

– Сойдет, – отозвался Конан. – Немного пестровато на мой вкус, но сойдет. Заберись-ка, парень, на пальму и нарви мне бананов. У тебя это лучше получится, а на сытый желудок мне твои острова, глядишь, и в самом деле понравятся!

– Тебе позеленее или пожелтее? – отозвался дракон, мигом вскарабкавшись на самую толстую пальму – те, что потоньше, просто не выдержали бы его веса, да и эта наклонилась угрожающе низко.

– Рви, как себе!

Дракон приволок ему целую связку и бросил на песок, заявив в такт укоризненному качанию собственного когтистого пальца:

– Я – бананы – не – ем!

– Ну и ладно, – покладисто отозвался Конан, извлекая из лодки свой мешок и развязывая веревку.

Из мешка он достал бережно упакованную бутыль и выставил перед собой. Дракон потянул носом и, презрительно фыркнув: «Вино!» – умчался кататься в песке родного берега.

Это было только к лучшему, потому что Конан хотел побыть один. Конечно, его отношение к бирюзовому ящеру сильно изменилось за прошедшие двадцать дней, ведь как бы ни был тебе неприятен твой спутник в начале дороги, невозможно злиться и проклинать его, как прежде, если за пол-луны вы пройдете полмира, попеременно вытаскивая друг друга из всяческих передряг. Но сейчас, сидя на теплом песке, глядя в море и потягивая темное бархатное вино, Конан думал о погибших Сагратиусе и Кинде, и ему не хотелось помнить о том, что причина их гибели резвится рядом в двух шагах, живая и невредимая.

Выпив бутылку до половины, Конан встал, отряхнул со штанов песок, вошел в воду и молча вылил остатки вина прямо в прибой. Не впервой ему приходилось поминать так погибших в море товарищей, но первый раз за все подобные тризны он промолчал. Ему хотелось верить, что и сын великого Бога Пустыни Ша-Трокка, и непутевый, но по-своему ревностный служитель Митры нашли свое успокоение не на Серых Равнинах, а в каком-нибудь более подходящем месте. Сагратиус, рассказывая о чьих-нибудь подвигах во славу Митры, а таких рассказов он знал великое множество, обычно заканчивал повествование словами: «…и когда он умирал, он верил, что возвращается к отцу своему, светлому Подателю Жизни, и было ему по вере его». С некоторых пор Конан был склонен думать, что в этих словах заключена вся истина веры, а, быть может, и жизни. «Да будет вам по вере вашей», – повторял он про себя, глядя, как стекают в воду последние капли драгоценного напитка. Бутыль он заткнул пробкой и оставил на берегу – может, еще пригодится.

Обернувшись в поисках дракона, Конан увидел, что тот стоит неподвижно перед каким-то странным сооружением из выбеленных солью и временем корявых сухих стволов.

Подойдя поближе, он понял, что это не дерево. Это были кости.

Под скалой, растянувшись на целый полет стрелы, лежал огромный, как кит, скелет дракона. Гигантские ребра частью осыпались, от вытянутого черепа осталось лишь навершие с гребнем на затылке и огромными глазницами. Аридо стоял перед этим памятником самому, наверное, большому дракону в мире и едва не плакал.

– Это Старая Матерь, Сай, – сказал он подошедшему Конану. – Мать всех драконов. Теперь ее больше нет. А я так надеялся прийти и ткнуться носом в её теплый мягкий живот…

– Какой огромный, – пробормотал Конан в невольном изумлении. – И что, бывают такие огромные драконы?

– Сай было много тысяч лет, – ответил Аридо, – Драконы растут почти всю жизнь, а Сай жила очень долго. Она была всегда. Когда-нибудь, конечно, ее заменила бы новая самка, но мое яйцо снесла и высидела она.

Он лег и положил голову на лапы, вывернув гибкую шею. Киммериец сглотнул вставший в горле ком – ему пришла в голову странная мысль. Он покривил в задумчивости рот, стараясь задать свой вопрос как-нибудь поаккуратнее:

– Аридо… Сколько тебе лет? То есть не сколько по-настоящему, а в пересчете на людскую жизнь?

Дракон задумался, высчитывая, и наконец, ответил неуверенно:

– Н-ну, лет пятнадцать, наверное, будет, а что?

Конан присвистнул:

– Ах ты, лягушачьи потроха! А когда мы с тобой встретились, я дал бы тебе все пятьдесят!

Дракон вздохнул. На какой-то миг он снова стал старым, больным и усталым.

– Житье среди людей не идет нам на пользу, Конан. Мы становимся злыми, хитрыми и подозрительными. Мне немного на драконий счет, я, в сущности, еще маленький, но иногда чувствую себя глубоким стариком, так много я видел из того, что не следует видеть драконам.

– Чего же, по-твоему, не следует видеть драконам?

– Крови, войн, вообще зла. Драконы очень впечатлительны. Никто из нас, конечно, никогда не захочет служить злу, но может ожесточиться, как это случилось со мной… Ты прости, но меня что-то клонит в сон. Я подремлю тут дня два, а потом мы с тобой отправимся в обратный путь, куда сам захочешь. Теперь я найду дорогу сюда даже с ваших Серых Равнин…

Заснул Аридо прежде, чем договорил. Заснул под боком остова своей матери, свернувшись в клубочек, как котенок. «Вот спит самый последний дракон в тени костей самого первого, – подумал Конан. – Что ж, два дня я как-нибудь потерплю. Пусть спит, он так мечтал здесь выспаться».

Пройдя по берегу, киммериец нашел родник со светлой, чистой водой. Судя по тому, что, примостившись на камешке, из него пила какая-то пичуга, вода годилась и человеку. Конан вернулся за бутылью, еще хранившей запах вина, и наполнил ее из родника. Затем вычистил меч и нож и отправился в лес раздобывать себе что-нибудь на ужин. Одни только бананы казались ему скудным рационом. Были, конечно, еще остатки снеди, подаренной Раттерой, но Конану хотелось чего-нибудь свежего и желательно жареного. Сушеное мясо и фрукты, даже самые сладкие, опротивели ему вконец.

Пробираясь меж деревьев и выглядывая какую-нибудь некрупную дичь, которую можно было бы подранить ножом, Конан так увлекся, что слишком поздно услышал тонкое шипение, с каким захлестывается большинство веревочных ловушек. Мгновением позже он был уже вознесен к верхушке большого дерева, опутанный тонкой и прочной сетью. Проклиная свою неосторожность, киммериец высвободил руку с ножом и принялся перерезать сетку, производя при этом чудовищный шум: сеть была увешана десятком звонких колокольцев, они оглушительно звенели при малейшем движении пойманного.

Прорезав большую дыру, он кое-как выпутался из сети и спрыгнул на землю. И оказался лицом к лицу с маленьким человечком, явно прибежавшим на звон. Изумленное выражение его лица красноречиво свидетельствовало, что киммериец оказался вовсе не той добычей, на которую он рассчитывал.

Человечек был маленького роста, еще меньше, чем низкорослые кхитайцы. Он вообще был очень похож на кхитайца: узкий разрез темных глаз, желтоватая гладкая кожа, иссиня-черные густые волосы.

Но лицо его не носило того отпечатка замкнутости и хитрости, который так свойствен всем кхитайским лицам. На вид ему было лет тридцать. Огромного киммерийца он разглядывал без страха, но с величайшим любопытством.

– Прости, друг, – сказал Конан по-кхитайски. – Я не знал, что у тебя здесь ловушка. Если я лишил твою семью ужина, то, может, ты возьмешь несколько монет?

Незнакомец, наморщив лоб, внимательно слушал его речь. Видно, кхарийский язык звучал немного иначе, чем кхитайский – или этот человечек просто не ожидал его услышать от чужестранца.

– Ты хочешь предложить мне деньги за испорченную сеть? – спросил он, наконец, на чистейшем кхитайском языке – такой внятный и мягкий выговор Конану доводилось слышать только в столице. – Или за то, что распугал всю дичь на десять ри вокруг?

– И за то, и за другое, – ответил киммериец. Денег у него было предостаточно, ему не хотелось ссориться с жителями островов Аридо.

– А что ты сам делал в этом лесу? Тоже охотился? – продолжал спрашивать человечек. Конан кивнул. – Тогда ты оставил без ужина не только наши семьи, но и себя. Идем со мной.

– Куда? – насторожился киммериец.

– В город. У тебя же есть деньги? Ты купишь нам мяса, а заодно поешь сам.

Так просто! И его даже не спросили, кто он такой и откуда здесь взялся. Расценивая его замешательство как муки совести, человечек махнул рукой в сторону сети:

– О ней не беспокойся. Я пошлю своего сына, он ее снимет, а потом мы ее починим. Идем. Здесь не очень далеко, к вечеру будем. Лишь бы успеть на базар до закрытия.

Конан, изумленный такой простотой и беспечностью, последовал за новым своим провожатым. Тот, бесшумно вышагивая по едва заметной тропе, продолжал говорить, вернее, болтать:

– Я – Инака-охотник. В нашей деревне есть еще Инака-ткач, поэтому нас различают по прозвищам. Мы живем здесь, у реки. Мы – охотники. У самого берега есть другая деревня, Икугэ. Там живут рыбаки, мы покупаем у них рыбу и все, что они выловят из моря. Кроме кораллов и жемчуга, конечно. Это отправляется в столицу, Хаканари. Есть еще деревня на равнине – Соссягэ. Ее жители возделывают пашни и сады. И есть город – Яшидо. На его базар все окрестные деревни свозят то, что сумели добыть и вырастить.

Вот туда мы с тобой и идем. Мне было велено принести мяса для общего котла, но раз не удалось добыть его в лесу, почему бы не посмотреть в мясной лавке, правда? Сначала ты поживешь у нас, раз уж тебя нашел я. Потом ты выберешь, где тебе захочется жить – с рыбаками, охотниками или пахарями. Или, может, тебе больше понравится большой город или даже столица. У нас всякий может жить, где пожелает, неважно, высокий у него чин или низкий. Император одинаково любит всех нас и не делает различий между пахарем и придворным. А когда женишься, император пожалует тебе землю или, если захочешь, деньги – так у нас заведено. Это очень хорошо, что ты доплыл. Я не припомню за последние дни штормов, но ты такой огромный и сильный! – Инака еще раз оглядел Конана, для чего ему пришлось задрать голову, и восхищенно поцокал языком. – Ты мог приплыть и издалека на каком-нибудь обломке. Как твое имя?

– Конан, – буркнул киммериец.

Он был ошеломлен. Ни на одном берегу его еще не встречали подобным образом. И он пока не знал, радоваться ему такому приему или, наоборот, насторожиться. Охотник держался дружески просто и говорил вещи, которые были для него чем-то само собой разумеющимся. Наверное, любой потерпевший кораблекрушение только и мечтает, что о такой вот встрече: живи где хочешь и как хочешь, а надумаешь семью заводить, получишь все, что для этого надобно, землю или деньги, подумал Конан и решил пока вести себя как чудом спасшийся утопленник. Но все же спросил:

– А если бы мне захотелось вернуться домой, к своим родным?

Инака даже рассмеялся, так забавно показалось ему желание нового жителя волшебных островов.

– А как? – спросил он, беспомощно разводя руками. – Кораблей мы не строим, а на рыбачьей лодке далеко не уплывешь! Да ты и не захочешь уплывать, вот увидишь!

Киммериец не стал более задавать праздных вопросов. Теперь ему было понятно, почему об этой земле шел слух, что добраться до нее невозможно: ни один из добравшихся сюда не вернулся, чтобы сказать об этом. «Значит, я буду первым», – усмехнулся про себя Конан. Пусть они тут строят только рыбачьи лодки. В его распоряжении был превосходный корабль, лучший из всех, когда-либо бороздивших просторы морей Хайбории: бирюзовый водный дракон по имени Аридо.

На базар они успели. И в деревню Инаки вернулись нагруженные разрубленной пополам тушей молодой телки. Посмотреть на пришельца сбежалась вся деревня, но, к удивлению и облегчению Конана, большая часть кхарийцев тут же разошлась по своим делам. Все они были точь-в-точь такие же, как Инака – маленькие, темноволосые и смуглокожие. Конан заметил, что среди жителей деревни очень мало стариков и еще меньше детей.

Инака был обязан кормить две семьи: свою и семью младшего брата, Токудо. Каждый из братьев имел по две жены, но лишь у Инаки был сын – застенчивый, но избалованный вниманием четырех женщин мальчишка лет десяти.

Женщины занялись ужином, а мужчины уселись на прохладной веранде дома, выходящей в большой сад, растущий, как пояснил Инака, не ради плодов, а ради «радости сердца». Одна из жен Токудо принесла кувшин золотистого, ароматного вина, которое здесь называли «оккарэ». Вино разлили по маленьким круглым плошечкам, и Инака рассказал брату, как он нашел нового жителя островов Нихон-но.

– Значит, ты предложил ему деньги за сеть, да? – смеялся Токудо. – Что же ты их не взял, братец? А чем вы подстрелили эту корову? Шишкой или палкой?

Конан и не заметил, как был готов и съеден ужин, а на веранде выстроилось уже три пустых кувшина, в то время как четвертый был полон лишь на треть. Братья что-то обсуждали, смеялись и подшучивали друг над другом: Конан почти не следил за их разговором.

И тут Токудо спросил его:

– Ты ведь останешься в нашей деревне, правда? Ты – охотник, сразу видно. К рыбакам не ходи, от них пахнет тиной и руки вечно в чешуе!

– Я нигде не останусь, – помотал головой киммериец. Золотой напиток плескался в нем, как в плоских чашечках, из которых они пили, по большой веранде расползались разноцветные светляки.

Братья опешили.

– Как это? – не понял Инака. – Должен же человек где-то жить.

– Должен, – ответил Конан, энергично кивнув. – Должен. Но не здесь, а у себя дома.

Кхарийцы переглянулись почти испуганно.

– Он как тот, с Лемурийсках островов, – шепнул брату Токудо. – Давай я схожу за Исинаки Та.

– Иди, – кивнул старший брат, а гостю сказал: – Ты не будешь против, если к нам сейчас придет один друг? Это лекарь нашей деревни, человек мудрый и веселый. Мы часто сидим здесь вместе и любуемся на звезды.

– Веди! – разрешил Конан с новым кивком. – Веди хоть всю деревню!

Токудо отсутствовал недолго. Приведенный им «друг», деревенский знахарь и колдун Исинаки Та, оказался вертлявым старичком с лицом маленькой песчаной лисицы.

Сам он вина пить не стал, но подливал и подливал Конану, расспрашивая его о том, откуда он и как оказался в этих морях. Конан слушал его и отвечал словно во сне, завороженный магией его негромкого, медового голоса.

– Приходилось ли тебе убивать, Конан из Киммерии? – спрашивал старик, и в глазах его светились ярко-красные лучистые светляки, точь-в-точь такие, каких уже было полным-полно на веранде.

– Да, клянусь Кромом! Воин живет битвой!

– Нет, – настойчиво возражал ему Исинаки Та, – война – это позор, убийство бессмысленно… Повтори за мной.

И Конан послушно повторял, глядя в горящие лисьи глаза и путая их с огоньком масляной лампы:

– Война – это позор, убийство бессмысленно…

– А кем ты был в своем мире, Конан из Киммерии? – продолжал вопрошать тихий вкрадчивый голос Исинаки Та. Лампа на столе мигала, словно заговорщица, и Конан мигал ей в ответ.

– Воином, – слышал он свой голос, только почему-то очень издалека. – Воином. Мое ремесло было убивать!

– Ты ошибаешься, Конан, – тихо поправлял лекарь. – Ты был не воином. Ты был охотником. Самым искусным охотником своей деревни. Ты знал следы всех зверей, ты мог идти по следу, не уставая, много дней…

– Я мог идти по следу врага, не уставая, много дней, – соглашался киммериец.

– Ты шел по следу зверя, ты находил его и убивал, и приносил в деревню много мяса, и все были довольны и говорили: «Конан – лучший охотник во всей Нихон-но!» – продолжал Исинаки Та. – И ты был доволен вместе со всеми. Повтори.

– И я был доволен вместе со всеми.

– Так кем ты был в своем мире?

– Охотником. Лучшим охотником во всей Киммерии.

– Хорошо! – Исинаки Та украдкой отер пот, заливавший ему глаза. – А как звали твоего бога, Конан из Киммерии?

– Моего бога зовут Кром, Владыка Могильных Курганов.

– Нет, ты ошибаешься. Твоего бога зовут Император Мотоясу, он живет в большом дворце на холме в Хакана-ри… Повторяй за мной: «Мой бог живет в большом дворце на холме в Хаканари…»

Конан вдруг вскочил, широко открыв глаза.

– Нет! – рявкнул он, выхватывая из ножен меч. – Мой бог – Кром, и во славу его я могу воздвигнуть большой курган на месте вашей деревни! Пусть еще только кто-нибудь скажет…

– Успокойся, что с тобой? – изумился Исинаки, не поведя и бровью на эту внезапную вспышку. – Ты, наверное, задремал, пока мы здесь беседовали, и тебе что-то приснилось, да? Мы говорили о том, что чтим нашего императора как бога, ибо он и есть для нас бог: старший в роду принца Иссэ. Вернее, старшего в роду сейчас нет в Нихон-но, он ушел странствовать еще до Катастрофы… Кто знает, жив ли теперь прежний государь, отец Мотоясу, и вернется ли он когда-нибудь во дворец Четырех Сезонов. – Исинаки сокрушенно покачал головой, Инака и Токудо повторили его жест, цокая языками.

Конан провел рукой по лбу, отгоняя наваждение. Видно, он и впрямь заснул под все эти разговоры. Медленно вложив меч в ножны, он опустился на прежнее место.

А Исинаки говорил и говорил, рассказывал про ушедшего императора и про то, как много было драконов до Катастрофы, а потом они все куда-то разом делись, и Старая Матерь, что жила, не вылезая, в пещере под островом, выползла на берег и умерла от тоски по своим детям… Наконец гаснущий синий огонек лампы мигнул в последний раз и затух, и деревенский лекарь спохватился, что уже очень поздно.

Он начал прощаться, желая хозяевам и гостю тысячи лет радости и в сотый раз восхищаясь тем, что в деревне появился новый житель. Конан, утомленный всеми этими разговорами до боли в затылке, кое-как попрощался и повалился на постель уже спящим.

Тогда Исинаки Та на цыпочках прошел в его комнату, встал над ним и отчетливо проговорил:

– Ты очень хочешь повидать нашу столицу, Конан. Ты никогда не видел живого бога и теперь очень хочешь на него посмотреть. Ты очень хочешь на него посмотреть… И отправишься в путь завтра же…

А киммерийцу в этот миг снился живой бог, которого он не только видел, но и называл «брат». Юлдуз сидел на земляной скамье под любимой сосной и голубыми камешками выкладывал на мягком мху маленькую фигурку дракона, ловящего себя за хвост.

Проснулся Конан поздно, с головой гудящей, словно пчелиный улей. Но Инака, посмеиваясь, дал ему выпить еще золотистого вина, говоря, что с непривычки у всех после оккарэ бывает и головная боль с утра, и тошнота. Особенно если выпито так много, как они выпили накануне.

– Глядя на тебя, я только диву давался, как может человек столько пить и не пьянеть, – смеялся Инака. – Но это правда, пьян после оккарэ бываешь не сразу, а наутро.

Конан опустошил два кувшина божественного напитка, и ему в самом деле полегчало. Он почти не помнил вчерашнего вечера: помнил только бесконечные разговоры и что его все время неудержимо клонило в сон. О чем он и сказал маленькому охотнику.

Кхариец снова рассмеялся.

– Больше я тебя так не буду мучить. А еще лучше – заведи себе свой дом и приглашай того и тогда, когда сам захочешь. Но Исинаки Та – самый уважаемый человек в нашей деревне, его игру на флейте приходит послушать сам градоправитель Яшидо. Тебе необходимо было с ним познакомиться, как необходимо каждому из нас хоть раз в жизни повидать императора.

В голове у Конана смутно всплыло что-то вроде «…ты никогда не видел живого бога…». Как это не видел, возразил сам себе киммериец, но упоминание об императоре его инстинкт варвара подсказывал ему, что удирать отсюда придется далеко не тем способом, каким он входил.

Оглядывая императорский дворец, Конан все больше убеждался, что нынешняя древняя и загадочная страна Кхитай – лишь отголосок, неумелая копия того, что было до Первого Потопа. Кхарийские дома с многоярусными крышами, с множеством галерей, садов и крохотных водопадов были похожи на кхитайские – но лишь на первый взгляд. В Кхитае все было творением мастера, искусного зодчего, умелого садовника. Здесь же каждая башенка жила, каждый водопад пел, а легкие, громоздящиеся одна на другую, как ласточкины гнезда, постройки, казалось, не стояли на земле, а висели в воздухе. В колонны ворот при входе во дворец были врезаны живые веточки кораллов, ракушки, камешки.

Так и чудилось, что сейчас из них в огромном рапане, запряженном морскими коньками, выедет владыка морей, Одерог, которому тайно поклоняются барахские пираты. Сразу за массивными двустворчатыми дверьми, вырезанными из панцирей гигантских черепах, при входе на новую галерею вставали новые ворота – из стекла. Тысячи хрустальных колокольцев вызванивали при каждом шаге проходящих мимо тонкую и забавную мелодию.

Это не могли выстроить человеческие руки, это могло возникнуть лишь по мановению волшебного жезла. Но кто-кто, а уж Конан хорошо знал, что волшебный жезл годится не только на то, чтобы возводить дворцы.

Поэтому он не столько любовался искусной работой кхарийских мастеров, сколько продумывал пути отступления. Было понятно, что через главные двери дворца выйти невозможно – и мышь не сумела бы неслышно проскочить мимо звенящих ворот, не то что гигант-киммериец. Но, поднимаясь на верхнюю галерею, Конан среди пчелиных сот внутренних двориков заметил один, выходящий прямо к стене вокруг дворца и огороженный с двух сторон еще такими же стенами.

В этот дворик, с мощеной дорожкой к утонувшим в зелени и цветущих лианах павильонам, выходила маленькая дверца, пробитая в грубом сером фундаменте. Дворец стоял на холме и, чтобы выровнять его этажи, некоторые углы приходилось поднимать кладкой прочного серого камня.

В дворике дежурило только четверо стражей, и те казались скорее ленивыми ловцами бабочек, чем бдительными охранниками неведомого сокровища, что скрывали в себе утонувшие в зелени павильоны. Конан решил, что потайная дверца вполне послужит для его целей, и постарался запомнить, в каком крыле дворца она находится и как до нее быстрее всего добраться.

Миновав бесконечное множество галерей, залов и переходов, они вышли наконец в огромный низкий зал, стены которого были затянуты шелком с изображением драконов. Здесь были драконы всех четырех стихий, красные, голубые, бурые и желтые. Самых разных размеров, в самых различных позах извивались они вдоль стен, напомнив Конану синюю стену в гавани далекого Пайтала.

Из обстановки в зале было только высокое сиденье у дальней стены и длинные ряды цветных циновок вдоль стен – Конан уже знал, что здесь, в Нихон-но, циновка служит всем – от коврика до стола, и потому не очень удивился, увидев их в качестве скамеек в Зале Приемов. А что его привели именно в Зал Приемов, он не сомневался ни мгновения.

Часть стены отъехала в сторону, и навстречу гостям вышел кхариец в ярко-красных одеждах, высокой черной шапке и мягких, с загнутыми носками сапогах. «Господин распорядитель двора, Корэтика-сэй», – прошептал Конану Инака.

Красный кхариец вежливо поклонился пришедшим и осведомился о цели их визита. Инака робко проговорил:

– Сэй, я нашел этого человека в лесу. Его выбросило море, и он остался жив, он ведь такой сильный. Я не знаю, как уговорить его остаться у нас, потому что в нашей деревне его уже успели полюбить, и есть за что: он нечаянно порвал мою сеть и тут же предложил расплатиться за нее…

«Новые песни, – проворчал себе под нос киммериец. – Теперь он будет превозносить меня до небес, как торговец на невольничьем рынке». Но на самом деле он был немало изумлен: он-то полагал, что готовится ловушка, а его на самом деле просто хотят оставить всеми правдами и неправдами. Может, у них тут просто перестали рождаться дети? Он, помнится, не видел ни одного младенца в деревне Инаки, да и детей-подростков там тоже было немного…

– Как твое имя, пришелец? – спросил Корэтика. Голос у него был мягкий и звучный, словно отдаленное эхо.

– Меня зовут Конан, родом я из Киммерии, далекой стране на северо-западе.

– Почему же, Конан, не хочешь ты остаться в деревне охотника Инаки? Тебе по нраву какой-то другой город?

– Господин распорядитель двора неверно понял охотника Инаку, – с легкой усмешкой ответил Конан. – Я вообще не хочу оставаться в Нихон-но. Поэтому мне все равно, в какой именно деревне я не останусь.