Текст книги "Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка."

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава XVIII

На другой день после праздника в крепости был дан небольшой обед. Были званы лишь несколько холостых приятелей коменданта – местные острословы, в том числе и щеголь Эчевариа. Среди гостей были и священник и отцы миссионеры: оба они все свое внимание отдали пиршественному столу – любой брат францисканец поступил бы также на их месте.

Компания отведала уже немало изделий мексиканской кухни: говядину, жаркое, перец во всех видах, и обед был в той стадии, когда мундиры сняты и вино льется рекой – и канарио, и херес, и педро дексименес, и мадера, и бордо; для тех, кто любил напитки покрепче, тут были фляжки золотистого каталонского и мараскино. Что и говорить, неплохим винным погребом обладал комендант. Он был здесь не только военным комендантом, но и, как мы уже сказали, сборщиком пошлины – иными словами, исполнял обязанности таможни и, понятно, то и дело получал небольшие подношения в виде корзины шампанского или дюжины бордо.

Гости уже порядком выпили. Священник, несмотря на свой сан, стал таким же человеком, как все; отцы иезуиты забыли про власяницы и четки, и старший из них, отец Хоакин, развлекал гостей пикантными приключениями, героем которых он был, прежде чем стал монахом. Эчевариа рассказывал анекдоты о Париже, о гризетках и о своих многочисленных похождениях.

Испанские офицеры в качестве хозяев были, разумеется, не так болтливы, хотя комендант, тщеславный, словно мальчишка-лейтенант, впервые надевший эполеты, не мог воздержаться и снова и снова вспоминал о своих несчетных победах над красавицами Севильи. Он долго стоял с полком в этом городе апельсиновых рощ и не уставал восхищаться жемчужиной Андалусии.

Робладо отдавал предпочтение красоткам Гаваны и распространялся о той пышной и грубой красоте, какою отличаются квартеронки. Гарсия сообщил о своем пристрастии к маленьким ножкам жительниц Гвадалахары, но не старого испанского города Гвадалахары, а богатой провинции в Мексике, носящей то же имя. Он со своей частью квартировал прежде именно там.

Так говорили они, грубо и непристойно, о том, что требует величайшей деликатности, – о женщинах. Присутствие трех служителей церкви не сдерживало их. Напротив, оба отца иезуита и священник хвастались своими любовными связями так же непристойно и бесстыдно, как другие, ибо все трое были ничуть не безгрешнее остальной компании, собравшейся за столом. В обычной обстановке они еще проявили бы некоторую сдержанность, но здесь, после нескольких бокалов вина, она исчезла бесследно; они ничуть не стеснялись в этой компании, и никто из присутствующих, со своей стороны, нимало не благоговел перед ними. Вся их показная святость и смирение предназначались лишь для наивных крестьян и простодушных пеонов. А за столом то один, то другой из святых отцов изредка принимал благочестивый вид, но только шутки ради, чтобы придать остроту и пикантность рассказу о каком-либо похождении. Общий разговор становился все беспорядочнее, и вдруг кто-то назвал имя, заставившее всех умолкнуть. То было имя Карлоса, охотника на бизонов.

Услышав это имя, кое-кто из присутствующих изменился в лице. Робладо нахмурился; было бы нелегко разобраться в смешении чувств, исказивших черты Вискарры; отцам иезуитам и священнику имя охотника, видимо, тоже не доставило удовольствия.

О Карлосе упомянул не кто иной, как Эчевариа:

– Клянусь честью, такой дерзости я еще не видывал даже в республиканском Париже! Какой-то чертов торгаш, ничтожество, которое торгует мясом и шкурами... короче говоря, мясник, убийца этих чертовых бизонов – и вдруг посмел добиваться... Parbleu! [16]16
  P a r b l e u – черт побери! (франц. )


[Закрыть]

Хоть Эчевариа разговаривал по-испански, ругался он всегда по-французски. Так выходило вежливее.

– Неслыханная наглость! Невыносимо! – раздались голоса.

– А по-моему, прекрасная дама не так уж и рассердилась, заметил грубоватый малый, сидевший в самом конце стола.

Ему стали хором возражать. И громче всех заспорил Робладо.

– Дон Рамон Диас, – обратился он к молодому человеку, – вы просто-напросто ничего не видели. Я стоял рядом с дамой и знаю, что она была возмущена ( то была ложь, и Робладо знал это), и ее отец...

– Да, отец-то, конечно! – смеясь, воскликнул дон Рамон. Все видели, как он обозлился. Это вполне понятно. Ха-ха-ха!

– А кто он такой, этот Карлос? – спросил один из гостей.

– Превосходный наездник, – ответил дон Рамон. – С этим и наш комендант согласится.

Произнося эти дерзкие слова, он с понимающей усмешкой взглянул на Вискарру. Тот нахмурился в ответ.

– Вы проиграли немало денег, не правда ли? – осведомился у Вискарры священник.

– Только не Карлосу, – ответил комендант, – а тому, второму грубияну. Они, как видно, приятели. Самое скверное, что когда держишь пари с кем-нибудь из простонародья, нет никакой надежды отыграться в следующий раз. Ведь с ними в обычное время не встречаешься.

– Но кто же он такой? – снова спросил тот же гость.

– Кто? Да просто охотник на бизонов, вот и все.

– Вот как? А разве больше вы о нем ничего не знаете? У него светлые волосы – это очень странно, ведь белокурых мексиканцев не бывает. Он не креол? Может, бискаец?

– Ни то, ни другое. Говорят, он американец.

– Американец?

– Не совсем так: его отец был американец. Но вот падре может рассказать о нем.

Итак, священника попросили развлечь компанию кое-какими подробностями из жизни охотника на бизонов. Отец его, как говорили, был американец. Странный человек, неведомо откуда и какими путями забрел он давным-давно в эту долину и тут решил осесть. Подобные случаи были редки в поселениях Новой Мексики. Но еще удивительнее было, что американец был не один: его сопровождала американка, мать Карлоса, та самая старуха, которая привлекла к себе общее внимание в день святого Иоанна. Все попытки святых отцов обратить пришельца или его жену в христианство ни к чему не привели. Старый траппер (отец Карлоса был траппером) умер, как и жил, богохульником, еретиком, и все в городе были убеждены, что его вдова общалась с дьяволом. Это был позор для церкви, и отцы иезуиты уже давно изгнали бы это светловолосое семейство, но старый комендант, предшественник Вискарры, почему-то покровительствовал ему и сдерживал благие намерения рьяных служителей церкви.

– Но, кабальерос, – воскликнул иезуит, взглянув на Вискарру, – подобные еретики опасны! В их душах зреют семена мятежа, угроза общественному порядку. Когда этот светловолосый охотник является домой, он водит компанию лишь с теми, за кем и не уследишь как следует. Его всегда видят с этими подозрительными тагносами, и некоторые из них у него в услужении.

– Вот как, он водится с тагносами? – раздались голоса. Опасная личность! Надо за ним присматривать.

Потом зашла речь о сестре охотника. Все собеседники более или менее лестно отзывались о ее красоте, и, слушая их, поминутно менялся в лице Вискарра. Этого негодяя разговор занимал куда больше, чем могли предположить гости, и у него давно готов был план действий.

Его слуги и приспешники уже взялись за дело, заботясь о том, чтобы он мог осуществить свои низкие намерения.

Потолковав о сестре охотника на бизонов, компания стала разбирать по косточкам других местных красавиц. Да и о чем им было говорить, если не о женщинах! Неудивительно, что они быстро вернулись к первоначальной теме своей беседы, и под влиянием новых бокалов вина беседа эта стала еще колоритнее.

Кончилось тем, что кое-кто совсем опьянел; час был уже поздний, гости распрощались, и некоторых пришлось даже провожать до дому. Отцам иезуитам и священнику дали в провожатые солдат, так как все трое допились до чертиков, но им это было не впервой.

Глава XIX

Комендант и его приятель Робладо остались одни; заново наполнив стаканы, с сигарами в руках, они продолжали беседу.

– Итак, Робладо, вы и в самом деле думаете, что парню отвечают взаимностью? Я того же мнения, иначе он не решился бы на такую дерзость.

– Теперь я в этом совершенно уверен, – ответил капитан. Не сомневаюсь, что они виделись наедине вчера вечером. Я подходил к дому Крусес и увидел какого-то человека: он стоял у самой ограды, опираясь на нее, как будто разговаривал с кем-то во дворе. Я-то думал, что это какой-нибудь приятель дона Амбросио. Когда я уже был близко, человек отошел от ограды и вскочил на коня. Он закутался в плащ, лица я не разглядел. Но я узнал коня. Вообразите, это оказался тот самый вороной, который вчера был под охотником на бизонов! Вошел я, спросил, кто из хозяев дома; слуги отвечают, что хозяин на руднике, а сеньорита ушла к себе и сегодня вечером никого не принимает. Черт побери! Я вышел из себя, уж и не помню, что я им там сказал. Прямо невероятно! И все-таки этот нищий втихомолку свел с ней знакомство – это также верно, как то, что я солдат.

– Да, просто не верится! Что же вы думаете предпринять, Робладо?

– Ну, о ней-то я уж позабочусь! Теперь за ней будут лучше присматривать. Я кое о чем намекну дону Амбросио. Вы ведь знаете мой секрет, полковник! Ее приданое – рудник, – вот что притягивает меня, как магнитом. Но до чего же нелепо, чтобы моим соперником оказался какой-то охотник на бизонов!

Робладо громко расхохотался, но смех его прозвучал фальшиво и невесело. И вдруг новая мысль пришла ему в голову.

– А знаете, ведь наш отец Хоакин не любит семью белоголового, – продолжал он. – Я понял это по его сегодняшним намекам. Если вмешается церковь, мы без особого шума избавимся от этого охотника. Стоит только отцам иезуитам доказать, что он еретик, и они выгонят его из Сан-Ильдефонсо. Верно?

– Да, конечно, – холодно ответил Вискарра, потягивая вино. – Но если изгнать этого охотника, дорогой мой Робладо, придется изгнать и еще кое-кого. Вместе с шипами мы выдернем и розу. Вы меня понимаете?

– Вполне.

– А я этого вовсе не желаю, по крайней мере теперь. Немного погодя мы охотно расстанемся и с розой и со всеми ее шипами, кустами, корнями и прочим! – с громким хохотом докончил Вискарра.

– Да, кстати, полковник, – спросил капитан, – каковы ваши успехи? Были у нее дома?

– Нет, мой дорогой, некогда было. Не забудьте – до ее дома не близко. И вообще я намерен отложить свой визит, пока ее братец не уберется подальше. Будет гораздо удобнее ухаживать за ней в его отсутствие.

– Уберется подальше? Что это значит?

– Да то, что скоро охотник отправится в прерию. Может быть, даже на несколько месяцев. Будет там бить бизонов, надувать индейцев... ну, и прочее в том же роде.

– Ого! Это недурно.

– Как видите, милый друг, нам совершенно незачем спешить. Потерпите – впереди у нас вполне достаточно времени. Я уверен, пока возвратится наш храбрый охотник на бизонов, мы прекрасно успеем обделать наши делишки. Вы завладеете богатыми рудниками, а я...

Тут в дверь негромко постучали, и они услышали голос сержанта Гомеса; он спрашивал, нельзя ли поговорить с комендантом.

– Войдите, сержант! – крикнул полковник.

И в комнату вошел кавалерист с грубым, жестоким лицом; по всему видно было, что он только что соскочил с коня.

– Ну как, сержант? – спросил Вискарра, когда тот подошел ближе. – Выкладывайте! При капитане Робладо можете говорить все.

– Они живут в самом последнем доме, в том конце долины, полковник; отсюда миль десять, не меньше. Их там только трое: мать, сестра и брат – тот самый, вы его видели на празднике. Слуги у них тагносы, не то трое, не то четверо, они ему помогают на охоте. У него несколько мулов, быков да повозки вот и все хозяйство. Они ему нужны для охоты. Он и сейчас собирается на охоту – уедет дня через четыре, не позже. Я слыхал, на этот раз он уедет надолго, двинется каким-то новым путем, через Льяно Эстакадо.

– Через Льяно Эстакадо?

– Так мне говорили.

– Что еще, сержант?

– Ничего, полковник. Вот только у девушки есть возлюбленный – тот самый парень, который на празднике бился с вами об заклад, вы еще ему порядком проиграли.

– Ах, черт возьми! – воскликнул Вискарра, мгновенно помрачнев. – Так вот оно что! Так я и думал. А где он живет?

– Недалеко от них, полковник. У него свое ранчо, и он, говорят, богатый... для скотовода, понятно.

– Налейте-ка себе стаканчик каталонского, сержант.

Кавалерист протянул руку, наклонил бутылку, наполнил стакан и, почтительно поклонившись офицерам, одним духом осушил его.

Потом, поняв, что он больше не нужен, отдал честь и удалился.

– Что же, – сказал полковник, – как видите, ваши дела складываются недурно.

– И ваши тоже, – ответил Робладо.

– Не совсем.

– Почему?

– Не нравится мне этот ее возлюбленный, этот скотовод. У него есть деньги, к тому же он не робкого десятка – пожалуй, доставит мне немало хлопот. Он не из тех, кого можно вызвать на дуэль, – по крайней мере, мне, при моем положении, это не к лицу. Но он коренной здешний житель, он их поля ягода – не то что охотник, – и все здесь любят его. И раз он тут замешан, дело принимает совсем другой оборот... А впрочем, не все ли равно! Еще не было случая, чтобы я потерпел неудачу. Доброй ночи, капитан!

– Доброй ночи! – ответил Робладо.

И, одновременно поднявшись из-за стола, они разошлись по своим спальням.

Глава XX

Ранчо и асиенды растянулись вдоль реки почти на десять миль от Сан-Ильдефонсо. Ближе к городу их было больше; но чем дальше вниз по течению, тем они попадаются реже и тем беднее их обитатели. Фермеры и скотоводы побогаче боялись воинственных индейцев и предпочитали строиться ближе к крепости. Напротив, бедность заставляла иных быть отважными и селиться у самой границы. И так как вот уже несколько лет никто не нападал на поселение Сан-Ильдефонсо, многие мелкие фермеры и скотоводы обосновались в восьми и даже в десяти милях от города.

В полумиле от всех остальных ранчо стоял одинокий домик последнее, самое отдаленное от города жилище в этой долине. Казалось, он был расположен за пределами той территории, которую охранял гарнизон, ибо ни один патруль сюда не заглядывал. Хозяева его, видно, верили в судьбу или в милосердие апачей – индейского племени, которое обычно совершало набеги на Сан-Ильдефонсо: дом ничем не был защищен от них. А может быть, его охраняло как раз то, что он был расположен так уединенно, вдали от всех других ранчо.

Он стоял немного в стороне от дороги и не на самом берегу реки, а поодаль, в тени утеса, – казалось, он врос в скалу.

Это бедное жилище, как и все дома в долине, да и почти повсюду в Мексике, было сложено из больших спрессованных и высушенных на солнце глыб глины. У многих лучших построек этого типа фасады белые – значит, где-нибудь рядом есть залежи гипса. В иных домах, где хозяева с большими претензиями, окна кажутся застекленными. Так оно и есть, только вместо стекол вставлены похожие на стекло сверкающие тончайшие пластинки все того же гипса – его употребляют для этой цели в разных уголках Новой Мексики.

Ранчо, о котором идет речь, не украшали ни окна, ни побелка. Оно стояло под нависшим утесом, и его темные стены почти сливались со скалой; окнами служили два отверстия, забранные несколькими деревянными поперечинами; через эти отверстия в дом проникало немного света.

Однако внутри было бы совсем темно, если бы не дверь, обычно открытая настежь.

С дороги, проходящей по долине, дом был едва виден. Путешественник никогда бы его не разглядел, и даже острый глаз индейца мог не заметить его. Необычайная изгородь скрывала его от посторонних взглядов – необычайная, впрочем, для того, кто не свыкся еще с растительностью этого отдаленного уголка земли. Изгородь была из колоннообразных кактусов. Растения эти точь-в-точь аккуратные рифленые столбики толщиной в шесть дюймов и вышиной от шести до десяти футов. Они стояли рядом, почти вплотную, словно колья в частоколе, да притом ощетинивались во все стороны шипами, так что в просветы почти ничего не было видно. В положенный срок вершины этих живых колонн покрывались прекрасными, словно восковыми, цветами, а потом на месте цветов появлялись яркие ароматные плоды.

Лишь пройдя внутрь ограды, можно увидеть маленькое ранчо; и хоть его стены грубы, прелестный огороженный садик, весь в цвету, говорит о том, что здесь есть чья-то заботливая рука. За кактусовой изгородью другая загородка – простая невысокая стена, сложенная из необожженного кирпича, отделяет примыкающую к скале площадку. Это кораль – загон для скота, и одном углу его сооружено нечто вроде небольшого сарая или конюшни. Иногда в этом корале стоят пять или шесть мулов да десяток быков, а в конюшне – великолепный верховой конь. Но сейчас там пусто, никого нет. Конь, мулы, быки ушли вместе со своим хозяином далеко в прерии.

Хозяин их – Карлос, охотник на бизонов. Это и есть его дом; здесь он живет со своей старой матерью и красавицей-сестрой. В этом доме жил он с самого детства.

И, однако, они всегда были чужаками в долине и в городе. Ни испанцы, ни индейцы не признавали их за своих. И те и другие отличались от этой семьи не меньше, чем друг от друга. Иезуит сказал правду: Карлос и его близкие и в самом деле были американцы. Родители его поселились в долине очень давно, никто не знал, откуда они родом; знали только, что пришли они с востока, пересекли Великие Равнины. Они были еретики, и святым отцам так и не удалось присоединить их к своей пастве. Отцы иезуиты давно бы изгнали их или как-нибудь иначе расправились с этой семьей, если бы ей не покровительствовал прежний военный комендант. И к тому же простой народ всегда испытывал перед обоими какой-то суеверный страх. Позднее это чувство полностью обратилось на мать Карлоса и приняло новую форму: ее считали колдуньей, ведьмой и при встрече с ней спешили осенить себя крестным знамением. Но случалось это не часто, так как она почти не появлялась на людях. На праздник святого Иоанна ее привез Карлос, которому очень хотелось развлечь горячо любимых мать и сестру.

В той отчужденности, которая окружала их, в значительной степени было повинно их американское происхождение. Испано-мексиканцы и англо-американцы подозрительно и недружелюбно относились друг к другу еще задолго до того времени, о котором ведется рассказ. Чувства эти, порожденные национальной враждой, всячески поощряло и разжигало духовенство своими интригами и кознями. Тень предстоящих событий уже нависла над Мексикой; Америка распространила свое влияние и на Флориду и на Луизиану. Смысл происходящего был ясен, разумеется, лишь самым дальновидным, но пагубная страсть расовая ненависть – охватила всех.

Все вокруг были предубеждены против семьи охотника на бизонов, и потому она почти не общалась с жителями долины.

Карлос и его родные поддерживали отношения главным образом с местным индейским населением – с бедняками тагносами, которые менее всех были настроены против американцев.

Войдя в жилище Карлоса, мы увидели бы светловолосую Роситу, – сидя на циновке, она ткет шаль. Ее ткацкий станок состоит всего из нескольких деревянных частей грубой работы. Он так примитивен, что его и станком-то не назовешь. И тем не менее длинные синеватые, параллельно натянутые нити, дрожащие при каждом прикосновении ловких пальцев девушки, скоро превратятся в прелестную шаль, которую кокетливо накинет на голову какая-нибудь городская красотка. Ни одна рукодельница в долине не умеет ткать такие шали, как сестра охотника на бизонов. Как нет среди юношей наездника, равного Карлосу, так никто не сравнится с Роситой в искусстве, которым она добывает средства к существованию.

В домике всего две комнаты – вдвое больше, чем почти во всех таких домишках. Чувство деликатности еще живо в душе сакса, и семья Карлоса жила не совсем на индейский лад.

Кухня занимает комнату побольше, и выглядит она веселее, потому что свет проникает сюда через открытую дверь. Здесь вы увидите небольшой очаг, похожий на алтарь, пять-шесть глиняных горшков, по форме напоминающих урну, несколько чашек и кубков, выдолбленных из тыквы, покатый каменный столик на коротких ножках, который служит для приготовления маисовых лепешек, несколько циновок и бизоньих шкур ( на них обычно сидят), мешок маиса, пучки сухих трав, связки красного и зеленого перца, но и только.

Это, пожалуй, единственный дом во всей долине, где ваш глаз не порадуют изображения святых. Здесь и вправду живут еретики.

Но прежде всего остального вы увидите старуху, которая сидит у огня и курит трубку. Странная она, эта старуха, и, уж конечно, судьба у нее тоже странная, но она никому еще не поведала о своем прошлом. Резкие черты исхудалого лица, побелевшие, но все еще пышные волосы, дикий блеск глаз – все необычно в ее облике. Не одним лишь темным, невежественным людям поневоле может почудиться, будто она не такая, как все. Не диво, что жители долины считают ее колдуньей.