Текст книги "Оскорбление нравственности"

Автор книги: Том Шарп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– О Господи! – проговорил Веркрамп, растерянно озираясь по сторонам. Он сознавал, что его соседи весьма уважаемые люди и что доктор фон Блименстейн, при всем ее образовании и при всех ее высоких профессиональных качествах, никогда не пользовалась репутацией человека, соблюдающего все тонкости общественных приличий. Он совершенно не хотел, чтобы кто-нибудь увидел их именно тогда, когда он, обмотанный лишь полотенцем, стоял перед докторшей, тоже вроде бы во что-то замотанной. – Входите, быстро, – выкрикнул он. Несколько обескураженная таким приемом, доктор фон Блименстейн запахнула шубку и вошла. Веркрамп поспешно запер дверь и шмыгнул мимо нее назад в спасительное уединение ванной комнаты. – Я вас не ждал, – прокричал он оттуда уже помягчевшим голосом. – Я собирался заехать за вами в больницу.

– Мне так не терпелось вас увидеть, – прокричала ему в ответ докторша, – что я решила сделать вам небольшой сюрприз.

– Да уж, сделали, – пробурчал Веркрамп, безуспешно пытаясь отыскать в ванной куда-то запропастившийся носок.

– Не поняла. Говорите громче.

Веркрамп в конце концов нашел носок под самой ванной.

– Я сказал, что вы действительно сделали сюрприз. – Поднимаясь, он ударился головой о ванну и выругался.

– Вы не сердитесь на меня за то, что я пришла без предупреждения? – спросила докторша. Веркрамп в зто время сидел на краешке ванны и натягивал носок. Тот оказался мокрым.

– Нет, конечно же, нет. Приходите, когда хотите, – с некоторым расстройством в голосе ответил он.

– Правда? Вы это искренне говорите? Мне бы не хотелось оставлять у вас впечатление, будто бы я… ну… как бы навязываюсь, – продолжала докторша. Веркрамп, убеждая ее в том, что, напротив, он очень рад и она действительно может приходить к нему, когда захочет, попутно обнаружил, что вся одежда, которую он заранее сложил на крышку унитаза, из-за внезапного прихода гостьи оказалась тоже мокрой. Когдалейтенант Веркрамп в конце концов вышел из ванной, он чувствовал, что весь он какой-то холодный и влажный. К тому же он был совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся его глазам. Доктор фон Блименстейн, сняв ондатровую шубку, в провокационной позе лежала на софе. Ярко-красное платье облегало ее настолько плотно, что создавалось впечатление, будто на теле вообще ничего нет. Пораженный ее видом, Веркрамп недоумевал, как она вообще смогла влезть в это платье.

– Нравится? – спросила докторша, томно потягиваясь. Веркрамп сглотнул и сказал, что да, очень нравится. – Растягивающийся нейлон. Это называется «влажный стиль».

Веркрамп как загипнотизированный смотрел на ее грудь. Только сейчас он с ужасом понял, что ему предстоит провести вечер в общественном месте с женщиной, на которой, по существу, не было ничего, кроме полупрозрачного алого чулка, только натянутого не на ногу, а на все тело. Лейтенант Веркрамп всегда гордился своей репутацией человека, который ведет трезвый и богобоязненный образ жизни. Кроме того, как прихожанина голландско-реформистской церкви его просто шокировало то, как была одета докторша. По дороге к отелю «Пилтдаун» он, сидя за рулем, утешал себя только тем, что это мерзкое платье облегало фигуру настолько плотно, что в нем невозможно будет танцевать. Сам лейтенант Веркрамп не танцевал. Он считал, что танцы – это грех.

Когда возле гостиницы швейцар открыл дверь машины, ощущение своей социальной неполноценности стало у Веркрампа еще более острым. Его болезненному обострению способствовало и то, что «фольксваген» Веркрампа оказался рядом с чьим-то «кадиллаком», да и манеры самого швейцара тоже.

– Где у вас брассерия?[15]15
  Игра слов: brassiere – лифчик, здесь как «магазин женского белья»; brasserie – пивная (франц.).


[Закрыть] – спросил Веркрамп.

– Что, сэр? – переспросил швейцар, не сводя глаз с груди доктора фон Блименстейн.

– Брассерия, – повторил Веркрамп.

– У нас ее нет, сэр, – ответил швейцар. Доктор фон Блименстейн пришла на помощь.

– Брасэрия, – сказала она.

– Ах, вам нужен гриль-зал, – сообразил швейцар и, все еще не веря своим глазам, объяснил им, как пройти в бар. Веркрамп обрадовался, увидев, что в баре царил полумрак, и устроился в уголке так, чтобы оставаться по возможности незаметным. Увидев, что Веркрамп тщетно пытается отыскать в перечне напитков хоть одно знакомое ему название, доктор фон Блименстейн снова пришла на помощь и заказала официанту, уже начинавшему высокомерно смотреть на Веркрампа, два сухих мартини. После того как они выпили по три мартини, Веркрамп почувствовал себя намного лучше.

Доктор фон Блименстейн рассказывала ему о том, как психиатры вырабатывают у пациентов отвращение к чему-либо.

– Мы действуем прямо и честно, – объясняла она. – Пациента привязывают к кровати, а на экране показывают ему слайды с изображениями того извращения, которым он страдает. Например, если имеешь дело с гомосеком, надо показывать ему голых мужчин.

– Правда? – переспросил Веркрамп. – Как интересно. А что потом?

– В тот момент, когда показываешь слайд, надо тряхануть его током.

Веркрамп был в полном восхищении.

– И это его вылечит? – поинтересовался он.

– В конце концов всякий раз, когда ему будут показывать слайд, у него будет возникать острая отрицательная реакция, – сказала врачиха.

– Совершенно естественно, – подтвердил Веркрамп, который из собственного опыта хорошо знал, что использование электрошока в тюрьме вызывало у его заключенных только отрицательные реакции.

– Чтобы лечение подействовало по-настоящему, его надо проводить на протяжении шести дней, – продолжала доктор фон Блименстейн, – но вы удивитесь, какого эффекта мы достигаем при помощи такого простого лечения.

Веркрамп ответил, что, по его мнению, ничего удивительного в этом нет. Пока они ели, доктор фон Блименстейн объяснила ему, что для излечения полицейских Пьембурга от склонности к межрасовым сношениям она предлагает использовать схожий, только слегка видоизмененный метод. Веркрамп, в голове у которого уже туманилось от выпитого джина и вина, попробовал представить себе, что именно она имела в виду.

– Я не очень понимаю… – начал он.

– Голые черные женщины, – ответила докторша с улыбкой и вновь склонилась над тарелкой, в которой лежал толстый бифштекс. – Показывать им на экране голых черных баб и в это время бить током.

Веркрамп смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Великолепно! – произнес он. – Блистательно! Вы просто гений.

Доктор фон Блименстейн жеманно улыбнулась.

– Ну, в принципе это не мое изобретение, – скромно сказала она, – но, пожалуй, можно сказать, что я применила идею к условиям Южной Африки.

– Это настоящий прорыв, – настаивал Веркрамп. – Можно даже сказать, наиважнейший прорыв.

– Приятно сознавать, что это так, – промурлыкала врачиха.

– Я хочу произнести тост, – сказал Веркрамп, поднимая бокал. – За ваши успехи!

Доктор фон Блименстейн тоже подняла бокал.

– И за твой успех, дорогой. За наши успехи!

Они выпили. Веркрамп почувствовал, что впервые в жизни он по-настоящему счастлив. Он ужинает в изысканном отеле с красивой женщиной, сотрудничество с которой поможет ему войти в историю. Белых руководителей Южной Африки уже больше не будет преследовать кошмар, что вся страна может со временем превратиться в страну одних только цветных. Заручившись поддержкой и сотрудничеством доктора фон Блименстейн, Веркрамп организует по всей республике специальные клиники, где белых извращенцев будут излечивать электрошоком от их болезненной тяги к сношениям с черными женщинами. Он наклонился через стол к тому месту, где была видна полуобнаженная грудь докторши, и взял ее за руку.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Я тебя тоже люблю, – проворковала в ответ докторша, поедая его хищным взглядом. Веркрамп нервозно огляделся по сторонам, но убедился, что никто из находившихся в ресторане на них не смотрит.

– По-хорошему люблю, конечно, – добавил он после некоторой паузы.

Доктор фон Блименстейн улыбнулась.

– Любовь не бывает хорошей, дорогой, – сказала она. – Любовь всегда бывает только темной, страстной, насильственной и жестокой.

– Да?.. Вот как? – удивился Веркрамп, который никогда прежде не думал о любви под таким углом. – Я хотел сказать, что любовь – это что-то чистое. Моя любовь.

Огонь, горевший до этого в глазах доктора фон Блименстейн, как будто замигал и потух.

– Любовь – это желание, – ответила она. Ее плотно обтянутая нейлоном грудь практически лежала на столе, и от этой груди исходила какая-то неясная, но реально ощутимая угроза, начинавшая уже беспокоить Веркрампа. Он подтянул под столом свои тощие ноги и задумался, о чем же говорить дальше.

– Я хочу тебя, – сказала докторша, подкрепив свои слова тем, что вонзила свои малиновые ногти в ладонь Веркрампа. – Я очень тебя хочу! – Лейтенант Веркрамп непроизвольно вздрогнул. Под столом мощные колени доктора фон Блименстейн крепко зажали его ногу. – Я хочу тебя, – снова повторила она.

Веркрамп, уже начинавший чувствовать себя так, как будто он оказался за одним столом с извергающимся вулканом, машинально ответил:

– Может быть, мы пойдем? – и только потом сообразил, как истолкует врачиха это его внезапное желание покинуть ресторан с его относительной безопасностью.

Когда они шли к машине, доктор фон Блименстейн взяла Веркрампа под руку и сильно притянула его к себе. Лейтенант открыл машину, подержал дверь, и докторша с легким свистом нейлона села. Веркрамп, у которого прежнее ощущение своей социальной неполноценности сменилось теперь чувством неполноценности сексуальной – так подействовала на него откровенность высказанных врачихой желаний, – неохотно уселся рядом с ней.

– Вы не поняли, – сказал он, запуская мотор, – я не хочу делать ничего такого, что могло бы испортить этот прекрасный вечер.

Рука доктора фон Блименстейн легла в темноте ему на колено и крепко сжала его.

– Не надо чувствовать себя виноватым, – проворковала она. Веркрамп резко включил задний ход.

– Я вас слишком уважаю, – ответил он. Доктор фон Блименстейн положила голову ему на плечо, и он ощутил тяжесть ее ондатровой шубки, почувствовал запах ее сильных духов.

– Ты такой стеснительный, – сказала она. Веркрамп выехал со стоянки около отеля и повернул к Пьембургу, огни которого светились впереди, далеко под ними. Внезапно часть огней в городе погасла: была уже полночь.

Веркрамп медленно спускался с горы – отчасти потому, что опасался быть задержанным за вождение в нетрезвом состоянии, но главным образом потому, что его ужасала перспектива оказаться вновь вдвоем в его квартире. Дважды за дорогу доктор фон Блименстейн требовала остановить машину, и оба раза Веркрамп оказывался у нее в объятиях, а ее губы нетерпеливо искали – и находили – его тонкий рот.

– Расслабься, дорогой, – говорила она. Веркрамп внутренне разрывался между желанием и нежеланием отвечать на приступы ее страсти, и эта раздвоенность в какой-то степени успокаивала голос его совести и в то же время создавала у доктора фон Блименстейн впечатление, что Веркрамп ей отвечает. – Сексу надо учиться, – сказала она. Но Веркрампу можно было этого и не говорить.

Он снова включил мотор и двинулся вперед, а тем временем доктор фон Блименстейн объясняла ему, что для мужчины естественно бояться секса. Когда они добрались до квартиры Веркрампа, у лейтенанта уже окончательно развеялась вся эйфория, возникшая было после того, как врачиха рассказала ему, каким образом она собирается лечить полицейских, которым нравилось совокупляться с цветными девками. Странное сочетание животной страсти и клинической объективности, проявлявшееся всякий раз, когда врачиха заговаривала о сексе, уже вызвали в лейтенанте такое отвращение к этому занятию, какого не смог бы породить никакой электрошок.

– Прекрасный был вечер, – сказал Веркрамп, останавливая машину вплотную к дожидавшейся у его дома машине докторши. Но доктор фон Блименстейн не собиралась еще прощаться с ним.

– А мы не зайдем выпить на посошок? – спросила она, и, когда Веркрамп замешкался с ответом, добавила: – Кажется, я забыла у тебя в квартире сумочку, так что придется подняться.

Веркрамп тихонько пошел вверх по лестнице.

– Не хочу беспокоить соседей, – шепотом объяснил он.

Голосом, рассчитанным, казалось, на то, чтобы разбудить даже мертвых, доктор фон Блименстейн заявила, что будет вести себя тихо, как мышка, и последовала за ним. Пока он возился с ключом, отыскивая его, вставляя в замок и отпирая дверь, докторша настойчиво пыталась поцеловать Веркрампа. Оказавшись в квартире, она сняла шубку и уселась на диван, выставив ноги таким образом, чтобы они напоминали о желании, высказанном ею во время разговора в ресторане. Волосы ее рассыпались по диванным подушкам, руки были протянуты к лейтенанту. Веркрамп сказал, что приготовит кофе, и отправился на кухню. Когда он вернулся, основной свет в комнате был выключен, горела только маленькая лампочка в углу, возле которой он обычно читал, а доктор фон Блименстейн возилась с его радиоприемником.

– Хочу поймать какую-нибудь музыку, – сказала она.

Громкоговоритель, установленный над диваном, потрескивал. Веркрамп поставил чашки с кофе и повернулся, чтобы заняться приемником, но докторша уже забыла о музыке. Она стояла перед ним с той же мягкой улыбкой, какую Веркрамп видел у нее на лице в тот день, когда впервые встретил ее в больнице. Раньше чем Веркрамп успел увернуться, симпатичная докторша прижала его к дивану с той профессиональной ловкостью, которой лейтенант когда-то восхищался. Ее губы заглушили слабый протест Веркрампа, и чувство вины у лейтенанта окончательно исчезло. В ее руках он был совершенно беспомощен и ничего уже не мог сделать.

Глава четвертая

Коммандант Ван Хеерден вышел из здания городской библиотеки Пьембурга, сжимая в руках томик книжки «Похожий на всех» с тем предчувствием чего-то необыкновенного, какое он в последний раз испытал еще мальчишкой, когда по выходным с жадностью разглядывал кадры из новых фильмов в витрине местного кинотеатра. Он торопливо шел по улице, время от времени поглядывая на книжку, обложка которой была украшена каким-то орнаментом, а сзади красовался портрет великого писателя. Всякий раз, когда Ван Хеерден смотрел на это лицо с полуприкрытыми веками и залихватскими усами, он преисполнялся просто-таки физическим ощущением той социальной иерархии, которой так жаждала его душа. Портрет источал такую уверенность в незыблемости однажды установленного порядка вещей, что у комманданта исчезли все сомнения в реальности добра и зла, появившиеся под влиянием двадцатипятилетней службы в южноафриканской полиции. Разумеется, у комманданта Ван Хеердена не было никаких оснований хоть на мгновение усомниться в существовании зла. Но его выводило из душевного равновесия явное отсутствие противоположного начала. А поскольку коммандант был совершенно не склонен к абстрактному теоретическому мышлению, то, чтобы поверить в Добро, к которому так стремился в душе, он должен был увидеть его практически. Еще лучше, если бы это Добро оказалось воплощенным в каком-то человеке или же выраженным в каких-либо социально приемлемых формах. И вот сейчас наконец-то лицо, смотревшее как будто сквозь него с обложки книги «Похожий на всех», неоспоримо доказывало, что ценности, которым коммандант Ван Хеерден придавал столь большое значение, – такие, как рыцарство и отвага, – еще существуют в мире.

Придя домой, коммандант приготовил себе чай, удобно устроился в кресле, поставил чайник и чашку рядом и погрузился в чтение. «Ева Мэллори Кейрю наклонила свой очаровательный подбородок», – прочел он первую фразу. И по мере того как Ван Хеерден углублялся в книгу, мир, с которым ежедневно сталкивала комманданта его работа, – мир грязных преступлений, убийств и мошенничества, грабежей и разбоя, трусости и предательства, – исчезал. А вместо него возникал иной, в котором легко и уверенно жили неизменно остроумные и прекрасные женщины и великолепные мужчины и где все истории всегда имели счастливый конец. Увлеченно следя за приключениями Джереми Брока, капитана Тоби Рейджа, не говоря уж об Оливере Понсфоуте и Симоне Болье, коммандант чувствовал, что наконец-то попал в тот мир, в который всегда стремился. Лейтенант Веркрамп, сержант Брейтенбах и все шестьсот подчиненных были мгновенно позабыты. Коммандант читал, не отрываясь, несколько часов подряд, чай его давным-давно остыл. Некоторые особенно понравившиеся ему места он перечитывал вслух, чтобы насладиться не только смыслом, но и звучанием фраз. Когда он взглянул на часы, был уже час ночи, и коммандант поразился тому, как незаметно пролетело время. Но утром ему не нужно было вставать рано, и потому он решил читать дальше и перешел к следующему эпизоду.

«Жемчуг, который подарил мне Джордж, я небрежно бросила, и он валялся рядом, бледный, как будто от возмущения», – прочел вслух коммандант, подражая, как он полагал, женскому голосу. «Я сняла этот жемчуг, потому что не хотела, чтобы в такой момент на мне были его подарки. Мне хотелось, чтобы меня обвивали только твои руки».

Пока коммандант Ван Хеерден с наслаждением уносился из мира неприятных и грязных реалий в мир чистых грез и фантазии, лейтенант Веркрамп занимался прямо противоположным. Именно сейчас, когда все его сладострастные мечты в отношении доктора фон Блименстейн, которым он предавался в бесконечные бессонные ночи, были так близки к осуществлению, – именно сейчас сама мысль об их осуществлении представлялась Веркрампу невыносимой. Все, что казалось привлекательным в докторе фон Блименстейн, когда она была далека и мечты о ней оставались чистой абстракцией, теперь вдруг потеряло притягательность. Вместо этого пришло понимание, что она – очень крупная женщина с огромной грудью и мускулистыми ногами. Удовлетворять ее сексуальные потребности у Веркрампа не было ни малейшего желания. А кроме того, он жил в доме, построенном таким образом, что звуки из одной квартиры отчетливо проникали в другую. И в дополнение ко всем его несчастьям докторша была просто пьяна.

Веркрамп сделал глупость. Полагая, что при помощи виски у нее можно будет вызвать женский эквивалент алкогольной импотенции, он усердно подливал ей из бутылки, которую держал для особо торжественных случаев, и был поражен не только способностью докторши выпить невероятное количество виски, но и тем, что оно лишь усиливало ее сексуальные стремления. Веркрамп решил, что надо действовать иначе, и отправился на кухню готовить кофе. Он только зажег плиту, как из гостиной донесся какой-то странный и очень громкий шум, и лейтенант кинулся посмотреть, в чем дело. Доктор фон Блименстейн включила его магнитофон.

«Хочу жить в старомодном доме, окруженном старомодным забором, замужем за старомодным миллионером», – громко пела Эрта Китт.

Подпевавшая ей доктор фон Блименстейн была скромнее в своих желаниях.

Хочу, чтобы ты любил меня, только ты, и никто другой, – проникновенно напевала она голосом, на несколько децибел превышавшим все допустимые пределы.

– О Боже, – простонал Веркрамп, пытаясь протиснуться мимо нее к магнитофону, – ты же перебудишь всех соседей! Скрип кровати в квартире наверху доказывал, что соседи уже обратили внимание на призывы докторши, пусть даже сам Веркрамп оставался к ним равнодушен.

– Хочу, чтобы меня любил ты, только ты, мой ба-буби-дууп, – продолжала петь доктор фон Блименстейн, зажимая Веркрампа в объятия. Эрта Китт заявила всему миру о своем желании иметь несколько старомодных нефтяных скважин. Веркрамп чувствовал себя особенно неудобно еще и потому, что теперь весь дом знал о его склонности к цветным певичкам.

– Почему бы нам не заняться любовью, дорогой? – спросила докторша, которой удавалось как-то так выражать свои сексуальные желания, что это вызывало особенно болезненную реакцию у Веркрампа.

– Хорошо, хорошо, – умиротворяюще сказал он, пытаясь выскользнуть из ее объятий. – Если только…

– Если только я была бы единственной женщиной в мире, а ты – единственным мужчиной, – проревела докторша.

– Только не это, – Веркрамп пришел в ужас от подобной перспективы.

– Вы не единственный в мире, – послышался голос из верхней квартиры. – Могли бы и обо мне подумать.

Вдохновленный этой поддержкой, придавшей ему сил, Веркрамп вырвался из рук докторши и упал спиной на диван.

– Дай мне, дай мне то, чего я так хочу, – сменила мелодию докторша, продолжая громко петь.

– Черта с два тут поспишь, – прокричал мужской голос сверху, явно выведенный из себя беспорядочным репертуаром врачихи.

В квартире рядом, где жил религиозный проповедник с женой, кто-то забарабанил в стену.

Вскочив с дивана, Веркрамп бросился к магнитофону.

– Дай мне выключить эту цветную, – завопил он. Эрта Китт пела в этот момент что-то о бриллиантах.

– Оставь ее, пусть поет. Иди сюда, ты меня заводишь, – прокричала в ответ доктор фон Блименстейн, хватая Веркрампа за ноги и с грохотом обрушивая его на пол. Усевшись на него верхом, она прижалась к нему так, что одна из ее подвязок оказалась у его во рту, и принялась лихорадочно расстегивать его брюки. С отвращением, которое было следствием слабого знакомства с женской анатомией, Веркрамп выплюнул подвязку и попытался повернуться, но оказался в еще худшем положении. Он ничего не видел – обзор ему совершенно бесстыдно закрывали ягодицы докторши, ее пояс и те части тела, которые так часто фигурировали в мечтах и фантазиях Веркрампа, но при столь близком знакомстве с ними потеряли всякое очарование. Веркрамп боролся изо всех сил, чтобы элементарно не задохнуться.

Именно в этот, совершенно неподходящий момент и решил вмешаться в происходящее коммандант. Его фальцет, во много раз усиленный электроникой Веркрампа, слился с контральто Эрты Китт, добавив ей своеобразного очарования, и с непрерывными требованиями доктора фон Блименстейн, чтобы Веркрамп лежал спокойно и не дергался.

– Симона, – пропищал коммандант, не подозревая, какой эффект производят его слова в полумиле от его дома, – в эту последнюю ночь мы похоронили заживо нашу любовь, нашу чудесную, благословенную страсть. Мы похоронили ее заживо.

– Ч-ч-что эт-то? – спросила доктор фон Блименстейн, которая, будучи под хмельком, не обратила внимания на все предыдущие мольбы Веркрампа.

– Пусти меня, – завопил Веркрамп, которому слова комманданта о захоронении кого-то заживо показались чрезвычайно важными.

– Здесь кого-то убивают! – пронзительно завизжала жена проповедника в соседней квартире.

– Я, похоже, схожу с ума. Мне всегда казалось, что она давно уже умерла, – продолжал коммандант.

– Ч-ч-что эт-то? – вскрикнула снова доктор фон Блименстейн, силясь спьяну уловить какой-то смысл в отчаянных воплях Веркрампа, бесстрастных признаниях комманданта и пении Эрты Китт, которая сейчас пародировала голос турка, что, естественно, сильно осложняло попытки разобраться во всей этой какофонии.

На лестничной площадке жилец с верхнего этажа уже грозился взломать дверь квартиры Веркрампа.

Посреди всей этой суеты и шума сам лейтенант Веркрамп лежал, уже почти задохнувшись, лилово-синий, уставившись на пунцовые оборки изысканных трусиков доктора фон Блименстейн. Наконец в паническом страхе перед возможностью оказаться кастрированным, он впился зубами в то, что находилось прямо у него перед носом.

С диким воплем, который был слышен, наверное, за добрых полмили – как будто в ответ на него коммандант у себя дома перестал читать вслух, – доктор фон Блименстейн рванулась через всю комнату, таща за собой совершенно обезумевшего Веркрампа, запутавшегося в ее нижнем белье.

То, что последовало вслед за этим, представлялось лейтенанту Веркрампу сущим адом. Жилец из верхней квартиры, теперь уже окончательно убежденный в том, что тут происходит какое-то жуткое преступление, изо всех сил налегал на входную дверь. А доктор фон Блименстейн, уверенная, что ей наконец удалось пробудить страсть в своем любовнике, но предпочитавшая, чтобы эта страсть находила более традиционное выражение, опрокинулась на спину. Лицо Веркрампа торчало посреди разорванных пунцовых оборок, он растерянно оглядывался по сторонам, пытаясь сообразить, где он и что с ним происходит, чем-то напоминая при этом внезапно сбитого с ног футболиста. В этот самый момент распахнулась входная дверь, и сосед сверху ошарашенно уставился на открывшуюся его взору картину.

– Ну, милый, скорее же, скорее, – в экстазе выкрикивала доктор фон Блименстейн. Веркрамп внесебя от бешенства вскочил на ноги.

– Какое вы имеете право вламываться в чужую квартиру?! – заорал он, отчаянно пытаясь скрыть за внешней яростью собственное замешательство и растерянность. Продолжая лежать на полу, доктор фон Блименстейн энергично вмешалась.

– Коитус интерраптус, коитус интерраптус![16]16
  «Coitus interruptus» (псевдолат.) – прерывание полового акта.


[Закрыть] – стала вдруг выкрикивать она. Веркрамп ухватился за эту фразу, показавшуюся ему профессионально-медицинской.

– Она эпилептик, – объяснил он странные телодвижения, которые совершала докторша. – Она из больницы в Форт-Рэйпире.

– О Господи! – поразился сосед, сам теперь почувствовавший себя смущенным. В этот момент в комнату ворвалась жена проповедника.

– Ничего, ничего, – принялась она утешать докторшу. – Все будет в порядке. Мы здесь.

Воспользовавшись всеобщей неразберихой, Веркрамп незаметно выскользнул из комнаты и заперся в ванной. Смертельно бледный от пережитого унижения и отвращения ко всему происшедшему, он просидел там до тех пор, пока не приехала «скорая помощь», чтобы забрать врачиху в больницу. Все это время доктор фон Блименстейн в гостиной пьяно выкрикивала что-то насчет эрогенных зон и отрицательных эмоциональных последствий прерывания полового акта.

Когда все разошлись, Веркрамп выбрался из ванной и злобно обозрел оставшийся в гостиной погром. Единственное, что хоть как-то утешало его и компенсировало все пережитые ужасы, было то, что подтвердились его подозрения в отношении комманданта. Веркрамп постарался вспомнить, о чем же говорил этот мерзкий фальцет. Что-то насчет похорон кого-то заживо. Как ни странно, но весь минувший вечер был как будто специально предназначен для того, чтобы создать у лейтенанта Веркрампа впечатление, что наиболее уважаемые люди способны на самые странные поступки. В одном лейтенант был абсолютно уверен – он не желал бы больше никогда в жизни встречаться с доктором фон Блименстейн.

Такое же чувство было и у комманданта Ван Хеердена, когда наутро он прибыл на работу, более чем когда-либо преисполненный решимости вести себя как джентльмен. Анкета, составленная доктором фон Блименстейн, вызвала бурю протестов в полицейском управлении Пьембурга.

– Это часть кампании по борьбе с распространением коммунизма, – втолковывал коммандант сержанту Де Коку, которого полицейская общественность отрядила к руководству, чтобы выразить недоумение и недовольство сотрудников этой анкетой.

– Какая связь между размерами сисек черной няньки и распространением коммунизма? – домогался сержант. Коммандант Ван Хеерден вынужден был согласиться, что связь в данном случае действительно непонятна.

– Спросите лучше об этом у лейтенанта Веркрампа, – сказал коммандант, – это его затея. На мой взгляд, незачем отвечать на этот грязный вопросник. Лично я, во всяком случае, не собираюсь.

– Слушаюсь, сэр. Благодарю вас, сэр, – ответил сержант и отправился отменять распоряжения Веркрампа.

После обеда коммандант снова отправился в гольф-клуб в надежде опять увидеть четверку, называвшую себя «клубом Дорнфорда Йейтса». От нечего делать он немного поиграл, отправив несколько мячей неизвестно куда, но быстро покинул поле. Уже подходя к окружавшей здание клуба веранде, он с радостью увидел, как старинный «роллс-ройс» бесшумно свернул с шоссе на дорогу к клубу, проехал по ней и остановился напротив игрового поля. За рулем сидела миссис Хиткоут-Килкуун. Одета она была в голубой свитер и голубую юбку и подходящие по тону перчатки. Какое-то время она еще посидела в машине, а затем вышла и обошла вокруг капота с такой задумчивой мечтательностью во взоре, которая тронула комманданта до глубины души.

– Простите, – обратилась она к нему, облокачиваясь на радиатор машины с элегантностью, какую коммандант видел лишь на обложках самых дорогих женских журналов, – не могли бы вы мне помочь?

Сердце комманданта Ван Хеердена застучало как бешеное. Коммандант ответил, что для него помочь ей было бы большой честью.

– Я совершенно ничего не понимаю в машинах, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун. – Не могли бы вы посмотреть, что с ней такое случилось? Я так глупа во всех этих делах…

С галантностью, скрывавшей его полное незнание машин вообще и старинных «роллс-ройсов» в частности, коммандант неловко завозился с запорами капота, но в конце концов открыл их и начал копаться в моторе, стараясь отыскать хоть какую-то причину того, почему машина вышла из строя именно в тот самый удачный момент, когда она доехала до места назначения. Миссис Хиткоут-Килкуун, стоя рядом, подбадривала его снисходительной улыбкой и пустой болтовней очаровательной женщины.

– Когда дело касается всякой техники, я чувствую себя совершенно беспомощной, – ворковала она, пока коммандант, разделявший ее чувства, с надеждой совал палец в карбюратор. Палец удалось засунуть неглубоко, что коммандант счел обнадеживающим признаком. Затем он осмотрел ремень вентилятора и проверил уровень масла. Этим его знакомство с автомобилем было исчерпано, и потому коммандант решил отказаться от дальнейшего выполнения непосильной для него задачи.

– Прошу прощения, – сказал он, – но никаких явных неисправностей я не вижу.

– Наверное, у меня просто кончился бензин, – улыбнулась миссис Хиткоут-Килкуун. Коммандант Ван Хеерден посмотрел на указатель и увидел, что тот показывал «пусто».

– Действительно, – подтвердил он.

Миссис Хиткоут-Килкуун еле слышным голосом принесла свои извинения.

– Я вам доставила столько хлопот, – прошептала она. Но коммандант Ван Хеерден чувствовал себя по-настоящему счастливым оттого, что никаких хлопот у него не возникло.

– Что вы, не стоит благодарности, – ответил он краснея и уже собрался было пойти смыть где-нибудь с рук масло, но миссис Хиткоут-Килкуун остановила его.

– Вы были так добры, – сказала она, – пойдемте в бар, я просто обязана вас угостить.

Коммандант попробовал было отговориться, но она не желала ничего слушать.

– Я позвоню в гараж, чтобы привезли бензин, – сказала она, – а потом присоединюсь к вам на веранде.

Некоторое время спустя они сидели на веранде, и миссис Хиткоут-Килкуун, потягивая через соломинку холодный сок, расспрашивала комманданта о его работе.

– Быть сыщиком – это, наверное, так интересно, – говорила она. – Мой муж уже на пенсии, знаете ли.

– Я не знал, – ответил коммандант.