355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Том Шервуд » Серые братья » Текст книги (страница 2)
Серые братья
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 00:46

Текст книги "Серые братья"


Автор книги: Том Шервуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

МИСТЕР ШЕРВУД

После этой ночи я уехал из дома и отсутствовал две недели. С Давидом, Готлибом и Робертсоном мы находились в Лондоне, где совершали необходимые нотариальные действия по регистрации покупки имения. На обратном пути, прихватив ещё землемера, завернули в Шервудский замок. Робертсон и Готлиб, навьючив на свободную лошадь тюк с едой и связку длинных землемеровых кольев-вешек, отправились сопровождать самого землемера в его унылом и обыденном путешествии: он должен был на месте, «на земле» подтвердить границы имения. (Спешу заметить, что в нашем случае этому путешествию не пришлось быть унылым, так как в тюке с едой находились анкер с вином и дюжина бутылок с ромом. Ром был нужен не только для благополучного завершения межевых работ. Просто становилось уже ощутимо холодно.)

Мы же с Давидом, верхом на двух лошадях, въехали в центральные ворота замка.

– Странно, – сказал Давид, – а где сторожа? Ведь несколько сторожей от префектуры должны охранять замок до исхода торгов! И, смотри-ка – нет никого.

– Всё к лучшему, – рассмеялся я, привставая на стременах. – Осмотрим владения без посторонних зевак!

Медленным шагом мы ехали по широкой мощёной булыжником улице. Я вертел головой во все стороны. Слева и справа высились стены каких-то древних зданий – массивные, с добротной, крупной каменной кладкой. Несколько раз встречались отводы от главной улицы в стороны, изредка – тёмные дверные проёмы без дверей, но мы никуда не сворачивали. Въездной путь закончился толстой башней с распахнутыми настежь красными от ржавчины огромными воротами. Здесь лежал белый, отмытый дождями скелет то ли козы, то ли собаки. Потянулись складские постройки – классические длинные, с узкими окнами под самой крышей цейхгаузы; конюшни, трёхстенная кузня, в глубине которой были видны наковальня и – вот странность! – два, друг супротив друга, горна. – Надо же! Никто не спёр наковальню!

– Станина наверняка вкопана в землю, и тяжесть… Четвёркой лошадей не своротишь!

Начались жилые постройки – многоярусные, с лабиринтами ходов, балконов, лестниц и лесенок. Вдруг Давид придержал лошадь: – Смотри, Томас! Что это там?

– Кажется, мост. – Если есть мост, значит, там ручей. Хорошо бы местную воду испробовать!

И точно, мы свернули, и через минуту копыта лошадей зацокали о каменную, выгнутую изящной аркой над ручьем спину небольшого моста. Миновав его, мы подъехали к маленькому одноэтажному зданию, из недр которого, с шумом и клёкотом выбегал искристый, прозрачный ручей.

– Сильный родник, – уважительно заявил Давид, слезая с лошади.

Он передал мне поводья, подобрался к ручью, кряхтя, наклонился и отведал воды.

– Хрусталь! – поднявшись, Давид повернул ко мне мокрое, с довольной улыбкой лицо. – Лёд и хрусталь!

Сбоку от родника стояло громадное здание – не с дверями, а высокими дубовыми воротами, которые сохранились, видимо, лишь потому, что снять их было никому не под силу. Мы въехали на лошадях – по ступенькам и внутрь.

– Ну что, – сказал Давид, – вполне приличное помещение.

Мало сказать – приличное. Квадрат, шагов сорок на сорок, с дюжиной окон, заколоченных рогожей и досками. На полу – не плахи, а тёсанные в брус брёвна. Камин, в который можно въехать на лошади. В нём – вертел, на котором можно зажарить быка. Вдоль одной из стен – на сорок же шагов лавка, такая широкая, что на ней можно было, откинувшись, лечь, а перед ней – такой же длины стол. Многочисленные ноги его уходили вниз, сквозь брёвна, и, очевидно, это также было причиной того, что стол не унесли, – хотя один край был изрядно выщеплен топором: какой-нибудь заблудившийся странник не нашёл другого топлива для костра. Встав на седло ногами, я дотянулся и содрал с одного окна полусгнившие доски с рогожей. Будет хоть немного света, когда закроется дверь. Мы отвели к ручью и напоили лошадей и, вернувшись, сняли с них сбрую и привязали в углу, насыпав в торбы овса. – Камин затопить нечем, – посетовал Давид, устраиваясь на боку на длинной лавке. – В Англии и без того дерева мало. А тут – всё, что можно – пожгли.

– Подожди-ка, – сказал я в ответ и, натянув снятый было сапог, вышел из «каминного» зала.

Вернувшись к мосту, я взялся и крепко потряс одно из перил. Подгнившие концы его легко вывернулись из удерживающих их железных колец. «Всё равно новые ставить!» Обратно я вернулся с тяжёлой охапкой длинных, потемневших от времени деревянных жёрдок. С грохотом сбросив эту ношу возле камина, я потянул за висящий сбоку него шест, который вверху, почти под потолком был кольцом соединён с рычагом шибера. Потянул – и шибер, проскрипев, отворился. Через полчаса в камине пылал огонь, Давид негромко похрапывал на лавке, а я сидел за огромным столом и, разложив перед собой новенькие, хрустящие, с гербами бумаги, перебирал их, выхватывая взглядом случайные строчки: «собственность на строения… собственность на угодья… на лес… на ущелье с участком реки… итоговая собственность…» И везде владельцем этого необъятного имущества был вписан некий «Сопливый Счастливчик» Том Локк. Давид перестал храпеть, поднял голову, бросил взгляд на бумаги. – Скоро всё надо будет менять, – сказал он с некоторым пренебрежением.

– Почему? – удивлённо поинтересовался я.

– Ты теперь не Локк, – сказал равнодушно Давид. – Ты теперь Шервуд. Все бумаги надо будет переписывать на новую фамилию, с учётом титула. Мистер барон.

– Да-а, – мечтательно сказал я, – «барон Шервуд» – это звучит. Конечно, было бы лучше «граф Шервуд», но это как-нибудь после. Главное – как благородно звучит «баронесса Эвелин Шервуд»!

Надвинулась тёмная ночь. Слабо трещал, догорая, огонь в необъятном камине. Мирно хрупали овёс лошади. Посапывал Давид. Где-то в замке прокричал поселившийся под одной из крыш филин. Невесомое, сладкое ощущение торжественности и удовольствия не давало мне спать. «Вы знаете, кто я такой? – мысленно говорил я всем знакомым мне людям. – Я – барон Шервуд!»

За стенами поднялся ветер, и в чёрный проём окна стали залетать редкие снежинки. Очень странно, ведь ещё не зима… Так и не уснув, я развёл, – едва только стало светать, – новый огонь в остывшем камине. Встал озябший Давид, охая, прошлёпал к ручью, умылся. – Нет, – бормотал он, вытирая покрасневшее от ледяной воды лицо, – не по моим годам сны на жёстком дереве, да на холоде…

Его прервал дробный топот копыт. Спустя минуту к нам подъехал молчаливый, долговязый Робертсон. Он слез с лошади, снял пару тяжёлых мешков.

– Хорошо, – проговорил, взглянув в небо, – что идёт дым. Быстро вас нашёл.

И развязал мешок.

Мы заглянули. Чёрные, маслянисто поблёскивающие камни. «Уголь!» – В ущелье не просто жила, мистер Том, – сказал Робертсон. – Там целый пласт – длинный и толстый. Уходит вглубь скалы. Вот, набрал из-под ног.

Мы быстро перенесли уголь к камину и, разбив его на куски помельче, набросали в огонь. Заалело и вскинулось жаркое пламя. Остро запахло непривычным «кислым» дымом. Я принёс и бросил в огонь оловянную ложку, и мы минуту смотрели, как она, плавясь, стекает сквозь побелевшие угли вниз, к поду камина. – Уголь – шептал Давид, – это и кузни, и керамический цех, и стекольная мануфактура. Это большие деньги. На всю жизнь. И детям, и внукам.


ГОРЕВЕСТНИК

Предчувствия посещали меня редко, но никогда не обманывали. Никогда. Вот и сейчас, торопясь домой с невероятной, ослепительной радостью, переполненный счастьем и ликованием от созерцания собственного замка и от свалившегося с неба дворянского титула, воображающий трепетную радость Эвелин, я вдруг почувствовал, как сквозь меня пролетело невидимое холодное облачко, заставившее мою кровь на мгновенье сделаться ледяной.

– Давид, – сказал я едущему рядом старому другу, когда ко мне вернулась способность нормально дышать. – Кажется, дома нас ждёт что-то ужасное.

– Что ты говоришь, Томас! – воскликнул Давид, перегибаясь в седле и хлопая меня по плечу. – Сейчас в твоей жизни – этап везения и удач! Что может ждать тебя дома? Только радость! Ты, может быть, не замечаешь, а со стороны хорошо видно, как радуются все, все! – когда ты приезжаешь. Эвелин сейчас покраснеет, как девочка. Анна-Луиза будет смотреть на тебя с обожанием. Знаешь, как она до сих пор зовёт тебя? Не знаешь? «Милорд». Миссис Бигль бросится хлопотать по поводу чего-нибудь «вкусненького», а непоседа Алис будет ей мешать и таскать кусочки из-под руки. И знаешь, почему это ей будет позволено? Потому, что ты – дома. Луис и Генри – знаешь ли ты, сколько вечеров они о тебе говорили? И у одного, и у второго ты изменил судьбу, – минутным безумным поступком. А мои Эдд и Корвин! Ты знаешь, что кумир у них – не морской волк Энди Стоун, и не просоленный боцман Бариль, и даже не их старый отец, а вчерашний мальчишка и новоявленный дворянин Том Шервуд! Что может ждать тебя впереди, кроме радости?

Он успокоил меня. Его уверенность была заразительной. Особенно же подействовало и унесло остатки сомнений так легко и так сладко прозвучавшее вдруг «Том Шервуд».

Но Давида, в отличие от меня, не посещали предчувствия.

Подъезжая к дому, я заметил, что в двери временно прекратившего работу мебельного салона не входят и не выходят матросы. Шторы в окнах задёрнуты. Для чего? Свечи жгут днём?

В доме действительно горели свечи. В нём, притихшем и замершем, царили безмолвие и полумрак. В сердце снова ударило холодом. Придерживая длинную неудобную шпагу (не удержался в Лондоне, понимаете ли вы меня, и купил шпагу, и стал открыто носить – всё-таки без пяти минут дворянин!), бросился вверх по лестнице, в жилые покои, перепрыгивая через три ступеньки – навстречу неизвестности, излучающей этот мертвенный холод, – запрыгал, но вдруг за спиной послышался звук отворяемой двери, и Эвелин, выходя из мебельного салона, безжизненным голосом произнесла: «Томас…»

Внутри меня словно щёлкнуло что-то. Стало легче дышать. Стало тепло. «Если и беда – то не с Эвелин. Всё остальное – переживу».

Если бы! Судьба наносит подчас такие удары, которые не то что предвосхитить – выдумать невозможно. В бывшем салоне, а ныне – временной кают-компании сидели почти все матросы «Дуката». Здесь же находились и наши домашние обитатели. Было сильно накурено, душно и тихо.

Навстречу мне поднялся и, сняв рваную треуголку, поклонился незнакомый мне человек. В летах. (Наверное, за сорок.) Невысокий, худой, с битым частыми синими шрамами лицом «похоже, в стволе взорвался порох при выстреле!» Однорукий. Пустой правый рукав заправлен за каболку, завязанную на поясе вместо ремня.

– Ради Бога, – произнёс он, выпрямляясь, надтреснутым голосом, – простите меня, Мистер Том, за то, что принёс в ваш дом злые вести.

Я, путаясь в дурацкой шпаге, сдержанно поклонился в ответ. Жестом пригласил горевестника сесть и сел сам (мне поспешно подвинули стул). Однорукий гость, сев, однако снова привстал – для того, чтобы протянуть мне четвертушку бумаги, побывавшую до этого, судя по её состоянию, во многих руках.

Это было письмо.

«Свет мой небесный родная навеки Алис. Завтра схватка из которой живым мне не выйти. Скажи Томику что отец его был хорошим. Прощайте все родные мои любимые навсегда. Бэнсон».

– И… Что?! – я поднял глаза на однорукого гостя.

– Он умер при мне, – скорбно качая головой, ответил тот. – Нас было пятеро. Нас заперли в пещере. Против нас были наёмники «охотников за черепами». Шестьдесят человек. Утром должен был начаться штурм. Бэнсон взял у меня обещание, что я останусь жив и отвезу в Бристоль это письмо. Он надел мне на шею цепь и конец её привалил огромным камнем. Для того, чтобы я смог сойти за раба, и меня не зарубили бы, как остальных. Так и вышло. И вот – я здесь.

– Где… – глухо спросил я, – он… похоронен?

– Нигде, – ответил, качая головой, горевестник. – Тела моих четверых товарищей – и Бэнсона тоже, и своих два десятка они вывезли на шлюпках и сбросили в море.

– Ты видел?

– Я видел.

– Кто эти «охотники» и как их найти?

– Бэнсон сказал, чтобы вы просто ждали. Если понадобится ваша помощь, мистер Том, к вам придёт человек.

– Какой человек? От кого?

– Он должен вам будет сказать, что его послали «Серые братья».

Больше минуты в кают-компании стояла тягостная тишина.

– Вы останетесь на пару дней у нас? – спросил я, – и не узнал своего голоса. – Мне бы хотелось вас расспросить…

– Нет, мистер Том. Я и так прождал вас отчаянно долго. А у меня, как вы понимаете, остались кое-какие личные счёты.

– К «охотникам за черепами»?

– К «охотникам за черепами».

– Так может, и я… – Тут я увидел, что отразилось на лицах у моих матросов, и поправился: – может, и мы…

– Я один раз уже сказал, мистер Том. Нет. Бэнсон на Небе будет вам благодарен, если вы не оставите своей заботой его семью, и дождётесь кого-нибудь из «Серых братьев». За сим – позвольте откланяться. Времени не просто мало – его отчаянно мало. – И, останавливая мою следующую фразу, нацепляя свою рваную треуголку, закончил: – Ни в деньгах, ни в каких-либо иных средствах нужды у меня нет.

И вышел. Через минуту за окном простучала копытами лошадь. Я нашёл взглядом Эвелин, и она ответила на мой безмолвный вопрос:

– Алис уже знает…

– Где она? – вставая с неимоверным трудом, как будто на плечах моих лежала наковальня из заброшенной кузни замка «Шервуд», спросил я.

– Наверху, в своей комнате. С маленьким Томом.

Отстегнув шпагу и передав её Эвелин, я на одеревеневших ногах стал подниматься наверх. Дойдя до комнаты Бэнсона и Алис, я встал, понимая, что у меня нет сил ни постучать, ни открыть эту дверь.

– Кто там? – вдруг послышался слабый голос.

«Томас», – хотел произнести я, и не смог. Вместо этого толкнул-таки дверь и переступил порог.

Алис сидела на скамье возле детской кроватки. На руках у неё был крохотный человек с тёмно-карими Бэнсоновыми глазами. Простучав каблуками (звуки шагов принеслись в мои уши как выстрелы) я подошёл и опустился перед Алис на колени. Сказал всего лишь два слова:

– Прости меня…

Она сидела, зажав ладонью рот. Потом отняла руку, прикоснулась к моей голове. Всхлипнула. Заскрипев зубами, я встал и быстро вышел из комнаты. Взбежал в свой, пристроенный над третьим этажом кабинет, встал посередине его, пригнувшись, как перед прыжком, и несколько минут дико орал. Орал, надрывая гортань, по-звериному воя, выбрасывая из себя слёзы и боль.

Потом, – я помню, – долго сидел за столом, напротив камина, уставившись на сжатые, лежащие на столешнице кулаки. Время от времени меня окатывали волны глубокой, мучительной дрожи. Но к тому времени, когда наверх ко мне пришла Эвелин, я вполне уже владел собой.

– Собрались? – спросил я её.

– Собрались.

Мы спустились вниз, на второй этаж, где за овальным столом стояла плотная шеренга людей. В руках у них были грубые матросские кружки с ромом. Одна кружка стояла на столе – тоже с ромом, накрытая ломтем хлеба.

Вот так Судьба качнула весы, на второй чаше которых лежало моё недавнее счастье.


ВСТРЕЧА С ПРИЗРАКОМ

Чем только можно старался я отвлечь Алис от тяжёлых дум и страданий. Поэтому, когда выпал нежданный снег, я снарядил и отправил кортеж в безжизненный и прекрасный замок Шервуд. Поехали все – даже Луис и Анна-Луиза со своим малышом, – чтобы Алис и Томик были в «детской» компании.

Ехал с нами и «новичок». Им был, – как бы это вас ни удивило, – японец Тай. Он достаточно хорошо уже говорил на английском, так что был в состоянии объяснить мне, что желает жить в замке и выполнять работу, названия которой в английском языке не существует. Я помнил, как он с «Хаузена» пришёл в мою команду, и кем он был для меня в день сражения на плантациях Жабы, и в бешеной схватке с легионерами Города, и в Багдадском плену. Помнил – и согласился мгновенно, без даже самого короткого колебания. (В тот миг он пристально смотрел мне в глаза, но я тогда не придал этому значения.)

Разумеется, нашему выезду предшествовала подготовка.

Когда передние кареты миновали выгнутый, с новыми некрашенными перилами мостик, распахнулись двери-ворота «каминного» зала и на приехавших, ступающих на снег из карет, пахнуло теплом уже вполне обжитого места. Носатый, стоя у полуоткрытой створки ворот, жестами приглашал входить поскорее – чтобы не выстудить зал.

Внутри зал выглядел празднично, даже – роскошно. Все доски и полусгнившие циновки с окон были удалены, и в оконных проёмах стояли новые рамы и стёкла. Прибавилось интерьера: десяток стульев с высокими спинками, – взамен отсутствующих (скорее всего, сожжённых в этом необъятном, больше, чем у сэра Коривля, камине); несколько кресел, двухъярусный гардероб, ковры, пара кушеток, игорный, с зелёным сукном, стол; угол-будуар и угол-кухня. Будуар был отгорожен высокими ширмами, и там, помимо кроватей с пологами, – для дам, – стояли ещё две детские кроватки– корзины.

– Как тепло! – воскликнул я, войдя в зал, и добавил, обращаясь к Носатому: – Ты, видно, всю ночь от камина не отходил!

– Не совсем так, мистер Том, – ответил он, и в голосе его мной угадался оттенок интриги, – здесь отопление позатейливей!

Он поманил меня в глубину зала, жестом попросив не раздеваться, и вывел сквозь незаметную, прятавшуюся в углу дверцу во внутренний двор. Здесь стояли слегка присыпанные снегом бочки с горным углем (молодец, Робертсон!), широкая, жёлтая, свежеотпиленная плаха, на которой алела расчетвертованная туша свиньи, а чуть в стороне сверкала льдистой корочкой и новенькими, такими же жёлтыми досками высокая, с длинным спуском горка для санного катания. Однако Носатый не дал мне полюбоваться на это заснеженное, забрызганное солнцем великолепие, а манил куда-то ещё дальше. Я последовал за ним, и мы вошли в небольшое вытянутое помещение, в котором не было ничего кроме трёх вделанных в стену печей-голландок.

– Эта стена, – догадался я, – общая со «стольным» залом? И это от печей, а не от камина, в нём так тепло?

Носатый кивнул.

– Не знаю, кто возводил эти постройки, – сказал он, поднимая руку к потолку, – но возведены они хорошо!

Когда мы вернулись в зал, в нём царили хохот, топот подкованных каблуков и призывные крики: одетые в недавно сшитые алые камзолы с золочёными пуговицами Робертсон и Готлиб Глаз разносили чашки с расплавленным шоколадом.

Мы жили в замке три дня.

Я не для того упоминаю наш выезд «на нежданный снег», чтобы рассказать о том, как прекрасно и счастливо мы провели эти три дня (хотя Алис так ни разу и не улыбнулась); каким ароматным вышло мясо, зажаренное на букане в камине, как мы вечерами, собравшись за остающимся наполовину пустым столом пили, ели и распевали старинные песни, как выносили в люльках на воздух Алисиного Томика и крохотного Эдвина, и они лежали, закутанные, словно толстые куклы, на свежем, с лёгким морозцем, воздухе и молча таращили в небо свои поблёскивающие глазки, – нет, не для того я всё это упоминаю. Мне важно поведать вам, в каком настроении я получил письмо, которое ожидало меня в нашем доме в Бристоле, когда наш «снежный» поход завершился.

Рука дрогнула у меня, когда я протянул её за поданным миссис Бигль сложенным втрое, грубо залитым воском листом бумаги. Я отлепил воск. «Ну, какие ещё новости мне уготовлены?»

Письма, как такового, и не было. А были старательно выведенные на бумаге два рисунка – подковы и пивной кружки. Кузнец! Очевидно, он как-то узнал, что я вернулся в Бристоль, и вот – прислал приглашение. Да, ведь ни читать, ни писать он не умеет. Как же я про него забыл? И что делать? Отложить поездку к нему до относительно свободного времени? А если оно не наступит? Да оно и не наступит в ближайшем будущем, – получение титула, хождение по кабинетам, ещё ждёт адмиралтейство, восстановление замка… Сейчас! Нужно ехать прямо сейчас.

В двух словах объяснив случившееся домашним, я вышел во двор, взнуздал свежую лошадь и направил её к окраине города, в сторону кузни.

Зимой темнеет быстро, и, когда я подскакал к знакомым воротам с прибитой над ними огромной бутафорской подковой, меня окружала уже непроглядная ночь.

Ночь! Вот – лучшее время для роковых и нежданных событий. Толкнув оббитую овчиной и рогожею дверь, вместе с вкатившимся клубом морозного воздуха я вошёл в дом, где получал когда-то первые навыки мастерства. Кузнец, разводя в стороны чёрные от въевшегося угля руки, поднялся мне навстречу – кряжистый, чернобородый, с улыбкой, которая в своё время казалась мне злодейским оскалом. Мы обнялись.

Кузнец был не один. Когда я вошёл, за столом, спиной ко мне сидел ещё кто-то, – крупный человек престранного вида. На голове его был повязан нелепый для зимнего времени цветной пиратский платок. Тело покрывала необъятных размеров куртка из коричневой воловьей кожи. Рукава у неё были отрезаны, и вместо них вшиты рукава из медвежьей шкуры. Свет лампы, стоявшей перед ним, отбрасывал от него на стену тень, которая напоминала чудовищного подземного тролля. Когда мы с кузнецом приветствовали друг друга, человек-куб начал поворачиваться от стола, и я невольно подумал, что хорошо, что я с ним не знаком, и что не придётся с таким медведищем обниматься.

– Получил твоё письмо, – сказал я кузнецу. – Не взыщи, что не заглянул к тебе сразу, когда вернулся из плавания. Было столько забот… Сейчас расскажу.

– Это не я отправил тебе письмо, – сказал вдруг кузнец.

– А кто же? – удивлённо спросил я у него.

– Это я, мистер Том, – сказал человек-куб и его голос заставил меня вздрогнуть и замереть.

– Бэнсон!… – прошептал я, не веря своим глазам.

– Здравствуйте, мистер Том, – сказал он, приближаясь ко мне.

Не совсем и Бэнсон. Очень взрослый, с «каменным» лицом человек. Такие лица встречаются иногда у людей, которым выпало повидать и пережить столько, сколько обычному человеку хватило бы на несколько жизней.

У меня не было сил ни радоваться, ни удивляться. Огромное облегчение, испытанное мною в тот миг, лишило меня каких-либо сил. Я опустился на стоявшую возле стенки скамью.

– Мы получили известие, что ты умер, – произнёс я, едва выговаривая слова.

– Это правда, – вдруг сказал Бэнсон. – Я умер.

– Ты это о чём?…

– Я, мистер Том, ввязался в драку, из которой живым мне не выйти.

– Бэнсон! – с недоумением уставился я на него. – Но почему ты не сообщил? «Дукат» стоит в бухте! На нём команда – семьдесят человек, и каких! Есть свободные деньги – мы можем нанять целую армию! Как это – «не выйти живым из драки»?

– Всё не так просто, мистер Том. Речь идёт не об обычной схватке с обычным противником. Эти люди – они есть, – но в то же время их как бы и нет. Они – ловкие, умелые, скачущие с места на место, жестокие невидимки. И те, кто их содержит – действительно могут пользоваться английской армией. В одной из схваток я потерял учителя, и теперь мои шансы уцелеть – ничтожно малы. Мой «последний» поход – дело времени. Я поэтому заранее попрощался с Алис и с вами.

Он легко развернул своё массивное тело, шагнул назад, к столу, придвинул скамью и сел.

– Но, Бэнсон, – с лихорадочной поспешностью осмысливая услышанное, произнёс я. – Разве ты рождён, чтобы быть охотником на невидимок? Разве обучен? Ты – добряк с душою ребёнка. И если тебе попался такой противник, каким ты его рисуешь, то не лучше ли тебе оставить эту войну тем, кто умеет воевать по-настоящему? Иди домой. У тебя дома жена, на которой лежит неимоверное горе.

Сын, которого надо вырастить. Если эти, как ты написал, «охотники за черепами» настолько страшны, – предоставь их естественному ходу событий и королевскому прокурору! Едем домой, – к Алис, к Томику!

Бэнсон покачал головой.

– Тамба мне рассказал про Хосе, – сказал он.

– Ты был в Адоре?! – от изумления я даже привстал.

– Был, – сказал он, как будто о каком-то заурядном событии. – Так вот представьте, мистер Том, что у вас имелась возможность сбежать с плантации Жабы. Ну и что? Как бы вы смогли дальше жить, зная, что Хосе каждый день рубит живых людей и скармливает их собакам? Вот, вы встретили страшное существо – и сделали, что смогли, чтобы его остановить. Сейчас я делаю то, что могу.

Мы замолчали. Кузнец глухо кашлянул, напоминая о себе. Сказал: – За Бэнсоном скоро приедут. Давайте-ка – за стол. – И, приготавливая скорый ужин, покашливая, бормотал: – Смотри, какие страшные дела творятся. Придётся пить и за встречу, и за прощание. Для чего мальчишкам такая беда?

Обратившись к уже привычному ритуалу, мы выпили пива, стали резать окорок и колбасы. Я лихорадочно искал выход из дикой, немыслимой ситуации. Снова спросил Бэнсона:

– Если за тобой должен кто-то заехать – значит, ты воюешь не в одиночку?

Бэнсон кивнул. – А те, с кем ты в компании заодно, – они знают, что у тебя в Бристоле жена и маленький сын?

Бэнсон, как ни странно, вдруг улыбнулся, отчего круглый пулевой шрам на его щеке взялся морщинами.

– Мистер Том, – сказал он, – помните ночь на моле в Мадрасе? Когда мы встретились с шайкой Регента? Представьте, что в самый разгар схватки мистер Стоун, например, вдруг сказал бы: «ну вы тут выкручивайтесь, братцы, а у меня жена и сын в Бристоле».

Я отодвинул пиво, положил руки на стол. Посмотрел Бэнсону в глаза: – Но хоть какую-то помощь я могу тебе оказать?

– Для этого и приехал, – кивнул он головой в дурацком пёстром платке. – Нужно на время спрятать… – он на миг замялся, -…людей.

– Каких и сколько? – с готовностью спросил я.

Кузнец положил тяжёлую руку мне на плечо:

– Идём, Томас. Покажу, каких.

Он зажёг ещё одну лампу, и мы прошли в спальную комнату. Отворив дверь, он пропустил меня вперёд. Я сделал шаг – и тут же попятился. На полу, занимая всё пространство, на толстом ковре из свежей соломы лежали дети. Их было несколько десятков – разных возрастов, – и в одеждах самых немыслимых.

– Кто это? – шёпотом спросил я.

Кузнец ответил, только когда мы вернулись в кухню– столовую:

– Плимутские карманники и попрошайки… – Так называемая «семья», – добавил Бэнсон. – Тридцать два человечка. Принц Сова остался в их «логове» караулить компракчикосов. А я вспомнил про вас, мистер Том, и заверил своих, что смогу передать детей на необходимое время в надёжные руки. Их надо кормить, и я привёз деньги…

– Какие деньги! – махнул я рукой. – Буду кормить, сколько потребуется! – И, не удержавшись, спросил: – А кто такие принц Сова и компракчикосы?

– Компракчикосы – торговцы детьми. Принц Сова – как бы сказать… ночной охотник. Когда они встретятся, компракчикосов больше не будет, а принц Сова, быть может, заедет к вам за детьми. Можно найти, мистер Том, для них надёжное место?

– Есть! – сказал я торопливо, – есть такое место! Мой замок! Там сейчас тепло, есть еда – и предостаточно места. Да и охрана… Робертсона с Готлибом помнишь?

– Какой такой замок? – кузнец вскинул лохматые брови.

– Я только что купил имение «Шервуд». Там есть небольшой хорошо сохранившийся замок. Кое-что в нём уже приведено в жилой вид…

В это время за стеной послышался топот копыт нескольких лошадей. – Мы сейчас, – сказал кузнец, набрасывая на себя тулуп, – и вышел.

Вышел и Бэнсон, в куртке с медвежьими рукавами и в пиратском платке. Кивнул мне в дверях, давая понять, что они ненадолго.

Я допил пиво, поставил кружку на стол. Вдруг увидел в углу до боли знакомый предмет! Там, в тени, стоял треугольный арбалетный футляр. Встав, я подошёл и взял его в руки. «Где же ты побывал, старина?» И вдруг взгляд мой упал на тёмную «оспинку» на полированной дубовой поверхности. Это был след от удара ножом. След «сказал» мне, что удар был отменно сильным, а нож – остро заточенным.

За спиной послышался шорох. Я стремительно обернулся…

В дверях стояла девочка лет пяти, худенькая, с личиком «ясным», но чумазым и заспанным. Она стояла на одной ножке. Вместо второй в пол упирался удерживаемый ею подмышкой маленький костылёк. Конец его был закрыт толстым тряпичным коконом.

– Ты кто? – шёпотом спросила девочка.

– Человек, – так же шёпотом ответил я и поставил футляр назад в угол.

– Бить будешь? – спросила девочка.

– Нет, – ужаснувшись вопросу, ответил я и добавил: – Могу дать поесть.

– Меня зовут Ксанфия, – сказала малышка, ковыляя к столу.

Дойдя до него, она задрала голову вверх, так что её подбородочек стал вровень с краем столешницы.

– Ходишь так, что вовсе не слышно, – сказал я, глядя на костылёк и на кокон.

– Это мне Милый Слик сделал, – сказала моя маленькая собеседница, – чтобы тихо подкрадываться.

– Куда подкрадываться? – спросил я с некоторым недоумением.

– Ну, так, – неопределённо ответила девочка.

Она высмотрела на столе всё, что ей было нужно, влезла на лавку и вытянула пальчик по направлению к хлебу. Я торопливо подал. Машинально уставился на её торчащую за край лавки маленькую культю.

– Это мне давно сделали, – пояснила девочка, откусывая от хлеба кусочек.

– «Сделали»? – переспросил я.

– Да. Пилочкой отпилили.

– Отпилили?

– Ну да. Завязали туго так, и долго держали. Потом пилочкой отпилили.

– Ты что же, видела?

– Видела. Синяя ножка была, потом так красным, красным. Я потом сразу уснула. Сон был очень больной, и всё было долго.

– А кто отпилил?

– Не знаю. Они были взрослые.

– Но для чего?

– Так калекам ведь дают денег побольше. Ты что, не знаешь?

– А… когда это было?

– Давно, – сказала девочка и вытянула пальчик к окороку. Лицо её выразило ожидание и вопрос.

Я поспешно нарезал окорок тонкими ломтиками, сложил в блюдце, подвинул поближе.

– А потом, когда съем, бить не будешь? – снова спросила ночная гостья.

Горький ком подкатил к моему горлу. Я торопливо мотнул головой. Тогда маленькие цепкие ручонки схватили окорок и стали торопливо совать в рот и в кармашек.

За дверью послышался скрип снега под чьими-то тяжёлыми шагами. Девочка перестала жевать, замерла, втянула голову в плечики. В дверь вошёл Бэнсон. Моя собеседница торопливо сползла со скамьи, подхватила свой костылёк и припустила, подскакивая, к Носорогу. Лицо её озарила улыбка. Бэнсон, наклонившись, подхватил её, посадил на сгиб локтя и тихо спросил:

– Что ж ты не спишь, Ксанфия?

С торжеством на лице девочка достала из кармашка обрезок окорока и, показав его Бэнсону, снова спрятала. Он улыбнулся. Переведя взгляд на меня, негромко спросил:

– Мы сможем поехать в ваш замок прямо сейчас?

– Конечно, – сказал я, с трудом приходя в себя от только что услышанного.

– Лучше уехать ночью, пояснил Бэнсон. – Пять карет подогнали, с тёплыми пологами. Нужно быстро вынести детей. Они очень устали, так что мало кто из них проснётся…

Через полчаса свежие кони влекли пять тяжёлых экипажей сквозь Бристоль и дальше – не заезжая в мой дом – в «Шервуд», где остались Носатый и Тай. Я сидел на передних козлах – указывал дорогу молчаливому, в длинном тулупе, вознице. Рядом, накрыв ноги пологом, сидел Бэнсон.

– Ты говорил, – перекрикивая стук копыт, – спросил я у Бэнсона, что потерял учителя? Кто это был и что случилось?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю