Текст книги "Man and Boy, или История с продолжением"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

25

– Ты занимался любовью с гримершей? – спросил я у Эймона.

Мы находились у него в уборной. Он взглянул на меня в зеркало, и проблеск какого-то чувства мелькнул на его лице. Возможно, страха. Или злобы.

– Что-что? – переспросил Эймон.

– Ты меня хорошо расслышал.

Шоу буквально шло на взлет. Рейтинги росли, начали поступать предложения о рекламе пива. Но для меня Эймон Фиш по-прежнему был испуганным мальчишкой из Килкарни с воском в ушах.

– Да или нет, Эймон? Что у тебя с гримершей?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Потому что она рыдает. Мы не можем добиться от нее, чтобы она загримировала гостей, потому что она замочила слезами все пуховки для пудры.

– А ко мне это какое имеет отношение?

– Я знаю, что на прошлой неделе она уходила из студии вместе с тобой.

Он крутанулся на своем маленьком вертящемся стульчике, чтобы взглянуть мне прямо в лицо, вокруг его головы светились электрические лампочки, обрамлявшие зеркало. Теперь он уже не казался таким испуганным, несмотря на светящуюся струйку пота, пробившуюся сквозь густой слой пудры у него на лбу.

– Ты спрашиваешь, занимался ли я любовью с гримершей?

Совершенно верно, – сказал я. – Мне плевать на твои моральные принципы, Эймон. Если хочешь, можешь совокупляться с режиссерами или осветителями хоть во время рекламной паузы. Мне все равно, что ты делаешь, когда ты не в эфире. Но только до тех пор, пока это не мешает делу. А сопливая гримерша, которая не справляется со своей работой, к сожалению, очень даже мешает.

– Ты мне здорово помог, Гарри, – тихо ответил он. Иногда он начинал говорить так тихо, что приходилось напрягаться, чтобы расслышать его слова. Это давало ему некоторое преимущество. – С того момента, как мы встретились, все, что ты мне советовал, было по существу. «Помни – ты разговариваешь с кем-то одним, – учил меня ты. – Если тебе хорошо, то и ему будет хорошо». Возможно, для тебя все это не слишком много значило, но мне ты помог пробиться. Ты помог мне запустить процесс. Я бы не справился без тебя, и я тебе благодарен. Поэтому я не злюсь на тебя за вопрос, который – возможно, ты с этим согласишься – прозвучал бы довольно грубо даже в устах моей матери или священника.

– Ты занимался любовью с гримершей, Эймон?

– Нет, Гарри. Я не занимался любовью с гримершей.

– Правда?

– Это правда. Я не занимался любовью с гримершей.

– Хорошо. Это все, что меня интересовало.

– Я трахнул гримершу.

– Ты считаешь, это большая разница?

Огромная разница. Это не было началом осмысленных отношений. Это была кульминация чего-то абсолютно бессмысленного, вот что мне во всем этом понравилось. Кармен – кстати, так зовут гримершу, Гарри, ее имя Кармен – сейчас, возможно, немножко расстроена, что это больше не повторится, но я сильно подозреваю, что и ей вовсем этом понравилось то же самое. То, что все было так спонтанно, грубовато и только на одну ночь. Иногда женщина хочет, чтобы с ней занимались любовью. А иногда она хочет, чтобы ее просто трахнули. Они точно такие же, как мы, Гарри. В этом главный секрет. Они точно такие же.

– Что же мне раньше никто об этом не сказал? Моя жизнь стала бы значительно проще.

– Мне сейчас поступает много предложений, Гарри. И далеко не все касаются рекламы пива. Кармен – милая девушка. Я буду уважительно обращаться с ней. Я буду с ней дружелюбен. Но она хотела того же, что и я, и она это получила. Ей нечего больше от меня ждать. И когда она возьмет себя в руки, она это поймет.

– Ты не первый красавчик, в которого влюбляются только из-за того, что его рожу раз в неделю показывают по телевизору. Только не надо тащить свои личные проблемы сюда, в студию, ладно?

– Хорошо, Гарри, – мягко сказал он. – Мне жаль, что это привело к вредным последствиям для шоу, действительно жаль. И я понимаю, что ты мой исполнительный продюсер и ты здесь именно затем, чтобы говорить мне такие вещи. Но я мужчина, ясно?

– Да что ты? Правда? Это очень похоже на какой-то старый блюз. Я мужчина! Боже, ну и наглец же ты! Ты скоро начнешь рекламировать крем после бритья.

Я мужчина, Гарри. И причина, по которой я здесь, – то, что я хочу заронить свое семя везде, где только возможно. Мы все здесь поэтому. Так поступают мужчины.

– Чепуха, – сказал я. – Так поступают сопливые мальчишки.

Но позже, когда я глядел, как он уходит из студии с самой симпатичной редакторшей, я подумал: а почему бы и нет?

Почему бы нам не сеять свое семя везде, где только возможно? Зачем его беречь? И что такого уж замечательного в одиноком цветочном горшке, который я так фанатично культивирую?

* * *

Внезапно появились всяческие правила.

Мне было разрешено оставаться на ночь в маленькой квартирке Сид на последнем этаже, но к тому моменту, когда Пегги просыпалась, я должен был уже уйти. Сид нравилось, что я приходил после того, как Пегги ложилась, и она была счастлива, что я спал с ней вместе на старой латунной кровати под плакатом «Унесенные ветром» в рамке. Но я должен был уйти до того, как наступит утро.

На самом деле правил появилось немного. Только одно это и было. Но мне почему-то казалось, что их слишком много.

– Может быть, позже будет по-другому, – успокоила меня Сид. – Если мы сами решим, – ну, ты понимаешь, – чтобы это развивалось дальше. Если мы захотим взять на себя более серьезные обязательства.

Но когда я переставал смотреть в ее широко поставленные карие глаза, и она выключала свет, мне попсе не хотелось брать на себя серьезных обязательств. Честно говоря, мне хотелось чего-то значительно более простого.

Я хотел спать в объятиях любимой женщины, чтобы меня не будили и не говорили, что пора уходить домой. Я хотел, чтобы у нас были отношения, в которых не нужно помнить о правилах. Но больше всего я хотел, чтобы моя жизнь текла как раньше – до того, как все разбилось вдребезги.

* * *

Я еще спал и видел сны, когда почувствовал поцелуй Сид на своих губах.

– Гарри, – прошептала она. – Прости, но уже пора.

На улице было еще темно, однако голуби уже вовсю скакали по крыше у нас над головой – верный знак, что пора надевать портки и убираться, пока солнце не взошло.

– Все тщательно продумано, да? – вздохнул я, отворачиваясь от нее и вылезая из кровати.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты мог остаться, Гарри. Правда.

– Так когда вы разошлись с отцом Пегги? Три года назад? Больше? И скольких мужчин ты за это время с ней познакомила?

– Ты первый, – тихо сказала она, и мне стало интересно, правда это или нет.

– Я просто не понимаю, что плохого в том, что она увидит, как я поглощаю на завтрак кукурузные хлопья. Господи, этот ребенок видит меня каждый день!

– Мы это уже обсуждали, – решительно произнесла Сид в темноте. – Она ничего не поймет, если увидит тебя здесь утром. Пожалуйста, постарайся понять. Это же ей пять лет. А не тебе.

– Я ей нравлюсь. Она нравится мне. Мы с ней всегда ладим.

– Вот поэтому-то тебе и нужно сейчас уйти. Я не хочу, чтобы для Пегги ты был дядей Гарри, ясно? Я хочу, чтобы ты был чем-то большим. Или чем-то меньшим. Но ты не будешь дядей. Она заслуживает лучшего. И ты тоже.

– Хорошо, – ответил я. – Просто замечательно.

– Жаль, что ты этого не понимаешь, – сказала Сид, скорее разозлившись, чем расстроившись. – Тебе надо бы понимать, что я просто пытаюсь защитить ее и сделать так, как для нее лучше. У тебя самого есть ребенок. Ты знаешь, что это такое. Уж кто-кто, а ты должен бы это понимать.

Она была права.

Жаль, что до меня это никак не доходило.

* * *

Впервые в жизни я начал догадываться, почему мужчины моего возраста встречаются с молоденькими женщинами.

Раньше для меня это оставалось загадкой. У тридцатилетних женщин тела все еще упруги, но с ними уже можно разговаривать. Они все еще молоды, но они уже что-то видели в жизни. Возможно, многое из того, что видел и ты сам.

Почему мужчина готов променять равную ему женщину на какую-то девчонку с проколотым пупком, для которой свидание означает тусовку в ночном клубе и полтаблетки какой-нибудь дряни, которую выдают за настоящий экстази?

Если ты можешь встречаться с человеком, читавшим те же книжки, что и ты, смотревшим те же телепрограммы, любившим туже самую музыку, зачем тебе юная красотка, абсолютно не разделяющая твоих интересов и вкусов?

Но теперь до меня дошло. Я понял, в чем тут прелесть.

Мужчины моего возраста предпочитают женщин помоложе, потому что женщины помоложе меньше страдали.

У женщин помоложе сердце реже бывает разбито из-за распавшей семьи, бракоразводного процесса, из-за ребенка, которому не хватает отца. Они не испытали всех тех разочарований, которые тридцатилетние женщины – и мужчины тоже, не стоит забывать о мужчинах! – таскают с собой, как тяжкое бремя.

Среди женщин помоложе значительно реже встречаются такие, чью жизнь уже успел испоганить какой-нибудь мужчина.

Тридцатилетние и сорокалетние мужчины встречаются с молоденькими женщинами не из-за их гибких тел и проколотых языков. Это вранье.

Они встречаются с ними для того, чтобы самим успеть испоганить им жизнь.

* * *

Хайди была няней из Мюнхена.

Ну, если точней, то не совсем из Мюнхена – из Аугсбурга. И не совсем няней.

Няня – это человек, который профессионально заботится о ребенке и постоянно занимается тем, что ухаживает за маленькими мальчиками и девочками. Хайди была девятнадцатилетней девушкой, впервые уехавшей от своих родителей. Всего один перелет на самолете компании «Люфтганза» отделял ее от собственной детской, набитой мягкими игрушками, и от мамы, стирающей ее белье. Она имела об уходе за ребенком примерно такое же представление, как я – о теоретической физике.

План был такой: Хайди будет готовить, убирать и ухаживать за Пэтом в те дни, когда я работаю на студии. За это она будет у нас жить, питаться и получать карманные деньги все то время, пока учит английский.

Когда я привел Хайди познакомиться с Пэтом, он раскачивался на софе, слушая кассету Салли.

– Это Хайди. Она будет здесь жить и помогать нам по дому. Пэт тупо уставился на крупную светловолосую немецкую девушку, не воспринимая ничего, кроме музыки.

– Живой и активный мальчик, – улыбнувшись, констатировала Хайди.

Стараясь выказать усердие, она спросила, что я хочу на ужин. Я сказал ей, что перехвачу что-нибудь на работе, а она пускай решает, что поесть ей самой и Пэту. Хайди пошарила в кухне и нашла большую консервную банку с томатным супом.

– Хорошо? – спросила она.

– Конечно, – ответил я.

Предоставив ей самой разобраться с ужином, я сел за кухонный стол и начал набрасывать поправки к режиссерскому сценарию на следующую неделю.

Пэт приплелся посмотреть на нее, оставив магнитофон в гостиной включенным на полную громкость, и я отправил его обратно – выключить. Вернувшись, он стал дергать меня за рукав.

– Знаешь что? – спросил он.

– Дай папе поработать, милый.

– Но ты знаешь, что делает Хайди?

– И пусть Хайди тоже занимается своим делом. Оставь ее в покое, милый.

Нарочито тяжело вздохнув, он уселся за кухонный стол и стал вертеть в руках своих пластмассовых человечков.

Хайди гремела посудой у плиты, но я не смотрел на нее до тех пор, пока не услышал шум закипающей воды. Это было странно. Зачем она кипятила воду, ведь суп надо было вылить из банки в кастрюлю и просто разогреть.

– Хайди…

– Скоро быть готов.

Оказывается, она положила консервную банку в кипяток.

Хайди неуверенно улыбнулась мне, и в следующую секунду банка взорвалась, выплюнув все свое красное содержимое в потолок и стены, не забыв при этом разукрасить лица всем нам.

Утершись, я увидел, что Хайди вся в красной жиже, а из этой сочащейся слизи выглядывают удивленные, потрясенные глаза. Она была похожа на Сисси Спейсек в сцене школьного бала из фильма ужасов «Кэрри».

Потом она разрыдалась.

– Знаешь что? – сказал Пэт, хлопая глазами под кровавой маской. – Она тоже не умеет готовить.

Так что Хайди отправилась на Крауч-Энд, в другую семью.

А я позвонил Салли.

26

Тетушка Этель стояла на коленях в своем палисаднике и сажала цветочные луковицы.

Тетушка Этель на самом деле не была моей тетей, но я называл ее так с тех самых пор, как мы переехали сюда и стали ее соседями. Мне тогда было пять лет, и эту привычку оказалось трудно сломать.

Тетушка Этель выпрямилась и, прищурившись, смотрела, как Сид, Пегги, Пэт и я вылезаем из старого «Фольксвагена» Сид, и на секунду я снова почувствовал себя маленьким мальчиком, который просил у тетушки Этель разрешения забрать случайно залетевший на ее участок мяч.

– Гарри? Это ты, Гарри?

– Здравствуйте, тетушка Этель, – сказал я. – Что вы сажаете?

– Тюльпаны, нарциссы, гиацинты. А это твой Пэт? С ума сойти! Как он вырос. Здравствуй, Пэт!

Пэт нерешительно поприветствовал ее поднятием светового меча. Нам никак не удавалось уговорить его обращаться к тетушке Этель по имени, он и теперь явно не собирался этого делать. Тетушка Этель переключилась на Пегги, и по ее немолодому лицу пробежала тень замешательства.

– А эта малышка…

– Это моя дочка, – пришла ей на помощь Сид. – Здравствуйте, тетушка Этель. Я Сид, подруга Гарри.

– Совсем как Сид Джеймс?

– Скорее, как Сид Шарисс.

Глаза тети Этель сверкнули сквозь стекла очков.

– Танцовщица, – понимающе кивнула она. – С Фредом Астером в «Шелковых чулках». Красивые ноги. – Тетушка Этель смерила взглядом Сид. – Как и у вас.

– Мне нравится твоя тетушка Этель, – шепнула Сид, взяв меня за руку, и мы пошли к дому. Вдруг она сжала мою руку сильнее. – О боже… Кажется, это твоя мать.

Мама стояла у двери, радостно улыбаясь, и Пэт побежал к ней.

– С днем рождения! – воскликнула она, сгребая его в охапку. – Пять лет! Какой большой мальчик! Ой!

По-прежнему обнимая его, свободной рукой она оттолкнула от себя оружие джедаев.

– Ох уж этот светящийся меч! – засмеялась она, глядя на Пегги. Мама всегда почему-то называла его не «световым», а «светящимся». Потом она повернулась к девочке. – А ты, должно быть, Пегги. У тебя нет такого светящегося меча, да?

– Нет, мне не очень нравятся «Звездные войны». Я играю в них только потому, что Пэту это нравится.

– Это игра для мальчиков, правда? – Мама придерживалась традиционных стереотипов.

Пегги вслед за Пэтом вошла в дом, а мама улыбнулась Сид, которая пряталась за мной, все так же уцепившись за мою руку. Я никогда раньше не видел, чтобы она так робела. Мама обняла ее и поцеловала в щеку.

– А вы, должно быть, Сид. Заходите, дорогуша, и чувствуйте себя как дома.

– Спасибо, – сказала Сид.

Она зашла в дом, где я вырос, а мама у нее за спиной улыбнулась мне, многозначительно приподняв брови. Сейчас она стала необыкновенно похожа на удивленную дамочку со старинных фотографий-открыток, рекламирующих отдых на море.

Прошло уже порядочно времени с тех пор, как я приводил в дом девушек, но я помнил, что означает этот мамин взгляд.

Он означал, что Сид, с точки зрения мамы, просто «очаровашка».

А в садике за домом было устроено то, что мама называла «пир на весь мир».

Кухонный стол был выставлен наружу и накрыт ситцевой скатертью, испещренной изображениями воздушных шариков, хлопающих бутылок шампанского и смеющихся кроликов.

На столе громоздились вазы и салатницы с чипсами и кукурузными шариками всех сортов, орешками, ярко-оранжевыми сырными палочками, тарелки с сэндвичами (причем с хлеба были предварительно срезаны корочки), подносы с пирожками и шесть бумажных тарелок с желе и консервированными фруктами. В центре этого праздничного стола красовался именинный торт в форме шлема Дарта Вейдера с пятью свечками.

Когда мы все расселись вокруг стола и несколько раз спели «С днем рождения, Пэт», папа передал по кругу поднос с пирожками, взглянув на меня проницательным взглядом.

– Ручаюсь, что вам пришлось сильно постараться, чтобы залезть в эту маленькую спортивную машинку, – высказал он свое предположение.

Из гостиной доносилась музыка из его любимого альбома. Фрэнк Синатра исполнял песню «Все пройдет» Кола Портера.

– Мы приехали не на «Эм-Джи-Эф», папа, – пояснил я. – А на машине Сид.

– Они совершенно непрактичны, эти спортивные автомобили, – продолжил он, не обращая внимания на мои слова. – Детей некуда сажать, правда? Об этом нужно думать перед тем, как покупаешь машину. Нужно было это учесть.

– А у моего папы мотоцикл, – сообщила ему Пегги.

Отец уставился на нее, жуя пирожок и не находя слов. У ее папы? Мотоцикл?

– Замечательно, милая, – сказала мама.

– И тайская девушка.

– Чудесно!

– Ее зовут Мем.

– Какое красивое имя!

– Мем – танцовщица.

– Вот как!

Мы все молча следили за ней, ожидая, что еще она скажет, а Пегги взяла с блюда сэндвич, сняла верхний кусочек хлеба и внимательно изучила содержимое. Новых откровений не последовало. Пегги закрыла сэндвич и отправила его себе в рот.

Я похрустывал ярко-оранжевой сырной штуковиной и чувствовал себя неуютно.

Мои родители старались изо всех сил. Но у этой крошечной девочки уже была своя жизнь, частью которой они никогда не станут и не смогут стать.

Всепоглощающий восторг, который они испытывали перед своим внуком, никогда не распространится на маленькую Пегги. Такая безусловная любовь уже невозможна. Девочка всегда будет чужой. Я понимал их. И сочувствовал Пегги.

– Мем на самом деле не совсем танцовщица, – вступила в разговор Сид, поглядев на меня и прочитав мои мысли: – Она, скорее, стриптизерша.

Отец подавился чипсом с ароматом бекона и закашлялся.

– Не в то горло попало, – объяснил он.

Мама обернулась к Сид с лучезарной улыбкой.

– Хотите желе? – поинтересовалась она.

* * *

После того как мы выяснили профессию Мем, вечер продолжался без лишних приключений. Моим родителям понравилась Сид. Я даже был уверен в том, что она им очень понравилась.

Впереди нас ожидало еще несколько минных полей: у отца был пунктик по поводу матерей-одиночек, которых субсидирует государство, а мама недолюбливала работающих матерей. Но Сид удалось справиться с этими проблемами с той же легкостью, с какой она разделалась со своей порцией желе.

– Государство никогда не сможет заменить родителя, мистер Сильвер, даже и пытаться не стоит.

Называйте меня Пэдди, милая, – разрешил папа.

– Некоторым женщинам приходится работать, миссис Сильвер, но это не означает, что дети для них отходят на второй план.

– Называйте меня Элизабет, дорогая, – кивнула мама.

Она говорила с Пэдди и Элизабет о том, о чем они хотели говорить: с мамой – о том, какие фильмы можно разрешать смотреть пятилетнему ребенку, с папой – о том, когда следует снимать стабилизаторы с велосипеда.

И она все делала правильно: восхищалась мамиными пирожками («Они моего собственного приготовления, дорогая, я дам вам рецепт, если хотите») и папиным садиком («Гарри никогда не интересовался садом, а я никак не могу понять такого отношения»).

Но Сид была не местной девчушкой, с которой я пару раз танцевал в клубе, не одной из многочисленных Ким и Келли, которых я приводил домой до того, как привел Джину.

Сид была женщиной с прошлым, в котором был брак, беременность и развод, хотя совсем необязательно именно в такой последовательности. У меня сложилось впечатление, будто для моих родителей единственный способ смириться с ее прошлым, это сделать вид, что его вовсе не существовало.

Разговор то и дело перескакивал с детства Сид в Хьюстоне на ее теперешнюю жизнь в Лондоне, как будто все, что было посередине, вырезано цензурой.

Так вы говорите, Техас? – сказал папа. – Я сам никогда не был в Техасе. Но на войне я встречал нескольких техасцев. – Он заговорщицки нагнулся к ней:

– Прекрасные картежники эти техасцы.

– Должно быть, славно, когда у тебя есть сестры, – сказала мама. – У меня было шестеро братьев. Можете себе представить? Шесть братьев! Некоторые женщины не любят смотреть по телевизору футбол и бокс. Но я всегда относилась к этому спокойно. Потому что у меня было шестеро братьев.

Но распавшийся брак Сид рано или поздно пришлось бы обсудить. И в конце концов Сид рассказала о нем, но так небрежно, как будто это был черствый пирожок, который просто требовалось отыскать среди других и отложить в сторону. Она никогда раньше не была настолько американкой.

– Моя семья очень похожа на вашу, – начала она, обращаясь к моей маме. – Очень похожа. Я приехала сюда только потому, что Джим – это отец Пегги – англичанин. У нас с ним ничего не вышло, но я почему-то не стала возвращаться домой. Теперь, когда я познакомилась с вашим сыном, я рада, что не вернулась.

Вот и все.

Мама посмотрела на нас, как будто мы Райан О'Нил и Эли Мак-Гро из «Истории любви». Даже папа, казалось, смахнул слезинку с глаз. Только потом я понял, что это была просто крошка от пирожка.

К тому моменту, когда Пэт задул свои пять свечек и мы разрезали торт, мои родители вели себя так, как будто знали Сид и Пегги всю свою жизнь.

Если их и расстроил тот факт, что девушка моей мечты до меня нашла кого-то другого, с кем делила свои мечты, они удачно это скрывали. Это должно было меня обрадовать, но почему-то особой радости я не ощутил.

Пока Сид помогала моей маме убирать со стола, а папа показывал Пэту и Пегги, как он борется в саду с улитками, я зашел в дом.

Песни Фрэнка Синатры уже давным-давно смолкли, но конверт от старой долгоиграющей виниловой пластинки (мой отец так и не принял революцию компакт-дисков) стоял прислоненный к музыкальному центру «Сони».

Этот конверт всегда очень много значил для меня. Синатра – галстук набекрень, на макушке мягкая фетровая шляпа с широкими полями, спереди загнутыми вниз, а сзади вверх – улыбается, глядя на счастливую пару из пятидесятых: набриолиненного Ромео в деловом костюме и окраинную Джульетту в жемчужных сережках и красном платьице.

Они выглядели, как обычная пара – трудно было представить себе их, например, шатающимися по Лас-Вегасу. Но было похоже, что они получили от этого мира всю радость, какую только возможно. И когда я был маленьким, я всегда подолгу смотрел на эту пару. Я думал, что они похожи на моих родителей в те времена, когда они полюбили друг друга.

Кто-то позвал меня из сада, но я не мог отвести взгляда от конверта старой пластинки, а потому сделал вид, что не услышал.

«Теперь таких больше не издают», – с грустью думал я.

* * *

– Замечательно провели время, – сказала Сид.

– Похоже, все прошло хорошо, – подтвердил я.

Мы вернулись в Лондон и поднялись к ней в квартиру. Пегги и Пэт уселись на диване и поставили кассету «Покахонтас» (выбор Пегги). Уставшие после посещения гостей, да еще долгой дороги в старом «Фольксвагене»-жуке, они начали огрызаться друг на друга. Я хотел побыстрей отправиться домой.

– Мы замечательно провели время, – повторила Сид. – Пэту понравились подарки, Пегги съела столько, что мне теперь неделю не нужно будет се кормить. И я очень рада, что познакомилась с твоими родителями. Они такие славные люди. Да, все мы замечательно провели время. Все, кроме тебя.

– О чем ты говоришь? Я тоже хорошо провел время.

– Нет, – возразила она. – И что меня задевает, что меня действительно задевает, так это то, что ты даже не пытался. Твои мама и папа постарались. Я знаю, они любили Джину, и понимаю, что для них это было нелегко. Но сегодня они действительно постарались, чтобы все получилось. А ты пальцем о палец не ударил, понимаешь?

– А что ты хотела, чтобы я делал? Танцевал ламбаду после пары бутылочек диетической кока– колы? Чем я мог развлекаться на детском дне рождения?

– Я взрослая женщина, и у меня есть ребенок, ясно? Тебе придется мириться с этим, Гарри. Потому что если у тебя не получится, у нас нет будущего.

– Мне нравится Пегги, – сказал я. – И мы с ней отлично ладим.

– Тебе нравилась Пегги, когда она была просто маленькой девчушкой, дружившей с твоим сыном, – сказала Сид. – Она тебе нравилась, когда была милым ребеночком, играющим на полу у тебя дома. Но что тебе не нравится, так это то, чем она стала теперь, когда ты начал встречаться со мной.

– И чем же?

– Напоминанием о том, что я трахалась с другим мужчиной.

Напоминанием о том, что она трахалась с другим мужчиной? Это было слишком крепко сказано. Трудно представить себе, чтобы, например, Синатра поместил такие слова на обложку какого-нибудь из своих альбомов.