Текст книги "Смертельный выстрел"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Майн Рид
Смертельный выстрел

ПРОЛОГ

Перед вами гладкая, как спящее море, равнина. Нет на ней ни кустов, ни деревьев, одна только трава и притом такая короткая, что самое крошечное четвероногое не может пробежать по ней, не будучи замеченным, и даже змея, ползущая по земле, не спрячется в ней. Все предметы на ней видны на довольно значительном расстоянии, но все это вряд ли удостоится взгляда проезжающего мимо путника. Единственное, пожалуй, что обратит на себя его внимание, это небольшая кучка луговых волков, да и то не ради желания поохотиться за ними, а главным образом из-за стаи ястребов, парящих над ними. Путник знает, что присутствие в одном и том же месте гнусных птиц и гнусных четвероногих служит доказательством близости какой-нибудь падали: оленя, антилопы или мустанга, павших, вероятно, жертвою собственного безрассудства.

Придя к такому убеждению, путник натянет поводья и пустится в дальнейший путь, предоставив птицам и четвероногим наслаждаться пиршеством.

Но на равнине, о которой мы говорим, не было никакого путника… Ничего живого, кроме койотов, сгруппированных в одном месте, и парящих над ними птиц. Но нет! Здесь были человеческие глаза, которые смотрели на них… глаза, которые пугали их. По нетерпеливым, возбужденным движениям животных глаза эти видели, что они с нетерпением ждут предстоящего пиршества и только не решаются начать его.

Да, здесь было то, к чему они пытались приблизиться, – птицы стремглав сверху, а койоты ползком по земле. И те, и другие, находясь уже на таком расстоянии, что почти прикасались к нему, мгновенно отскакивали прочь, как бы под влиянием внезапного страха. Правда, они возвращались, но лишь для того, чтобы снова удалиться.

Что же так привлекало и в то же время так пугало их?

Неужели это была обыкновенная дичь, что-то вроде оленя, антилопы или мустанга? Издали этот предмет походит на человеческую голову… ближе он еще больше напоминает ее… совсем близко сходство полное. Да, сомнения не может быть! Это человеческая голова… голова мужчины!

Что может быть удивительного в том, что человеческая голова лежит на равнине Техаса! Здесь мог проезжать какой-нибудь несчастный путник, а может, охотник за дикими зверями или за мустангами, на которого напали команчи, обезглавили и скальпировали. Но голова эта… не была скальпирована. На ней были волосы… мягкие, пышные и вьющиеся. К тому же она не валялась на земле, как если бы ее отрубили и бросили. Напротив, она стояла прямо, как бы на плечах; подбородок почти касался земли. Будь лицо бледное или окровавленное, глаза сомкнутые или стеклянные, в этом не было бы ничего удивительного, но в том-то и дело, что здесь не было ни бледности, ни кровавых пятен, глаза не были ни сомкнуты, ни неподвижны, а напротив – горели… сверкали… вращались в своих орбитах. Да, сомнения быть не могло, – человека закопали живьем, оставив на поверхности земли голову!

Удивительно то, что волки отскакивали от нее, ястребы, спустившись вниз, начинали нервно взмахивать крыльями и снова подымались вверх. Странный предмет приводил в недоумение и птиц, и четвероногих, обманывал их, держал настороже. Они знали или догадывались, что здесь плоть и кровь… Чутье не могло обмануть их. Так неужели же это живое тело? Время от времени несчастный издавал крики, пугавшие и прогонявшие хищников прочь.

Странное зрелище! Человеческая голова без туловища, с блестящими и зрячими глазами, с открытым ртом и белыми зубами, с горлом, издающим звуки человеческого голоса, а кругом нее стая волков и птиц!

Приближающиеся сумерки залили равнину пурпуровым светом, но не изменили положения ни осажденного, ни осаждающих. Было еще достаточно светло, и последние ясно видели блеск глаз, гневные взоры которых умеряли их плотоядный инстинкт и держали в отдалении. На равнинах Техаса, где нет ни гор, ни холмов, не успеет золотой диск солнца спуститься за горизонт, как короткие сумерки сразу сменяются полной темнотой, как бы от опущенной внезапно черной завесы над землей.

Наступившая ночь принесла кое-какое изменение в описанной нами картине. Птицы, повинуясь своему инстинкту, улетели на ночлег. Не так поступили койоты – они остались. Ночь – наилучшее время для удовлетворения их хищнических инстинктов. Темнота давала им возможность легче атаковать предмет, который своими криками и гневными взорами держал их на почтительном расстоянии. Сумерки сменились чудным лунным сиянием, при серебристом свете которого на равнине было почти так же светло, как и днем. Голова стояла по-прежнему прямо, глаза ее горели гневом, а крик ее, вырывавшийся из открытого рта, пугал их еще больше среди ночной тишины. Ночью это зрелище казалось еще более жутким, меньше походило на действительность и приняло призрачный вид. При свете луны, лучи которой проходили сквозь легкую, прозрачную дымку, стлавшуюся над равниной, голова увеличивалась до размеров сфинкса, а койоты до размеров канадских оленей.

I

Рабовладельческий период истории Соединенных Штатов изобилует множеством мрачных и грустных фактов: с одной стороны мы видим жестокий гнет, с другой – безмолвное страдание. Правда, большинство рабовладельцев были люди человечные, а некоторые из них преследовали даже до известной степени филантропические цели и старались придать беззаконию по возможности более патриархальный характер. В то же время нельзя отрицать и того факта, что среди американских плантаторов встречались люди не просто жестокие, но даже бесчеловечные.

Недалеко от города Натчеза, в штате Миссисипи, жили два плантатора, которые были характерными представителями этих двух противоположных типов. Полковник Арчибальд Армстронг, истый южанин, потомок древней аристократии Виргинии, был образцом доброго рабовладельца, тогда как Эфраим Дерк, уроженец Массачусетса, являлся представителем жестокого типа, и мы нисколько не преувеличим, если прямо обвиним его в бесчеловечности. Нигде, во всей долине Миссисипи, нельзя было встретить более бессердечного обращения с черными илотами, злой судьбой отданными ему в руки. С утра и до вечера раздавались в его дворах и на хлопковых полях удары бичей, ремни которых врезались в тела несчастных жертв. У него был сын, относившийся к рабам с такой же жестокостью. Оба они, а также надсмотрщик, никогда не выходили из дому без этой эмблемы дьявольской жестокости и никогда не возвращались домой, не испробовав ее на теле несчастных «черномазых».

Как резко отличался от них полковник Армстронг, рабы которого редко ложились спать, не закончив свою молитву словами: «Да хранит Бог нашего доброго массу!», тогда как рабы его соседа, спины которых болели от полученных ими ударов бича, не всегда могли заснуть и всю ночь изрыгали проклятия, связывая имя дьявола с именем Эфраима Дерка.

Известное всем правило, что одинаковые причины вызывают одинаковые последствия, оказалось здесь, увы, устаревшим. Человек-дьявол шел в гору, а Божий человек под гору. Армстронг, чистосердечный, щедрый, снисходительный, жил широко и тратил больше, чем получал с обработки своих хлопковых полей, так что в конце концов стал должником Дерка, который жил, не превышая своих доходов.

Несмотря на близкое соседство, между этими двумя людьми не существовало не только дружбы, но даже более или менее близкого знакомства. Виргинец, потомок древней шотландской фамилии, чувствовал нечто вроде презрения к соседу, предки которого были далеки от знатного происхождения. Но не это являлось основной причиной неприязненного отношения к нему Армстронга, были более веские – это жестокость и грубость Дерка, прославившегося по всему околотку этими качествами и, благодаря им, нажившего себе множество врагов. При таких обстоятельствах трудно было ожидать, чтобы между этими людьми завязались какие-либо сношения, а между тем они завязались: один из них стал должником, другой кредитором – сношения, исключающие, как известно, всякую дружбу. Несмотря на свое отвращение к Дерку, гордый южанин вынужден был сделать у него заем, на который тот не замедлил согласиться. Массачусетец давно уже втайне точил зубы на смежное с ним имение, на которое он смотрел, как на зрелую грушу, готовую упасть с дерева. С тайным чувством удовольствия следил он за безрассудной расточительностью соседа, а потому, с трудом скрывая свою радость, немедленно согласился на просьбу полковника Армстронга дать ему взаймы 20000 долларов.

Но если он радовался, давая деньги взаймы, то еще более радовался, рассматривая полученную им взамен денег закладную на имение. Он знал, что это лишь начало конца, и что в надлежащее время поместье перейдет к нему, ибо главным условием этого документа было обязательство: «без срока, по первому требованию уплатить». Собираясь спрятать документ в свой письменный стол, Дерк еще раз просмотрел его; глаза его сверкнули злобным торжеством, и он сказал:

– Документ этот увеличивает с сегодняшнего дня площадь моих владений и количество моих негров. Земля Армстронга, невольники его, дома… все, что у него есть, скоро перейдет ко мне.

Прошло два года с тех пор, как Эфраим Дерк сделался кредитором Армстронга, который давно уже растратил полученные им 20000 долларов и снова находился в затруднительном положении. Обращаться за новым займом было бесполезно, потому что у него не было больше ничего из недвижимости. Дерк каждую минуту мог наложить запрет на его поместье, выселить его оттуда и вступить во владение им. Почему, действительно, не сделал он этого до сих пор? Что удерживало его? Было ли это сострадание или дружеское расположение? Ни то, ни другое… в дело вмешалась любовь. Но любовь загорелась не в собственном сердце Дерка, где все давно уже было закрыто для нежных привязанностей, где свили себе прочное гнездо скупость, алчность и заботы о расходе и приходе. Чувство это коснулось его сына Ричарда, известного в той местности под кличкой Дик. Это был единственный его сын, выросший без матери, которая умерла задолго до того времени, когда массачусетец поселился в области Миссисипи. Сын был не лучше, а скорее хуже отца, потому что скупость и жажда наживы, характерные черты янки, смешивались у него с беспечностью и распущенностью, присущими почти всем южанам. Трудно было встретить более хитрого и изворотливого новоангличанина и более распущенного и бесчинного обитателя Миссисипи, чем он.

Как единственный сын, он был, следовательно, единственным наследником своего отца и знал также, что к нему могут перейти со временем невольники и плантация полковника Армстронга. Дик Дерк страстно любил деньги, но еще больше любил одну из двух дочерей полковника Армстронга. Елена и Джесси жили с отцом, мать умерла, когда они были еще совсем маленькими. Младшая, Джесси, светловолосая, цветущая, веселая до безумия, была олицетворением шаловливого эльфа в нравственном отношении и Гебы в физическом. Елена, напротив, была смугла, как цыганка или еврейка, стройна, как королева, и гордо величава, как Юнона. В обществе, среди других женщин, она казалась пальмой, гордо вздымающей свою верхушку над вершинами обыкновенных лесных деревьев. Она-то и покорила сердце Ричарда Дерка, который любил ее так, как только может любить себялюбивый человек. Отец если не поощрял, то и не противился этому; жестокий сын всегда одерживал верх над отцом, который воспитанием своим развил в нем жестокость, равносильную своей.

Елена Армстронг ничего не знала о закладной, не знала и того, что только ее красота удерживала кредиторов от наложения запрета на имение и спасала ее отца от полного разорения. Будь это ей известно, она, быть может, с меньшим равнодушием отнеслась бы к ухаживаниям Ричарда Дерка, который в течение многих месяцев подряд выказывал ей свое расположение и, наконец, посетил дом ее отца, где хозяин встретил его с изысканной вежливостью. Он был так увлечен приемом, что не обратил внимания на холодность, с какой отнеслась к нему та, к которой стремилось его сердце. Правда, он был несколько удивлен. Он знал, что у нее было много поклонников, но он также знал, что никому из них она не оказывала ни малейшего предпочтения. Хотя поговаривали, что из всех она выделяла одного молодого человека, Чарльза Кленси, сына разорившегося ирландского дворянина, жившего по соседству. Но это были только разговоры; к тому же Кленси год тому назад уехал в Техас, куда его послал отец, поручив ему подыскать там место для устройства нового жилья. Отец умер, не дождавшись сына. Осталась мать, жившая в скромном, маленьком домике, к которому примыкал небольшой кусок земли, находившийся на окраине поместья Армстронга. Ходили слухи, что молодого Кленси со дня на день ждут домой.

Как бы там ни было, но поклонник Елены Армстронг решил довести дело до конца. Любовь его превратилась в бурную страсть, которая усиливалась холодным, почти презрительным отношением девушки к нему. Он надеялся, что с ее стороны это только кокетство и не без основания, так как внешне был очень интересным и пользовался большим успехом среди красавиц Натчеза, которые знали, что он богат, и что после смерти отца все его состояние перейдет к нему.

В одно прекрасное утро он оседлал лошадь и направился к дому полковника Армстронга. Приехав туда, он попросил разрешения видеть старшую дочь полковника. Он объяснился ей в любви и спросил, согласна ли она стать его женой, но в ответ получил холодный отказ.

Когда он возвращался домой, было ясное утро, весело щебетали птицы, но ничто не радовало его, в ушах его звучало, не переставая, холодное, презрительное: «никогда!» Лесные птицы, казалось ему, повторяли отказ, пересмеиваясь между собой; синяя сойка и красный кардинал наперебой сердито кричали на него, недовольные тем, что он ворвался в их владение.

Остановившись на рубеже двух плантаций, он приподнялся на стременах и оглянулся. Черные брови его нахмурились, губы побелели от затаенного бешенства. Он не в силах был больше сдерживаться и сквозь стиснутые зубы злобно прошипел:

– Не пройдет и шести недель, как леса эти будут моими, и пусть меня повесят, если я не перестреляю всех птиц, которые гнездятся в них. Поубавится тогда вашей спеси, мисс Елена! Посмотрим, что-то будет с вами, когда вы лишитесь крова! До свиданья, сердце мое! До свиданья! Да-с, папаша, – продолжал он, мысленно обращаясь к своему отцу, – теперь вы можете поступать, как вам угодно… Вы долго ждали. Да, почтеннейший родитель, я разрешаю вам делать что хотите с вашей закладной… подавать ко взысканию… звать шерифа… все, что вам угодно!

Злобно стиснув зубы и вонзив шпоры в бока лошади, он помчался вперед, а в ушах его по-прежнему звенело краткое, горькое: «никогда!»

II

Жестокое обращение с рабами вызывало последствия, о которых мало заботились бесчеловечные хозяева, но между тем им приходилось нести убытки. Речь идет о побегах рабов, после чего давали объявления в местных газетах с предложением награды за поимку бежавших. Расходы плантатора Дерка в этом случае сокращались до некоторой степени, благодаря ловкости его сына, который наделен был врожденной страстью к поимке негров и даже держал собак для этой цели. Не имея никаких занятий, он большую часть времени рыскал по окрестностям, разыскивая там беглых негров своего отца. Поймав какого-нибудь из них, он требовал назначенной премии, как это сделал бы и посторонний на его месте. Дерк-отец платил без возражения – единственные расходы, которые он делал без всякого неудовольствия. Для него это было равносильно перекладыванию денег из одного кармана в другой, и он даже гордился сыном, который так ловко устраивал свои дела.

К обеим плантациям примыкало поросшее кипарисами болото. Оно тянулось вдоль реки и занимало площадь в несколько квадратных миль; покрыто оно было целой сетью речушек, заливчиков, лагун, которые часто до того переполнялись водой, что по ним можно было проехать не иначе, как на лодке. Многие места представляли собой топкую жидкую грязь, где человек не мог ни пройти пешком, ни проехать даже на самом маленьком суденышке. На болоте в любое время дня стояли полные сумерки; как бы ярко ни светило солнце на небе, лучи его не проникали сквозь густой свод кипарисовых верхушек, отягченных одним из самых страшных паразитных растений – tillandsia usneoides. Лес этот, о чем знали все жители, представлял безопасное убежище для беглых негров. Несмотря на его мрачность, окраины леса тем не менее были любимым местом Ричарда Дерка для поисков, кипарисовое болото было для него таким же излюбленным местом охоты, каким бывают заросли для охотника на фазанов и хворостинник для охотника на лисиц, с той только разницей, что дичью здесь был человек, и охота эта была еще более азартной.

Прошло около месяца после отказа мисс Армстронг, и Ричард Дерк снова вышел на охоту, на окраины кипарисового болота. Он явился сюда в надежде отыскать следы беглого негра, одного из лучших работников на плантациях отца. Он отлучился самовольно, и с тех пор его не могли найти. Прошло уже несколько недель после побега Юпитера, описание его примет и объявление о награде за поимку печатались уже в газетах. Сын плантатора, подозревавший, что тот скрывается в кипарисовом болоте, несколько раз уже направлялся туда, в надежде напасть на беглеца, но Джуп был ловкий малый, и умудрился не оставить ни малейшего следа, по которому его можно было бы найти. Целый день напрасно Дик Дерк искал беглого негра и возвращался в худом настроении.

Но не одно это огорчало его, он не мог забыть презрительного отношения к нему возлюбленной. Отказ Елены поверг его в бездну отчаяния. К тому же он был взбешен возвращением Кленси из Техаса. Кто-то сказал ему, что Кленси видели вместе с Еленой, что оба гуляли в лесу одни. Это могло быть сделано только тайком от ее отца, но никак не с его согласия, обстоятельство это было весьма важным в глазах Дика Дерка, и сердце его разрывалось на части, когда он думал об этом, возвращаясь домой после бесполезных поисков беглеца.

Он оставил уже позади себя болото и шел по лесистой местности, отделявшей плантацию его отца от плантации Армстронга, когда далеко впереди заметил вдруг женщину, шедшую ему навстречу по направлению от дома Армстронга. Это была, однако, не дочь полковника… нет! В тени, среди деревьев, он смутно различал очертания Джулии, мулатки, находившейся в исключительном распоряжении дочерей полковника.

– Поистине чертовски повезло! – пробормотал он. – Это возлюбленная Юпитера, его Юнона или Леда. Не идет ли она на свидание с ним?.. Мне удастся, пожалуй, присутствовать при этом рандеву. Двести долларов награды за Джупа и вдобавок удовольствие вздуть его хорошенько, как только он попадет мне в руки. Иди, иди, Джулия! Ты выследишь его для меня лучше всякой собаки, наделенной самым тонким чутьем!

Кончив этот монолог, он скользнул за куст и, скрываясь за его густой листвой, следил оттуда за мулаткой. Когда Джулия прошла мимо, он крадучись двинулся по ее следам, стараясь все время держаться за кустами так, чтобы она его не заметила. Спустя некоторое время девушка остановилась у громадной магнолии, ветви которой, покрытые большими, похожими на лавр листьями, тянулись во все стороны, бросая тень на довольно обширное пространство земли. Дерк, скрываясь за стволом упавшего дерева, мог следить оттуда за всеми движениями мулатки. Двести долларов ставки… двести долларов из уважения к нему, тысяча пятьсот отцу… цена Джупа на рынке…

Каково же, однако, было его удивление, когда он увидел, что девушка вынула из кармана письмо, поднялась на цыпочки и опустила письмо в дупло дерева, затем повернулась и пошла по тому же самому пути, по которому пришла сюда, возвращаясь, очевидно, домой.

Дерк был не только удивлен, но даже огорчен. Получить сразу два разочарования!.. Улетучились, во-первых, двести долларов, а во-вторых, пропала надежда дать ремню разгуляться на спине негра. Когда Джулия скрылась из виду, Дерк вышел из засады и решил завладеть письмом. Скоро оно было у него в руках, но содержание его нисколько не утешило его, а даже напротив! То, что он прочел в нем, так поразило его, что он зашатался, как пьяный, и прислонился к дереву, чтобы не упасть. Придя в себя через несколько минут, он еще раз перечитал письмо и стал рассматривать фотографию, вложенную в конверт. Тогда из уст его полились слова, тихие, едва внятные… слова угрозы и проклятия.

Среди этих угроз то и дело слышалось имя одного человека… и когда Ричард Дерк, скомкав письмо, положил его вместе с фотографией к себе в карман и направился прочь от того места, то по стиснутым зубам его и сверкающим мрачным блеском глазам можно было заранее сказать, что человеку тому угрожает опасность… быть может, даже смерть.

Мрачные тучи, давно уже нависшие над полковником Армстронгом и его имуществом, каждую минуту готовы были разразиться грозой. Следующий разговор его со старшей дочерью, происшедший в тот же самый день, когда она отказала Ричарду Дерку, подтвердил ему, что с часу на час семью ждет разорение.

Не успел удалиться поклонник Елены, как в комнату вошел почтенный, седой джентльмен, ее отец, по растерянному виду которого заметно было, что он догадывается о причине посещения сына плантатора. Подозрение его подтвердилось; дочь все сообщила ему.

– Я так и предполагал. Я боялся, что такое раннее посещение ничего хорошего предвещать не может.

На лицо Елены легла тень; в больших, блестящих глазах ее выразилось сначала удивление, затем недоумение.

– Ничего хорошего! – воскликнула она. – Боялся! Чего же ты мог бояться, отец?

– Ничего особенного, дитя мое! Ничего, что бы касалось тебя. Скажи мне, в каком собственно тоне ты ответила ему?

– Одним крошечным словечком… Я просто сказала «никогда»!

– Крошечного словечка этого, без сомнения, довольно, Бог мой! Что будет с нами?

– Дорогой отец! – сказала девушка, кладя ему руку на плечо и стараясь заглянуть ему в лицо. – Что ты говоришь? Неужели ты недоволен тем, что я отказала ему? Не может быть, чтобы ты желал видеть меня женою Ричарда Дерка?

– Ты не любишь его, Елена?

– Любить его! Как ты можешь задавать такой вопрос? Любить такого человека!

– Ты не согласилась бы выйти за него замуж?

– Не согласилась бы?! Не могла бы! Лучше смерть!

– Довольно… Мне приходится покориться своей судьбе.

– Судьбе, отец? Что это значит? Здесь кроется какая-то тайна… опасность? Доверься мне. Скажи мне все!

– Да, я должен все сказать тебе, потому что этого нельзя больше скрывать. Здесь кроется опасность, Елена… опасность, связанная с уплатой долга! Поместье мое заложено отцу этого молодого человека… Такая сумма, что я нахожусь в его полной власти. Все, что я имею, землю, дома, невольников, он каждый час может потребовать от меня… сегодня же, если пожелает… Я уверен, что теперь он пожелает. Твое крошечное словечко «никогда» вызовет большую перемену… вызовет кризис, которого я давно ждал. Ну, что ж! Пусть будет, что будет! Я должен вооружиться мужеством. О тебе, дочь моя… о тебе и сестре твоей забочусь я. Бедные мои, дорогие деточки! Какая перемена ждет вас, какое будущее! Бедность, грубая пища, грубая одежда и жалкая изба вместо дома. Вот какая участь ждет вас… Я не надеюсь ни на что другое.

– Что из этого, отец! Меня это не тревожит, да и сестра, думаю, отнесется к этому, как и я. Но неужели нет никакой возможности?..

– Спасти меня от банкротства, ты хочешь сказать? Не стоит говорить… Я провел много бессонных ночей, думая об этом, но ничего не придумал. Есть одно… только одно. Я ни на минуту не задумывался над этим, зная, что оно не может состояться. Я был уверен, что ты не любишь Ричарда Дерка и не согласишься выйти за него замуж. Не согласишься, дитя мое?

Елена медлила, думая, что еще более усугубит состояние отца. Последний понял совсем иначе ее молчание и мучимый призраком ожидающей его бедности, которая таким угнетающим образом действует на самые благородные сердца, снова повторил тот же вопрос:

– Скажи мне, дочь моя! Могла бы ты выйти за него замуж? Будь со мной откровенна, – продолжал он, – подумай прежде, чем отвечать. Если ты думаешь, что не можешь быть довольна… счастлива… с таким мужем, как Ричард Дерк, пусть этого никогда не будет. Спроси свое сердце и не думай обо мне и моих интересах. Скажи, брак этот немыслим?

– Я сказала уже… немыслим!

Несколько минут оба молчали; отец сидел убитый, удрученный горем; дочь скорбная, печальная, как бы считая себя виноватой. Дочь первая пришла в себя и поспешила ободрить отца.

– Дорогой отец! – воскликнула она, положив ему руку на плечо и нежно глядя ему в лицо. – Ты говоришь о перемене в нашей жизни… о банкротстве и других несчастьях. Пусть! Я не боюсь за себя. Если бы даже меня ждала смерть, то и тогда я сказала бы тебе: лучше смерть, чем быть женою Ричарда Дерка.

– В таком случае ты никогда не будешь его женой! Довольно об этом, идем навстречу разорению! Будем готовиться к бедности и к поездке в Техас!

– В Техас да, но не к бедности. Ничего подобного! Моя самая преданная любовь сделает тебя богатым и в бедной хижине, как и в этом большом доме.

Говоря таким образом, прекрасная девушка положила голову на плечо отца и нежно погладила его по голове. Дверь открылась в эту минуту и в комнату вошла другая девушка, почти такая же красивая, как и первая, но более жизнерадостная, более юная. Это была Джесси.

– И не только моя любовь, – продолжала Елена, увидя вошедшую сестру, – но и ее любовь. Не правда ли, сестра!

Джесси удивилась, не зная, в чем дело. Но она услышала слово «любовь», заметила грустное, убитое лицо отца и этого было с нее довольно. Быстро порхнула она вперед и, прильнув к другому плечу отца, нежно обняла его рукой. Так они сидели втроем, представляя собой живое олицетворение самой чистой, искренней любви.