Текст книги "10000 литров чистого ужаса"

Автор книги: Томас Гунциг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Томас Гунциг
10000 литров чистого ужаса

Небольшое предисловие в порядке оправдания

Я хорошо помню, как впервые мало-мальски всерьез клеил девушку – это было на фильме «Большеногий и Хендерсоны» [1]1
  В российском прокате «Гарри и Хендерсоны». (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]. Сомнительного качества жвачка для подростков, снятая Уильямом Диаром, который, видно, не наигравшись, вернулся несколько лет спустя с «Ракетчиком», неудобоваримой историей о супергерое.

Так вот, я впервые клеил девушку, и было это где-то в середине 80-х, в ту пору, когда мои ровесники осваивали первые видеомагнитофоны, громоздкие коробки, близкие по устройству к посудомоечной машине, и первые, только что появившиеся видеоклубы, сказочные оазисы для начинающих вырожденцев, каковыми мы были.

Счастливых обладателей видеомагнитофона в ту пору – по пальцам пересчитать. Это было в новинку, стоило дорого, только родители, начисто лишенные чувства реальности, могли позволить своему чаду такое баловство – выкинуть сумму, равную тысяче евро, на технику, всего значения которой в то время еще никто не понимал… То есть не понимали родители, но их дети, взращенные на телевидении с его жалкой горсткой каналов и одной дистиллированной водичкой в программе, – дело другое. Для этих детей видео было все равно что мир, вдруг открывшийся человеку, просидевшему первые пятнадцать лет своей жизни взаперти. Ведь мы конечно же жаждали не комедий, не «кино про любовь», не всех этих официальных слюней, что шли в кинотеатрах и по телеканалам, бдительно охраняемым цензурой. Мы до дрожи в руках, как самые настоящие наркоши, жаждали запретного, грязного, круто замешанного, гнусного, рвотного, такого… такого, чему, быть может, и названия нет. Мы жаждали кино, до того страшного, что не найдется слов описать, такого кино, которое – хотелось бы, если возможно, – сделает из нас мужчин. В этом плане, надо признаться, работы было непочатый край: мы находились на том неблагодарном этапе взросления, когда лицо обсыпано прыщами, вытянувшееся тело становится тощим и нескладным, как у насекомого, а отношения с девушками сводятся лишь к переглядываниям украдкой да бесконечному самоублажению на ночь.

Видеоклуб был для нас почти экстремальным спортом: мы соревновались, добывая фильмы, в количестве откровенных сцен, грязных подробностей и – что, ясное дело, ценилось дороже всего, – голых девушек. Разумеется, дальше этого наше понимание не шло. С точки зрения политики нам было невдомек, что эти фильмы – пощечина «хорошему вкусу», политкорректности и обществу в целом, – подлинные рассадники анархии. А с точки зрения секса до нас еще не доходило, что зрелище отрубленной ноги может, если следовать извилистыми путями, которые указывает нам психоанализ, оказаться столь же благотворным, как ночь любви.

Из той благословенной для формирования внутреннего мира поры я помню несколько глобальных потрясений, оставивших следы, которые при мне и по сей день, подобные шрамам, украшающим мужчину. Помню «Подозрение» Дарио Ардженто, темную картинку, скверное качество записи – цвета были искажены, кровь то густо-черная, то неправдоподобно оранжевая. Помню музыку из «Гоблинов». Помню мой первый rape and revenge [2]2
  Изнасилование и месть (англ.); здесь: поджанр фильма ужасов.


[Закрыть]Уэса Крейвена «Последний дом слева» и его же «У холмов есть глаза». Это было самым желанным откровением для наших незрелых умов: все возможно, все дозволено, все показуемо и, главное, ничто не наказуемо.

Разумеется, не все было одинаково хорошо. Были и скверные актеры, и негодные сценарии, и провальные спецэффекты – но попадались и шедевры, спасавшие жанр. «Техасская резня бензопилой», «Ад каннибалов», «Зловещие мертвецы», «Рассвет мертвецов», «Токсичный мститель», «Живая мертвечина», «Хэллоуин», «Нечто», «Хромосома 3», «Оно» – эти фильмы, зачастую малобюджетные, снятые без комплексов, но с душой, принесли нам больше пользы, чем все на свете лекции по истории искусства.

Как раз в то время определились законы жанра и его границы: слэшер [3]3
  Слэшер (от англ. slash– рубить) – поджанр фильма ужасов.


[Закрыть]с вереницей туповатых футболистов и грудастых девушек-нимфоманок, фильмы о живых мертвецах, которых Том Савини выкрасил в небесно-голубой цвет, снятые в Италии мафиози-эротоманами фильмы о каннибалах, фильмы о поборниках справедливости (несправедливо снискавшие репутацию фашистских), фильмы о бандах (хвала «Классу 1984 года» и «Ночным воинам», преподавшим нам азы жизни в обществе), но жанром номер один, абсолютным жанром все же был и остается survival [4]4
  Выживание (англ.); здесь: поджанр фильма ужасов.


[Закрыть].

Survival– это было жизненно. Жизненно и поэтому страшно. И потом, это завораживало, мы как бы открывали всякий раз простую истину – простую, но основополагающую для человеческой природы: зло существует, и… у него хороший вкус.

Меня и по сей день завораживает этот жанр, ничуть не устаревший – хоть он и пережил необъяснимый спад между 80-ми годами и началом 2000-х. Классическая схема обладает устрашающей силой простых вещей: группа молодых людей (или, реже, не совсем молодых), выходцев из городской среды, стереотипные характеры (красавчик, слабак, девушка…), каникулы, отъезд на отдых, момент «перелома», когда веселье вдруг сменяется нарастающей тревогой (парень, играющий на банджо в «Избавлении», сцена в баре в «Волчьей бухте», сцена в ресторане в «Беспечном ездоке», голосующий на дороге в «Техасской резне бензопилой»…). А затем, разумеется, встреча со злом, воплощенным в людях из глубинки, и гибель всех горожан – иногда, правда, выживает один, априори самый слабый, но «раскрывшийся» по ходу действия.

Можно, наверно, долго говорить о символической наполненности жанра: встреча молодежи, – энергичной, свободной, счастливой и беззаботной, – с реакционными и консервативными силами, которые без жалости и совести ее истребят… но я боюсь наскучить. В этом небольшом предисловии я хочу лишь порадоваться возрождению жанра как в США (с расцветом фильмов серии Б, зачастую недурно сделанных), так и в Европе: в Англии Кристофер Смит подарил нам «Крип» и «Изоляцию», а Нейл Маршалл – знаменитый «Спуск». Во Франции можно лишь снять шляпу перед ремейком «У холмов есть глаза», на диво смело снятым Александром Ажа. Во Франции же «Шайтан» Кима Шапирона позволяет предречь этому молодому режиссеру большое будущее. Survivalухитрился возродиться даже в Бельгии: великолепная картина Фабриса Дю Вельца «Голгофа» поистине заслуживает, чтобы ее отметили нерабочим днем.

Итак, всем, кто задастся вопросом, с какой стати мне вздумалось написать подобную книгу, я отвечу: просто ради собственного удовольствия и в знак любви.

1. Эд и Тина

Эд смотрел в окно.

День был чудесный. Солнечные лучи отвесно падали вниз сквозь ветви деревьев.

Голова болела.

Эд всматривался в блики на воде.

Он пытался понять, как блики складываются в узоры. Но они двигались слишком быстро.

Вот поэтому у него и болела голова.

Этажом ниже Тина сидела в кресле.

Она смотрела какую-то мудреную игру по телевизору.

Вообще-то она ждала сериала.

Очередной истории про старую даму, которая разгадывает всевозможные загадки.

И тут послышался шум.

Тот самыйшум.

Тина зажмурилась у телевизора. Она не хотела, чтобы это начиналось снова.

Каждый раз – одна морока. То устроить, другое уладить…

Но, открыв глаза, она поняла: началось.

Перед ней стоял Эд.

– Опять начинается, – сказал он.

– Знаю, – ответила она.

2. Патрис

Патрис ждал уже добрых полчаса, когда остальные соизволили появиться. Эти полчаса ожидания на паркинге перед запертой на ключ старенькой «тойотой» испортили ему настроение, и, когда остальные наконец появились, его так и подмывало сделать какое-нибудь язвительное замечание, чтобы дать им понять, что он не пустое место, не «пятое колесо в телеге» и что, в конце концов, жить в дачном доме задарма они будут благодаря его, Патриса, тетке. Но ему понадобилось отлить. Так понадобилось отлить, что живот заныл. И вот, как раз перед появлением остальных, он окинул взглядом пустой паркинг, подумал, что университет 1 июля как вымер, обалдеть просто, и отлил на колесо «тойоты».

Тут-то они все и появились: Кати, Ивана, Джей-Си и Марк. Первой его увидела Кати.

– Эээээй! Патрис ссыт на твою машину!

Джей-Си, редкий придурок и будущий кинезитерапевт, напустился на Патриса:

– Мать твою, ты что – маленький, не можешь потерпеть десять минут? Фу, гадость, теперь всю дорогу будет вонять!

Патрис хотел отбрить его, но в голову, как назло, ничего не приходило. Он открыл рот и снова закрыл, не выдавив из себя ничего, кроме страдальческого вздоха.

– Да ладно, кончай, подумаешь, дело какое, – сказала Ивана.

Патрис задался вопросом: она вступилась за него, потому что он ей нравится или потому что она на втором курсе юридического и пользуется случаем попрактиковаться как будущий адвокат. Скорее всего второе, решил он: разве может такая девушка, как Ивана, запасть на него, Патриса, или даже просто захотеть за него вступиться? Он был маленького роста и не то чтобы толстый, но нескладный, носил круглые очки, в которых смахивал на генерала Ярузельского, но сменить оправу не решался, боясь, что станет еще хуже, и вдобавок его будущая профессия не представляла в глазах девушек никакого интереса: он учился на химическом. Ясно же, что для Кати и ей подобных химия – это наука очкариков и ботаников, наука о всякой дряни, от которой плохо пахнет и щиплет глаза. Он мог бы часами рассказывать ей о чудесах электролиза с единственным результатом – она просто уснет.

В общем, Патрис ничего не сказал в ответ. Промолчал. Утерся, как и полагается маленькому толстому очкарику.

– Ну что, едем?

Это сказала Кати. Таким голосом, словно звукооператор был пьян и переусердствовал с высокими нотами.

Патрис ее терпеть не мог. Красивая девчонка. Очень красивая. Типичная блондинка с обложки. Она уже перешла на третий курс психологического и мнила себя наследницей Фрейда, хотя чуткости у нее было не больше, чем у тапира. Ясное дело, зачем ей диплом: станет «менеджером по человеческим ресурсам» где-нибудь в рекламном, мать его, бизнесе. Будет, стерва в офисном костюмчике, с понедельника по пятницу компостировать мозги своим «ресурсам».

Джей-Си открыл дверцы и багажник и первым уселся за руль. В этом был он весь, красавчик-индивидуалист, с пеленок впитавший эгоистические ценности в семейке потомственных промышленников: и мамочка-то души не чает, и папочка настраивает «на выигрыш», и девушки бегают табуном, и конечно же чемпион среди юниоров по сквошу, а впереди – безоблачно-праздное будущее. Рядом с ним Патрис чувствовал себя ничтожеством из ничтожеств, со своей внешностью, со своими стариками – прогоревшими лавочниками, со своей жалкой работенкой в супермаркете… А еще Патрису в глубине души безумно хотелось быть на его месте и трахать такую девчонку, как Кати. Он ненавидел это желание, от которого ныло в животе, но ничего не мог с собой поделать. Он хотел эту дуру. Хотел, и все тут.

Рядом с ним села Ивана. Он улыбнулся ей. С Иваной надо было держать ухо востро. Именно в такого типа девушку он мог бы влюбиться. Красивая – не такая вызывающе красивая, как Кати, ее красота нежнее. Каштановые волосы до плеч, молочно-белая кожа, ореховые глаза… Патрису уже случалось влюбляться. Тысячу, наверно, раз, лет с двенадцати, и всегда события развивались по одному и тому же сценарию. Он становился лучшим другом девушки, ее наперсником и чем-то вроде талисмана. Был вынужден выслушивать все подробности ее сердечных и постельных дел. Глотать, не моргнув, фразы вроде «До чего здорово иметь такого друга, как ты, с тобой все просто…» А вечерами, в своей убогой комнатушке над родительской лавкой, он слышал, как разбивается вдребезги его сердце. Премерзкий звук…

Сказать по правде, он ни разу не довел дело до конца. Патрис был девственником двадцати лет от роду, под завязку набитым комплексами, как хороший эклер шоколадным кремом, и не видел никакого выхода из этого положения, которое чем дальше, тем больше был склонен считать проклятием.

Ему бы стать кем-то другим…

Но взять и стать кем-то другим – так не бывает. Его жизнь будет одним долгим неприятным моментом – с этим надо смириться.

Потратив прорву времени на попытки втиснуть в багажник большущий плоский кейс, Марк сел в машину последним.

– Что у тебя там? – спросил Джей-Си.

– Мой арбалет.

– А на хрена тебе арбалет?

– Стрелять по мишеням. Вешаешь на дерево мишень, целишься… Все равно, что гольф, если хочешь…

– А в зверей ты тоже стреляешь? – спросила Кати.

За него ответила Ивана:

– Марк никогда не выстрелит в живое существо.

– Я член Гринписа, – добавил Марк. – Стрельба из арбалета хорошо расслабляет и без лишнего шума.

Патрис поморщился. Марк… Он такой… Жутко славный… Это ведь с ним первым он заговорил о теткином домике и о возможности съездить на несколько дней после экзаменов на природу. А потом все завертелось: Марк нашел, что это отличная идея, рассказал Иване, она тоже одобрила, мол, им это пойдет на пользу. Марк позвал своего «старого лицейского друга», этого придурка Джей-Си, а тот уговорил Кати поехать с ними. Джей-Си, верно, думал, что неделя в такой компании станет чем-то вроде «хождения в народ» и что можно будет оторваться с выпивкой и травкой, чего он не мог себе позволить в шикарных отелях, где обычно отдыхал, а еще, в сущности, это был способ показать Кати, какой он «свой парень».

Вот так Патрис и влип. Теперь он, подобно неосторожному пловцу, который оглядывается на далекий берег и понимает, что ему до него не доплыть, горько жалел о своем предложении, но поздно. Надо было просто перетерпеть эти несколько дней, все равно как окунуться в ледяную ванну: стиснув зубы.

– Поехали, – рявкнул Джей-Си, нажав на газ.

И Патрису показалось, будто он идет ко дну.

В этом летнем домике Патрис бывал нечасто. По правде сказать, всего один раз и очень давно. Так давно, что, пожалуй, тот приезд остался самым ярким воспоминанием его детства. Ему было шесть лет, но он помнил все до мелочей. Еще бы…

Он помнил отцовский «рено-16». Помнил предотъездную суету, помнил, как радовалась мать встрече с той, кого все называли «тетя Мишлин», хотя никто толком не знал, кем она им приходилась, и помнил свою сестру, Лоранс.

Лоранс… Она была на два года старше его, но разговаривать не умела. И ходить не умела тоже. Родители пытались втолковать Патрису словами, доступными шестилетнему ребенку: «Твоя сестра больна», «в этом нет ее вины», «мы ее все равно любим», «она многое понимает»… Он не очень вникал в их объяснения. Да особо и не пытался. Сколько он себя помнил, сестра всегда была такой: молчала, не двигалась, всегда сидела в своей комнате, маме с папой приходилось купать ее вдвоем, менять памперсы два-три раза в день… и эти ее пустые, как у пластмассовой куклы, глаза… Если бы тогда кто-нибудь спросил Патриса, любит ли он сестру, он, наверно, ответил бы «да». Теперь, по прошествии времени, Патрис так не думал: он просто свыкся с нею и со всеми маленькими ритуалами, из которых состояла жизнь с сестрой-инвалидом. Он любил ее, как любят привычную вещь, или растение… в лучшем случае собаку или кошку.

Он любил ее, но какая-то темная частица в глубине его существа ее ненавидела. Ненавидела со всей силой ненависти, какую только способен испытывать четырехлетний ребенок, а сила эта колоссальна. Из-за нее он никуда не уезжал на каникулы, из-за нее жил в самой маленькой комнате, из-за нее родители редко с ним играли, из-за нее он не мог пригласить в гости друзей, разве что изредка и по одному… Часто Патрис во сне убивал сестру и просыпался со жгучим стыдом, точно совершил нечто ужасное.

Ему было стыдно, но это ничего не меняло. Наоборот, за этот стыд он ненавидел ее еще сильней.

Так что, когда заговорили о поездке в летний домик тети Мишлин, для него это стало настоящим праздником: впервые они куда-то собрались на каникулы. Отец погрузил инвалидное кресло Лоранс в багажник «рено», остальные вещи на крышу, и они отправились.

Патрис помнил дорогу, все было как в сказке, шоссе долго петляло по лесу, потом они свернули на проселок без названия, он шел под уклон, пробираясь между деревьями к озеру. Патрис помнил тетю Мишлин, ее длинные серые волосы, ее улыбку. Он помнил, что ему стало тогда любопытно, есть ли у нее дети и почему она живет совсем одна в глухом лесу, вдали от всего.

А лучше всего Патрис помнил озеро. Красивое озеро глубокого синего цвета. Большое, окруженное лесом, это озеро рождало в нем упоительное ощущение: казалось, оно существует только для него одного.

Патрис помнил, что сестру поместили на первом этаже, на старом раскладном диване, а им с родителями досталась большая комната наверху, рядом со спальней тети Мишлин. Он помнил, что погулять в первый день не удалось, потому что был уже поздний вечер. Пришлось сидеть в доме и смотреть, как мама и тетя Мишлин стряпают ужин. Отец тем временем выгрузил багаж из машины и перенес в дом – вещи Лоранс к ней на первый этаж, а их скарб наверх.

Патрис помнил, что уже в тот вечер разглядел дом на другом берегу озера и спросил тетю Мишлин, кто в нем живет. И он хорошо помнил, что вопрос пришлось повторить несколько раз, потому что тетя будто не слышала его. Наконец она все же ответила:

– Никого там нет, в этом доме. Жил раньше рыбак с семьей, да только они уехали, уж много лет как.

– А почему теперь там никто не живет? – спросил Патрис.

– Да кому нужен домишко у озера? Места здесь глухие, от всего далеко.

– А ты? Ты-то ведь живешь в доме у озера?

Тетя Мишлин вымученно улыбнулась и ответила не сразу.

– Я люблю это озеро.

Патрис помнил, как стемнело, – это была первая в его жизни ночь вдали от города. Впервые он видел за окнами такую непроглядную тьму – как будто стекла замазали тушью. И эта тьма сгущалась вокруг дома, на опушке леса и у берегов озера, там, куда не достигал свет лампочек.

Патрис помнил незнакомые звуки, к которым он прислушивался, пытаясь уснуть. Что-то скреблось в стены, шуршало, он не мог понять, что это.

– Ничего страшного, это ночная живность, грызуны всякие, насекомые, не бойся, – сказал ему отец.

Патрис помнил, что вскоре он услышал, как родители задышали ровно и глубоко, и помнил, как ему подумалось, что теперь, когда они уснули, он остался совсем, совсем один и что такое одиночество, наверно, мало чем отличается от смерти.

И еще ему подумалось, а смогла ли уснуть его сестра, одна внизу, у самого окна, выходившего прямо на черные деревья, но потом он решил, что все равно, раз она ничего не понимает, то и бояться ничего не может.

На какую-то секунду он позавидовал Лоранс.

Патрис помнил, что, за секунду перед тем как уснуть, он услышал звуки, доносившиеся из спальни тети Мишлин.

Как будто приглушенные рыдания.

И ему подумалось, что тетя Мишлин, верно, не так уж любит это озеро.

3. Кати

Кати не любила Патриса, он это знал, и она знала, что Патрис это знает. И пусть знает, ей плевать. Пусть хоть вообще исчезнет с лица земли – ей на него плевать. Такие, как Патрис, для нее – человеческий планктон, второй сорт, низшая форма жизни. Она училась на третьем курсе психологического и, если бы дала себе труд подумать, наверняка нашла бы ученые слова, чтобы его описать, но думать было неохота, и она попросту характеризовала Патриса как «ничтожество».

Вдобавок она его застукала: когда они пришли на встречу, он ссал на колесо машины Джей-Си.

Мало того, что ничтожество, так еще и противный.

И потом, она подозревала, что Патрис хочет ее трахнуть. Ее все хотели трахнуть. Кроме, разве что, педиков… Да и то, она была уверена, что с ее-то фигурой сумела бы завести любого педика. С ее фигурой она кого угодно сумела бы завести… Даже девчонок.

Даже зверей.

Садясь в машину, она нарочно выгнулась: пусть-ка Патрис посмотрит на ее попку и попускает слюни, – а потом посмотрела на него так, как она умела, чтобы под этим ее коронным взглядом он ощутил себя самым что ни на есть ничтожеством. Никого не спрашивая, она уселась на переднее сиденье рядом с Джей-Си. В конце концов, Джей-Си – еепарень, а это машина Джей-Си, так что… И вообще, она делает что ей хочется.

Джей-Си… Джей-Си… Джей-Си… Именно такого парня она искала все эти годы. Красавчик и при деньгах. К тому же потрясающий любовник, что еще нужно? С ума сойти, сколько дур мечтают о «большой любви», о «гармонии», скольким парам нужен какой-то там «диалог» – при мысли о них на ее лице всякий раз появлялась презрительная улыбочка. Джей-Си – отличный экземпляр для ее коллекции трофеев и гарантия комфортной жизни.

Кати поглядывала на дорогу, на убегающие деревья, на стену леса… Скучное зрелище. Кати вообще не любила деревню. За городом она была в последний раз, когда они с родителями ездили кататься на лошадях. Вернулась, искусанная комарами – все ноги в прыщиках. Деревня представлялась ей формой культурной отсталости. Вернее, даже противоестественным движением вспять: ведь развитие человечества предполагает переход из полей в интерьеры Филиппа Старка и ни в коем случае не наоборот. Но Джей-Си сказал, что захватит «все для расслабухи»: травку, кокаин, экстази. В деревне, по крайней мере, никто не помешает ловить кайф сколько вздумается.

Хотелось надеяться, что пресловутый дом Патрисовой тети окажется со всеми удобствами.

Кати обернулась к Патрису. Он смотрел в окно с отсутствующим видом и показался ей как никогда похожим на тюленя: толстые щеки, круглые глаза, жирно блестящая кожа.

– Патрис, – спросила она, – а почему ты не взял с собой свою девушку?

Патрис поднял голову и залился краской.

– Я… у меня нет девушки…

– Ну как же… Все парни обзаводятся девушками на первом курсе…

Патрис заерзал на сиденье и попытался улыбнуться.

– Я много занимался…

– Жаль… – вздохнула Кати с притворно сокрушенным видом. – Скажи, Джей-Си, правда, жаль?

– Очень жаль, – кивнул Джей-Си.

Патрис вдруг привстал.

– Здесь надо свернуть, – сказал он, – сразу после подъема.

– Прямо в лес, что ли?

– Да, по проселочной дороге.

Все посмотрели на дорогу, почти тропу, которая отлого спускалась в лесную чащу.

– Ты уверен, что по этой дороге мы приедем к какому-то дому?

– Да, к дому и к озеру.

– Надо было взять отцовский внедорожник, – хмыкнул Джей-Си, поворачивая.

И машина покатила вниз.