Текст книги "Смертельный выстрел"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

XIV

Пока судьи совещались между собою, в коттедже часы пробили полночь. Не успел еще стихнуть последний удар, как со стороны ворот послышался чей-то голос, не принадлежащий, по-видимому, никому из участвовавших в совещании.

– Здесь масса Вудлей? – спрашивал голос.

– Да, он здесь, – отвечали ему.

– Могу я видеть вас, масса Вудлей? – спросил опять голос.

– Разумеется, – сказал охотник, направляясь к воротам. – Мне как будто бы знаком этот голос, – продолжал он. – Это ты, Синий Билль?

– Тс-с, масса Вудлей! Не кричите, ради Бога, не называйте громко меня. Услышат вот те люди, пропал тогда ни за что ни про что бедный негр.

– Не бойся ничего, Билль! В чем дело? Ты чего это говоришь так таинственно? Случилось что-нибудь? А, понимаю! Ты ушел в неположенное время. Кому из них дело до этого, а я тебя не выдам. Говори, зачем ты пришел сюда?

– Отойдем подальше, масса Вудлей, и я все расскажу вам. Я не смею говорить здесь… Не надо, чтобы они видели меня. Уйдем в сторону от дома, в тот лесок… Там я скажу, зачем пришел. Негру надо сказать что-то… очень, очень важное. Да, масса Вудлей, очень, очень важное. Тут дело о жизни и смерти.

Сим не медлил больше и, отворив ворота, вышел на дорогу; отсюда он последовал за негром, который провел его в чащу кустов.

– Ну, в чем же дело? – спросил Вудлей негра.

– Масса Вудлей, хотите знать, кто убил Чарльза Кленси?

– Как же, Билль, ведь мы все время только об этом и говорим… хотим, разумеется, знать. Но кто может это сказать?

– Негр может.

– Ты это серьезно говоришь, Билль?

– Так серьезно, что совсем не буду спать, пока не расскажу своей тайны. Да и старуха не будет спать. Нет, масса Вудлей, Феба не даст мне покоя, пока я не сделаю этого. Она говорит, что каждый христианин должен так поступать, а мы с ней оба методисты. Ну, а теперь я скажу вам, что человек, который убил Чарльза Кленси, был мой собственный масса… молодой масса… Дик.

– Билль! Ты уверен в том, что говоришь?

– Поклясться могу, что это правда, настоящая правда и ничего больше, кроме правды.

– Но какие доказательства у тебя есть?

– Доказательства! Да ведь я мог видеть это собственными своими глазами, и если я не видел, зато слышал собственными ушами.

– Черт возьми! Да это ведь настоящая, несомненная улика!.. Расскажи, Билль, все, что ты видел и слышал.

– Да, масса Вудлей, я все расскажу.

Десять минут спустя Симеон Вудлей узнал все, что было известно Биллю, который передал ему до мельчайших подробностей все, что произошло во время его неудачной охоты.

– Так письмо выпало у твоего господина, говоришь ты, когда он бежал? И ты поднял его? А захватил ты его с собой?

– Здесь, вот оно!

Негр передал письмо и фотографию.

– Прекрасно, Билль! Это поможет нам объяснить многое. Ты желаешь, быть может, чтобы я сделал что-нибудь для тебя?

– Боже мой, масса Вудлей, вы это лучше знаете. Не надо говорить вам… Если только старый Эфраим Дерк услышит, кто был этот негр, который все слышал и рассказал, жизнь Синего Билля станет не дороже шкуры опоссума. Каждый час днем и каждый час ночью будет гулять по спине его бич. Он забьет меня до смерти.

– Правда, – сказал Вудлей. – Да, трудно будет спасти тебя, если он узнает об этом. Он не должен знать и не узнает. Обещаю тебе это, Билль! Никто у нас не узнает, что ты это сказал мне. Иди себе спокойно домой и не бойся. Ты ни в чем не будешь замешан. Будь я проклят, если я навлеку несчастье на тебя!

И, дав это торжественное обещание, охотник простился с негром, который осторожно пробрался к себе домой, и с тех пор спокойно и без страха спал и сидел рядом со своей Фебой.

С нетерпением ждали возвращения охотника суд Линча и присяжные, хотя еще до его ухода произнесли мысленный приговор обвиняемому, гласивший «виновен и не заслуживает снисхождения».

Тем временем к коттеджу прибывали и те соседи, которые после дневных поисков убитого вернулись было обратно домой. Узнав о смерти мистрис Кленси, они спешили к дому покойной, чтобы выразить ей свое безмолвное сочувствие. Было уже за полночь, когда у коттеджа собралась такая толпа, какой еще там никогда не бывало. Каждый, подойдя к дому, входил в комнату, чтобы поклониться телу усопшей, бледное лицо которой взывало, казалось, к правосудию. С трудом сдерживали посетители свое негодование и, выходя оттуда, многие из них громко клялись добиться правосудия и мести.

Когда Вудлей вернулся, вся толпа мгновенно окружила его, с нетерпением ожидая, что он скажет. Он тотчас сообщил все, что слышал, но не назвал имени того, кто принес ему это известие.

– Когда он кончил свой рассказ, – продолжал Вудлей, – он передал мне письмо, выпавшее из кармана Дика Дерка. Оно здесь у меня. Оно прольет, может быть, новый свет на все дело. Хоть, я думаю, вы согласитесь со мной, что оно и без того ясно.

Все согласились с ним, а один крикнул:

– Чего тут еще толковать? Чарльза Кленси убили… да, убили. И сделал это Дик Дерк.

Некоторые, однако, пожелали прочесть письмо, не только из любопытства, но также и из желания убедиться в виновности преступника. «Вреда от этого не будет, – говорили они, – а между тем там может оказаться что-нибудь новое».

– Прочитайте его, Генри Спенс! Вы ученый, а я нет, – сказал Вудлей, передавая письмо школьному учителю, который тотчас же взошел на крыльцо и, поднося письмо к свече, объявил прежде всего, что оно написано женской рукой.

– Чарльзу Кленси! – прочел он.

– Чарльзу Кленси!.. – с удивлением воскликнули многие из толпы. Кто-то спросил:

– Это то самое письмо, которое выпало у Дика Дерка?

– То самое, – ответил Вудлей.

– Терпение, товарищи! – сказал плантатор, изображавший собою председателя. – Не перебивайте, пока не прослушаете всего.

Наступило молчание. Спенс открыл конверт и вынул оттуда фотографию; взглянув на нее, все с громким удивлением признали в ней Елену Армстронг; но еще больше удивились все, когда Спенс прочел подпись внизу фотографии:

«Елена Армстронг тому, кого любит».

– Дальше, Спенс! Читайте письмо! – крикнул чей-то нетерпеливый голос.

– Да, читайте! – прибавил другой. – Мы, я вижу, попадаем на верный след.

Спенс вынул письмо из конверта и прочел следующее:

«Дорогой Чарльз.

Когда в последний раз мы встретились с вами под магнолией, вы предложили мне один вопрос. Я сказала, что отвечу вам письменно. Держу свое обещание и ответ посылаю вам в виде моего крайне несовершенного изображения. Папа назначил наконец день нашего отъезда из старого дома. В следующий вторник мы отправляемся на поиски нового. Будет ли он мне так же дорог, как тот, который мы покидаем? Ответ зависит… надо ли говорить, от кого? Вы отгадаете, прочитав надпись внизу фотографии. Я все сказала в ней… все, что женщина может, могла и будет в состоянии сказать. В этих словах я выразила все свои чувства.

А теперь, Чарльз, поговорим о прозе, к которой нам так часто приходится обращаться в этом мире. Во вторник утром, очень рано, из Натчеза выйдет пароход по направлению к Красной Реке. На нем едем мы до Нечиточеса. Там мы останемся на некоторое время, пока папа устроит все, что нужно для дальнейшего следования в Техас. Я не знаю еще наверно, какую часть штата Лонг Стар выберет он для своего будущего местожительства. Он поговаривает о каком-нибудь притоке реки Колорадо, где, говорят, очень красивая местность. Мы, во всяком случае, пробудем месяц или более в Нечиточесе. Мне, я думаю, не надо говорить вам, Carios mio, что в этом городе есть почта… и до востребования. Если мы попадем затем туда, где нет почты, то я сообщу вам, как и куда адресовать мне письма.

Как мне сказать, или, вернее, написать вам все то, что я хотела передать вам, когда мы встретимся под магнолией… нашей магнолией. Печальные мысли невольно связываются с радостным ожиданием: ведь это наше последнее свидание под милым старым деревом. Наше последнее, во всяком случае, пока мы не встретимся в Техасе… на какой-нибудь равнине, где нет деревьев. Зато, надеюсь, мы встретимся, чтобы никогда не разлучаться… открыто, днем, не прячась ночью под тенью деревьев. Я уверена, что отец смирился теперь и не будет препятствовать нам. Я все скажу вам под магнолией.

Итак, будьте пунктуальны! Понедельник вечером… десять часов… по старым часам. Помните, что на следующее утро я уезжаю… раньше того часа, когда лесные певцы проснутся и разбудят вас. Джулия бросит это письмо в наш почтовый ящик сегодня вечером… в субботу. Вы говорили мне, что бываете там каждый день, и, следовательно, получите его вовремя. Мне хотелось бы еще раз услышать слова старой песни, которые вы говорили мне, обещая прийти: «я покажу ночным цветам их царицу». Ах, Чарльз, как приятно получать такое обещание! Как приятно слышать эти речи и как приятно будет всегда слышать их вашей Елене Армстронг».

– И это письмо нашли у Дика Дерка? – спросил кто-то.

– Он уронил его, – отвечал Вудлей, – вы должны поверить, что оно было у него.

– Вы уверены в этом, Симеон Вудлей?

– Человек не может быть уверен ни в чем, пока сам не увидит своими глазами. Я не сам видел это, но получил доказательство, убедившее меня.

– А, ну вас и с письмом, и с фотографией! – крикнул кто-то нетерпеливо. – Не подумайте только что-нибудь, товарищи! Я не отрицаю того, что молодая леди писала его, и что она писала ему. Я хочу только сказать, что не нужно нам ни письма, ни фотографии для доказательства того, что мы хотим знать и что мы знаем. Чарльз Кленси был убит… Это ясно, как Божий день. Есть ли хотя бы один человек между вами, который не знает имени убийцы?

В ответ на эти слова послышался единодушный крик: «Дик Дерк!»

Толпа заволновалась. Посыпались со всех сторон угрозы, сначала тихие, затем все более и более громкие. Некоторые схватились за ружья и направились к лошадям…

– В тюрьму! – кричали они.

Десять минут спустя толпа всадников неслась галопом по дороге, шедшей по направлению от коттеджа Кленси к тому городу, где находилась тюрьма.

XV

Город Нечиточес находился в двухстах милях от устья Красной Реки. Город этот немноголюдный, зато очень интересный в историческом и этнографическом отношении. Заложен он был чуть ли не в первые дни французской и испанской колонизации. В разные периоды времени им владели разные нации, пока, наконец, он не перешел во владение Соединенных Штатов. Дома в нем деревянные, во франко-креольском стиле, с «piazzas», высокими остроконечными крышами, с тротуарами, вымощенными кирпичом и осененными тенью подтропических деревьев. Портики и галереи домов обвиты сверху донизу диким виноградом, переплетающимся с веревкообразными отпрысками бегоний, пристолохий и орхидей, цветы которых спускаются над окнами и дверями, преграждая доступ жгучим лучам солнца и наполняя воздух ароматом. Между ними кружатся, суетятся птицы-мухи, жужжат шмели такой же почти величины, как и первые, и бесшумно порхают громадные бабочки, которые несравненно больше и тех и других. Из-за этих цветов и наполовину спущенных жалюзи выглядывают молодые девушки с темно-карими или черными глазами, с бледными мраморными лицами и волосами цвета воронова крыла. Большинство из них потомки латинской расы, но есть между ними и такие, у которых течет примесь африканской или индийской крови. Белокурые волосы и голубые глаза представляют собой исключение. Когда эти молодые леди проходят по улицам города, всякий мужчина, знакомый и незнакомый, считает своей обязанностью снять шляпу и отвесить им низкий поклон.

Таков-то был город, куда «Красавица Натчеза» доставила полковника Армстронга и его семью и откуда он намеревался ехать в Техас, где предполагал основать новую колонию. Молодой креол Дюпре, поглощенный любовью к Джесси, не упускал, однако, из виду и другой, практической стороны жизни. Возвратившись недавно из Франции, куда он ездил, чтобы посетить своих родных, принадлежащих к высшему кругу общества, он полон был самых честолюбивых планов. В Луизиане он был только плантатором среди плантаторов, тогда как в Техасе, где земля была сравнительно дешева, он надеялся устроить нечто вроде ленных владений. Встретив Армстронга и узнав о его планах колонизации, он решил немедленно привести в исполнение свои мечты, для чего ему прежде всего нужно было продать свои дома и земли в Луизиане. А что касается невольников, то он предполагал взять их с собой в Техас.

Неделю спустя после прибытия в Нечиточес он ликвидировал все свои дела в Луизиане и, за вычетом всех расходов, в руках у него оказалась крупная сумма в 20000 фунтов стерлингов. Суммы этой в то время было совершенно достаточно не только для покупки громадной территории, но она давала ему возможность исполнить свою мечту о ленных владениях, где в замке его должна была царить, как леди suzeraine chatelaine, его белокурая красавица.

Насколько весело проходили дни для младшей дочери Армстронга, настолько томительны и мрачны были они для старшей. Прошло больше недели со времени приезда в Нечиточес, и она все время оставалась одна. Любовь в большинстве случаев себялюбива; к одним она снисходительна, к другим жестока. Джесси не была бесчувственна к страданиям своей сестры; она, напротив, старалась при случае успокоить ее и убедить, чтобы она вырвала из сердца яд, отравляющий его. Веселая, счастливая, она не могла понять противоположного состояния и мало задумывалась о несчастье своей сестры. Она знала даже меньше того, что могла бы знать. Гордая старшая сестра скрывала свое горе, отклоняла всякое сочувствие и избегала говорить о прошлом. Младшая со своей стороны не спрашивала ее ни о чем, из боязни огорчить ее. Один только раз порадовала ее сестра своей откровенностью, когда рассказала ей о таинственном падении своем в воду. Случилось это сразу после происшествия, когда Елена только пришла в себя. Тайны здесь никакой не было. Лицо, виденное Еленой среди кипарисов, было плодом ее расстроенных нервов, а руки, протянувшиеся к ней, ничто иное, как сучья, которые зацепили ее, когда пароход шел мимо, и столкнули ее в воду.

Джесси совершенно успокоилась после этого объяснения: она была теперь уверена, что Елена не покушалась на самоубийство. Она надеялась, что сестра недолго будет сетовать о прошлом, что у нее скоро найдется другой возлюбленный, который будет ей верен, и она забудет измену первого. Заключение это Джесси сделала из того, что видела вокруг себя. Сестра ее приобрела здесь новых поклонников, среди которых были лучшие представители города: плантаторы, адвокаты, члены местного правительства, один член генерального конгресса и молодые офицеры из форта Джессупа, который находился выше по течению реки.

Нельзя сказать, чтобы Елена была безразлична к этим поклонникам – она прежде всего была женщиной, – но, как женщина, она в то же время не особенно дорожила ими и вместо того, чтобы чаще показываться в обществе, сидела большей частью у себя в комнате. Она редко бывала с сестрой и довольствовалась поэтому обществом своей служанки мулатки Джулии. Она тоже рассталась со своим возлюбленным, который остался в штате Миссисипи, где он каждый день, каждый час подвергался опасности лишиться жизни. Правда, Джуп находился пока в полной безопасности среди кипарисового болота, но она не знала, как долго продолжится это состояние. Она знала, что никогда не увидит его больше, если только его поймают, потому что его подвергнут тогда самому ужасному наказанию. Одной только надеждой жила она, что ее Джуп ловкий малый, что ему удастся бежать из того ужасного места и пробраться к ней.

Горе ее госпожи не было для нее тайной, а потому нет ничего удивительного, если она, увидя газеты из Натчеза, принесенные в отель с парохода, поспешила к своей госпоже. Джулия знала, что известие это не порадует последнюю, но инстинкт женщины подсказывал ей, что оно во всяком случае не будет тяжелее медленной переживаемой ее госпожой агонии. Войдя в комнату, она подала газету, говоря:

– Мисс Елена, вот газета из Натчеза. Она пришла с пароходом. Мне показалось, тут есть известие для вас… худое только.

Елена взяла газету. Руки ее дрожали, глаза искрились, горели гневом и ревностью… Рассматривая объявление о свадьбах, она каждую секунду ждала, что увидит имя Чарльза Кленси и креолки, имени которой она не знала. Кто же может описать ужас, охвативший ее душу, и выражение лица ее и широко раскрытых глаз, когда она прочла заглавие, напечатанное большим шрифтом: «Чарльз Кленси!»

Но газетный очерк содержал в себе описание не свадьбы, а убийства!

Она выпустила из рук газету, откинулась на спинку кресла, и сердце ее забилось так сильно, что грозило затихнуть навсегда.

XVI

Полковник Армстронг остановился в «Отеле плантаторов», первоклассном отеле города Нечиточеса, выстроенном в стиле всех отелей южных штатов: выкрашенные белым стены, окна с зелеными венецианскими ставнями и высокая веранда – piazza – вокруг всего здания. Часть этой веранды была всегда занята джентльменами в белых полотняных костюмах, небесно-голубых туфлях и шляпах-панамах; они пили целый день мятный грог. Другая часть, снабженная креслами-качалками, была предназначена для леди, и вход туда сильному полу воспрещался. Стены здания покрыты были виноградной лозой и другими вьющимися растениями; перед фасадом целый ряд громадных магнолий, большие гладкие листья которых прекрасно защищали от солнца, тогда как напротив части веранды, предназначенной исключительно для дам, росла персидская сирень, которая красотой своих листьев и благоуханием цветов соперничала с туземными растениями. Рядом с ней, тесно примыкая к самой веранде, находились апельсиновые деревья. Ничего не стоило протянуть руку и сорвать золотой плод или белый цветок, точно сделанный из воска.

Ни полковника Армстронга, ни Дюпре не было в отеле; оба ушли хлопотать по делам о колонизации. Все у них было почти устроено и даже выбрано место для поселения. В Нечиточесе находился в это время агент, занимавшийся продажей земель в Техасе, который владел большим участком земли на реке Сан-Саба. Когда-то участок этот принадлежал миссионерам-монахам, но теперь уже давно был заброшен. Дюпре купил его, и теперь оставалось только сделать необходимые приготовления для переезда туда и затем вступить во владение. Занятые этими приготовлениями, молодой креол и его будущий гость задержались дольше обычного, и молодые девушки оставались дома одни. Они стояли у перил веранды и смотрели на улицу. Младшая старалась по обыкновению развеселить старшую, грустную по-прежнему, но только по другой причине. Ревность сменилась горем, к которому примешивались угрызения совести. Причиной всего были газеты из Натчеза; то, что она прочитала в них, оправдывало во всем Кленси, делая виновной ее саму.

В газете говорилось об исчезновении человека, по имени Чарльз Кленси, который, судя по некоторым обстоятельствам, был, вероятно, убит; что тело его не найдено до сих пор, несмотря на самые тщательные поиски, что Ричард Дерк, сын известного плантатора Эфраима Дерка, арестован по подозрению в убийстве и заключен в тюрьму, что мать убитого сломилась под тяжестью удара и отправилась туда, «откуда никто еще не возвращался». Далее следовали различные предположения и рассуждения о причинах убийства; упоминалось при этом имя Елены Армстронг, в связи с письмом, посланным на имя Кленси, которое, как было доказано, находилось в руках Дерка. Содержание его, правда, было передано в сокращенном виде, но оно все же компрометировало Елену Армстронг. Всему миру становились таким образом известны отношения между ней и Чарльзом Кленси.

Но Елена Армстронг равнодушно отнеслась к этому сообщению. Не это огорчало ее… Имей она возможность возвратить Кленси к жизни, она бросила бы вызов всему миру, презрела бы гнев отца и стала бы женой того, кого выбрало ее сердце. Удрученная этими мыслями, она отошла от перил веранды и бросилась в одно из кресел. Джесси оставалась по-прежнему там, где стояла, и смотрела на улицу, не возвращается ли домой ее Луи. Вдруг она вздрогнула… На нее смотрел какой-то человек, внушавший ей страх и даже отвращение. Он стоял под тенью дерева и смотрел на нее, пожирая ее глазами. Весь он был живым олицетворением злобного и грубого существа. Но ужаснее всего было лицо его, освещенное светом лампы, которая горела у входа в отель. Взглянув на него, молодая девушка вскрикнула и бросилась к сестре.

– В чем дело, Джесси? – спросила Елена. – Что так огорчило тебя? Что-нибудь относительно Луи?

– Нет… нет, Елена! Дело не в нем.

– А в ком же?

– О, сестра! Какой там страшный человек. Большой, жуткий… Достаточно взглянуть на него, чтобы испугаться. Я много раз встречала его во время прогулки, и всякий раз пугалась его.

– Разве он позволил какую-нибудь грубость по отношению к тебе?

– Не совсем, но нечто вроде этого. Он всегда так странно смотрит на меня. И такие у него страшные глаза! Они такие злые, заплывшие, как у аллигатора. Я несколько раз собиралась рассказать об этом отцу и Луи; но Луи такой вспыльчивый, он, пожалуй, убил бы его.

– Дай мне, пожалуйста, посмотреть на эти аллигаторские глаза.

Елена подошла к перилам и, облокотившись на них, стала смотреть на улицу. Люди проходили мимо, но между ними она не видела никого, кто бы походил на только что описанного человека. Под деревом, правда, стоял кто-то, но не там, где указывала Джесси. Он стоял в тени, и она не могла рассмотреть его. Когда же, немного погодя, он отошел от дерева и свет лампы упал на него, холодная дрожь пробежала по всему телу Елены. Ее возбужденное воображение было причиной того, что тогда на пароходе она увидела лицо Чарльза Кленси среди верхушек деревьев. Неужели же и теперь она, лишь благодаря тому же воображению, увидела на улице Нечиточеса его убийцу? Нет, не может быть! Нет, она видела настоящего, живого Ричарда Дерка. Она хотела крикнуть: «убийца!» и не могла. Она чувствовала себя точно парализованная и стояла, еле переводя дыхание, пока убийца не скрылся из виду. Затем, прижавшись к сестре, она сказала ей дрожащим голосом, что на улице видела привидение.