Текст книги "Отражения, или Истинное"

Автор книги: Том Стоппард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Анни. Теперь все сойдет…

Макс. Соус по-гавайски.

Генри. Ты мировой парень.

Шарлотта. Молодец, Макс.

Анни. Ты тоже. (Подходит к Максу, окунает палец в соус, пробует.)

Макс. По-моему, всего хватает. Как ты думаешь? (В другой руке у Макса носовой платок Генри с пятнами крови; протягивает его владельцу.) Спасибо. Что с этим делать?

Генри (забирает). Ничего, давай так. (Сует платок в карман.)

Анни (Максу). Неплохо. (Шарлотте.) Можно, я кое-что добавлю?

Шарлотта. Конечно. И спрашивать нечего.

Анни. Я быстро. ( Забирает у Макса банку, идет на кухню.)

Шарлотта (обращаясь к Генри). Зря ты над ней трясешься. Могла б и пройтись, тут полчаса ходу.

Макс. Кто, куда?

Шарлотта. Дебби.

Генри. Пока они весь навоз вывезут…

Шарлотта. Жокей их в седло подсадит или под себя положит…

Генри (без улыбки). Гомерический хохот.

Макс. Я б на вашем месте ее одну не пускал. На пустыре недавно кого-то убили. Нечего гусей дразнить.

Шарлотта. На убийство Дебби не пойдет. Разве что вздует маленько. Нет, я ее совершенно не понимаю.

Анни возвращается с соусом.

У приличных людей дочери на пони катаются.

Проходя мимо Генри. Анни, не останавливаясь, невозмутимо сует ему палец в рот.

Анни. Вкусно?

Шарлотта. У некоторых дочери панкуют. Ну а наша верхом гоняет, точно «Последний из могикан».

Генри. Свихнулась.

Анни отдает соус Шарлотте.

Шарлотта (обращаясь к Анни). А у вас как – несовместимость спермы или с трубами нелады? А может, ты просто детский писк не выносишь?

Макс. Шарлотта!

Генри. Ну какое тебе дело?

Шарлотта (кивает на Генри). Он-то в свою дщерь просто влюблен!

Анни. Разве это не естественно?

Шарлотта. Нет, милочка. Естественно, когда она в него.

Генри. Слушай, Анни, а чего вы в этом Комитете добиваетесь? Шарлотта спрашивала, а я не смог объяснить.

Макс. Ну, ты же знаешь – дело рядового Броуди!

Анни. Да ладно тебе…

Макс. Анни его знает.

Анни. Не сочиняй.

Макс. Расскажи, как ты с ним в поезде познакомилась.

Анни. Да. Познакомилась.

Пауза.

Генри с нескрываемым интересом ждет продолжения.

Генри. Ну и?…

Анни (смущенно смеется). Да я, по-моему, уже рассказывала.

Генри. Но мы тебя сто лет не видели.

Макс. Анни ехала в Лондон с дачи. Верно?

Генри. Верно?

Анни. Да.

Генри (ошеломленно). И где же у вас дача?

Анни. В Норфолке.

Генри. В Норфолке? Неужели прямо в горах?

Анни (раздраженно). В каких горах? Норфолк плоский, как… (Останавливается на полуслове.)

Шарлотта. Очень смешно. Генри, прекрати высмеивать!

Генри. О чем ты, не понимаю? Значит, ты направлялась в Лондон из своего плоского Норфолка – то есть с дачи – и повстречала этого солдатика прямо в поезде?

Анни. Да.

Макс. Просто удивительное совпадение. Броуди ехал на антиядерную демонстрацию, и Анни как раз туда же!

Генри. Неужели?

Анни. Да.

Генри. А как же вы друг друга узнали? У него значок, что ли, на форме красовался – «Нет ракетам»?

Анни. Он был в штатском.

Макс. Вообрази, какая смелость, какая сила духа! Простой солдат, получив увольнительную, идет на демонстрацию против их дурацких ракет.

Генри. Их? Я думал – наших.

Макс. Нет, американских.

Генри. А, тогда, конечно, их.

Макс. Видишь, какая силища моральная! Человек идеи! Не то что мы.

Генри. Мы?

Макс. Ну, мы с Анни.

Генри притворяется, что не понял.

У нас же собственность в тех краях, в Малом Бармуте.

Генри. Ага, понимаю. Значит, у рядового Броуди нет дачи в Малом Бармуте.

Макс. Конечно, нет. Он из Шотландии родом. За нами, подальше, у них военная база. Он, собственно, и сторожил эти самые ракеты, из-за которых наш Бармут попал в заложники русским воякам. До войны, конечно, не дойдет, упаси Боже…

Генри (обращается к Анни). Теперь все понятно.

Анни. Что тебе понятно?

Генри. Все яснее ясного. Раз Малый Бармут не собирается объявлять России войну – не стирайте его с лица земли, он тут ни при чем. Правильно?

Макс. Совершенно правильно.

Шарлотта. Генри, заткнись.

Макс. Он что – издевается так?

Шарлотта. Представь себе.

Макс. А над чем? Убей Бог, не понимаю.

Генри (радостно сдаваясь). Ты прав, все крайне серьезно. Значит, встретила ты в поезде этого Броуди, а он возьми да и скажи: «Вижу, вы на демонстрацию едете, в Лондон?» Так дело было?

Анни. Нет. Он вспомнил меня по сериалу, в котором я в юности снималась. Он был тогда совсем маленьким и смотрел по телевизору «Рози из Королевского приюта».

Макс. Представляешь, узнал! Точно Анни только вчера играла Рози из Королевского приюта. Он сам-то еще ребенок.

Анни. Ему двадцать один год.

Макс. Сущее дитя.

Генри. Это дитятко, если не ошибаюсь, свернуло шею двум полицейским?

Макс. Пошел ты… (Обращается к Шарлотте.) Если ты и вправду хочешь разобраться что к чему, – приходи на митинг.

Шарлотта. Надо бы, конечно, только жаль выходной тратить. Гостей принимать и то лучше. К счастью, не все люди подобны мне. Есть и такие подвижники, как Анни.

Генри. Может, мне сходить?

Шарлотта. Ты не годишься. Ты вроде меня. Правда, Анни?

Анни. Тебе же Дебби из конной школы забирать.

Генри. Я и в самом деле намерен вступить в «Комитет в защиту Броуди». Жаль, раньше не сообразил.

Шарлотта. Им не нужны дилетанты. И у тебя должны быть серьезные мотивы. Как у Анни.

Генри. Броуди желает выбраться из тюрьмы. Ему без разницы – по каким мотивам ему помогают.

Макс. Ну, и по каким же, к примеру?

Генри. Ну, допустим, кого-то волнует, что его образ в глазах публики дал сильный крен вправо. А кто-то другой влюбился в члена этого самого комитета и мечтает завоевать ее расположение.

Шарлотта. Твой случай первый или второй?

Генри. Думаешь, шучу? Отнюдь. Нет четкой границы между общественным и личным.

Макс. Кто это сказал?

Генри. Я сказал, болван.

Макс. Нет, мысль чья?

Генри. Ах, мысль… (К Анни.) Забирай его на митинг. Я им сыт по уши.

Анни. Он не пойдет.

Генри (смакуя каждое слово). Ты – не – идешь – на – митинг?

Макс. Так уж вышло. Я бы пошел, но тогда я подведу партнера, мы с ним в сквош[1]1
  Сквош – игра, похожая на теннис, но играют в нее в закрытом помещении, и мяч отскакивает от стен. По желанию театра можно заменить на теннис. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть] играем.

Генри. Сквош? Интересная моральная дилемма. Как поступил бы на твоем месте Святой Августин?

Макс. Не думаю, чтоб Святой Августин играл в сквош.

Генри. Разумеется, с ним играть бы никто не стал. Но тем не менее. Делаем весы из морковки и ананаса. И размышляем. На одной чаше весов партнер Макса по сквошу. Порядочный человек, но потеря не самая значительная. На другой чаше весов Броуди – отъявленный головорез, поджигатель, осквернитель национальных святынь, но – ему предстоит тухнуть в тюрьме годы и годы, и все, вероятно, из-за неспособности общества его понять, постичь его раздвоенность. Он же хулиганствующий пацифист!

Макс. Я хулиганов не защищаю, пусть даже хулиганов-идеалистов. Я только…

Генри. Что касается хулиганства и вандализма, поджог мемориала павшим, да еще с помощью венка неизвестному солдату, который пошел на растопку, – поступок не самый благоразумный. По-моему, он нарывался.

Макс. Ну конечно, нарывался, идиот ты этакий! Но он захлебнулся в собственных эмоциях.

Генри. И утонул. Так не бывает.

Макс. Почему не бывает?

Генри. Не бывает, чтоб в «эмоциях» «захлебнулся». Невозможное сочетание слов.

Макс. Господи Боже. Знаешь, Генри, конечно я в твоем доме и пью твое вино, но извини мне…

Генри. Меня. Не мне, а меня. Макс.

Макс. Ты прав. (Решительно ставит бокал и встает.) Пошли, Анни. Ты какой-то ущербный. Чего-то в тебе недостает. Слова-то ты все выучил. Жонглировать умеешь. Но жизнь – это не только слова.

Генри. Знаешь, а ведь больно…

Макс. Пускай Броуди не интеллектуал и тебе не чета, но он шел в бой за идею, а схлопотал шесть лет за глупую браваду и драку. И если б не Анни, его бы тут же забыли, недели бы не прошло. Вот это и есть жизнь – этакое месиво из удач, неудач, людских страстей, и иметь на все готовый ответ вовсе не обязательно. Кто ты такой, чтоб говорить с Анни свысока? Да она стоит десятка таких, как ты.

Генри. Это я знаю.

Макс. Прости, Шарлотта.

Шарлотта. Эк он тебя отбрил. Генри.

Макс идет в прихожую. Шарлотта тоже выходит, укоризненно взглянув на Генри. Анни встает. Во время дальнейшего разговора она двигается по сцене, на Генри почти не смотрит.

Генри. Зато я мог все время смотреть на тебя и – никаких подозрений.

Анни. Когда ты едешь за Дебби?

Генри. К четырем. А что?

Анни. К трем. Я буду в машине.

Генри. А как же Броуди?

Анни. Пошел он к черту. (Выходит, закрывает за собой дверь.)

Звучит поп-музыка: «Мне предстоит что-то хорошее», группа «Херманс Хермитс».

Сцена третья

Макс и Анни.

Гостиная. Макс один, слушает маленький радиоприемник – звучит по-прежнему «Херманс Хермитс», но уже тише. Расположение мебели и дверей разительно напоминает начало сцены первой. Слышно, как за сценой ключом отпирают и потом захлопывают входную дверь. Из прихожей на миг показывается Анни, в пальто. Она торопится.

Анни. Включил? (Исчезает, снова появляется – уже без пальто.) Много я пропустила?

Макс. Минут пять-десять.

Анни. Черт. На машине успела бы к началу.

Макс. Где ты была?

Анни. Ты же знаешь – на репетиции.

Музыка умолкает, слышится голос Генри – он отвечает на вопросы в программе «Пластинки Робинзона». Вскоре Макс выключит радио, а пока беседа Генри с журналистом неразборчиво вплетается в разговор действующих лиц.

Макс. Как поживает Жюли?

Анни. Кто?

Макс. Жюли. Фрекен Жюли из Стриндберга. Фрекен Жюли из пьесы Августа Стриндберга. Как она?

Анни. Ты в своем уме?

Макс. Может, это и…

Анни. Тише, потом…

Макс. Может, это и не важно…

Анни. Макс, ну дай же послушать!

Макс выключает радио.

В чем дело? Ты сердишься?

Макс. Может, это и не важно, но в машине, впереди, между сиденьями, я нашел вот это. (Показывает грязный, в кровавых пятнах, белый носовой платок.)

Анни. Что это?

Макс. Платок Генри.

Анни. Ну и отдай ему. (Тянется за платком.) Давай я постираю, и отдашь Шарлотте в театре.

Макс. Я ведь Генри сразу отдал, как кровь остановил… Когда Генри был в машине? (Пауза.) И платок был только в крови, а теперь… Или у тебя насморк? Значит – вы с Генри… Вы его замарали, он – грязный, грязный! И ты – грязная! Грязная, мерзкая потаскуха! Ты… ты… (Сидит неподвижно, сдавленно рыдает; справляется с собой, может говорить.) Скажи… ведь ничего не было?

Анни. Было.

Макс. Господи… Зачем?…

Анни. Мне очень жаль. Макс, но…

Макс (обрывает, с внезапным спокойствием). Ладно, пусть. Было так было. Ничего.

Анни. Мне очень жаль, Макс, но я люблю его.

Макс. Не может быть.

Анни. Может.

Макс. Нет, нет, не любишь.

Анни. Люблю. И он меня любит. Ну вот, сказала. Мне очень жаль, но так лучше. Надоело врать.

Макс (вновь со слезами на глазах). Нет, Анни, нет! Я люблю тебя… Не уходи!

Анни. Не надо так, прошу тебя!..

Макс. И давно ты с ним? С ним – Боже правый!.. (Яростно бьет по радиоприемнику.)

Снова звучит музыка – «Праведные Братья» поют «Ты утратила чувство любви» – словно бы Макс резким ударом включил радио на полную громкость. Он хватает Анни – поначалу грубо, но тут же оказывается, что он ее обнимает. Анни не отвечает, терпеливо сносит его объятия, пусто смотрит через плечо Макса.

Сцена четвертая

Генри и Анни.

Гостиная. Явно временное жилище, разделенное рейкой-вешалкой для одежды на правую и левую половины – «мужскую» и «женскую».

Генри один, пишет за столом. Расположение дверей и мебели сразу напоминает сцену вторую. На полу – картонные коробки с папками, газеты, письма, сценарии, афиши и программы… Беспорядочно наставлены каталожные ящички. Видна также тахта. На ней или возле нее – воскресные газеты и сценарий в твердом переплете. Из радиоприемника негромко льется поп-музыка.

Из спальни выходит Анни, босиком, в слишком просторном для нее халате Генри. Генри, оторвавшись на полуслове, взглядывает на нее и вновь начинает писать.

Анни. Меня нет. Обещаю.

Подходит к тахте и, стараясь не шуршать, раскрывает газету. Генри пишет. Анни кидает на него один взгляд, второй. Он не замечает. Она встает, заходит за спинку стула, заглядывает через плечо. Он не замечает. Она обходит стол, встает прямо перед Генри. Он не замечает. Она распахивает халат. Он не замечает. Она снова заходит ему за спину, смотрит через плечо. Он поворачивается, хватает ее – от неожиданности она вскрикивает, смеется. Стоят обнявшись.

Генри. Называется «ее нет»!

Анни. Ну, прости, прости, я исправлюсь. Буду сидеть и учить роль.

Генри. Не будешь ты учить.

Анни. Я в другую комнату уйду.

Генри. А эта чем плоха?

Анни. Нет-нет, ты должен писать для меня пьесу.

Генри. Не идет у меня эта пьеса. Уволь.

Анни. Но ты же обещал. Мне в подарок.

Генри. Ну ладно, ладно… Тогда не уходи, расскажи что-нибудь. (Выключает радио.) Запомню ритм, манеру речи, напишу страничку, потом затащу тебя в постель, потом еще страничку, потом снова… Слушай… (Счастливым голосом.)…тебе хорошо?

Анни кивает.

Анни. Да. А тебе?

Он кивает.

Анни. (Радостно и виновато). Но ведь это ужасно. Макс страдает, а я… так счастлива. Рядом с этим счастьем его страдания как-то безвкусны. Некрасиво так говорить? Но он забрасывает меня письмами, к телефону с репетиции требует – то агентом моим назовется, то родственником. Любит меня и хочет, чтоб и я его болью мучилась. А я никакой вины не чувствую, он меня попросту раздражает. Скучно все это, неинтересно… Вы, писатели, никогда об этом не пишете.

Генри. О чем – об этом?

Анни. Про безответную любовь пишут и пишут, на страдания любящих извели море чернил. А каково тем, кого любят! Им же скучно, безмерно скучно, но вы об этом – молчок. Мне кажется, это…

Генри. Серьезный пробел в литературе?

Анни. Что? Нет, я хочу сказать…

Генри. Непростительный писательский предрассудок?

Анни. Да нет, это просто очень интересно.

Генри. Ах, интересно…

Анни. Ну, это показывает… Ладно, проехали…

Генри. Как спалось?

Анни. Слушай, а почему мы пропустили? Куда ты пропал?

Генри. Пришел – ты спишь…

Анни. Сам виноват. На меня снотворное быстро действует, сразу надо было приходить, как обещал.

Генри (кивнув на стол). Нельзя бросать на полуслове – всю ночь бы маялся.

Анни. Ясно, медовый месяц позади. Две недельки, а дальше – дрыхнуть спиной друг к другу…

Генри. Ну, я-то не дрых, я сперва…

Анни. Врешь ты все.

Генри. Истинная правда. Ты спала без задних ног, но все рефлексы работали.

Анни. Врунишка.

Генри. Честное слово.

Анни. Почему не разбудил?

Генри. Захотелось, чтоб ты помолчала разок. Слушай, пьеса все равно не пишется, так, может, нам…

Анни. Ах ты старый греховодник… Нарочно буду роль учить.

Генри. Хочешь, подчитаю?

Она бросает на Генри испытующий взгляд, но подает пьесу, открыв на нужной странице.

Анни. Признайся – ночью ничего не было?

Генри. Еще как было.

Она читает роль без всякого подъема.

Анни. «Tres gentil, Monsieur Jean, Tres gentil!»[2]2
  Прекрасно, месье Жан, прекрасно!


[Закрыть]

Генри (читает). «Vous voulez plaisanteur, Madame!»[3]3
  Вы изволите шутить, мадам!


[Закрыть]

Анни. «Еt vous voulez parler francais?[4]4
  А вы изволите говорить по-французски?


[Закрыть] Где вы научились?

Генри. «В Швейцарии. Я работал в Люцерне официантом в одной из лучших гостиниц».

Анни. «В этом пальто вы истинный джентльмен… charmant!». Развратник.

Генри. «Вы мне льстите…».

Анни. «Я – вам?! С чего вы взяли?»

Генри. «Скромность не позволяет мне принять ваши слова всерьез. И она же подсказывает, что это всего лишь комплимент, то есть лесть».

Анни. «Где это вы научились так изъясняться? Верно, часто бываете в театре?»

Генри. «Да, захаживаю…».

Анни. Генри, тебе не надоело?

Генри. Да нет… Просто сам я любовь не умею писать. Вроде пишу как положено, а выходит одно расстройство. Или по-детски, или слишком грубо. Причем грубятина лезет подростковая, подворотная… Короче, не то. После «Пластинок Робинзона» моя репутация и так на волоске висит. К тому же я, как на грех, стыдлив. Может, попробовать что-нибудь совсем возвышенное? Белый стих, поэтический образ… Не писать, как принято: «Когда у меня грудь обвиснет, ты меня не разлюбишь? – Конечно, нет, ведь ценю-то я тебя за задницу». А напишу что-нибудь этакое: «Слово чести, пред ликом твоим прячет взор свой смущенно луна»… Как думаешь, попробовать?

Анни. Пожалуй, не стоит.

Генри. Не стоит… А я не знаю. Любовь – нелитературна. На бумаге этого счастья не выразишь – выходит либо банальщина, либо похоть. Читаешь и просто звереешь: слов много, а литературы нет. Да я говорю и то лучше!

Анни. А ты подтекст создавай. Мой Стриндберг, например, весь пронизан страстью и – ни одного грубого словечка. Мило беседуем, потом он чуть прикусывает мне палец, я часто-часто дышу, он быстро обнимает, целует в шею…

Генри. Кто?

Анни. Джеральд. Знаешь, здорово!

Генри преувеличенно громко хохочет. Анни продолжает холодно.

Написано здорово, я имею в виду.

Генри. Давай и мы попробуем: ты дышишь, я обнимаю…

Она отталкивает его.

Анни. Отстань. Сам потом будешь злиться…

Генри. Разве я когда-нибудь злюсь?

Анни. Всякий раз, когда тебя от работы отвлекают.

Генри. Почему же, я люблю, когда меня… развлекают. Вот, скажем, вчера – отлично с тобой развлекались…

Анни. Да не развлекают, господи, от-вле-ка-ют! Ты о чем-нибудь другом думать можешь?

Генри. Конечно, нет. Больше ни о чем.

Анни. Вот именно. Тебя и с телеэкрана совратить можно.

Генри. Кто это меня совратил?

Анни. Миранда Джессоп!

Генри. Ну, эту пьесу я по долгу службы смотрел.

Анни. В жизни бы не смотрел, если б не Миранда. Она тебя совратила.

Генри. Да я открытку получил от ее агента: не посмотрю ли, как она играет в этом телеспектакле, как его… «Театр Троцкого».

Анни. А глаза на экран поднимал, только когда она раздевалась. Думаешь, я не заметила? Потому и снотворное приняла – черт с ним, думаю, не буду стеснять.

Генри. Идиотка. Ей, может быть, в моей пьесе играть – надо было хотя бы из приличия посмотреть и составить какое-то…

Анни. У нее, кстати, грудь уже обвисла.

Генри…мнение.

Лини. А хочешь мое? Ее переоценивают.

Генри. Согласен. Отпишу агенту, что у них один шанс из десяти.

Она хлопает его рукописью по голове.

Из ста!

Анни снова хлопает.

Ну хотя бы из тысячи?

Анни. Все шутишь – и все не к месту.

Генри. Да что с тобой? Я ее и не знаю совсем…

Анни. Узнаешь поближе – понравится. У нее трусы из леопардовой кожи.

Генри. Ты-то откуда знаешь?

Анни. Мы с ней в одной гримуборной переодевались.

Генри. Но не всегда же она в таких.

Анни. Она вообще чаще всего без трусов!

Генри. «Слово чести, перед ликом твоим»…

Анни. Заткнись, а?

Генри. Ты что, ревнуешь?

Анни. Нет.

Генри. Ну а сердишься почему?

Анни. Ничего я не сержусь. Займись делом.

Анни притворно углубляется в пьесу. Генри с притворным усердием берется за прерванную работу.

Пауза.

Генри. Прости меня.

Анни. За что?

Генри. Не знаю. Мне к Дебби пора, не хочется идти, не помирившись. Может, вместе поедем?

Анни. Нет. И напрасно я в прошлый раз поехала. Ей из-за этих нервов никакой радости.

Генри. Каких нервов? Она не…

Анни. Зато ты нервничал.

Пауза.

Генри. Ну ладно. Вернусь около двух.

Анни. Меня дома не будет.

Пауза.

Генри (припомнив). Ах да, опять в тюрьму с визитами… Ты весьма… предана своему Броуди.

Лини. Тебя что-то удивляет?

Генри. Просто, по-моему, тебе некогда заниматься благотворительностью. И дачи у тебя теперь нет.

Анни. Не суди по себе. Бывают и другие мотивы.

Генри. Какие там другие!

Анни. Ну, просто мы с ним знакомы…

Генри. Подумаешь, дорожное знакомство.

Анни. Значит, ему повезло. Другим политзаключенным не посчастливилось встретить меня в поезде.

Генри. Это Броуди политзаключенный?

Анни. Но полиция-то на него набросилась за политическую акцию, с нее все началось, значит, это…

Генри. Априори?

Анни. Нет же…

Генри. Де-факто?

Анни. Да пойми, любой невинный человек сопротивляется аресту, он же знает, что он – не преступник!

Генри. Разве поджог – не преступление?

Анни. Преступление – дома поджигать. А поджечь венок на могиле неизвестного солдата – это протест, символ! Неужели разницы не видишь?

Генри (старательно выбирая слова). Да, разумеется… Разница огромная.

Анни смотрит недоверчиво.

Анни. К тому же он – захлебнулся в эмоциях.

Пауза.

Генри. Слушай, неужели из настоящей леопардовой кожи? Или просто ткань с таким рисунком?

Анни (бросается на него внезапно и яростно). Ты меня не любишь, как я тебя! Просто от Шарлотты отдыхаешь! Смена впечатлений.

Генри. Да, новых впечатлений много, и какие яркие! Я таких дурех в жизни не видывал. Я тебя очень люблю. И не понимаю, чего ты бесишься.

Анни. Что тут непонятного? Ревность для любящих естественна. А вот то, что ты не ревнуешь – неестественно. Значит – не любишь.

Генри. Помнится, ты говорила, что не ревнива…

Анни. Ну а ты-то, ты – неужели нисколечко меня не ревнуешь?

Генри. К кому?

Анни. Да к кому угодно. Тебе, например, безразлично, что Джеральд Джонс норовит лизнуть меня в ухо при каждом удобном случае.

Генри. И всего-то?

Анни. Ну почему ты всегда надо всем смеешься! Обидно даже…

Генри. Но ты же к нему равнодушна!

Анни. Я-то равнодушна, но почему ты принимаешь это как должное?

Генри. Глупо ревновать без причины.

Анни. Но почему все-таки тебе все равно?

Генри. Мне не все равно.

Анни. Нет, все равно.

Генри. Ладно. Все равно. Тебе интересно – почему? Да потому, что я чувствую свое превосходство. Твой Джеральд – нищий, подбирает крохи с барского стола. Самонадеянность выдает его с головой. И ты права. Мне абсолютно все равно. Он мне даже симпатичен. Какая тут ревность? Ведь ты всегда возвращаешься домой, ко мне. И нам так хорошо вдвоем. Я люблю любить и быть любимым. Люблю любовь, страсть: она отъединяет тебя и того, кого любишь, от прочих – серых, неразличимых. У мира отныне два лика: любимый человек – и все остальные. Ты и они. Я так тебя люблю.

Анни. А я тебя.

Целуются. Звенит будильник на наручных часах Генри. Генри и Анни отрываются друг от друга.

Генри. Прости.

Анни. Смотри под копыта не угоди.

Генри. А ты – под Броуди.

Генри идет к двери. Останавливается, кивает Анни. Она кивает в ответ. Он выходит.

Анни медленно подходит к письменному столу, смотрит на исписанные страницы. Включает радио, звучит музыка Баха. Возвращается к столу и рассеянно выдвигает один из ящиков. Оставив его открытым, идет к двери, на миг исчезает в прихожей, появляется вновь и закрывает за собой дверь. Подходит к одной из картонных коробок, выкладывает на пол перед собой стопку бумаг и, присев на корточки, начинает тщательно и неспешно просматривать. Бах все звучит.