Текст книги "Man and Boy, или История с продолжением"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– И в результате оказалось, что он не Ретт Бат– лер?

– Ну, знаешь! – хмыкнула она. – В результате оказалось, что даже Кларк Гейбл не Ретт Батлер.

– Но ты приехала за ним в Лондон?

– Да.

– Почему он не остался там? Его вышвырнули с работы?

– Нет, конечно, нет. Мы поженились. Он получил гринкарту. Ты знаешь, что гринкарта на самом деле не зеленая, как казалось бы, а розовая?

Я отрицательно помотал головой.

Нас это тоже удивило. Пришлось пройти через собеседование с иммиграционными чиновниками, которых нужно было убедить, что мы действительно друг друга любим. Мы показали им свадебный альбом, так что с этим проблем не было. Почему мы уехали? – Она задумалась. – Наверное, он понял, что должен больше брать от жизни. В Америке легко почувствовать себя неудачником. Наверное, это тоже сыграло свою роль.

– И что же пошло не так?

– Все. – Она посмотрела на меня. – Он подсел на бамбук. Ты знаешь, что это такое?

Я снова помотал головой.

– Что-то связанное с наркотиками?

– Нет. Ну, может быть, в каком-то смысле. Это означает, что он уже не мог обходиться без азиатских девушек. Они ему и раньше нравились. Кореянки, китаянки, японки, филиппинки… Он не отличался особой разборчивостью, что довольно оскорбительно для азиатских женщин, потому что они так же не похожи друг на друга, как, например, шведы и турки. Но ему действительно было все равно, лишь бы они были азиатками. В тот вечер, когда мы встретились, он пришел в «Юкатан» с маленькой вьетнамкой. У нас в Хьюстоне много вьетнамцев.

– Значит, он любитель восточных женщин?

– Теперь нельзя говорить «восточная». Это считается оскорбительным, как «негр» или «стюардесса». Так же как мы теперь говорим «афроамериканец» и «бортпроводница», надо говорить «азиатская» вместо «восточная».

– Для меня «азиатка» звучит так же, как «индианка».

– Извините, мистер, но вы теперь обязаны говорить именно так, как я вам сказала.

– Что же ему в них нравилось?

– Может быть, как раз то, что они не похожи на него. Что они совсем другие. Гетеросексуальность – это же значит, что тебя привлекают те, кто не похож на тебя, так ведь?

– Но если этот парень, который оказался не Реттом Батлером, перешел на «бамбук», почему ему понравилась ты?

– Может быть, в тот момент он переживал помрачение ума. Или решил немного передохнуть от своих пристрастий. Я не знаю.

Она откинула черные волосы со лба и уставилась на меня своими широко посаженными карими глазами. Теперь, когда она заговорила об этом, я понял, почему человек, подсевший на «бамбук», запал на нее.

– Мы прожили вместе два года. Один год там, дома, и еще один здесь. Потом он снова вернулся к своему излюбленному типу. А может, и раньше, просто я узнала только два года спустя. Эту студентку из Малайзии он встретил в парке. Он показал ей Лондон… и кое-что еще. Он не был плохим человеком. Да он и сейчас неплохой парень. Просто я сделала неправильный выбор. А ты?

– Я?

– Да, что случилось с твоим браком?

Я не знал, как объяснить, что произошло у нас с Джиной. Я понимал, что это как-то связано с тем, что я стал старше, и все воспринималось как должное, и было такое ощущение, что жизнь ускользает сквозь пальцы. Джеймс Стюарт мог бы объяснить это мне.

– Точно не знаю, что произошло, – сказал я. – Я ненадолго отпустил тормоза.

– А, понятно, – сказала Сид. – В смысле, перепихнулся на стороне?

– Не только. Хотя и это тоже. Но я просто – не знаю, как объяснить… Я дал огню погаснуть.

Она секунду посмотрела на меня, а потом кивнула:

– Пойдем, посмотрим на огоньки.

Было уже темно. На противоположной стороне реки виднелась ниточка огней, тянувшаяся вдоль всей набережной, как жемчужные бусы. Если прийти сюда утром, то увидишь серые офисные здания и пробки – город, спешащий оплатить квартплату и погасить счета. Но вечером здесь все было прекрасно.

– Похоже на Рождество, – заметила Сид и взяла меня за руку.

Это действительно было похоже на Рождество, и ощущение было такое же.

– Я хочу попытать счастья с тобой, – неожиданно призналась она мне.

21

– Когда до няньки, заядлой курильщицы, дошло, что мы не собираемся воровать у нее Пегги, она разрешила нам на пару часов забрать ее в гости к Пэту.

– Смотри, что у меня есть! – объявила девочка, протягивая мне маленького пластмассового человечка. С виду он был очень доволен собой, одет в белые атласные штаны, покрытый блестками серебряный жилет и пурпурный смокинг.

– Диско-Кен, – пояснила она, – друг Барби. Он идет на дискотеку.

Странно было смотреть, как они играют. Пэт хотел взорвать Звезду Смерти. Пегги собиралась повесить занавески в «Миллениум Фальконе».

Возбужденный чуть не до истерики из-за того, что в его комнате гостит девочка (правда, Диско– Кен явно не произвел на него должного впечатления), Пэт то и дело рикошетом отлетал от мебели, размахивая над головой световым мечом и крича:

– Я никогда не перейду на сторону темных сил!

Пегги посмотрела на него своими серьезными темными глазами, а затем стала передвигать маленькие фигурки из «Звездных войн» вокруг звездолета (с одного бока густо обмотанного скотчем" после очередного столкновения с батареей), – с таким спокойствием, как будто они пили чай со сладкими лепешками в отеле «Ритц».

Природа или воспитание? Пэта никогда не поощряли играть в жестокие игры – от его бесконечных кровавых войн я порой готов был на стенку лезть.

Ему вот-вот должно было исполниться пять, и по натуре он был мягким, любящим мальчиком, слишком нежным для грубости и беспорядка, царившего на детской площадке. Мальчишки уже не раз задирались из-за того, что у школьных ворот его не ждала мать, и мы с ним пока еще не знали, как решить эту проблему.

Пегги была совсем другой. В свои пять с половиной лет она была спокойной, уверенной в себе девочкой, которую, казалось, ничто не тревожило и не пугало. Я никогда не видел страха в ее серьезных карих глазах.

Пэт не был рожден для охоты и шумных сборищ, а Пегги не создана для варки джемов и вязания теплых свитеров. Однако стоило дать им коробку с игрушками из «Звездных войн», каждый из них вдруг пришел в полное соответствие со своим полом. Пегги не интересовали игры в войну, а Пэта привлекало это и только это.

Правда, данное несоответствие совершенно не мешало им радоваться обществу друг друга. Пэт вцеплялся в спинку софы и улыбался, с восхищением глядя, как Пегги водит крошечные фигурки Принцессы Леи, Хана Соло и Люка Скайуокера вокруг серого пластмассового космического корабля, покорившего гиперпространство.

– Где твоя мама? – спросила у него Пегги.

– За границей, – ответил Пэт. – А твоя?

– На работе. Бианка забирает меня из школы. В квартире ей курить не разрешают, от этого она все время злится.

Похоже, что в жизни Пегги никакого отца и в помине не было, но в наше время это явление обычное, можно даже о нем и не упоминать. Наверняка это был какой-нибудь подонок, смывшийся, как только его попросили купить подгузники;

Раздался звонок в дверь. Видимо, пришел один из тех молодых людей, которые потеряли работу, но еще не потеряли надежду. Они мне, в принципе, духовно близки, и я всегда стараюсь поддержать их, покупая у них какую-нибудь ерунду, вроде пакетов для мусора или ремня из искусственной замши. Но у этого парня не было с собой обычного рюкзака с товарами.

– Прошу прощения за беспокойство. Меня зовут Эймон. Эймон Фиш.

Поначалу это имя ничего мне не подсказало. Живя в большом городе, привыкаешь, что в твою дверь звонят совершенно незнакомые люди, и когда появляется человек, имеющий к тебе хоть малейшее отношение, ты испытываешь потрясение.

Ну конечно же! Это был Эймон Фиш, молодой комик, который через год, вероятно, уже будет сниматься в рекламе пива и спать с девушками из прогноза погоды. Или через месяц. Или через неделю. Тот самый Эймон Фиш, на чье шоу меня приглашали продюсером, а я отказался, поскольку дома меня ожидало совсем другое кулинарное шоу, и я обязан был готовить для Пэта рыбные палочки.

Я не знал, что с ним делать. Я даже не догадывался, зачем он сюда пришел. Я думал, это какой-нибудь бывалый парень, который продает изделия из замши. А тут оказался бывалый парень, который напьется в стельку на следующей церемонии вручения призов Британской академии кино– и телеискусства.

– Чем могу быть полезен?

– Что-что? – переспросил он, нахмурясь и придвинувшись поближе.

– Что вы хотите?

– Можно с вами поговорить? Для меня это очень важно.

Я впустил его. Мы вошли в гостиную, где сидели Пегги и Пэт в окружении игрушек. У Пэта в руке по-прежнему красовался световой меч.

– Ого! – восхищенно произнес Эймон. – Настоящий световой меч! Традиционное оружие рыцарей-джедаев! Можно посмотреть?

С нерешительной улыбкой Пэт поднялся и протянул молодому незнакомцу свой меч.

– Славный ты парень, – с чувством сказал Эймон. Он взмахнул световым мечом взад-вперед со свистом, от которого Пэт улыбнулся еще шире.

– Сто лет не держал его в руках! – авторитетно заявил Эймон. – но это не забывается, правда? – он улыбнулся Пэту. – Я родом из маленького городка под названием Килкарни. И когда я рос, то чувствовал себя примерно так же, как Люк Скайуокер на Татуине. Ты слышал о Татуине?

– Это родная планета Люка, – ответил Пэт. – Там два солнца.

Что-что? – переспросил Эймон. – Ты говоришь, родная планета Люка? Да, правильно. И он чувствовал себя отрезанным от остальной галактики. Люк сознавал, что находится далеко-далеко от настоящей жизни, застрял под двумя солнцами старого Татуина. И когда я рос в своем сонном Килкарни, я тоже мечтал, что убегу и меня будет ждать масса приключений в далеких краях, которые я с трудом мог себе представить. – Он протянул Пэту световой меч. – Так оно и случилось.

– А что произошло потом? – поинтересовалась Пегги.

– Что-что ты сказала?

Он определенно глухой!

– Я спросила: что случилось после того, как вы покинули свою родную планету? Ну, что происходило с вами перед тем, как вы оказались здесь? – громко прокричала Пегги.

– Как раз об этом я собираюсь поговорить с твоим папой, – ответил Эймон.

– Он не мой папа, – возразила Пегги. – У моего папы мотоцикл.

– Вот мой сын, – объяснил я, показывая на Пэта, который еще глазел на Эймона в восторге от его техники владения световым мечом.

– Похож, – сказал Эймон и улыбнулся, как мне показалось, от чистого сердца. – Особенно нижняя часть лица похожа. Красивый парень, парень что надо.

– Проходите в кухню, – сказал я ему. – Я приготовлю кофе.

– Кофе, говорите? Вы потрясающий человек.

Пока я ставил чайник, он уселся за кухонный стол и стал ковырять указательным пальцем в ушах и бормотать что-то себе под нос.

– У вас какие-то неприятности? – спросил я.

– Что-что?

Я поставил перед ним чашку кофе и придвинулся поближе. Он был из черноволосых ирландцев идовольно симпатичный, если не считать застарелой щетины, какая могла бы быть у Кеннеди, если бы тот проспал целое лето на свежем воздухе.

– Что у вас со слухом? – осведомился я.

– Ах, это! – ответил он. – Сейчас я вам все объясню насчет ушей. В Уэст-Энде есть роскошная фирма, где подбирают слуховые аппараты по форме ушей. Там делают ушные вкладыши для телеведущих, чтобы продюсеры и режиссеры могли говорить им что-нибудь прямо в ухо, пока они ведут программу. Возможно, вы знаете эту фирму.

Я прекрасно ее знал, поскольку Марти подбирал там для себя ушные вкладыши. Это случилось как раз в тот момент, когда мы поняли, что действительно уходим с радио.

– Так вот, я только что оттуда, – продолжал Эймон. – Что делает ушной мастер, когда меряет вам уши? Он наливает в них что-то наподобие теплого воска. Потом нужно подождать немножко, пока воск не застынет. Так он узнает, какой формы у вас ушные ходы. Ну, для вкладышей…

– Понимаю.

– Но со мной он не довел дело до конца. Только он залил теплый воск мне в уши, я вдруг подумал: какого черта я здесь делаю? – Эймон помотал головой, и у него из ушей вылетели хлопья воска. – С чего я взял, что могу вести телешоу? Я комик. Я работаю в разговорном жанре. Некоторым нравится. Ну и что с того? Это вовсе не означает, что я смогу вести телешоу.

– То есть вам делали ушные вкладыши и на вас внезапно напал страх перед аудиторией?

– До аудитории дело не дошло, – вздохнул он. – Я не знаю, можно ли назвать это страхом перед аудиторией. Скорее, это был приступ беспричинной паники, я чуть не обделался и выбежал оттуда с воском, хлюпающим в ушах. Похоже, теперь он уже застыл.

Я дал ему салфетку и ватные палочки и смотрел, как он выковыривает застывший воск из ушей. Почему-то мастер всегда меряет оба уха, хотя никто никогда не использует больше одного ушного вкладыша. Теперь я понял, что это просто уловка, чтобы клиент не сбежал.

– Я ужасно хочу, чтобы вы были продюсером шоу, – признался он. – Мне нужен… как он называется?… вдохновитель, поддерживающая сторона, что-то вроде того. Чтобы кто-нибудь показывал мне, что и как надо делать. Как вы показывали Марти Манну, что делать, когда он ушел с радио– шоу. Я так расстроился, когда мне сказали, что вы не будете мной заниматься…

– Вы здесь ни при чем, – успокоил я его. – Я сижу с сыном. Я не могу работать полный рабочий день. Я должен быть с ним.

– Но я заметил, что на нем форма. Разве он еще не ходит в школу?

– Ходит.

– И большую часть дня его нет дома?

– Ну да.

– Тогда – извините за вопрос… что же вы делаете весь день, Гарри?

Что я делал весь день? Я поднимал Пэта, одевал его, провожал в школу. Потом шел в магазин за покупками, убирал в квартире. Ждал сына у ворот школы, когда кончались занятия. Готовил сэндвичи, читал ему и укладывал его спать. Что еще я делал весь день?

– Да, собственно, ничего, – честно ответил я.

– Вы не скучаете? Я имею в виду, по работе.

– Конечно, скучаю. Раньше я общался с сыном пять минут утром и пять минут вечером. А теперь провожу с ним все свое время. Я не сам это выбрал, так получилось. Но из-за этого я не могу быть продюсером вашего шоу.

– Но вы могли бы быть исполнительным продюсером, правда? Вы могли бы приходить несколько раз в неделю, просто чтобы контролировать, как идут дела. Вы могли бы подсказывать мне, чего избегать, чтобы не выглядеть полным идиотом. Вы могли бы помочь мне сыграть на моих сильных сторонах, правда?

– Ну… – сказал я, – возможно.

Мне и в голову не приходило, что возможен компромисс между работой на полную ставку и бездельем.

– Послушайте, я в восторге от того, как вы занимаетесь своим сыном, – продолжал Эймон. – Поверьте мне, все матери города Килкарни носили бы вас на руках. Но вы мне нужны здесь. Я пришел сюда по самой эгоистичной причине – меня трясет при мысли о том, что я буду вести ток-шоу. Поэтому я и засыпал вам всю кухню застывшим воском. Я знаю, вы сумеете помочь мне избежать провала. И, возможно, у нас получится неплохая программа.

Я подумал о бесконечно тянущихся часах, когда Пэта нет рядом. И о недавней встрече с менеджером банка, которого впечатлили мои попытки ухаживать за сыном, но отнюдь не впечатлило растущее превышение кредита.

Но главное, о чем я подумал, – это как хорошо Эймон общался с Пэтом: восхитился его световым мечом, поговорил о родной планете Люка, не забыл отметить, что он замечательный ребенок.

И я понял, что на данном жизненном этапе – впрочем, как и на всех будущих жизненных этапах, если до них дойдет, – мне будет нравиться любой, кто понравится моему мальчику. Когда вы один с ребенком, вам хочется, чтобы его одобряло как можно больше народа. Похоже, что этот молодой ирландский комик с засохшим воском в ушах – на нашей стороне. Так я понял, что и я буду всегда поддерживать его.

Я был готов работать с ним неполный рабочий день, потому что сидел без гроша в кармане и скучал. Но главное, почему я решил работать с ним, – это то, что ему понравился мой сын.

– Мне нужно посмотреть на вас в действии, – сказал я. – Нужно посмотреть, что вы делаете на сцене, чтобы понять, как это может сработать на экране. У вас есть какие-нибудь пробные записи?

– Что-что? – переспросил он.

22

Какое бы противоположное значение к словам «загадочный», «непонятный», «непостижимый» вы ни подобрали, они обязательно подойдут к маленькому ребенку.

Возможно, лет через десять Пэт научится прятать свои чувства за маской равнодушия, и я – тогда уже старик – не буду иметь ни малейшего понятия, о чем он в данный момент думает. Но сейчас ему было четыре, скоро исполнится пять, и я сразу заметил, что после телефонного разговора с матерью он пребывал в отвратительном настроении.

– Все в порядке, Пэт?

Он тоскливо кивнул, и я отправился за ним в ванную комнату. Он выдавил немного детской зубной пасты на свою щетку с изображением одного из героев «Звездных войн».

– Как мамочка?

– Нормально. Только она простудилась.

Он не плакал. И не собирался плакать. Глаза у него были сухие и подбородок не дрожал. Но он был сильно расстроен.

– Хочешь посмотреть видео? – спросил я, глядя, как он полирует свои новенькие зубки.

Он сплюнул в раковину и с подозрением взглянул на меня.

– Завтра в школу.

Я знаю, что завтра в школу. Но ты можешь посмотреть не целый фильм, а, допустим, только начало первого фильма, до того места, где захватывают двух дроидов. Хочешь?

Он прополоскал рот и поставил зубную щетку на место.

– Я хочу спать.

Проводив Пэта в спальню, я накрыл его одеялом. Слушать сказку он тоже не захотел. Но я не мог выключить свет, зная, что он в подавленном состоянии.

Я понимал, чего ему не хватает. Даже не материнской любви, а материнской терпеливости, что ли. Нужно было, чтобы кто-нибудь говорил ему: в твои годы все дети не умеют завязывать шнурки на ботинках. Чтобы кто-нибудь внушал ему, что он по– прежнему центр вселенной, хотя в первый же свой день в школе он, как и все остальные, понял, что центр вселенной вовсе не он. Я так хотел, чтобы у него все получилось! И поэтому мне не хватало спокойствия. Не хватало терпеливости Джины.

– Она вернется, – пообещал я. – Твоя мама. Ты же знаешь, что она за тобой обязательно вернется. Правда?

Пэт кивнул.

– Когда закончит свою работу, – подтвердил он.

– А у нас с тобой все хорошо. Мы с тобой… мы же справляемся, разве нет?

Он уставился на меня, часто заморгал, чтобы прогнать усталость и стараясь понять, о чем это я.

Мы же справляемся без мамочки, разве нет? Теперь ты разрешаешь мне мыть тебе голову. Я готовлю тебе то, что ты любишь, сэндвичи с беконом и вообще. И в школе все нормально, правда? Тебе же нравится школа? У нас ведь все в порядке, да?

Мне было не по себе оттого, что я так давлю на него. Но мне было нужно, чтобы он сказал, что у нас все в порядке. Я хотел знать, что мы справляемся.

Он устало улыбнулся.

– Да, у нас все в порядке, папа, – тихо сказал он.

Я благодарно обнял его и поцеловал.

«Вот что хуже всего в разводе, – размышлял я, выключая свет. – Дети начинают скрывать то, что у них на сердце. Они учатся лавировать между двумя непересекающимися мирами. Они превращаются в маленьких дипломатов. Это самая большая трагедия. Развод превращает ребенка в этакого маленького Генри Киссинджера».

* * *

– Я родом из маленького городка под названием Килкарни, – начал Эймон Фиш, вынимая микрофон из стойки и мягко постукивая пальцем по прозрачному радиоустройству в левом ухе. – Тихого городка Килкарни, о девушках которого слагаются легенды.

Я следил за ним на мониторе, сидя в студии, в первом ряду. Перед небольшой группой зрителей мелькали спины пяти операторов. Нас окружали ярко горящие софиты и змеящиеся по полу кабели. Все пространство за камерами было битком набито людьми в черном – от дежурного по этажу до девушки с телесуфлером и буфетчицы. Режиссер снимал Эймона так, чтобы его речь стала похожа больше на выступление в разговорном жанре, чем на обычное вечернее ток-шоу. На всех каналах было слишком много таких ток-шоу. Главным нашим козырем и отличительной чертой должен был стать ведущий.

– Для тех из вас, кто никогда не был в этой прекрасной части нашей страны, я хочу сообщить, что Килкарни практически не коснулась современная цивилизация. Например, в Килкарни нет вибраторов. – Публика захихикала. – Это правда. Священники запретили их. Потому что килкарнийские девушки ломали себе зубы.

В публике раздался смех, но этот смех стал нервным, когда Эймон легко спустился с маленькой сцены и подошел к зрителям поближе.

– То есть я не говорю, что килкарнийские девушки глупы, – непринужденно продолжал он. – Но вы спросите: почему девушки из Килкарни всегда моют голову в кухонной раковине? Ну, им ведь хорошо известно, где следует ополаскивать репу. И огородную, и свою.

Смех стал громче. Никто из публики в студии – обычного сборища скучающих и любопытных, забежавших на пару часиков бесплатного веселья, – никогда раньше не видел этого Эймона Фиша. Но теперь они почувствовали, что он забавный, в общем, беззлобный парень.

На самом деле я все это придумываю, – сказал он, возвращаясь к сцене. – Это все чепуха. Удевушек из Килкарни лучшие экзаменационные, оценки в Западной Европе. У среднестатистической килкарнийской девушки больше пятерок, чем татуировок у среднестатистического англичанина. Неправда, что килкарнийская девушка похожа на комара тем, что для того, чтобы она перестала сосать, по ней нужно основательно хлопнуть. Неправда, что девушка из Килкарни похожа на бутылку: до горлышка еще какое-то содержание наблюдается, а выше уже ничего нет. Все это неправда.

Эймон вздохнул, пригладил густую копну черных волос и присел на край сцены.

– Правда в том, что даже в наш век политической корректности, когда все читают «Гардиан» и самозабвенно пережевывают и сосут мюсли, нам нужен объект для ненависти и насмешек. Раньше это были толстый ирландец и теща-пила. Теперь это блондинки. Девушки из Эссекса. Килкарнийские девушки.

Он потряс головой, словно пытался справиться с наваливающейся на него сонливостью.

– А ведь в глубине души все мы понимаем, что географическое местонахождение и цвет волос, черт побери, не имеют ни малейшего отношения к интеллекту и морали. Так почему же нам всегда нужна группа людей, над которой можно глумиться? Какую именно потребность наших нежных душ это удовлетворяет? Когда мы смеемся над блондинкой из Эссекса, что забавного мы в этом находим?

Это был только пилотный выпуск шоу, но я уже мог предсказать, что у Эймона все получится. Вынув застывший воск из ушей, он преодолел барьер страха и теперь учился быть самим собой перед пятью камерами. У Фиша все было в порядке. Сейчас меня больше беспокоила публика в студии.

Они все пришли сюда, чтобы им пощекотали пяточки, а вместо этого их вынуждали отстаивать свои предубеждения. Они чувствовали, что их надули. С шоу Эймона всегда будет такая проблема. И я решил, что надо помочь публике расслабиться.

На первой итоговой встрече после пилотного выпуска я предложил помощнику продюсера, чтобы в следующий раз он открыл несколько бутылок и банок с пивом и раздал публике перед началом съемки. Все посмотрели на меня так, как будто я гений.

Вот что мне нравится в телевидении. Ты советуешь открыть несколько банок светлого пива, а все относятся к тебе так, как будто ты только что расписал Сикстинскую Капеллу.

* * *

– Значит, эта работа лучше, чем прошлая, но платят тебе меньше, – подвел итог мой отец. – Как же это так?

– Я ведь работаю не всю неделю, – снова объяснил я.

Сначала мы все вчетвером гоняли мяч в их садике, но Пэт вскоре удалился в заросли со своим световым мечом и мечтами о победе над межгалактическим злом. Поэтому мы с родителями перекидывали пластиковый мячик друг другу, греясь в лучах уже осеннего солнца.

Холодало, но никому из нас не хотелось возвращаться в дом. Стоял конец сентября. Да и сам год тоже подходил к концу. Не много еще будет таких солнечных воскресных дней, как этот.

– Если ты им действительно нужен, они должны хорошенько тряхнуть кошельком, – заявил папа, великий международный бизнесмен, отдавая пас своей жене. – В телекомпаниях крутятся такие деньги!

– Только не в тех, где работает Гарри, – возразила мама, думая, что так поддержит меня, и прижала мячик подошвой домашнего тапочка.

– Я прихожу на пару рабочих встреч и нахожусь в студии, когда записывают шоу, – пояснил я. – Вот и все. Я не весь день на работе, да и не каждый день. Я не отдаю им всю свою жизнь. Я просто прихожу два раза в неделю и веду себя как большая шишка: командую всеми и поставляю гениальные идеи. А потом ухожу домой.

– Домой к Пэту, – уточнила мама, перекидывая мячик мне. – К твоему внуку.

– Я знаю, кто мой внук, – раздраженно ответил отец.

– Некоторые работают исполнительными продюсерами сразу нескольких шоу, – продолжал я. – А я буду заниматься только этим одним. Я все рассчитал. Дохода меньше, чем раньше, но нам этого хватит.

– Так он сможет платить по счетам, но будет дома, когда Пэт приходит из школы, – констатировала мама.

Но отца это не убедило.

Ему хотелось, чтобы у меня было все, что может предложить жизнь: карьера и дети, семья и зарплата, счастливый домашний очаг и толстая чековая книжка. Он хотел, чтобы у меня все это было. Но такое никому не удается.

– Бобби Чарлтон, – произнес отец, замахиваясь ногой на пластиковый мячик. Мяч отлетел в розовые кусты. – Вот неудача! – огорчился он. – Пойду достану.

Мы с мамой смотрели, как папа отправился за мячом в другой конец садика. Он воспользовался случаем, чтобы обнять внука и спросить его, что он делает. Пэт, захлебываясь, начал объяснять, повернувшись своим гладким личиком к дедушке, а тот улыбнулся ему с бесконечной нежностью.

– Что с отцом? – спросил я у мамы. – С ним случилось что-то странное в парке несколько дней назад.

– Задыхался, да? – спросила она, не отрывая от него глаз. И нисколько не удивившись.

– Да, – ответил я. – Задыхался.

– Я уговариваю его сходить к врачу, – пожаловалась мама. – Или к шарлатану, как он его называет.

Мы улыбнулись друг другу в подступающей темноте.

– Должно быть, он последний человек в мире, называющий врачей шарлатанами.

– «Не пойду я ни к каким шарлатанам, – передразнила его мама. Ей очень хорошо удалось передать всю вздорную самоуверенность, на которую был способен мой отец. – Не хочу, чтобы какой– нибудь эскулап с важным видом возился со мной».

Мы громко рассмеялись: нам нравилось это его старомодное недоверие ко всем, кто обладал хоть какой-нибудь властью, начиная с инспектора дорожного движения и кончая самыми уважаемыми представителями медицинской профессии, и мы оба утешали себя тем, что отец точно такой же, каким был всегда, хотя и боялись, что это уже не так.

Он вернулся из дальнего конца сада с мячом и внуком и спросил нас, над чем мы так весело смеемся.

– Над тобой, – сказала мама, взяв его под руку, и все мы отправились в дом.

Мне не нужно было ничего особенного. Все, чего я хотел, – иметь еще один шанс. Еще один шанс прожить цельную жизнь, без переломов и зазубренных краев. Еще одну попытку найти свое счастье.

Мне не было важно, сколько еще времени ждать, пока Джина вернется из Токио. Я был счастлив вдвоем с Пэтом. И я не стремился к блестящей карьере. Все, что мне нужно было от работы, – возможность заплатить за квартиру.

Но я не был готов состариться и охладеть, возненавидеть женщин и весь мир из-за того, что произошло со мной. Я не хотел становиться лысым, толстым и сорокалетним, доводить своего сына-подростка до слез, перечисляя все то, чем я ради него пожертвовал. Мне хотелось еще немножко пожить. Мне нужен был еще один шанс исправить все это. Мне казалось, что я требую немногого. Всего лишь еще один шанс.

На следующий день к нам домой заехал отец Джины со своей дочкой Салли – той самой мрачной девочкой-подростком, которая лежала на диване, когда я забирал от них Пэта, – одной из многих детей, коих Гленн породил и забросил, перекочевав на более сексуально-привлекательные пастбища. И мне пришло в голову, что наш паршивый современный мир стал таковым именно по вине людей, которым всегда требовалось предоставить еще один шанс.