Текст книги "Набоков в Берлине"
Автор книги: Томас Урбан
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Рассказ начинается с путаницы, с типичного для Набокова мотива двойничества: рассказчик, очевидно, русский эмигрант либерального толка, по ошибке получает приглашение на встречу дамского клуба в провинциальном американском городке, которое, как выясняется потом, было адресовано, собственно, его однофамильцу, русскому националисту. Таким образом рассказчик становится свидетелем выступления другого гостя – переселившегося из Германии доктора Шу. Немец чувствует себя обязанным несколько месяцев спустя после окончания войны искать у американских слушателей благосклонности к своим землякам. Для него Гитлер просто безумец – не потому, что он начал войну, а потому, что он вместо того, чтобы напасть на Англию, напал на Россию.
Шу, рассказывающий о состоянии душ «соблазненных немцев», находит благодарную публику.
«Я прошу вас представить, как немецкие юноши с гордостью вступают в какой-нибудь завоеванный ими польский или русский город. Они идут и поют. Они не знают, что их фюрер безумен; они простодушно верят, что принесли павшему городу надежду, счастье и чудесный порядок, они трогательно добродушны и полны самых лучших намерений. И вот, постепенно, они замечают, что улицы, по которым они так по-мальчишески, так уверенно маршируют, заполняет безмолвная и неподвижная толпа евреев, взирающих на них со свирепой ненавистью, оскорбляющих каждого проходящего мимо них солдата, – нет, не словами, для этого они слишком умны, – но злобными взглядами и плохо скрываемыми ухмылками»[199]199
ВН (АП), т. 3, стр. 225–226.
[Закрыть].
По словам Шу, его земляки были мечтателями, которые стали жертвами Гитлера точно так же, как и их соседи. Рассказы о немецких зверствах – это не что иное, как пропаганда, выдумки американской прессы, которой заправляют евреи. Его речь в защиту немцев дополняет одна из слушательниц:
«Любой разумный человек согласится с вашими словами насчет того, что не виноваты они в этих так называемых немецких зверствах, большую часть которых, скорее всего, сами же евреи и выдумали. Я просто из себя выхожу, когда слышу всю эту трескотню про печи да про застенки, в которых, если они вообще существовали, и орудовало то всего несколько человек, таких же ненормальных, как Гитлер»[200]200
ВН (АП), т. 3, стр. 226.
[Закрыть].
Не в силах больше выносить эти тирады, на которые слушательницы отвечали согласными кивками головы и аплодисментами рассказчик покидает собрание. Неожиданно встретив доктора Шу на следующий день, он, обменявшись с ним несколькими словами, хочет ударить его, но немец уклоняется. Рассказчик смотрит ему вслед и спрашивает себя, «как этим мозгливым немцам удается, нацепив дождевик, становиться такими пухлыми со спины»[201]201
ВН (АП), т. 3, стр. 231.
[Закрыть].
Иронический поворот в конце рассказа не снимает чувства отвращения, которое автор очевидно хотел вызвать у читателя. Шу изображен крайне несимпатичным, это дополнительно снижает пафос его лживых речей. Несмотря на то, что изображение некоторых главных фигур доведено до карикатуры, сам рассказ звучит как обвинение.
К литературному осмыслению темы массового уничтожения евреев Набоков обратился лишь более десятилетия спустя после окончания войны; он показал это сквозь призму воспоминаний профессора Пнина в романе «Пнин». Пнин узнает, что его бывшая невеста, которую он очень любил и с которой оказался разлучен в результате неурядиц Гражданской войны в России, погибла в концентрационном лагере:
«Приходится забывать – ведь нельзя же жить с мыслью о том, что эту грациозную, хрупкую молодую женщину с такими глазами, с такой улыбкой, с такими садами и снегами в прошлом, привезли в скотном вагоне в лагерь уничтожения и умертвили инъекцией фенола в сердце, в нежное сердце, которое билось в сумерках прошлого под твоими губами. И поскольку точный характер ее смерти зарегистрирован не был, в его сознании Мира умирала множеством смертей и множество раз воскресала лишь для того, чтобы умирать снова и снова: вышколенная медицинская сестра уводила ее, и хрустело стекло, и ей прививали какую-то пакость, столбнячную сыворотку, и травили синильной кислотой под фальшивым душем, и сжигали заживо в яме на политых бензином буковых дровах»[202]202
ВН (АП), т. 3, стр. 121–122.
[Закрыть].
В романе «Пнин» не случайно говорится, что Бухенвальд находился всего лишь на расстоянии часа ходьбы от Веймара, города немецкой классики, в котором жил и творил Гете, в глазах Набокова мастер пошлости.
Мысли о возвращении в Берлин
Однако когда через два десятилетия после войны Набоков познакомился с молодым поколением в Германии, он постепенно дифференцировал свое суждение. О том, что он стал заметно мягче относиться к немцам, свидетельствует энергия и тщательность, с которой он вместе с женой просматривал немецкие переводы своих произведений. Примирительно настраивало его и то, что немецкие критики «с необыкновенной остротой мысли и художественной чуткостью поняли и оценили» его книги[203]203
Zimmer. Despot, S. 18.
[Закрыть].
Кроме того, они оба могли принять во внимание то, что федеральное правительство в начале шестидесятых годов перевело Вере деньги – по крайней мере символическое возмещение ущерба как еврейке, потерявшей в результате захвата власти фашистами свое рабочее место[204]204
Andrew Field. VN – The Life and Art of Vladimir Nabokov. New York, 1986, p. 312.
[Закрыть]. Став на старости лет более мягким и, может быть, в какой-то мере убедившись, что молодое поколение немцев стало другим, чем то, которое он знал когда-то, в конце своей жизни он все-таки стал подумывать о том, чтобы еще раз побывать в Берлине и вместе с женой посетить прежние места[205]205
Helga Chudacoff. «„Schmetterlinge sind wie Menschen“. Ein Besuch bei Vladimir Nabokov» // Die Welt [Hamburg] 10.03.1974, S. 60.
[Закрыть]. Но до этого дело не дошло.
Глава VIII
«РОМАН С КОКАИНОМ» – ПРОТОКОЛ ПОИСКА СЛЕДОВ
В конце 1983 года во французском издательстве «Бельфон» появился «Роман с кокаином» таинственного автора по имени М. Агеев и вызвал огромный интерес у публики. Вскоре начались спекуляции по поводу личности автора. Было высказано предположение, что «Роман с кокаином», возможно, написан в Берлине Владимиром Набоковым, скрывшимся под псевдонимом М. Агеев. Спор о личности автора привлек к себе внимание любителей литературных загадок во всем мире. Издательства разных стран, публиковавшие книгу, в целях рекламы более или менее неприкрыто указывали на возможное авторство Набокова. Загадка оставалась неразрешенной. И только около десяти лет спустя были найдены архивные материалы, которые могли послужить ключом к ее решению. Они находились в московских архивах и десятилетиями оставались недоступными как документы высшей степени секретности. Да и спор этот интересовал под конец лишь небольшую горстку филологов.
Рукопись из Стамбула
Исповеди и галлюцинации молодого человека-наркомана, живущего в Москве в годы накануне и после Октябрьской революции, стали в середине восьмидесятых годов мировым бестселлером. Путь превращения «Романа с кокаином» в культовую книгу начался в 1983 году с Франции. Известное парижское издательство «Пьер Бельфон» с гордостью объявило в целой серии анонсов, что оно открыло новую литературную звезду – М. Агеева, до сих пор совершенно неизвестного русского писателя[206]206
V. Aguéev. Le Roman avec cocaine. Paris, Belfond, 1983.
[Закрыть].
Предисловие к французскому изданию содержало некоторые сведения о нем: оригинальное издание появилось в 1936 году в небольшом русском эмигрантском издательстве в Париже. Автор является уроженцем Москвы, его подлинное имя было предположительно Марк Леви. Как и десятки тысяч его земляков, он после поражения белых в Гражданской войне эмигрировал из России в Берлин. Оттуда он переселился в Стамбул, из которого переслал свою рукопись в Париж. Следы его теряются где-то у Босфора, вполне возможно, что он умер, приняв слишком большую дозу кокаина.
Для рецензентов эта версия звучала вполне приемлемо. Но потом возникли предположения, что автор романа, судя по сверкающему калейдоскопу лихорадочных снов, миражей и галлюцинаций, не только читал работу Зигмунда Фрейда «О коке», но и имел собственный опыт употребления наркотиков. Имя автора, а также обращение в романе к теме антисемитизма свидетельствуют о том, что он был еврей.
Информация об авторе романа имеется в книге о «Русском Монпарнасе». В парижском городском квартале Монпарнас, в тридцатые годы излюбленном месте проживания артистической богемы, встречались молодые русские поэты, под влиянием западноевропейского модернизма искавшие новые формы в литературе. Писатель Василий Яновский вспоминает в своей книге «Поля Елисейские», как он, будучи редактором одного из парижских издательств, по почте получил рукопись «Романа с кокаином». Судя по адресу на пакете, почта была отправлена из Стамбула. Сотрудница издательства молодая поэтесса Лидия Червинская во время своей поездки в Турцию лично познакомилась с автором, писавшим под псевдонимом Агеев. Позже он прислал ей в Париж свой латиноамериканский загранпаспорт, выданный на имя Марка Леви. Лидия Червинская должна была продлить его в консульстве этой страны, но потеряла документ[207]207
Василий Яновский. Поля Елисейские. New York, 1983, p. 236.
[Закрыть].
Усердная работа ученого
Известный профессор славистики Никита Струве выдвигал другую версию. По его мнению, Лидия Червинская и Леви-Агеев играли при публикации романа в лучшем случае роли курьера и подставного лица. Настоящим автором является не кто иной, как Владимир Набоков, пожелавший скрыть свои эксперименты с наркотиками.
«Можно предположить, что игры ради Набоков хотел оставить после себя роман без имени, как бросают на авось бутылку в море. Если так, то он оказался прав. Из безымянных или малоизвестных произведений эмигрантской литературы „Роман с кокаином“ полвека спустя после написания выплыл наконец на берег известности. А завтра, смеем надеяться, он станет девятым по счету русским романом одного из самых виртуозных, но и жутких писателей XX века»[208]208
Никита Струве. «К разгадке одной литературной тайны: „Роман с кокаином“ М. Агеева» // Вестник русского христианского движения [Париж] 144(1985), стр. 165–179.
[Закрыть].
Слово Струве имеет в славистике вес: заведующий кафедрой современной русской литературы в Сорбонне является ученым с мировым именем. Кроме того, он выходец из известной петербургской семьи, которая была в дружеских отношениях с Набоковыми. Его отец Глеб Струве не только был автором первой истории литературы русской эмиграции, но и своими многочисленными положительными рецензиями в двадцатые и тридцатые годы способствовал утверждению славы Набокова. Во время своих поездок из Берлина в Париж Набоков часто ночевал в доме Струве[209]209
Глеб Струве. Русская литература в изгнании. New York, 1956, p. 354.
[Закрыть].
По мнению Струве, бросаются в глаза параллели между «Романом с кокаином» и произведениями Набокова этого периода, например романом «Подвиг», начиная с характеристики главных героев. Кроме того, совпадают многочисленные подробности. Так, в романе «Подвиг» встречается некая Соня в утреннем халате и шлепанцах; у Агеева тоже появляется некая Соня в таком же одеянии. Оба автора (если их действительно двое) используют одинаково построенные метафоры, оба со старательной точностью описывают жесты и мимику, оба любят звукопись и изобретают звукоподражательные глаголы, оба используют в своих литературных произведениях сны и галлюцинации. У Набокова в «Приглашении на казнь» один из персонажей страдает дефектом речи, в «Романе с кокаином» тоже. У Агеева определенную роль играет памятник Гоголю, а не собирал ли Набоков уже тогда материал для своей книги о Николае Гоголе? Пестрое собрание параллелей и совпадений, плод усердного труда настоящего ученого.
Статья Струве вызвала в середине восьмидесятых годов большое волнение в кругу уже поседевших знакомых умершего несколько лет назад Набокова. Сказала свое слово и к тому времени уже восьмидесятишестилетняя Вера Набокова:
«Мой муж Владимир Набоков „Роман с кокаином“ не писал, псевдонимом „Агеев“ никогда не пользовался, […] в Москве никогда не был, в жизни своей не касался кокаина (как и вообще никаких наркотиков) и писал, в отличие от писателя Агеева, на чистом и правильном русском петербургском языке. […] Мне кажется удивительным, что проф. Струве, специалист по русскому языку и литературе, мог спутать вульгарный и часто неправильный слог Агеева со слогом тончайшего стилиста В. Набокова»[210]210
В. Набокова. «Письмо в редакцию» // Русская мысль [Париж] 13.12.1985, стр. 14.
[Закрыть].
Многие филологи поддержали ее. Они указали на то, что в «Романе с кокаином» нет типичных для Набокова литературных намеков, а также отсутствует характерный основной тон игривой иронии. Кроме того, здесь отсутствуют типичные для Набокова и определяющие его стиль сложные речевые периоды с синтаксическими вложениями, а также смены перспективы. Однако ни Вера Набокова, ни аналитики стиля не могли убедить профессора литературы. Струве опубликовал вторую статью с новыми доказательствами авторства Набокова[211]211
Никита Струве. «Спор вокруг В. Набокова и „Романа с кокаином“» // Вестник христианского русского движения [Париж] 146 (1986), стр. 156–175.
[Закрыть]. Он указал на то, что Набоков во многих своих произведениях берлинского периода упоминает кокаинистов, например, в рассказе «Случай», который по этой причине не был опубликован в «Руле». Поэтому Вера Набокова либо ничего не знала об авторстве Набокова – либо хотела по-прежнему придерживаться принятой тогда маскировки.
Спор с русским Монпарнасом
Владимир Набоков любил играть именами, анаграммами, псевдонимами, шифрами и загадками. Временами он комбинировал оттачивание слов и стихов с облачением их в загадки, как он это сделал в томике «Поэмы и проблемы» (1971) – собрании стихотворений и шахматных задач. Ожидая результата, он, явно кокетничая своей загадочностью, наблюдал за попытками филологов расшифровать его произведения.
Набоков пользуется в своих произведениях средством очуждения биографий реально существующих людей, прежде всего знакомых, к которым не испытывал особой симпатии. К ним относились молодые литераторы русского Монпарнаса в Париже, с которыми Набоков ожесточенно враждовал на протяжении многих лет. Русский Монпарнас объявил войну консервативным писателям из окружения лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина и возвел в свои кумиры психологизирующих модернистов Пруста, Жида, Джойса и Кафку, а также врача-психиатра Фрейда. Набоков, будучи противником всякого рода психологических интерпретаций и кричащих стилистических экспериментов, карикатурно изобразил авангардистов в своем последнем романе «Смотри на арлекинов!» как «банду пьяниц и болтунов».
Произведения этих в большинстве своем живущих в бедности поэтов, в том числе Василия Яновского и умершего в 1935 году от чрезмерной дозы героина Бориса Поплавского, публиковались тогда самыми малыми тиражами. К ним принадлежала и Лидия Червинская. Десятилетиями их имена были известны лишь немногим историкам литературы; сегодня, шесть десятилетий спустя после русского Монпарнаса, книга Яновского о «русском Париже» между двумя войнами издана у него на родине уже несколькими тиражами. Борис Поплавский, которого Набоков в своих мемуарах называет «далекой скрипкой между близких балалаек», стал сегодня для нынешней литературной богемы в России культовым автором[212]212
ВН (АП), т. 5, стр. 564.
[Закрыть].
Конфликт между Набоковым и русским Монпарнасом имел множество причин: Набокову завидовали, видя, что он уже в берлинский период оценивался многими критиками как новая надежда русской литературы. Своим временами надменным поведением он не привлекал к себе друзей из среды богемы и авангардистов. Непосредственным поводом, вызвавшим напряженность, была написанная в начале тридцатых годов ироническая рецензия Набокова на книгу одной из поэтесс русского Монпарнаса. Ответные атаки парижских русских, прежде всего литературного критика Георгия Адамовича, на «берлинского» Набокова были очень грубыми.
Выступление Василия Шивкова
Ответный удар Набокова последовал с задержкой на несколько лет, но с тонким расчетом и изысканностью. Весной 1939 года он под псевдонимом Василий Шивков[213]213
Ошибка переводчика. Стихи были подписаны псевдонимом Василий Шишков. Также называется и упомянутый ниже рассказ – прим. верстальщика fb2
[Закрыть] послал в выходивший в Париже журнал «Современные записки» стихотворение под названием «Поэты», написанное в традиционном размере и с рифмой. Георгий Адамович имел обыкновение обсуждать каждый новый номер «Современных записок» в русской эмигрантской газете «Последние новости»[214]214
Современные записки [Париж] 69 (1939), стр. 214–215.
[Закрыть]. План удался. Адамович, который до сих пор лишь по-бекмессеровски разносил произведения Набокова, расхвалил это стихотворение в самых высоких тонах: «Каждый стих сверкает талантом, каждое слово, льющаяся мелодия подкупают и убеждают». Наводивший страх критик прогнозировал: «Вполне возможно, что через год или два имя его будет известно каждому, кому дорога русская поэзия»[215]215
Последние новости [Париж] 17.08.1939, стр. 5.
[Закрыть].
Ответ на вопрос Адамовича о личности этого автора последовал не сразу. Набоков представил ожидаемую биографию в своей любимой манере. Под известным всем псевдонимом Сирин он послал в «Последние новости» 12 сентября 1939 года рассказ под названием «Василий Шивков». К известному литературному критику по имени Набоков после вечера, на котором он читал свои произведения, обращается незнакомец. Его зовут Василий Шивков, он поэт и просит критически взглянуть на его новые творения. Они договариваются о встрече. Покровительственно-небрежно критик формулирует свое суждение: стихи совершенно никудышные. Но Шивков ничуть не расстроен. Он вынимает из кармана другую тетрадь. Это его «настоящие» стихи. Первую тетрадку он дал ему просто для пробы, чтобы проверить его. Второе собрание оказывается в глазах сначала столь скептически настроенного критика отличным, похвалы Набокова звучат как парафраз рецензии Адамовича[216]216
ВН (РП), т. 5, стр. 407–411.
[Закрыть].
Адамович был не единственной жертвой любви Набокова к зашифрованным высказываниям, на которую указывал и Никита Струве в качестве аргумента, подтверждающего его тезис об авторстве «Романа с кокаином». Так, Набоков-Сирин уже в начале двадцатых годов опубликовал в Берлине перевод первого акта трагедии «Путники» английской писательницы Вивиан Кэлмбруд. По крайней мере, так говорилось в кратком вступительном замечании, так это было воспринято и критикой. Но на самом деле эта англичанка абсолютная фикция, ее имя является легко раскрываемой анаграммой имени ее создателя. Роману «Приглашение на казнь» предпослана цитата из «Discours sur les Ombres» Делаланда. Несколько десятилетий спустя Набоков признался, что и цитата и имя писателя являются его собственной выдумкой[217]217
Brian Boyd. Vladimir Nabokov. The Russian Years. Princeton NJ, 1990, p. 511.
[Закрыть].
Любовный роман на Босфоре
Таким образом, Набоков был не только Сирином, но и Шивковым, и Кэлмбрудом и Делаландом. Но был ли он также и Агеевым? Свидетели-современники оспаривают это, в том числе и Василий Яновский[218]218
Василий Яновский. Письмо H. Струве от 6.04.1986.
[Закрыть]. Летописец русского Монпарнаса, которому исполнилось уже восемьдесят пять лет, тоже сказал свое слово в 1985 году. Яновский дал решающую подсказку: следует разыскать Лидию Червинскую, так как она единственная пятьдесят лет назад встречалась с Леви (Агеевым). Лидия Червинская считалась человеком эксцентричным и ненадежным. Яновский рассказал, что она по поручению друзей из числа русских эмигрантов, которые сражались против немецких оккупантов в рядах французского Сопротивления, должна была участвовать в операции по спасению еврейских детей. Из-за ее неосторожности операция эта провалилась, и после войны участники движения Сопротивления хотели даже организовать судебный процесс над ней[219]219
Яновский, стр. 236.
[Закрыть].
Одному французскому журналисту удалось разыскать Лидию Червинскую в пансионате для престарелых под Парижем[220]220
Allain Garric. «Roman avec Nabokov» // Libération [Paris] 26.12.1985, p. 21–24.
[Закрыть]. Ей к этому времени уже исполнилось семьдесят восемь лет, она была крепкой, но память временами ее подводила. Агеева она вспомнила сразу: «Красивый мальчик, il était un beau garçon!». По ее словам, он был высоким и стройным с каштаново-коричневыми волосами. Лидии Червинской он понравился с первого взгляда, и она стала его любовницей. Она подтвердила, что Агеев это псевдоним, и что его настоящее имя Марк Леви. Леви был русским евреем – и советским агентом.
Вот ее история. В 1935 году она – ей тогда было двадцать восемь лет – получила от своих друзей по русскому Монпарнасу поручение разыскать автора «Романа с кокаином» в Стамбуле, откуда была прислана рукопись книги. Лидия каждое лето посещала в Стамбуле своих родителей, которые нашли там прибежище после Гражданской войны в России и смогли обосноваться вполне благополучно. Когда Лидия Червинская отыскала указанный адрес в одном из кривых переулков Галаты, старой еврейской части города, ее охватил ужас: она стояла перед домом для умалишенных. Марк Леви страдал галлюцинациями и руки его постоянно дрожали. Лидия вызволила его из этого заведения и благодаря влиянию своего отца устроила в русской книжной лавке.
Марк Леви alias Агеев поведал ей свою историю. Как уроженец Москвы он окончил в родном городе гимназию. Его руки дрожат с тех пор, как во время Гражданской войны он застрелил офицера Красной Армии. После бегства он устроился у своих родственников в Берлине. Работал в скорняжной мастерской, продержался в столице круглым счетом десять лет. Тогда же начал принимать кокаин, хотя и не часто. В 1933 году на пароходе переправился в Стамбул. Он понял, что для него как для еврея в Германии нет будущего. Из Стамбула он послал рукопись «Романа с кокаином» в Париж.
В конце лета поездом «Восточный экспресс» Лидия Червинская покинула столицу на Босфоре. Вскоре после возвращения в Париж, как она вспоминала полстолетия спустя, она получила от Леви почту из Стамбула. В конверте лежал его заграничный паспорт. В приложенном письме Леви просил продлить документ. Речь шла о паспорте какой-то южноамериканской страны. Как видим, до сих пор сведения Лидии Червинской совпадают с тем, что говорил Яновский. Позже отец написал ей из Стамбула, что Леви вернулся в Советский Союз.
Фантом роковой женщины?
Но сведения о южноамериканском паспорте и интригующее указание на то, что Леви был советским агентом, который какое-то время жил в психоневрологической больнице в Турции, были восприняты как совершенно не относящиеся к делу и делающие всю историю Червинской неправдоподобной. Никита Струве шестью восклицательными знаками подчеркнул в своей статье неправдоподобность Червинской.
До описания Червинской действительно не было никаких подтверждений того, что Леви, он же Агеев, написал свой «Роман с кокаином» в Берлине. Выходит, что у Леви не было контактов с другими русскими писателями? Или же он был всего лишь фантомом, выдуманным Лидией Червинской, единственной свидетельницей его существования? Возможно даже, что она придумала эту историю вместе с Набоковым, как гласила новая версия. Набоков с начала тридцатых годов поддерживал регулярные контакты с парижскими литературными кружками. Следовательно, он и Лидия Червинская могли там познакомиться.
В «русском Париже» восприняли рассказы Червинской о ее встрече с Леви со скепсисом[222]222
Б. Равдин. «Об авторе „Романа с кокаином“» // Даугава [Рига] 2.1992, стр. 171–174.
[Закрыть]. Так, редакция «Последних новостей» отказалась в середине тридцатых годов печатать ее историю о Леви alias Агееве. Полстолетия спустя Лидия Червинская не смогла больше ничего сделать для прояснения этого вопроса. Вскоре после встречи с французским журналистом состояние ее здоровья ухудшилось. В 1988 году она в возрасте восьмидесяти двух лет умерла в госпитале под Парижем.
Тезис о берлинском заговоре
Еще до смерти Лидии Червинской другие следы заводили поиск в тупик, в том числе те, на которые указывал кинорежиссер Геза фон Чиффра, утверждавший, что был знаком с Леви в Берлине. В двадцатые годы в легендарном «Романском кафе», излюбленном месте встреч немецкой и русской артистической богемы, некий Марк Леви время от времени продавал меховые шапки[223]223
Géza von Cziffra. «Tatspur Floh» // Der Spiegel [Hamburg] 26.05.1986, S. 13.
[Закрыть]. Чиффра, который по его собственным словам брал тогда у Набокова уроки английского языка, сообщил далее, что Леви ему представил писатель Йозеф Рот. В биографиях Рота имя Леви, однако, не упоминается. Хранители его рукописного наследия тоже не встречали этого имени.
Чиффра не мог, таким образом, помочь в дальнейших поисках. Поиск следов в Израиле, Франции и США тоже ни к чему не привел. Из этих стран пришли отклики мнимых наследников Леви, но они не знали ничего сверх того, что уже рассказали о версии Лидии Червинской французские газеты и эмигрантская русская пресса. Мнимые наследники явно рассчитывали на часть тех миллионов, которые заработал на бестселлере парижский издатель.
А между тем существование Марка Леви в Стамбуле получило официальное подтверждение. Согласно записям в книгу стамбульского раввината 25 севата 5696 года, то есть 18 февраля 1936 года, в одной из городских больниц умер мужчина с таким именем и был похоронен на следующий день за счет еврейской общины в могиле для бедных[224]224
Письмо Лидии Швейцере автору от 18.07.1986.
[Закрыть]. В семидесятые годы еврейское кладбище было снесено, сегодня по могилам проходит стамбульская городская автострада.
Конечно, это указание на существование Марка Леви еще не доказывает, что он является автором «Романа с кокаином». Разве не мог Набоков познакомиться с Леви в Берлине и дать ему рукопись с собой в Стамбул, чтобы замаскировать свое авторство?
Рассказ Червинской мог быть подтверждением этого тезиса: по ее словам, Леви отказался говорить о книге. Уже тогда ходили слухи, что за Агеевым скрывается Набоков. Леви тогда же послал в Берлин объяснительное письмо, которое, очевидно, где-то затерялось. Точно известно, утверждает Червинская, что Леви читал «Подвиг» Набокова-Сирина. Роман, в котором действие первой главы происходит в Стамбуле (что весьма примечательно), был напечатан в 1932 году в журнале «Современные записки». Струве указал на поразительные параллели между «Романом с кокаином» и «Подвигом». Согласно его анализу, Набоков использовал для двух параллельно написанных романов одни и те же заготовки. Один из них подписан псевдонимом Агеев, другой – псевдонимом Сирин.
После второго открытия романа обсуждалась еще одна теория, согласно которой Набоков и Агеев написали этот роман в Берлине вдвоем. Швейцарский автор, литературовед и переводчик Феликс Филипп Ингольд пришел к выводу, что грубые структуры романа (тема, композиция, идеология) принадлежат Леви, в то время как многочисленные стилевые элементы явно указывают на почерк Набокова[225]225
Felix Philipp Ingold. «Ein Autor wird gesucht. Über den rätselhaften M. Agejew und seinen „Roman mit Kokain“» // Die Zeit [Hamburg] 15.08.1986, S. 35.
[Закрыть].
Споры о версиях авторства через небольшой промежуток времени стали интересовать только узкий круг славистов. Некоторые из них попытались в последние годы путем филологических исследований опровергнуть Струве[226]226
Например, Ив. Толстой. «Тропою тропа, или почему не Набоков был автором „Романа с кокаином“» // Звезда [С.-Петербург] 3.1995, стр. 197–204.
[Закрыть]. Но история возникновения романа так и оставалась загадкой. В имевшихся лексиконах можно было прочесть расхожую формулировку: «Предполагаемым автором является Марк Леви (умер в 1936 году в Стамбуле), но приписывается также и Владимиру Набокову»[227]227
Вольфганг Казак. Лексикон русской литературы XX века. Москва, 1996, стр. 3.
[Закрыть].
В 1990 году, за год до распада Советского Союза, одно из московских издательств опубликовало роман тиражом в полмиллиона экземпляров[228]228
М. Агеев. Роман с кокаином. Москва, Союзпечать, 1990.
[Закрыть]. Издательство использовало в качестве рекламы «доказанное авторство» Набокова и сделало на этом великолепный «гешефт». Предисловие было написано Никитой Струве.
Архив московской гимназии
Когда в 1994 году наконец были представлены весомые доказательства авторства Леви и опровержения тезиса о принадлежности романа Набокову, литературный мир почти не обратил на них внимания[229]229
Thomas Urban. «VN, Agheyev and the „Novel with Cocaine“» // The Nabokovian [Lawrence/Kansas] 38 (1997), p. 52–54.
[Закрыть]. Два русских архивиста, Марина Сорокина и Габриэль Суперфин, напечатали в нерегулярно выходящем малотиражном альманахе, публикующем материалы 169 русских архивов, протокол своего поиска следов под названием: «Версии одной судьбы, или о пользе наивного биографизма»[230]230
Г. Г. Суперфин, М. Ю. Сорокина. «„Был такой писатель Агеев…“. Версия судьбы, или о пользе наивного биографизма» // Минувшее [Москва/С.-Петербург] 16 (1994), стр. 265–288.
[Закрыть].
Два литературных детектива попытались подобраться к Агееву на двух разных уровнях. В первую очередь, они поставили задачу выяснить, не носит ли роман автобиографического характера. Действие его происходит прежде всего в кругу учеников и учителей гимназии Клаймана в Москве (петербуржец Набоков никогда не бывал в Москве). До октябрьского переворота 1917 года в Москве действительно существовала гимназия Краймана (название писалось через букву «р», а не через «л»). После длительных поисков в одном из государственных архивов в Москве была найдена часть гимназического архива. В пожелтевших документах находилось важное вещественное доказательство: список учеников выпускного класса 1916 года. На двенадцатом месте числился Марк Леви. Кроме того, еще у двух учеников оказались те же имена, что и у молодых персонажей романа. Два педагога из реальной гимназии Краймана также появляются в гимназии Клаймана из «Романа с кокаином». В общем, нет сомнения в том, что книга имеет реальный фон.
Исследователи продолжали поиск. Герой романа, описывающий свои эксперименты с кокаином, учился после окончания школы на юридическом факультете Московского университета, где действительно обнаружилось личное дело студента Леви. Когда историки литературы открыли его, их ожидала неожиданность: первая страница дела была датирована не 1916-м, как они ожидали, а 1952 годом. Это был запрос в Московский университет из Педагогического института тогдашней столицы Армянской советской республики. Руководство Ереванского института просило подтвердить, что некий Марк Леви в 1916 году был зачислен на обучение в Москве. 1952 год. Разве Марк Леви не был похоронен в Стамбуле в 1936 году? Значит, история о возвращении Марка Леви в СССР, о которой со ссылкой на своего отца рассказывала Лидия Червинская, верна? А это означает, что в Стамбуле был похоронен другой Марк Леви – это имя и эта фамилия очень распространены среди русских евреев.
Тайные документы Советского посольства
Два исследователя литературы попытались выяснить, как Леви попал в входившую тогда Советский Союз Армению. После утомительной борьбы с московской государственной бюрократией они смогли в 1992 году начать поиски в архиве Министерства иностранных дел. Тогда временным руководителем этого архива, раньше относившегося к категории высшей степени секретности (и сегодня снова закрытого), был активист гражданского движения «Мемориал», требовавший расследования коммунистического прошлого. Отправная точка – советское посольство в Турции, где, по словам Червинской, жил Леви. Действительно, в материалах архива посольства в Анкаре всплыло это имя. В 1942 году – шесть лет спустя после его мнимой смерти – некий Марк Леви был выслан из страны турецкими властями.
К документам была приложена написанная в 1939 году и приемлемо звучащая автобиография, согласно которой Леви родился в 1898 году в Москве, где и жил до 1925 года. Последнее Место работы – переводчик в тамошнем литературном институте Аркос. Снабженный советским загранпаспортом, он легально покинул СССР. Официальное обоснование: желание изучать в Германии скорняжное ремесло. Но в условиях тогдашнего кризиса он вскоре потерял свое рабочее место. После этого работал в Лейпциге, сначала на фирме Кист-Вахтель, а затем на Айтингер А. Г. Его директор купил Леви парагвайский паспорт. С этим документом он в 1930 году переселился в Стамбул. Сначала давал уроки иностранных языков. С 1933 года работал в издательстве «Hachette». Автобиография прилагалась к заявлению на восстановление гражданства СССР.
Другой документ из дела Леви является заключением на его заявление и составлен 22 апреля 1939 года советским Генеральным консулом в Стамбуле Георгиевским. Генеральный консул пишет, что Леви признает СССР и производит впечатление человека порядочного. Он работает в стамбульском представительстве французского книжного издательства «Hachette», где отвечает за распространение антифашистской и советской литературы. Так как его слишком мало знают, он пока не дает положительного ответа на заявление. В комментариях к биографии Леви говорится: «Им также была написана книга под названием „Роман с кокаином“, которая опубликована в одном из парижских эмигрантских издательств». Леви, по словам советского дипломата, подтверждает, что книга не содержит ни одного слова, направленного против СССР. Он написал ее только для того, чтобы заработать на жизнь.
