Текст книги "Околоток"

Автор книги: Тони Дювер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

ВЫХОД, КОНЕЦ

На площадь пришел праздник. Все вверх тормашками: девицы, старухи, суки, свиноматки валяются в очистках. Маскарад, похожий на вавилонское столпотворение: барабанщики, шулера, пустозвоны, сосуны, слободские пройдохи, вихляющие ходоки переминаются с ноги на ногу. Вино, солнце, похоть. Они засовывают указательный в естественные отверстия женщин, будто в выгребную яму, где куры откладывают яйца. Забавная пора. Листья опадают на бешеной скорости. И эти бессчетные зеваки, что, задирая пятки до самой задницы, стучат шарами по треснувшим стволам деревьев, возвышающихся с воскресной суровостью.

Священники начинают шествие с метлой в руке и облаткой в ухе, прокладывают себе канал, благословляют содомию. Чаши с сидром на липкой стойке, куда окунают пальцы. И кокарды! Торжествуя в вальсе, женщины с оверньским профилем ворчат, облаченные в медные латы и металлические опилки, ножи протыкают разоренные кишки жирных детей. Шумную толпу ограждают повозки, запряженные лошадьми, которые гадят на голозадых ребятишек и закрывают всякий доступ. Сидящие на этих телегах почтенные святоши в величественных оборках упираются усами в затылки невест. Овации. Крайне трудно пробираться сквозь толпу.

Впрочем, если пролезть под повозками, можно уйти с площади.

И вдруг впереди безлюдная улица.

Но по-настоящему тихая. Железные ставни на витринах, деревянные – на окнах. Невзрачные дома пахнут унижением, вином, дождем, хандрой.

Прямо по курсу, на протяжении двух-трех километров – виллы, хибары, заводы, замусоренные песчаные равнины и выгнувшиеся дороги, к которым ведет улица.

Дома слева и справа прореживаются. Маленькие посреди садов, украшенных шиповником, щебнем. Глицинии на прутьях решеток воняют грязным бельем сиротских приютов. Это халупы с крыльцами – три серых бетонных ступеньки, где оправленные маленькие жернова отражают солнечный свет, маркиза из черепицы или полупрозрачного стекла, половик – рыжий, как волосы на теле викария.

Дальше никаких домов – за последним угольщиком, его огородом, закрома для угля, листы железа, залитые жижей, черная кошка на лестнице в подвал, велосипеды, прислоненные к стене мельницы.

А затем большие пустыри, порой огороженные, будто сады. Бурьян до пупа, шиповник, валериана, ограды из веток, где на отставшей коре сохнут черные усики вьюнка, плакаты, порванные на фунтики, пыльные заросли, сожженная чаща, ежи, ямы, овраги, старые говяжьи кости, детям есть чем играть, рыть, убивать друг друга.

На некоторых пустырях – низенькие хижины из брезента, картона, бечевок, спрятанные за бузиной, жилища вдов в безрукавках, лачуги садовников, бродяг, уже умерших. Сюда приходят, чтобы раздеваться догола, спускать трусы, а рубашку подтягивать под мышки: белоснежный дрожащий живот извивается, весь исколотый, когда вдет дождь, дождь – отец всех пороков.

Иногда на улицу смотрят сараи, склады, столярные мастерские с балками, вязанками дров, опилками, каркасами стульев из орехового дерева, украшенных шарами и сатирами; ржавые слесарные мастерские, кузницы, кроличьи шкурки, старые тряпки, потрепанный грузовичок для утреннего объезда, коллекция шин, в другом месте – треснувшие зеленые бутылки, угловатые металлические акробаты, шершавые гончарные изделия, солдатские котелки Первой мировой, охапки хвороста с заколдованными волосами, колючая проволока, раковины устриц или морских черенков, заплесневевшие сутаны, присыпанные колечками дождевых червей, воскресные картины, фортепьянные струны, испорченные ленты, круглые тыквы, что лопаются, истекая супом, муравейники, дверцы бретонских шкафов, красные переплеты первых призов, бараньи челюсти, подметки, чугунки, стекла, коричневые чемоданы с торчащей цветной бумагой, неведомые рукописи, связанные бечевкой для окорока, лоскутья ковра, а сверху мокрицы, уховертки, сороконожки, серые слизни – большие лицейские шляпы, полые гипсовые гномы, оторванные святые, разноцветные Девы Марии, загородные дыры, совокупляющиеся и гадящие улитки, рамы педальных машин, белокурые волосы, живые взгляды, широко расставленные резцы, воспоминания детства.

А дальше начинаются фабрики, сейчас уже пустые, с рельсовыми путями, от которых рыжеет низкая трава. К столбам в облаках прибиты почтовые ящики из фанеры, побелевшей от ливней, или из цинка, поцарапанного когтями почтальонов. И наконец там, впереди, бледно-голубое, почти серое небо – будто глаза провинциала.

СЭМ-ГЕРОЙ

Когда у семилетнего Сэма спросили, какой подарок он хочет на Рождество, он ответил:

– Я хочу стать очень большим!

Мать удивилась:

– Очень большим, Сэм? Болыиим-пребольшим? Но зачем?

– Надоело быть маленьким! – воскликнул Сэм. – Это нервирует! Я хочу стать во-от таким большущим! Тогда я успокоюсь.

И он поднял руку вверх и вытянулся на цыпочках, чтобы показать, что значит быть большим, но обнаружил, что это не так уж и высоко. Поэтому он сказал:

– Нет, не по руке. Нет! Вон дотуда!

И он показал на потолок гостиной. Он хотел показать на дымовую трубу – там, на крыше дома.

– До потолка! – сказала мать. – Ну и ну, до потолка! Но Сэм, дорогой, не бывает людей ростом до потолка!

– А я хочу! – заявил Сэм, который не любил просто так менять свои желания. Мать вздохнула:

– Ты и правда не хочешь чего-нибудь другого?.. Чего-нибудь хорошего?

– Нет, я хочу плохого! Хочу быть большим! До потолка! Назло!

Мать решила, что сын не в настроении, и не настаивала. Она включила телевизор.

В Сочельник Сэм нашел под освещенной елкой множество свертков – круглых, квадратных и прямоугольных, больших и маленьких, мягких и твердых, тяжелых и легких, длинных и коротких, и все они были перевязаны блестящими лентами. Но там были только игрушки, которые дарят семилетним детям, шоколадки и цукаты: всего-навсего груда пустяков! Сэм остался недоволен. Однако он не стал ворчать, а насупился и запел в спальню. Когда мать захотела его поцеловать, чтобы потом выключить свет, Сэм отвернулся лицом к подушке. Нет, ему не холодно! Нет, ему хватает одеял! Нет, ему не хочется пить! Но – черт возьми! Мама все равно поцеловала его волосы и в смущении ушла. Какими мягкими были волосы Сэма и как вкусно они пахли! Почему же он так куксится? Объелся чего-нибудь?

Когда Сэм остался один в темноте, он сначала вспомнил о своих новых игрушках. Ни одного карабина! Ни одного самолета, который на полной скорости сбрасывает атомные бомбы! Ни одной жвачки, из которой можно выдувать пузыри! Ни одной гильотины с кнопкой, куда можно нажимать, чтобы рубить головы всем подряд! Даже ни одного ковбойского револьвера с барабаном, чтобы расстреливать других детей розовыми пистонами, которые трещат громче спичек и так вкусно пахнут! Ничегошеньки!

Совсем ничего. Сэм быстро заснул (он выпил два глотка шампанского), представляя, что елка загорелась и подожгла весь дом. От этой мысли он засмеялся в подушку.

Ночью к нему пришел старик, спустившийся на облаке. Облако напоминало очищенное яйцо вкрутую. Старик был одет в черную мантию с кучей планет, комет, звезд и полумесяцев. Его длиннющая борода проходила между ног и выглядывала сзади белым лисьим хвостом. Хитрый лис! В одной руке старик держал земной шар, а другой вращал малюсенькие и яркие-преяркие звездочки. Сэм подумал: «Я тоже мог бы сделать солнышко своим йо-йо».

Тогда старик подошел и сказал:

– Сэм! Сэм! Что ты делаешь в постели? Тебе не стыдно спать в такую рань? Ты мужчина или младенец, в конце-то концов?

– Нет, – наудачу ответил Сэм. Он выпрямился на подушке, протер глаза, почесал голову, скрестил руки на животе и уставился на странного дедушку.

– Правильно, что сказал «нет»! – энергично воскликнул старик. – А теперь послушай меня! Я услышал желание, которое ты загадал, и...

– Загадал желание? – спросил Сэм. – Что я еще натворил? Начнем с того, что я ничего такого не сделал! (Сэму показалось несправедливым, что его в чем-то обвиняют, хотя он даже не знает этого выражения.)

– Перестань, перестань, Сэм! – ласково сказал старик, слегка подвинув звезды, чтобы мальчик лучше видел его голову. – Ты не сделал ничего плохого! Загадать желание – значит просто чего-нибудь захотеть. Я знаю, чего ты хочешь, и пришел сюда, чтобы подарить это тебе. Но только не надо так кричать!

– Я? – негромко буркнул Сэм. – Ну и чего я хочу? Ты же ничего об этом не знаешь!

– Перестань, перестань, Сэм, – повторил старик. – Разве ты не говорил, что хочешь стать большим?

– Может, и говорил, – неохотно признался Сэм. У него не было ни малейшего желания объяснять это какому-то дедуле, который крутил звезды бородой между ногами. Тогда уж нужно всем все рассказывать!

– Хорошо, я исполню твое желание. Слушай меня внимательно: если захочешь стать большим, как взрослый (но не больше!), тебе нужно будет просто сказать: «Ай!», и ты тут же станешь большим, как взрослый (но не больше!). А когда захочешь снова стать маленьким, тебе нужно просто сказать: «Ух!», и ты снова станешь таким, как сейчас. Понял?

– Ай-ух! – сказал Сэм, чтобы запомнить волшебные слова. – Согласен! Ай-ух! Хорошо! Просто здорово! Именно этого я и хотел! Можно сразу попробовать?

Но старик в черной мантии со звездами уже исчез, и в ту же минуту или сразу после этого Сэм снова заснул.

Спал он очень хорошо – крепко и долго! А потом проснулся, широко зевнул, вытянув левую руку влево, а правую – вправо, и непроизвольно пошевелил пальцами ног. Он проголодался и сразу вспомнил про увиденного во сне старика, звезды и все эти небылицы.

– Как же! – громко сказал Сэм. – Значит, мне нужно просто сказать: «Ай!», и я стану большим? Как же! Рассказывай!

Но в ту же секунду, когда Сэм сказал: «Ай!», кровать стала совсем маленькой. Ноги Сэма запутались в простынях, голова вытянулась высоко над подушкой, а руки повисли по обе стороны до самого пола. И когда Сэм это увидел и сказал: «Черт!», он услышал голос, похожий на голос отца.

– Какое второе слово? – растерянно спросил он самого себя грубым голосом мужчины, у которого ноги не помещаются на кровати. – Ах да – ай-ух! Ух, ух! Эй, ты что, не слышишь? Ух, ух!

И он тут же снова стал маленьким семилетним мальчиком.

Так он понял, что его сон был правдивым. Той ночью волшебник исполнил его желание, и значит, Сэму оставалось только этим пользоваться. Он встал и, когда начал одеваться, решил проверить, растут ли его одежки вместе с ним. Сэм натянул брюки и так заспешил, что надел свой толстый красный свитер наизнанку. Он сказал: «Ай!» и тут же стал большим: причем его одежда не только подходила ему по росту, но даже пуловер был теперь надет лицевой стороной! (Правда, он казался теперь гораздо светлее, чем раньше.)

Сэму хотелось есть и он был взрослым, поэтому он решил выйти и купить круассанов. Он даже сможет зайти в кафе, заказать большую чашку шоколада и выпить ее, громко прихлебывая, точь-в-точь как взрослые, и никто ему слова не скажет!

Ночью выпал снег. На тротуарах еще не было ничьих следов. В булочной горел свет. Сэм вошел (какая маленькая дверь – едва можно протиснуться!) и попросил дюжину круассанов с маслом. Булочница сказала:

– Четырнадцать сорок, мсье! Приятно, когда на Рождество снег! Хотя при этом и не жарко!

Сэм покраснел до ушей (эти большие уши взрослого человека):

– Но у меня нет денег! Они у матери!

Заинтригованная булочница уставилась на незнакомого господина. Это был молодой человек лет двадцати пяти, хорошо сложенный, приветливый, приличный, свежевыбритый, хотя она никогда не видела его среди своих покупателей. Но какое смешное выражение лица. И какой странный взгляд! Наверное, этот господин... как говорится... чудаковатый. Это уж точно.

– Если вы не заплатите, я не смогу вас обслужить, – благоразумно объяснила она, придвигая обратно к себе пакет с круассанами.

– Я забыл деньги дома, вот и все! – сказал Сэм. – Я еще вернусь! Я вернусь!

– Ну конечно, – ответила булочница, – я отложу их для вас.

Сэм не привык воровать. Возвращаясь домой с горящими от стыда щеками, он задумался, хватит ли у него смелости взять что-нибудь в кошельке матери.

– Этот старый дурак мог хотя бы положить мне в карманы денежек, если уж он захотел, чтобы я стал взрослым! – проворчал Сэм, вспомнив волшебника, и машинально порылся в обоих карманах. Оказалось, что они набиты пачками бумаги.

– Что это? – воскликнул Сэм и вытащил две связки в ту самую минуту, когда мимо проходил неряшливый, шатающийся, лысый и толстый пьяница, который шел домой отсыпаться.

– Это, сынок, называется купюрами! – замогильным голосом сказал пьяница. – Причем их немало! Если не знаешь, что с ними делать, лучше отдай мне! Уж я-то найду им применение!

Как всякий маленький мальчик, Сэм рефлекторно протянул одну пачку пьянице (там была сотня новеньких пятисотфранковых банкнот). Человек взял деньги, вытащил одну банкноту и озадаченно посмотрел на нее.

– Нет, приятель! Они слишком новые! Ты издеваешься надо мной, парень? Но сегодня же не карнавал! Сегодня Рождество! Рождество! Рождество!..

И, продолжая кричать «Рождество», пьяница стал рвать банкноты и подбрасывать клочки в воздух.

– Но что на них написано? – в отчаянии спросил Сэм (он еще немного путал числа после десяти).

– Пят-наш-ки! Вот что написано на твоих банкнотах, приятель! Пят-наш-ки! – прокричал пьяница и пошел прочь.

«Пят... чего?» – подумал бедняга Сэм и принялся рассматривать оставшуюся пачку. Он сразу узнал пятерку, но потом – сколько это будет, со всеми нулями?

Сэм решил вернуться в булочную и выяснить. Он протянул пачку банкнот:

– Мать дала мне это. На круассаны хватит?

Булочница испуганно взглянула на пятисотенные купюры, лицо ее вдруг исказилось, и она завопила:

– Уходите, мсье! Убирайтесь отсюда! Или я позову мужа! Фернан! Фернан! Быстрее сюда! Скорей! В магазине сумасшедший! Сумасшедший! Господи! Убирайтесь отсюда! Вот ваши круассаны! (Она швырнула ему сверток.) Убирайтесь! Фернан! Господи!

Сэм был в полной растерянности, но не испугался (он привык к тому, что женщины кричат), взял круассаны и положил банкноту на прилавок, а затем вышел. Если банкноты не годятся, тут уж ничего не поделаешь! Ей нужно было хорошо их рассмотреть! Но они же все, как мать! Кричат вместо того, чтобы подумать! Сами виноваты!

– Ух, – вздохнул Сэм, выйдя на тротуар и обрадовавшись такой куче круассанов. Но в ту же секунду он снова стал маленьким семилетним мальчиком – опять в ярко-красном свитере, надетом, правда, явно наизнанку. А в дверях появился булочник – толстый, волосатый и весь в муке, он размахивал огромной скалкой из светлого дерева. Сэм узнал его и поздоровался.

– Здравствуй, малыш Сэм, – сказал сердитый булочник, не обращая внимания на кулек с круассанами, который держал паренек. – А где этот чокнутый? Ловите психа! Ловите психа! Куда он убежал? Скажи-ка, Сэм, ты не видел, как из магазина вышел дядя?

– Нет, – правдиво ответил Сэм. Булочник почесал голову скалкой для пирожных, а потом с неохотой вошел обратно: на улице было морозно. За витриной послышались звуки семейной ссоры и крики. Сэм решил оставаться маленьким, пока не свернет за угол.

Едва скрывшись от посторонних взглядов, он сказал «Ай!» и снова стал большим. Сэм уже начал привыкать к своему новому росту: это было так же приятно, как... ехать верхом на верблюде в Зоосаду! (Правда, качало здесь меньше.) Он принялся есть круассаны, но они показались ему не такими вкусными, как обычно. Может, шоколада маловато?

Сэм не отважился зайти в кафе: теперь он уже относился к своим деньгам недоверчиво. Но потом он подумал, что нужно просто взять кошелек матери, а вместо него положить толстую пачку. Это не воровство! А мамины деньги устраивали всех – уж в этом-то он не сомневался!

В общем, Сэм вернулся домой. Родители еще спали. Он принялся искать кошелек и заблудился посреди маленькой мебели в этих маленьких комнатах: он ничего не узнавал. Какой смешной дом! Сэм не представлял, как можно здесь жить! Ему захотелось взглянуть на свои игрушки, которые он оставил накануне под елкой: елка превратилась в маленькое деревце, высотой не больше Сэма – тщедушное и нагонявшее тоску, оно напоминало подыхающего старого пса. Сэм отвернулся. Он заметил разноцветные штуковины из дерева и железа, сваленные кучей на полу, – дурацкие, толстые, бесформенные, и убежал в гостиную.

Со слезами на глазах, Сэм наконец отыскал кошелек, засунул его в карман (надо же – там лежали две новые пачки!) и поскорее вернулся на улицу, где уже появились люди и снег стал грязным, но при этом сияло доброе солнце.

Сэму перехотелось шоколада. К тому же он забыл дома круассаны, и у него пропал аппетит. Но уныние рассеялось, когда Сэм снова принялся разгуливать на своих взрослых, верблюжьих ногах. Так он добрался до сквера, где каждый день встречался с Марианной – хотя ей было всего восемь с половиной, она была потрясающей подружкой!

Сэм вспомнил, что они договаривались встретиться сегодня утром и рассказать друг другу, как провели Рождество. Они будут, как всегда, много целоваться, и, как всегда, Сэм засунет ей руку в то место, которое нельзя называть, а Марианна сделает то же самое ему! И потом они подерутся.

Он толкнул калитку сквера и с радостью посмотрел на огромные следы своих больших ног на девственном снегу. Это были настоящие ноги, которые не подскальзываются на каждом шагу! А бархатистый снег так громко скрипел под его подошвами...

Он столкнулся со сторожем (очень добрым дедушкой, как считал Сэм) и весело сказал:

– Привет, Пьеро!

Сторож допускал такую фамильярность от детей. Но дядя Пьер, видимо, не узнал Сэма и ничего не ответил. Что это за тип явился ни свет ни заря в сквер и обращается с ним, господином сторожем, будто со швейцаром ночного кафе? Они что, вместе пасли свиней или сидели с детьми?.. Сторож решил, что нужно смотреть за этим странным посетителем в оба.

Сэм пошел по своей любимой аллее и несказанно обрадовался, заметив впереди на распутье свою подружку Марианну, которая, присев на корточки рядом с их скамейкой, лепила снежки и складывала их в огромную кучу.

Сэм подбежал и крикнул:

– Марианна! (Хотя, на самом деле, ее звали, наверное, Мари-Анна.)

Девочка подняла глаза и испугалась, когда к ней бросился незнакомый дядя. Она спряталась за спинкой скамейки. Сэм набрал в пригоршню снега, слегка смял его и швырнул в Марианну. Затем он со смехом развалил ногой груду из снежков, сложенную девчонкой, и, усевшись на скамейку, схватил Марианну за волосы. Еще никогда она не казалась ему такой красивой. Теперь-то уж они нацелуются всласть! Чего же он ждет? С силой притянув к себе голову девочки, Сэм крепко поцеловал Марианну в губы.

Девочка завизжала, как недорезанная, а следивший за ними дядя Пьер накинулся на Сэма и сильно ударил его кулаком по лицу.

– Сволочь! Садист! Я все видел! Гад! – заорал сторож. Спасенная маленькая девочка заревела навзрыд, а на молодого человека в выцветшем красном свитере (надетом, правда, лицевой стороной) посыпались удары, у него пошла носом кровь, и он закричал: «Ай-ай-ай!» (Но это ему не помогло.)

Семья Марианны жила как раз напротив: девочка помчалась туда со всех ног, чтобы рассказать о случившемся. А сторож, кусая Сэма за руку и пиная под зад, приволок его в комиссариат, находившийся на другой стороне.

– Сволочь! Гад! Садист! Мерзавец! – выкрикивал дядя Пьер на всю улицу, пока вел окровавленного Сэма, который не понимал, что произошло. Он забыл произнести короткое слово «ух», чтобы наконец выпутаться из этой истории.

– Он напал на маленькую девочку в сквере! – заверещал дядя Пьер перед полицейскими. – Я все видел! Он зверски схватил ее за бедные волосики, похотливо прижал к себе, бешено разорвал ее непорочное розовое бельишко, умело облизал ее бедные невинные губки и запустил свои развратные когти в ее прелестную, дивную, сладостную, девственную маленькую п...

– Хватит, мы все поняли! – перебил капрал.

– Но я не нападал на Марианну! – возразил Сэм, придя в чувства. – Она сама дура! Я просто пошутил!

– Ах вот как, просто пошутил? – переспросил капрал – здоровенный детина, похожий на мясника, который питал необъяснимую ненависть к каждому, кто входил в его учреждение.

– Ладно, тогда я тоже просто пошучу, приятель! – сказал он и спокойно отвесил Сэму пару крепких оплеух, а затем ударил коленом в живот.

Тогда Сэм наконец вспомнил волшебное слово и закричал во всю глотку:

– Ух! Ух! Ух!.. Быстрей! Ух!

– Что значит «ух»? – спросил капрал (он никогда не слышал, чтобы его клиентура так выражалась, когда он прибегал к тому, что в газетах для рассудительных взрослых именуется «злоупотреблениями».) -Ух?.. Он сказал «ух»?

Но в ту же секунду на кафельном полу комиссариата не осталось никого, кроме маленького семилетнего Сэма, который плакал горючими слезами, а из носа у него текло до самого подбородка.

– Что-что? Что это? Что? – завопил изумленный капрал.

– Это же я – Сэм! – сказал Сэм, повернувшись к дяде Пьеру, который знал его с пеленок.

– Да, это он! Сэм! Просто он надел свитер наизнанку! – воскликнул сторож.

– Как так? Что-что? А? Что-что? Как так? – затараторил капрал и отвесил Сэму приличную оплеуху для очистки совести (или, возможно, для того, чтобы у прежнего правонарушителя и нынешнего было хоть что-то общее).

Но как только Сэм снова стал маленького роста, он уже не хотел терпеть побои, а жестоко ударил полицейского ногой по голени, назвал его «ублюдком» и выбежал из комиссариата, так что капралу оставалось только спросить у дяди Пьера адрес родителей Сэма, чтобы провести дознание и поставить на вид.

Когда Сэм решил, что отошел на приличное расстояние (пусть ему и пришлось слишком долго бежать!), он остановился и отдышался. Сэм умылся снегом: засохшая кровь стягивала кожу. Он так сильно разгорячился, что даже снял пуловер и переодел его лицевой стороной.

Сэм очутился на улице, которой никогда раньше не видел. Чтобы чувствовать себя свободнее, он сказал: «Ай!», и тут же прохожий, с которым он столкнулся, машинально ответил: «Простите» (подумав, наверное, что наступил ему на ногу).

Но чем заниматься – хоть большому, хоть маленькому? Как провести день? Сэм начал понимать, что, каким бы ни был его рост, от этого места и этих людей не дождешься ничего хорошего. Он хотел стать большим, потому что ему надоело быть маленьким. Теперь же он думал, что разницы никакой нет. Нужно стать ни тем, ни другим. Но такого не бывает.

Сэм решил еще немного воспользоваться даром, которым наделил его волшебник. Он подумал, что еще никогда не видел, как выглядит взрослый человек голым (а это сильно разжигало его любопытство). Теперь, когда у него были нормальные деньги из маминого кошелька, он мог зайти в кафе, заглянуть в туалет и все рассмотреть!

Так он и сделал. Первые туалетные впечатления его поразили, тогда Сэм разделся полностью и внимательно изучил остальное. Его больше всего рассмешили волосы на заднице. Ну а к толстой штуковине спереди он быстро привык, словно та была у него всегда, и пользовался ею по своему усмотрению. Нет, это было совсем не так интересно, как верблюжьи ноги! Право же, совсем не так!

Вдруг ему пришло в голову позвонить родителям. Сэм хорошо знал номер. Кабинка находилась как раз рядом с туалетом, и у него в кармане была мелочь. Разумеется, он еще ни разу им не звонил. Это было бы забавно! Сэм часто пытался позвонить из дому себе же домой, играясь с трубкой, но никто не отвечал.

Он сделал все необходимое и услышал сигнал. После пяти гудков раздался щелчок, и странный, строгий голос, которого Сэм не слышал раньше, сказал:

– Алло?

– Алло, это я! – воскликнул Сэм.

– Извините, какой номер вам нужен? – спросил мужской голос.

– Папа? Это ты, папа, это Сэм! – со смехом сказал Сэм.

– Что значит «Сэм»? Какой еще Сэм? Кто вам нужен, мсье? – спросил раздраженный голос (наверное, родители Сэма обнаружили, что он исчез, и пережили страшную драму).

– Я, Сэм! – повторил Сэм. – Ой, нет, да, погоди! Ты не поймешь! Подожди! Я скажу «Ух!», и готово! Теперь ты меня узнаешь? – сказал Сэм (который снова заговорил голосом семилетнего мальчика).

– Сэм! – произнес потрясенный отец. – Сэм? Так это ты!.. Но где ты, малыш?

– Просто теперь я могу становиться большим, когда захочу! – весело объяснил Сэм. – Поэтому я звоню вам домой. Классно, да?

– Сэм! Сэм! Умоляю тебя! Где ты? Кто с тобой? Кто тот дядя, который говорил только что, когда я снял трубку? Кто-то... кто-то тебя... увел, Сэм?

– Да нет же, это я! – сказал ошарашенный Сэм. – Понимаешь? Сегодня ночью, когда я был у себя в комнате, один дядя рассказал мне, как стать большим! А ты не видел деньги на буфете? В кухне? Это я положил! Мне нужно просто сказать «Ай!», и я вырастаю, а потом они торчат из кармана! (Последнюю фразу Сэм произнес, разумеется, своим взрослым голосом.)

– Мсье, – сказал папа Сэма, – мы с женой действительно обнаружили примерно пятьдесят тысяч франков в том месте, которое вы указали. Но я ничего не понимаю! Мы ничего не понимаем! Если вы похитили Сэма, заберите свои деньги и верните нам нашего сына! Объяснитесь, умоляю вас!

– Так это настоящие деньги? – удивленно спросил Сэм.

– Что за вопрос! – удрученно вздохнул отец. -Вы похищаете моего сына, платите за него, как за товар, и теперь спрашиваете у меня, не фальшивые ли это деньги? Но мне плевать на это! Мой сын не продается!

Реакция отца начинала уже казаться Сэму нелепой. А как же кошелек матери?

– Послушай, папа! – сказал Сэм. – Ты и правда глупый! Я сейчас приду домой и покажу тебе, раз ты не веришь!

И Сэм повесил трубку. Он вышел из кафе и тут же стал в тупик: он не знал, как вернуться домой. С ним здесь никогда не гуляли. Как называется улица? Ах да, он спросит у кого-нибудь.

Наконец ему объяснили дорогу, и он добрался до своего дома. Он вошел таким, как был, то есть взрослым человеком, и толкнул дверь. В прихожую выскочил отец.

– Ну что, папа? – сказал Сэм. – Теперь ты видишь, да?

– Это вы! Это вы! Я узнал ваш голос! – закричал отец Сэма, набросившись на молодого человека. -Вы забрали у меня сына! Подлец! И вы посмели... вы посмели...

Он схватил Сэма и ударил его по лицу, обезумев от ярости.

– Папа! – закричал Сэм. – Папа! Да перестань же! Это я! Я! Сэм!

И так же, как незадолго до этого в комиссариате, Сэм наконец вспомнил и крикнул: «Ух!» Он снова стал тем, кого родители могли узнать – маленьким ребенком с избитым лицом. Тем, кого они любили. Остолбеневший отец попятился на целый метр.

– Сэм! Сэм! – воскликнул он. – Но я схожу с ума! Сэм! – и он позвал жену, которая находилась неподалеку и тоже сказала: «Сэм!»

– Ну ладно, ай, ай и ай!.. Сука! – завопил разъяренный Сэм, обливаясь слезами, и тут же снова стал большим. – А теперь, сволочь! А? – крикнул он.

– Послушайте... или, точнее, послушай, Сэм, или кто ты там, – сказал отец, окончательно запутавшись, – ты не мог бы... э-э... снова стать маленьким и спокойно нам все объяснить? Я... готов тебе поверить, Сэм, мы сделаем все возможное... я... но только для начала стань таким, как прежде, пожалуйста! Стань нашим сыном! Тогда я тебе поверю... и смирюсь со всем!

И мать Сэма заплакала, словно ее ребенок скоропостижно скончался прямо у нее на глазах. Эти крики бесили Сэма, и он сказал: «Ух!». Мама тут же накинулась на него, стиснула в объятьях, осыпала поцелуями. А отец с угрюмым лицом и поникшим взглядом уселся на соломенный стул, украшавший прихожую.

Тогда Сэм постарался объяснить как можно доходчивее. Он рассказал о старом ночном волшебнике, звездах, желании, круассанах, деньгах, Марианне и побоях! При этом он так возмущался, что даже заплакал, стиснул зубы и стал бить кулаком по стене, но потом взял себя в руки и не крикнул: «Ай!», хотя руке было очень больно.

Родители слушали молча, в полной прострации. Конечно, они не верили в чудеса или волшебство. Они даже никогда не водили Сэма к психотерапевту, несмотря на его непримиримый, непокорный дух. Словом, Сэму пришлось десять раз становиться у них на глазах то большим, то маленьким, чтобы они наконец смирились со своим горем.

– Я никогда не смогу! Никогда! – жалобно повторяла мама Сэма всякий раз, когда тот принимал вид красивого парня двадцати пяти лет (или около того). И она обнимала его, словно воскресшего из мертвых, всякий раз, когда он снова становился маленьким.

Но родителям Сэма пришлось с этим свыкнуться. Приснившийся волшебник не уточнил, наградил ли он Сэма своим страшным даром временно или навсегда. В любом, даже самом крайнем случае, это должно было закончиться, когда Сэм (Сэм-маленький, как его теперь называли, дабы отличать от «другого») вырастет и, стало быть, сольется со своим двойником.

Сэм не понимал, почему родителям он больше нравился маленьким. Конечно, за столом это обходилось дешевле, но спал-то он в своем маленьком состоянии, так что пока еще незачем было покупать длинную кровать. Тем не менее, с Сэма взяли обещание, что он никогда – никогда-никогда – не будет показываться «большим» на улице, в школе или в сквере, что это останется семейной тайной и что он никогда не будет менять свой рост из-за вредной учительницы, разборчивой девочки или драчливого дружка! Сэм пообещал, цедя слова сквозь зубы. С каждым днем взрослое тело устраивало его все больше и больше, и поскольку чудо с пачками денег, похоже, было таким же бесконечным, как и все остальное, он стал вести после школы вторую жизнь во взрослом облике, о которой никто не знал.

Шли годы, одно Рождество сменялось другим, и наконец пришлось признать очевидное: дар, полученный Сэмом, оказался вовсе не тем, чем он казался.

Со временем Сэм-болыиой нормально старился (если судить по внешнему облику) и достиг примерно лет тридцати. Но зато Сэм-маленький не рос вообще: он навсегда остался семилетним. И когда нужно было поменять его кровать, и впрямь отслужившую свое, ее заменили кроватью такого же размера. Ну и, конечно, Сэма-маленького не стали отдавать в школу. Смирившись со своей судьбой, он учился заочно. Нужно было только определиться, в каком облике он будет сдавать выпускной экзамен – не по годам развитым мальчонкой или отстающим в развитии взрослым.

Однако еще до того, как была назначена дата экзамена, Сэм бесследно исчез. Устав быть семилетним у себя дома и тридцатилетним во всех других местах, он решил оставить свое детство только для себя самого, и говорить «Ай!», принимая взрослый облик перед каждым, кто не был ребенком семи лет (или около того).

На это Рождество родители Сэма почувствовали себя такими измученными, обокраденными, одинокими и ненужными, что решили завести нового ребенка, который, возможно, от них не сбежит.

Ну а Сэм тем же вечером снял роскошные апартаменты в дорогом отеле, купил елку, игрушки, сладости, шоколад и не забыл о шампанском для своего двойника. Затем, когда наступила ночь, он запер дверь на засов, сказал: «Ух!» и снова стал Сэмом-маленьким.